CC BY
35
кая черта профессиональной деятельности, как конспиративность, которая проявляется в отсутствии общественного контроля за деятельностью правоохранительной структуры. Это создает предпосылки для возникновения определенной "кастовости" органов, возникновению круговой поруки, которая проявляется в сокрытии от общественного взора фактов, порочащих репутацию данной профессиональной группы, подрывающих ее престиж, отрицательно влияющих на социальный статус. При этом формируется уверенность в безнаказанности, вседозволенности, сознание своей исключительности. На практике это прослеживается в нарушениях служебной дисциплины, законов, укрывании от регистрации и учета преступлений и т. д.
На состояние правого сознания органов охраны правопорядка оказывает влияние общественное мнение, так как оно формирует представление о престижности роли, которую играет исследуемая профессиональная группа в социальных отношениях. Практикующаяся тенденция к негативному освещению деятельности правоохранительной структуры приводит к падению авторитета органов внутренних дел, что вызывает искаженность в оценке социальной значимости правового регулирования общественных отношений как органами внутренних дел, так и обществом в целом.
Полностью преодолеть деформацию правового сознания органов внутренних дел в российском обществе в настоящее время не представляется возможным, так как не удастся устранить порождающие ее причины и условия, речь может идти лишь о сокращении ее проявлений.
Следует выделить два основных направления в разрешении существующей проблемы. Во-первых,это организация учебной работы с целью преодоления пробельности правового сознания и воспитательной работы по выработке положительного правосознания, недопущения его деформации. Во-вторых —активное воздействие как на пораженное правосознание, так и на породившие его причины и условия.
Преодоление деформации правового сознания это сложный и многоступенчатый процесс, складывающийся из предупреждения и предотвращения этого негативного явления. Требуется проведение комплекса различных мер с использованием соответствующих методов воздействия. Эти меры, в зависимости от масштабов и решаемых задач, подразделяются на общие и специальные. К общим относятся мероприятия, связанные с совершенствованием экономических, политических, социальных и иных институтов нашего государства, с устранением из жизни общества кризисных явлений. Специальные меры призваны дополнить и конкретизировать общие. Они могут предусматривать осуществление как групповой, так и индивидуальной работы по предупреждению деформации правосознания или проведение коррекционной работы.
Совершенствование правового сознания органов внутренних дел активизирует деятельность профессиональной группы по реализации своей основной социальной функции, способствует осуществлению бо-
лее активной правовой практики, направленной на укрепление законности и правопорядка.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеев С. С. Философия права. — М .: Норма, 1997
2. Бабаев В. К, Баранов В. М. Общая теория права: Краткая энциклопедия. Н. Новгород, 1998.
3. Баранов П. П. Профессиональное правосознание работников ОВД: Теоретические проблемы. — М., 199!.
4. Бернацкий В О., Овсянникова И. А. Социальная философия.— Омск, 1998.
5. Букреев В.И., Римская И.И. Этика права: От истоков этики и права к мировоззрению: Учеб. пос. — М.: Юрайт, 1998.
6. Лазарев В.В. Пробель: в праве: (Вопросы понятия пробелов и критика теорий беспробельности права). Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1969.
7. Медведев B.C. Преодоление профессиональной деформации // Актуальные проблемы морально-психологической подготовки личного состава ОВД. — М., 1992. — С. 50-52.
8. Петров В.Р. Деформация правосознания граждан: Проблемы теории и практики. — Н Новгород, 2000.
9. Профессиональная этика работников правоохранительных органов. — М.,1998.
СТРЕСС «МИННОГО» ТЕРРОРА НА ДОРОГАХ ЧЕЧНИ
A.A. Китаев-Смык, врач-психолог
г. Москва
После гибели тысяч людей в CUJA 11 сентября 200! года стало очевидным, что важным и вместе с тем отвратительным наследием, котороеXX век передал XXI. оказался террористический интернационал. В России он использует территорию Чечни как полигон для испытания боевых методов фундаменталистского мусульманства, предназначенного для захвата новых земель и для овладения сознанием масс людей. Боевые отряды террористического интернационала оказываются пристанищем авантюристов и фанатиков всех сортов. Их оружие — дерзость, хитрость и новейшие технологии убийства из-за угла: снайперской пулей, миной-ловушкой, устройством засад, захватом заложников.
К концу 2000 г. война в Чечне приобрела особую форму, вступила в новую фазу. Сейчас там минная война.
Неподвижная смерть
Что на войне главное? Не победа. И не поражение. На войне главное — смерть!
Вспомним военные лозунги:
— Победа или смерть!
—Лучше смерть стоя, чем жизнь на коленях!
