CC BY
139
УДК 800.853+882 Гоголь
«Странный русский гений» Н.В. Гоголь и его повесть «Тарас Бульба»: семантико-стилистические
особенности гоголевского слова и текста
(к 200-летию со дня рождения великого русского писателя)
А.Т. Липатов
Марийский государственный университет, Йошкар-Ола
В статье на материале художественного творчества Н.В. Гоголя, его этико-героической повести «Тарас Бульба», анализа ее семантико-стилистических особенностей обосновывается гоголевский художественный принцип - романтический реализм, в котором органично сплавлены историческая конкретность писателя-реалиста и высочайший лиризм поэта-романтика. На материале литературных редакций повести «Тарас Бульба» 1835 и 1842 годов дается сравнительный анализ ее изобразительно-выразительных средств.
The article is based on the literary works of N. Gogol, especially on his ethic and heroic novel «Taras Bulba». It analyzes its semantic and stylistic peculiarities. A special attention is paid to Gogol's artistic principle - romantic realism. Due to this peculiarity concrete historic accuracy of a realistic writer is merged with high lyricism of a romantic poet. The comparative analysis of its expressive means and devices is based on the materials presented in literary editions of the novel «Taras Bulba» in 1835 and 1842.
Н.В. Гоголь как выдающийся художник слова -наш общепризнанный гений, но гений особенный, -скорее, он из когорты «странных гениев»: с одной стороны, страстно обличал людские и социально-общественные пороки тогдашней России, а с другой -в конце жизни разжег в душе своей такой жертвенный костер, что в его пламени безвозвратно утрачены многие из его произведений, полных великих прозрений ума... На его творчестве лежит печать времени: оно мощным эхом отзывается нам и сегодня.
«Художественный мир Гоголя, как и всякого большого писателя, сложен и неисчерпаем. Каждое поколение не только заново прочитывает классика, но и обогащает его своим непрерывно развивающимся историческим опытом. В этом состоит тайна неувядаемой силы и красоты художественного наследия... Великое искусство никогда не стареет. Классики вторгаются в духовную жизнь нашего общества и становятся частью его самосознания» (Машинский 1971, 500).
Согласитесь: можно ли представить наше великое художественное наследие без гоголевского «Тараса Бульбы»? А произведение это особенное, да и в творчестве Гоголя ему принадлежит особое место. «С созданием "Тараса Бульбы" связано утверждение в русской литературе художественного историзма, жанра героической эпопеи. Гоголь проложил и развил в этом отношении творческие искания Пушкина, открыл новые аспекты углубления эпичности и историзма в литературе» (Щербина 1984, 16).
Мы издавна привыкли называть «Тараса Бульбу» повестью, но эта повесть из уникальных: это - повесть-эпопея. Восторженно встретил ее появление В.Г. Белинский. «"Тарас Бульба", писал он, - есть отрывок из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее величайший образец, идеал и прототип» (Белинский 1955, 428). А французский критик Шарль О. Сент-Бёв в 1846 году, отзываясь о таланте и повестях Гоголя, в парижском журнале Revue des Deux Mondes назвал гоголевскую повесть «Запорожской Илиадой» (Отечественные записки 1846, 45).
В «Тарасе Бульбе» сплавлены воедино историческая конкретность, присущая писателю-реалисту, и высочайший лиризм, свойственный поэту-романтику. Отсюда так тесно переплетаются в повести лирическое начало и торжественная эпика, а в реалистическое изображение исторических событий врывается романтическая искрометность слога, его изобразительная орнаментальность.
Перед нами - художественное полотно, воскресившее прошлое легендарной Запорожской Сечи, что на протяжении нескольких веков надежно стояла на страже тревожных южных границ Русского государства. «Тарас Бульба» - это эпико-романтическое сказание о веках минувших, о славной удали и бранных подвигах казачества, кои, по словам Гоголя, «вышибло из народной груди огниво бед». И в этом «огне бед» запорожское казачество надежно противо-
стояло крымским татарам, туркам и полякам, прежде безнаказанно грабившим украинско-русские земли; именно казачество резко поубавило и умерило алчные аппетиты и прыть своих недругов. В подтверждение этого приведем лишь одно летописное свидетельство из той поры - колоритное признание «солтана турк-ского»: «Когда окрестные панства на мя восстают, я на оби две уши сплю, а о козаках мушу единым слу-хати» (Летопись Грабянки 1854, 20).