Смерть — главная героиня войны. Главное пугало войны. А для иных смерть — приводной ремень героизма. Героизма как лучшей, приятнейшей для всех самореализации человека.
Формой смерти определяется та или иная форма-фаза войны.
Психологических особенностей у минной войны — две. Первая — в том, что смерть спрятана и непод-
вижна, она как бы живой погребена в землю. Смерть там "спит". Вторая психологическая особенность в том, что "минную" смерть может и должен разбудить сам обреченный на гибель.
Он должен наступить, наехать на фугас, на мину, оказаться рядом с нею. И тогда она взорвется, или ее взорвут часовым механизмом или радиоволной. Смерть проснется, обреченный солдат сделает ее своей. Подвижностью, боевой неугомонностью гибнущий приближает и обретает свою смерть на минной войне. Под сидящего, стоящего мину не подложить. Для неподвижного солдата на войне подвижной должна быть сама смерть: пуля, ракета, летящий осколок снаряда или бомбы.
Мина-растяжка
В января 2000 г. в Черноречье (на лесистой окраине Грозного) российские военные согласились подвезти меня на бронетранспортере. На нем сидели человек восемь солдат, офицеров... сразу не отличишь, ведь в Чечне знаков различия не носят, чтобы чеченцы офицеров не отстреливали. Меня посадили позади башни на старой подушке от какого-то дивана. Дорога петляла в зарослях. Вдруг БТР толчком дернулся и встал. Впереди, на дороге, метрах в пятидесяти человек в форме МВД, что-то кричал, махая рукой. Рядом с ним из-за деревьев вышли еще двое.
Прямо перед нами, метрах в восьми поперек дороги серебрилась ниточка. То ли леска, то ли провод, натянутый снизу вверх, уходит в листву.
— Растяжка!... Три снаряда на дереве! — кричали нам.
Такая мина-растяжка, взрываясь, сметает, разрывая на куски всех сидящих на броне, а бронетехнику, не поврежденную взрывом, чеченцы захватывают.
До растяжки нам оставалось жить доли секунды. Развернувшись, мы поехали другой дорогой.
Разный "минный" стресс
Тогда, после несостоявшегося взрыва, я заметил, как изменилось поведение сидящих на броне БТРа. Сразу все заговорили, смеялись. Только один, до инцидента с растяжкой сидевший как и все, лег, когда опасность миновала, скорчившись, закрыв побледневшее лицо рукавом. Казалось, нет ничего особенного в этих противоположных изменениях поведения. Хорошо известно, что стресс всегда вызывает у одних активную, у других — пассивную реакции. Однако все оказалось сложнее.
Психологические исследования, проведенные нами на чеченской войне, свидетельствуют о том, что "минный" стресс, возникающий во время езды по минированной дороге, не похож на другие формы военного стресса. Если, например, под прицелом снайперов противника стресс делает большинство солдат и офицеров угнетенными, пассивно-озлобленными либо пассивно-беспечными, то "минный" стресс, напротив, возбуждает, воодушевляет почти всех едущих на броне, можно сказать, улучшает настроение.
Исследования показали, что при поездках по Чечне у российских военных формируется своеобразный "минный" синдром, состоящий из нескольких психологических комплексов. Их удается обнаружить лишь методами глубинной психологии. Об этих комплек-
сах люди, проносящиеся на броне БТРов, конечно, не думают. Но психологические комплексы действуют: создают настроение, влияют на поведение, формируют поступки, участвуют в организации боеспособности экипажей бронемашин.
Конечно, психологические комплексы (и их фрагменты — субкомплексы) — это условное, научное разделение сложнейшего массива человеческой психики. Ее сложность непостижима, но глубокое изучение психологии помогает понимать людей и облегчать им трудные ситуации.
Скорость — "оргазм" души
Первый психологический комплекс "минного" синдрома — радостное переживание скорости в пути. Наверное, каждый ощущал это в детстве. Наслаждение — быстро мчаться, проглатывать взглядом все новое и новое, несущееся навстречу и быстро уходящее мимо — в прошлое. Скорость рождает радость, экстаз.
Но есть боязнь взрыва мины в пути. Этот страх инвертируется (переворачивается), превращаясь в приятное ощущение, оно поглощается экстазом скорости. Более того, чувства людей на ревущей броне БТРов, танков становятся чем-то похожим на сексуальное проявление. Быстро мчаться, плавно качаясь, с каждым метром продляя свою жизнь. С каждой новой минутой она будто зачата заново. Кто зачат? Ты сам, проезжая на броне метры, километры дорогой смерти, даришь жизнь самому себе. Но уже себе, другому, пронесенному сквозь смерть. Зачатие себя на каждом метре (с дрожью оргазма рокочущей брони). Чем война не мужское занятие? Если бы не смерть бойцов-мальчишек, не оставивших потомства, если бы не гибель офицеров, оставляющих сиротствовать детей... Наверное, то же ощущали древние наездники орды, мчащейся по землям сломленных врагов. Конь—животное, часть всадника. Конь на скаку стремительно горяч, как и его хозяин-наездник. Кони стремительным галопом рвут пространство, грохот копыт, как и грохот гусениц и танковых моторов, разрывают, ломают надежды врагов на победу, на пощаду. Проносящиеся на танке, на БТРе солдаты ощущают себя мчащимися на горячем живом существе, чувствуют чебя частью живого, бронированного "динозавра". Рокот мотора заполняет ощущением мощи солдатские существа.
У некоторых опасность минирования дороги привносит привкус сладостной обреченности. Словно будущего нет, а танк несет в небытие. Тут и прошлое становится ненужным и ничтожным.
Психологический комплекс с экстазом от скорости, конечно, возникает не только у военных. Я ехал в Чечне с двумя журналистами. Чтобы лишний раз не стоять в очереди у российского блок-поста, они хотели проехать окольной дорогой. У чеченок журналисты спросили:
— Не заминирована ли она?
Те говорят:
— Может быть, заминирована.
Журналисты, возбужденные скоростью и опасностью поездки, стали кричать:
— Может быть, и не заминирована!
— Раз так —поехали! Если наедем на мину, то при нашей скорости она взорвется под задним сиденьем, под Леонидом Александровичем! Все, что случится — опишем. Будет журналистская удача!
Возбужденные и радостные, мы трое помчались в объезд блок-поста. Ни малейших неприятных ощущений у нас не было. Мы пели и веселились. А я чувствовал себя молодым.
Даешь пространство!
Второй психологический комплекс минного синдрома — чувство овладения пространством, остающимся позади. Чувство победы над ним, над Чечней.
Лавина всадников в прошедшие века присваивала, конечно, не только пространство земли. Не убитые враги становились подданными пришельцев или рабами. Дома со всем уютом, еще не разграбленным ордой, — уже ее собственность. То же ощущение присвоения пространства — у солдат на броне, колесящих Чечню. Это архаическое чувство возникает независимо от того, жаждет человек такого "присвоения", или нет.
В этом виде психологический комплекс "овладения пространством" полезен солдату: бродит, взрослит его, освобождат от страха. Но бывает и неблагоприятное проявление этого комплекса.
Вознесение
Третий комплекс — ощущение вознесенности над землей. Сидя высоко на бронетехнике, солдаты чувствуют себя летящими над дорогой, над домами и жителями Чечни.
Надо отдать должное конструкторам, благодаря очень хорошей ходовой части российских танков и БТРов они проносятся по камням, пням, через воронки от взрывов плавно и мягко. Солдат на броне не трясет, их не подбрасывает, не клонит в стороны. Плавно несутся они и кажутся себе вознесенными не только над Чечней, но и над "минной" смертью. Что-то похожее испытывают пассажиры огромных туристических автобусов на автострадах. Но туристы в них "вознесенные" лишь над дорогой с многочисленными автомобилями, над проплывающими мимо пейзажами, а солдаты на БТРе "вознесены" еще и над смертью.
Пыль дорог
В сухую погоду, в жару пыль брызгами летит из-под гусениц танков, из-под больших колес БТРов. Земля в Чечне из мельчайших частиц. Горячий воздух поднимает их вверх на десятки метров стеной, облаками пыли. В этих черных облаках призраками чудовищ, отрыгивая солярную гарь, катит бронетехника. У броневых чудовищ живые головы, они замерли, нахохлившись. Это головы солдат, сидящих на броне. И БТРы, и солдатики на них покрыты слоем пыли. Пятен камуфляжа не видно, их покрыла чеченская земля.
Головы солдат, едущих на броне, до бровей повязаны косынками. Лица до глаз замотаны тряпками или в масках. Все земляного цвета: танки и БТРы, и одежда, и лица. Автоматы и гранатометы тщательно обмотаны излохматившимися тряпицами, надо уберечь оружие от пыли.
Чеченцы, глядя на российских солдат, проносящихся на броне, ворчали:
— Боятся нас, лица скрывают.
Нет. Солдаты не боятся. Страх вытеснен скоростью и ...пылью.
Прапорщик говорит мне:
— Пыль на марше — не хуже дымовой завесы, "чеченам" БТР почти не виден, из гранатомета или автомата им не попасть в нас.