Общепризнанно, что Гоголь - великий продолжатель художественного творчества Пушкина; однако у них много существенных различий, особенно в использовании слова и текста. Так, пушкинская проза предельно реалистична; ей присущи лаконичность, строгий деловой слог, свободный от всякого рода стилистических и изобразительных излишеств. Пушкин аскетирует фразу, делая ее короткой, энергичной, «деловой». Иными художественными путями развивалась гоголевская проза: его фраза предельно насыщена метафорами и словесной палитрой; романтик по душевному складу, Гоголь использует слова, как краски, перенося в свое письмо приемы живописи; у него фраза вязкая, гибкая, вьющаяся. Это-то и «создает своеобразную гоголевскую пластику и прелесть его письма» (Машинский 1971, 378). Выразительность слова и его изобразительность образуют два пути, на пересечении которых рождаются необыкновенная сила и энергия гоголевского слога, создающие выразительное словесно-метафорическое кружево, как, например, в «Майской ночи»: «Огненные звезды... тускло реяли среди теплого океана ночного воздуха, как бы предчувствуя скорое появление блистательного царя ночи».
Много своеобразно-индивидуального, поистине «гоголевского», внес автор «Тараса Бульбы» и в область использования художественного текста, особенно его перифрастического пласта, исследование которого неоправданно обойдено гоголеведами и до сих пор остается малоизученным. А семантическая радуга гоголевского перифраза исключительно богата. Особенно большая нагрузка падает на пейзаж. Именно здесь сильнее всего его романтическая стихия и метафорическая заряженность.
И в этом важная стилевая особенность гоголевского пейзажа: в нем «несколько рисунков накладывается друг на друга, и несколько литературных принципов сливаются в один. Это - пейзаж, пропущенный сквозь сложное восприятие, как сквозь цветное стекло» и выступающий как «сознание, только вспышками достигающее полной ясности» (Лежнев 1966, 73). Так в гоголевской пейзажной живописи своеобразно пересекаются, вливаясь друг в друга, романтическое и лирическое начала. Это Гоголь с большой вырази-
тельностью продемонстрировал в повести «Страшная месть», которую исследователи по праву называют одним из самых поэтических произведений русской прозы. В золотое наследие русской классики вошло знаменитое поэтическое описание Днепра в Х главе «Страшной мести». Волшебную вязь слов-красок образует здесь каскад метафорических перифраз, подкрепленный гиперболизированными перифразами, которые Гоголь активно использует потом для показа величия и красоты и богатырской силой Днепра: «Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат, и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир - страшен тогда Днепр». В первой редакции «Тараса Бульбы» (1835 г.) Гоголь еще раз обратится к преднамеренной гиперболизации любимой им реки: «Не малая река Днепр; а как погонит ветер с моря, то вал захлестывает до самого месяца».
Но эта торжественно-величавая красота природы подана писателем не самоцельно: «могучий и прекрасный образ Днепра вырастает в поэтический символ величия и красоты Родины» (Машинский 1971, 84).
Богатством пейзажной палитры отличается в «Тарасе Бульбе» описание степи, которое очень органично вплетено в само художественное повествование. Степь с ее бескрайными просторами необъятна, как море. Случайно ли образ моря проходит через все описание степи? И тут, как при описании Днепра в «Страшной мести», важным изобразительным средством выступает каскад глагольных метафорических перифраз: «Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов» или «Самый свежий, обольстительный как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрагивался до щек».
Магически-обворожительно видится читателю та же степь ночью: «Иногда небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, тогда казалось, что красные платки летали по темному небу».
Гоголь — мастер особенного пейзажа: реалистическое здесь не заслоняется интимной вязью ощущений, эмоциональной, одически-приподнятой лиричностью повествования. В его описаниях «бездна пространства»; в них «как в зародыше, покоится телесность живописи Толстого и реалистический импрессионизм чеховского пейзажа. Гоголь вносит в пейзаж то, чего в нем еще не было, - психологическую окраску» (Лежнев 1966, 76-77).
Своеобразие гоголевской пейзажной образности оказало мощное воздействие на всю перифрастику «Та-
раса Бульбы». Для повести характерно скорее не обилие перифраз, а их семантически сгущенная изобразительность. Гоголь мастерски использует все разнообразие перифрастики: здесь перифразы-синонимы соседствуют с перифразами-антонимами; в составе перифраз дают знать себя то гипербола или антонимия, а то и удачно вплетенный в строку эвфемизм.