У солдат и офицеров после многочасовых, многодневных маршей по равнине пыль пропитывает всю одежду. Черные тела под черным нательным бельем я видел в солдатской бане. В 15-м полку Таманской дивизии баню "развернули" из специального фургона в лесу, менее чем в километре от чеченских укрепленных позиций в окруженном тогда Грозном. Нет слов, чтобы описать радостных солдат с вениками, выходивших из парилки окунуться в холодном январском ручье.
Рассказывали, что солдатский бушлат б/у так пропитан пылью, что тяжелее нового на 800 граммов. Это значит — солдат носит на себе почти килограмм чеченской земли. У солдат после марша одежда и лица земляного цвета. Волосы на головах торчат земляными клочьями.
Пыль обезличивает. В сумерках бойцы как движущиеся глыбы земли! Одинаково печальными кажутся глаза, слезящиеся из-за пылевого конъюнктивита. Военные психологи отметили, что эта обезличенность кажущаяся. Когда солдаты стали вроде бы неотличимыми друг от друга, тогда для каждого из них оказались очень значимыми их глубинные психологические особенности: различия мышления и эмоций, манеры поведения, способность подчиняться и подчинять. Став как бы одинаковыми внешне, солдаты начали лучше понимать и ценить друг друга. Быстрее возникала боевая привязанность, тяжелее была утрата погибших. Однако под слоем одинаковой пыли психологические и моральные различия стали заметнее. Бойцы стали душевно ближе и дороже друг другу. Конечно, были и "проблемные" личности. Военный психолог рассказал мне об одном контрактнике. Пыль, покрывавшая его в рейсах на бронетехнике, представлялась ему могильной землей, под которой его начали хоронить.
"Мнимая" смерть
Ну а как же тот военный, скорчившийся ничком на БТРе после несостоявшегося взрыва мины-растяж-ки? Надо сказать, что "минный" синдром может у некоторых, немногих людей проявляться в виде неблагоприятной пассивной формы военного стресса: нарастают замедленность и неуклюжесть (неточность) движений; разлаживаются боевые навыки, которые раньше, в неопасной обстановке тренировками были доведены до совершенства; возникает психическая депрессия; частым становится плохое настроение. Таких людей всегда очень быстро укачивает при езде на броне. Их тошнит и рвет. Это "помогает" им оправдывать свой отказ от поездок с бронеколонной (и, может быть, спасает от гибели на мине).
Стараясь изучить переживания таких людей, я их опрашивал. Один контрактник мне сказал:
— Внутри БТРа ехать нельзя: при подрыве — стопроцентная гибель. Сверху на броне тоже ездить не люблю: чувствую себя голым, как ощипанная курица на кухонном столе, когда ее разделать хотят. Потому
что в любую секунду чечен пулю в тебя всадит. И при подрыве фугасом мало не покажется.
Не один он во время езды на бронетехнике чувствовал себя голым у всех на виду, ежесекундной мишенью для пули из автомата любого чеченского мальчишки. Это — неблагоприятная форма психологического комплекса "овладения пространством". Вместо "овладения" — беззащитность перед окружающим пространством. Она заставляет человека съеживаться, бледнеть, вызывает общую слабость, тошноту. Будто бы к этим людям, еще не убитым, подступала смерть, умирание. Но таких людей с пассивной формой военного стресса, повторяю, меньшинство среди едущих на броне. У большинства — радостное воодушевление от скорости и опасности.
"Мнимое" умирание может стать более трагичным, когда человек, спасаясь от гнета страха смерти, вдруг начинает представлять себя умершим, уже прошедшим через ужас смерти. При этом ему может представляться, что другие люди, сослуживцы, товарищи тоже уже мертвые: «Они до меня умерли».
Вот пример. В Чечне, в армейском батальоне заметили, что один недавно бравый офицер после гибели его друзей на мине психологически «сломался», стал вялым, нелюдимым.
В его еще не отправленном домой письме заметили коллективную фотографию, где над головами офицеров были пририсованы кружочки, как нимбы на иконах. И надписи над ними: «убит, убит, убит...». Но они ведь были живы! Офицера подлечили и отправили домой. Что же с ним произошло? У него была неблагоприятная форма «мнимого» стресса с опасно сильным психологическим комплексом «мнимого» умирания. Им овладел ужас смерти, чувство тягостное, да еще и постыдное.
Такой человек ищет облегчения в общении с друзьями. Но вскоре не только себя, но и их начинает зачислять в обреченные на гибель. Друзья и соратники видятся ему мертвыми; невольно думается: «Пусть я погибну после них!». Возникает психологическая раздвоенность: «Облегчает, что не первым я убит, но гнетет постыдность этой надежды».