Так, в повести богато представлены перифразы синонимического характера, когда в тесные семантические отношения вступают не отдельные лексические единицы, а их многословные развертки (перифразы), создающие при этом не просто синонимические пары или ряды, а целые их поля. Таково, например, пространное синонимическое поле-перифраз с общим понятием «крепко наказать за провинность»: «А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовым и свежим вешняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюгами пороли?»; «Остап Буль-ба, несмотря на то , что начал с большим старанием учить логику и даже богословие, никак не избавлялся неумолимых розог»; «Здесь в [Сечи] были все бурсаки, не вытерпевшие академических лоз...».
Колоритны и гоголевские перифразы-антонимы: в оппозиции друг к другу выступают здесь не отдельные лексические антонимы, а многословные антонимические сочетания и даже целые фразы, например: «Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто все вытерпит» или «Тогда было в ней [прекрасной полячке] что-то неоконченное, недовершенное; теперь это было произведение, которому художник дал последний удар кисти. Та была прелестная, ветреная девушка; эта была красавица-женщина во всей развившейся красе своей».
При событийных описаниях в повести Гоголь активно (намного активнее писателей-современников) прибегает к намеренному преувеличению (гиперболизации) явлений действительности, используя гиперболы - как именные, так и глагольные. Сравните: «Шаровары шириною в Черное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись золотым очуром» и «Червонели уже всюду красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел».
Среди средств речевой изобразительности у Гоголя важное место занимают метонимические перифразы, например: «Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться, куренные атаманы совещаться» или «А между тем в народе стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами». Здесь метонимы переговаривающиеся кучи и старые чубы употреблены вместо денотата-онима казаки.
Очень бережно подходит великий мастер смеха и к включению эвфемизмов в состав перифраз; под его пером текст обретает колорит сильного, но не уничижительного сарказма: «сам атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, очутился в ляшьем стану» или «ректор и профессоры-монахи не жалели лоз и плетей, и часто ликторы по их приказанию пороли своих консулов так жестоко, что те несколько недель почесывали свои шаровары». А нередко эвфемизированный перифраз получал еще и метонимическую поддержку, отчего в тексте усиливалась колористика сарказма: «Наконец хмель и утомленье стали одолевать крепкие головы».
Гоголь мастерски использует эффект метафорических именных перифраз, которых в «Тарасе Буль-бе» предостаточно, и выступают они при денотатах-онимах в роли их образных приложений-характеристик: «Я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству» или «Мар-дохай приблизился к Тарасу, потрепал его по плечу... Тарас поглядел на этого Соломона, какого еще не было на свете...»
Что же касается гоголевских глагольных перифраз, то они представляют собой лексико-граммати-ческие структуры с ярко выраженной метафорической образностью. При этом глагол-метафора не всегда выступает здесь в качестве семантической доминанты, что характерно для именного метафорического перифраза: в глагольном метафорическом перифразе часто в качестве цельной метафоры выступает весь текст. Пожалуй, именно это хорошо уловили импрессионисты, охотно использовавшие образно-выразительные возможности данного типа перифрастики, особенно при изображении пейзажа или душевного состояния персонажа (литературного героя). Так поступает и Гоголь: «Гущина звезд, составлявшая Млечный Путь, поясом переходившая по небу, вся была залита светом» и «Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей... Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты». Нетрудно заметить, что метафора здесь «растворена» во всем импрессионистском тексте.
Но следует заметить, что в лингвистике вплоть до настоящего времени не определены окончательно ни семантико-стилистический статус метафорического перифраза, ни критерии его отграничения от метафоры. Так И.Р. Гальперин, В. Ваккернагель, Ф. Бринкман видят здесь разные словесные конструкции: в метафоре -цельнооформленную, а в метафорическом перифразе -многословную и разнооформленную, описательную конструкцию (Brinkmann 1978; Wackernagel 1973; Galperin 1971). Однако применительно к текстам выдающихся мастеров слова такое толкование будет яв-
но упрощенным. Скорее, метафора - это отдельная, цельнооформленная лексическая единица-экспрессема, представляющая собой слово или простое словосочетание; метафорический же перифраз - экспрессема синтаксического типа (синтаксема), в которой метафоричность принимает на себя не отдельное слово, а целиком взятый текст. При этом в именном метафорическом перифразе наличествует метафора-доминанта, на которую в своей семантике и опирается перифраз, а в глагольном метафорическом перифразе метафора-доминанта отсутствует: метафора «растворяется» в нем (Липатов 2005, 368; Липатов 2006, 10-11).
Глагольные метафорические перифразы отличаются своим синонимическим многообразием, а специфически индивидуальное употребление глаголов приводит к изменению морфологического строя и ритмического лада фразы, а нередко и изменяет семантику образов. Ср.: «Содрогание пробежало по всей толпе; молчание, какое обыкновенно предшествует буре, остановилось на устах всех, и, миг после того, чувства, подавляемые дотоле в душе силою дюжего характера, брызнули целым потоком речей» и «Всколебалась вся толпа. Сначала на миг пронеслося по всему берегу молчание, которое устанавливается перед свирепою бурею, и потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег». В первом случае образ бури отодвинут и притушен образом потока (ливня), который требовал глагола брызнуть («брызнули речи потоком»), но выдвижение на передний план образа бури заставило писателя заменить глагол брызнуть на глагол подняться: появилось новое словосочетание «[как буря] поднялись речи».
Высокую метафорическую образность получают у Гоголя сравнения-перифразы: они у него от самой жизни, потому-то и столь зримы, отличаясь особой метафорической заряженностью сравнений. Так, изображая в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» первое появление матушки Григория Григорьевича, Гоголь ошеломляет читателя точно найденным «картинным» сравнением: «вошла старушка, низенькая, совершенный кофейник в чепчике». А в повести о двух старосветских помещиках Гоголь также, с помощью одного, выхваченного из самой жизни сравнения, создает живые образы: «Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вверх; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вниз».
В «Тарасе Бульбе», произведении о героических деяниях прошлого своего народа, немало сравнений народно-эпических. И здесь Гоголь добивается исключительной индивидуализации в их использовании. Таково живописное сравнение битвы с пиром: «Слышал он [Тарас] только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось ви-
на ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, — и смутный стоит хозяин дома, думая: "Лучше б и не было того пира"..». Не та ли туга-пе-чаль, подобно эху, доносится до нас «с берега быстрой Каялы» из-под перстов вещего Бояна: «ту кровавого вина не доста; ту пиръ докончаша храбрш русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Русскую».
А во второй редакции «Тараса Бульбы» звучит почти дословно былинная форма, которой нет в первой редакции повести: «Там, где прошли незамайков-цы, - там и улица, где поворотились - так уж там и переулок! Так и видно, как редели ряды и снопами валились ляхи!» Ср. со «Словом о полку Игореве»: «Камо, туръ [князь Всеволод], поскочаше... тамо ле-жатъ поганыя головы половецкыя».
Отдельные слова и даже целые словосочетания из древнерусской героической поэмы переносятся Гоголем в «Тараса Бульбу» настолько естественно и органично, что трудно бывает отличить, где тут - из «Слова», а где - гоголевское. Сравните: «Помчаша красныя дЬевкы Половецкыя, а съ ними злато, и па-волокы, и драгыя оксамиты» («Слово о полку Игоре-ве») и «Все были хожалые, езжалые. не раз драли на онучи дорогие поволоки и оксамиты» («Тарас Буль-ба», 1842). (Подробнее о влиянии народно-былинного лада и «Слова о полку Игореве» на «Тараса Бульбу» см.: Третьякова 1953, 102-106).
Исследуя и анализируя в «Тарасе Бульбе» семантические и стилистические богатства слова и текста, убеждаешься, что романтическая стихия здесь неотделима от реализма: «романтизм имел глубокие корни в художественном сознании Гоголя, и вовсе не следует рассматривать его увлечение романтизмом как нечто наносное и не очень характерное для развития его таланта» (Машинский 1971, 89). Романтический настрой души, да и сам склад мышления Гоголя как художника-творца убедительно свидетельствуют об этом.
Во второй редакции «Тараса Бульбы» реалистический стиль изложения не просто противостоит «неистовому» романтизму; собственно, перед нами два изобразительно-смысловых полюса: на одном - буйная стихия «неистового» романтизма, на другом - суровый реализм; если хотите, это - прощание великого художника слова с «неистовым» романтическим прошлым, а вот сам романтизм с его экспрессивной насыщенностью не угас; произошло его творческое перевоплощение: в него мощно вторгся реализм с его новыми, живительными соками суровой правды. Так явил себя в русской словесности особенный, гоголевский, романтический реализм (Липатов 2006, 107-109).