Военные психологи попытались дознаться: почему нимбы, как над святыми, нарисовал тот офицер над головами своих мнимо убитых сослуживцев. После ненавязчивых психотерапевтических бесед с офицером выяснилось, что в мыслях у него было, вроде бы в шутку, примерно вот что: «Моих друзей и меня ждет святая смерть, мученическая, за веру в Россию, геройская. Они и сейчас живут святыми, обреченными на гибель. Моя смерть будет запечатана в почтовом конверте вместе с фотографией. Мне осталось жить до того момента, когда письмо вскроют дома. Я запечатаю на время свою смерть». Вот такая самобытная «магия». Это не болезнь, но болезненное состояние. Письмо того офицера не было отправлено, а он живым и здоровым уехал домой.
Рисование нимбов над головами на фотографиях было модным в одной воинской части, воевавшей в Чечне, но это быстро прошло.
Недавно в переходе московского метро я слышал, как пел, собирая подаяние, ветеран чеченской вой-
ны:
Я убит под Батумом,
а ты в Ведено.
Как Иисусу, воскреснуть нам, увы, не дано.
Ты прости меня, мама,
что себя не сберег.
Пулю ту, что убила,
я увидеть не смог.
Эти слова говорят о смерти автора. Но она не случилась. Ведь он живой поет о себе-умершем. Так пел и Александр Галич о Великой Отечественной войне:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой.
Мы были и нет.
Так и лежим, как шагали, — попарно,
Попарно, попарно.
И общий привет.
Такие песни — метод психотерапии. Они лишь образно приобщают живых героев к мертвым и освобождают выживших от чувства вины перед павшими.
«Маталыба» или «Почему бронетехника проиграла в минной войне»
Многие привыкли видеть на экранах телевизоров в репортажах из Чечни солдат, едущих на бронетранспортерах, как говорят, «на броне». А ведь это абсурд — сидеть на крышах бронированных машин, внутри которых специально оборудованные кабины для перевозки бойцов под защитой броневых стен. Внутри — мягкие сиденья. На крыше солдату жестко, держаться не за что, и он открытая мишень не только для боевиков, но и для шальной пули.
Российских военных выгнал «на броню» жестокий опыт современной войны. При подрыве бронетехники на противотанковой мине или на изготовленном боевиками фугасе в кабине погибают, как правило, все А «на броне» кто-то будет ранен, кто-то — убит, многие лишь контужены. Примерно такие же потери при обстреле бронемашины из ручного гранатомета: внутри нее, наверняка, все гибнут, «на броне» — кто-то жив. Особенно опасен «Шмель» — ручная вакуумная бомба. Ее взрыв столь мощен, что из-за него в кабинах танков, БТРов детонирует боезапас (взрываются снаряды и патроны). Взрыв отрывает бронебашню. Я видел огромные бронебашни, отлетевшие метров на 10 от сгоревших после взрыва танков. Судьба всех, сидевших внутри, ужасна.
В поездках по опасным дорогам внутри БТРа остается только механик-водитель. При подрыве на мине, фугасе он гибнет или изувечен. Но раз я видел водителя, сидевшего «на броне» спустив ноги в люк, из которого должна бы торчать его голова. Ноги водитель поставил на рукоятки управления. Управлял бронемашиной он ловко. Опасно так ехать? Зато при наезде на мину взрыв подбросит водителя, как и всех «на броне», откинет, может быть, ногу оторвет, жив он останется.
Почему так уязвима российская бронетехника в минной войне? Потому что ее проектировщики оказались менее успешными, чем конструктора противо-
танковых мин и стрелкового оружия пехоты, противостоящей танкам, БТРам в бою. Российское стрелковое оружие оказалось очень удобным и для боевиков, воюющих в пешем строю. Потому они нередко побеждают российскую бронетехнику. Ее много. Особенно разнообразны бронетранспортеры. Есть БТР-1 и 2, «боевая дозорно-разведывательная машина» (БДРМ), «боевые машины пехоты» (БМП) разных моделей. Наконец, еще — «многоцелевой транспортер легкого бронирования» (МТЛБ). Солдаты зовут его «МаТаЛыБа». Поначалу я не знал, как это расшифровывается, но сразу заметил их особую любовь и преданность именно «маталыбе».
Мое первое знакомство с МТЛБ случилось в 1999 г., недалеко отУрус-Мортана. Сокращая путь, я пошел полем, заросшим высоким бурьяном. Слышу, крики, глянул — какой-то танк едет в мою сторону. Не глядя на него, думаю: «Не ко мне, кому я здесь нужен». А он все ближе. И солдат с танка все кричит и кричит. Я подумал: «Может быть, идти в ту сторону нельзя», и повернул в обратную. А с танка:
—Стой!
Стою. Подъезжает небольшой танк, плоский, широкий. Маленькая бронебашня с пулеметом как-то кособоко приделана к нему. Я тогда еще не знал, что это «маталыба».
— Залезай на броню!
Залезаю. Немного мандражирую, думаю задержат, арестуют, найдут ведь за что. А солдат на броне продолжает кричать:
— Здесь мины! За тобой приехал. Молись Богу, что столько прошел и с ногами остался.
Только тут я заметил, что громкие хлопки, казавшиеся мне раньше выхлопами мотора едущей танкетки, пару раз раздавались из-под ее гусениц. Потом мне рассказали, что взрывы малых противопехотных мин гусеницам танков не страшны.
Вернувшись из той поездки домой, я невольно обходил все московские газоны. Когда замечал это за собой, было смешно: «Я же не в Чечне!». Но на траву все же дней десять наступать не мог.
Для опытного механика-водителя его бронетранспортер — это и брат, и детище. На ходу водитель ощущает его как свое увеличившееся тело. По звучанию двигателя и ходовой части водитель угадывает, как «чувствует себя» его БТР. Настоящий механик-водитель гордится своим БТРом, можно сказать, любит его.
Был со мной, казалось бы, странный случай в Аргунском ущелье. После ужина, которым накормили меня солдаты, один из них подходит и говорит:
— Идем! Покажу тебе... свою.
Иду. В Чечне каждую минуту я бываю готов ко всему. Потому нет такого чувства, как удивление. Вместо него начинаешь напряженнее размышлять: что происходит, как вести себя. У меня в голове быстро прокручиваются мысли: «Кто это — «своя»? Подруга? Зачем мне ее показывать? Но здесь нет женщин. Даже санинструктор — парень. Две кладовщицы полка, они не рядом и не молодые».
Подходим к «маталыбе».
— Залезай!
Залезаю на нее, спускаюсь в люк. Сажает меня солдат на место механика-водителя. Показывает, как включается «зажигание», запускается двигатель. Еду. Управлять «маталыбой» приятно: двумя рукоятками — под правой и левой руками регулируешь и скорость и повороты. От солдата, он сидел рядом, исходило полное спокойствие. И я беззаботно разгонял «мата-лыбу», разворачивал, тормозил. Попробовал взобраться на крутой обрыв: «Не перевернется же?». Оттолкнув меня, солдат тормознул, только когда я на хорошем ходу чуть не сбил деревянный «грибок» для часового. Часового под «грибком», по счастью, не было.
Солдат с достоинством попрощался со мной. Я понял, что он удостоил меня, загадочного психолога из самой Москвы, знакомства со «своей» почти подругой — «маталыбой».
Бронетехника в Чечне не только устаревшая, но и изношенная. Вышли все гарантийные сроки эксплуатации многих бронемашин. Но их берегут — потому, что только на их гусеницах можно ездить по чеченскому бездорожью и по вязкой грязи дорог.
Как только не исхитряются российские солдаты, чтобы «маталыбы» ездили. Нет годных аккумуляторов, отказывает «зажигание». В одном батальоне оно включалось только у одной бронемашины из четырех. С утра ею подталкивали по очереди остальные. Их двигатели заводились от толчка, на ходу.
В другом месте я видел, как утром заводили единственную имевшуюся в роте «маталыбу». С вечера ее останавливали на крутой горке, подперев бревном. Утром бревно убирали. Маталыба скатывалась с горки. Сидевший в ней водитель на ходу запускал ее двигатель. А если не будет горки?
Конечно, мне в Чечне могло показаться, что солдаты особенно любят и «уважают» именно «маталыбы». В том, что они действительно достойные машины, я удостоверился в 2001 г. на Московском авиакосмическом салоне в Жуковском. Там на поле аэродрома среди великого множества военных самолетов, вертолетов и пассажирских лайнеров стояла «маталыба». Новенькая, чистенькая, свежеокрашенная, она выглядела очень изящной. Попала она туда потому, что на нее поставили зенитный пулемет, которым с «маталыбы» можно сбивать самолеты.
Российской армии нужна бронетехника, устойчивая против современных мин и гранатометов. Почему ее нет? Солдаты и офицеры, которые умеют воевать на своих боевых машинах и любить их — есть.
Чеченцы и «минный» террор
Чеченцы, мирные и боевики, говорили мне примерно так:
— Во-первых, во время «зачисток» сел и спецопераций нас убивают российские солдаты. Нам надо защищаться. Но не у всех есть оружие. Вот мы и делаем мины-фугасы — оружие простое и надежное.
— Вторая причина: нет работы, нет денег, чтобы кормить семью, а участие в боевых действиях дает какую-то «зарплату». Хорошо платят только в вах-хобитских отрядах «джамаятах».
Я не спрашивал: «Кто платит?». Вопрос глупый и опасный. Опрашивая, наблюдая, используя методы
глубинной психологии, можно выявить сверх этих двух и другие психологические обстоятельства, ведущие чеченцев по дороге минной войны.
Третье, пожалуй то, что чеченцы очень любят мастерить, возиться с механизмами. Сделать что-то новое, хотя бы фугас, своими руками — им приятно. Подручных материалов (снарядов, бомб) для изготовления взрывных устройств российская армия оставила в Чечне немало, на много лет хватит.
Четвертое — то, что чеченцы всегда заряжены мужеством воинов и азартом охотников. Быть воином — почетнее. Если бы боевики просто взрывали российские мотоколонны, то психологически уподоблялись бы охотникам, ловящим добычу в капканы.
Но «заказчики» оплачивают «минный» террор только ваххабитам и лишь при документальном подтверждении: когда, где и кто был подорван фугасом. Для этого отряды чеченцев «вооружены» портативными телевизионными камерами. Оплата — после предъявления кассеты, отснятой во время подрыва российских военных, ТУ-камера будто стреляет в жертву.
Но быть «будто» воином — не приемлет душа чеченца. Потому боевики стреляют еще и изо всех видов стрелкового оружия в российских военных после подрыва. Убийство врагов возвышает воинов, чеченцам нравится запечатлевать ТУ-камерой свои воинские подвиги. Хочется чувствовать себя в бою не затерянным в кустах у дороги бойцом, а телевизионным героем, которым через несколько дней будут восторгаться тысячи телезрителей.
Перед взрывом на дороге, перед расстрелом оставшихся живых боевики планируют показать не только успешность боя. Они «организуют» съемочное пространство. Для них сражение становится художественным процессом с режиссурой съемок смерти «вживую». Подрывник «цивилизуется», он уже не простой террорист, а «стрингер» (наемный теле-, кинооператор). Он и режиссер, у которого не все «актеры» знают, что их роль — это их судьба, судьба смертника.
Любительские документальные фильмы чеченских боевиков пользуются спросом у арабских и западных СМИ. При просмотре этих фильмов гнетущий осадок обыденной жизни городского обывателя, как наждаком, счищает с души.
За время первой и второй «чеченских войн» горцы познали сладость мировой известности. Кто раньше знал о Чечне: Теперь все знают! Это ли не повод для национальной гордости...
Грохот торжества
Пятым психологическим обстоятельством, влекущим к участию в «минной» войне, может быть то, что звук громкого взрыва особым образом влияет на людей. Звуковой «удар» — это одно из немногих физических воздействий, пробуждающих древний ужас перед обвалом, лавиной, ревущим потоком. Возникает желание бежать, спасаться, либо, обессилев, замереть, пережидая гремящую опасность. Но если грохот тебе подчинен, и ты сам «громовержец» и уверен а том, что гром для тебя не опасен, то врожденный с грах превращается в экстаз ликования.
Объясняя психологический механизм этого превращения эмоций, позволим взгляд в прошлое. Почему музыка «Битлз» так быстро была воспринята молодежью почти всех народов мира? Потому, что помимо музыкальных и смысловых достоинств она имела еще две особенности: очень громкое звучание; ритмику звуковых «ударов».
Теперь это массово использует шоу-бизнес. И в современных кинозалах применяют очень мощный стереозвук, чтобы пробудить у зрителей испуг, сразу же сменяемый радостью. Нередко на таком сеансе текут слезы по смеющимся лицам.
Откуда эта радость? Если опасность миновала — всегда радостно. Если гром предвещает опасность не для тебя, а для кинофантома на киноэкране. Если в реальном бою взрывается враг, а не ты, то твой страх, едва начавшись или даже не успев начаться, как бы отменяется твоим подсознанием, так как нет реальной опасности, хотя грохот предупреждает о ней. Сигнал о страшном становится вестником победы, дарящим радость избавления от опасности.
Такое приятно и может вызвать пристрастие. Потому, что ритмические удары рок-музыки — это череда отмененных испугов, замещенных «кайфом». Его хочется повторять. Что-то подобное ощущают и террористы-подрывники, повторяя свои громкие акции.
Однажды спросил меня боевик-чеченец:
— Ты психолог, кажи, почему когда я слышу взрыв фугаса, который заложил, и вижу, как огнем корежит БТР, почему у меня тогда слезы текут, почему трясут меня рыдания?
— Может быть, ты жалеешь убитых?
— Нет! Я радуюсь и плачу, — ответил он мне.
После таких «крокодиловых слез» (продуктов
«переворота» эмоций) может возникать жажда слышать снова и снова взрывы в кинозале или в реальной войне.
«Комплексная» радость подрывника
Итак, у опытного, ловкого террориста-минера возникает психологический феномен «упятеренной радости»:
— радость мщения;
— радость-удовольствие от мастерски выполненной и хорошо оплаченной работы;
— радость-гордость «киногероя»;
— радостное ощущение себя «человеком мира»;
—радость отмененного страха перед громом, превратившимся в грохот праздничного салюта.
Благодаря такой «комплексной радости» у минных террористов преобладает накал энергичной агрессивности. Этот психологический феномен присущ не только минерам Чечни. Он в ряду психологических причин минного террора, распространяющегося по разным странам. Жаль, что эта грань психологии подрывников не учитывается и не используется в контртеррористических мероприятиях.
«Земля отцов» и «мать-земля»
Надо сказать о не известных русским отличиях чеченского языка, влияющих на представления о минной войне. Если в русском языке слово «земля» женского рода, что у чеченцев «земля» среднего рода.
У них два средних рода: один — с частицей «-ду», прибавляемой к слову во время разговора — означает неодухотворенные объекты: неживые и живые, но те, что не могут проявить свою волю. Другой — средний род с «-бу» — это живые, самостоятельные существа. Например, говоря о дворовой собаке, чеченец прибавит «-ду», а о волке — «-бу». «Земля», конечно, неодушевленный предмет.
Было замечено, что в последнее время чеченцы, говоря о минировании и взрывах земли, стали в разговоре прибавлять вместо «-ду» частицу «-бу». Это значит, что неживая почва под ногами, под колесами, под гусеницами, «готовясь к взрыву», а тем более, взрываясь, «оживала». В подсознании людей менялось отношение к ней. Земля становилась живым братом-соратником. Вместе с землей оживали для мщения врагам погребенные в ней предки.
Чеченцы всегда укрывались в горах от опасностей. Взрыв разрушает плоскость земли, на которой негде укрыться горцу. Земля, встающая с громом на дыбы, воронки и бугры после взрывов фугасов — еще не горы, но уже не предательская равнина. Это представление о земле не столько в мыслях, сколько чувственном подсознании горцев-подрывников.
В Чечне говорят: «нана-лата» («мать-земля»). Она хоть и среднего рода, но немного еще и женского (такова особенность чеченского языка). Эта земля родит хлебные колосья, вскармливаетвыросшими на ней травами скот. Нана-лата рождает Жизнь. Fie ее минируют чеченцы. У них есть еще «дай-мохк» (земля отцов»). Именно эта земля (хотя и среднего, но немного еще и мужского рода) с засеянной в ней «минной» смертью взрывается, мужественно оживая, и убивает врагов.
Узнавая об измененных войной тонкостях чеченского языка, московские чеченцы-интеллектуалы говорили:
— Этого не может быть!
На что их сородичи в Чечне отвечали:
— Пусть приедут на свою израненную войной землю отцов, тогда по-другому заговорят.
Встречаясь и разговаривая на родном чеченском, мирные «москвичи» и боевые аборигены Чечни иногда начинали поправлять речь друг друга и ссориться. Не вникая в тонкости и глубины психологии чеченцев, не удастся вести с ними успешные мирные переговоры, нельзя помочь им забыть свою обиду и месть. «Московские чеченцы» при этом иногда могут стать плохими помощниками в переговорах. Добавим, что учитывая различия и сходства психолингвистики и ментальности чеченцев и русских, удавалось результативно влиять на переговорный процесс.
Как «разминировать» терроризм в Чечне
Переговоры с террористами, ставшими под знамя Ислама, как правило, бесполезны, потому что они обосновывают джихадом (который они понимают как «священную войну») право обманывать иноверцев.
Что делать с террористами-наемниками, так называемыми ваххабитами, в Чечне?
1. В борьбе с ними следует применять самые решительные меры.
2. Вместе с тем необходимо прекратить внешнюю поддержку войны в Чечне: пресечь поставку туда оружия, наемников, денег.
3. Надо лишить террористов ресурса, который они пытаются получать от чеченского населения:
— амнистировать боевиков, прекративших боевые действия, обращаться с ними гуманно, вывести их из-под финансовой зависимости иноземных ваххабитов, которых сейчас большинство чеченцев ненавидит;
— создать условия для получения современного образования детей и молодежи, лишенных школ и университетов со времени прихода к власти Дудаева, из-за чего там выросло поколение, умеющее только воевать;
— восстановить жилье и промышленность и, таким образом, уничтожить безработицу, рекрутирующую пополнение в отряды боевиков.
Для решения этих задач необходима политическая воля лидеров России.