Пожалуй, ни одно из своих произведений Гоголь не подвергал такой кардинальной переработке, какой подверг он повесть «Тарас Бульба» (см. комментарий
к повести; Гоголь 1937, 702). Черновые материалы повести и ее редакции 1835 и 1842 годов сохранили не только движение мысли писателя, но и удивительное умение подбирать слова по «росту мысли». Именно высокая образность слова и, в первую очередь, богатая перифрастика заложены в основе исключительно ярких гоголевских символов в «Тарасе Бульбе». Передается же высокая символика текста посредством емко-насыщенной образности, которую создают именно метафорические перифразы: подобные яркому си-нониму-коннотату, помогают выразительней и глубже показать, высветить образ. В качестве же «материальной» оболочки символа выступают метафорические перифразы, - и чаще не в одиночку, а комплексно. Речевая стихия «романического реализма» повести способствовала созданию запоминающихся, мощно-величавых символов Русской земли, Запорожской Сечи, русской силы и русского товарищества, в ореоле которых однако не угас свет скромных образов Днепра и русской степи.
Анализируя гоголевское мастерство пейзажной живописи в «Тарасе Бульбе», мы уже отмечали, что могучие и прекрасные образы Днепра и русской степи вырастают в поэтические символы величия и красоты Родины (Щербина 1984, 11; Докусов 1971, 125).
А Запорожская Сечь - это тоже очень индивидуальный в свое сущности образ-символ: это - гнездо, откуда, по словам Гоголя, «вылетают все те гордые и крепкие как львы!.. откуда разливаются воля и коза-чество на всю Украину», «где юношество воспитывалось и образовывалось... опытом». «Запорожская Сечь в изображении Гоголя - это царство свободы и равенства, это вольная республика, в которой живут люди широкого размаха души, где воспитываются сильные, мужественные характеры, для которых нет ничего выше, чем интересы народа, чем свобода и независимость отчизны» (Машинский 1971, 130).
Так мы напрямую выходим на новый, с сильным душевным зарядом образ-символ русское товарищество. Появляется же он у Гоголя лишь во второй редакции героической повести о запорожцах. Именно здесь Тарас Бульба произносит речь о том, «что такое есть наше товарищество». Выделим в его «густом, могучем слове» наиболее важные, перифрастически емкие фрагменты: «Вот в какое [трудное] время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Нет, братцы, так любить, как русская душа, никто не может!.. Пусть же знают. все, что такое в Русской земле товарищество!».
Так тесная вязь исповедальных перифраз-метафор создает необычайно колоритный символ товарищества - великого братства русского казачества. Да, на товариществе стоит Русская земля, а «сила товарищества в единстве мысли и чувства, во взаимной поддержке и выручке, в готовности отдать все за счастье своих соотечественников» (Докусов 1971, 134).
А символ Русской земли - образ воистину былинно-летописный. Он встает перед нашим взором сквозь века и расстояния со страниц героической поэмы «Слово о полку Игореве». Это они, наши славные предки, отстаивая и оберегая свою Родину, вступают «въ златъ стремень за обиду сего времени, за землю Рускую». Вот так же доблестно сражаются и умирают герои-запорожцы, обороняя от врагов святыню свою -Русскую землю.
Так со страниц гоголевской исторической эпопеи во всем своем величии встает ее главный герой -«народ, которого вся жизнь состояла из движений.» (из письма Н.В. Гоголя И.И. Срезневскому от 6 марта 1834 г.), - и не только непрестанных «движений» в пространстве, но и движение всех жизненных сил народа, его духа и чаяний. Не отсюда ли в повести «Тарас Бульба» все охватывающая активность широких народных масс и «бездна пространства»? Не потому ли образ «могучего пространства» играет столь важную роль во всем последующем творчестве Гоголя? Гоголевский гений воистину неисчерпаем, как неисчерпаемо для исследователей все богатое литературное творчество писателя.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белинский, В.Г. Полное собрание сочинений. Т. 9. - М., 1955.
2. Докусов, АМ. «Миргород» Н.В. Гоголя / А.М. Докусов. - Л., 1971.
3. Гоголь, Н.В. Полное собрание сочинений. Т. 2. - М.; Л., 1937.
4. Лежнев, А.З. Проза Пушкина: опыт стилевого исследования / А.З. Лежнев. - 2-е изд. М., 1966.
5. Летопись Г. Грабянки. - Киев, 1854.
6. Липатов, А.Т. Роль перифрастики в формировании семантической структуры текста в романе М.А.Шолохова «Тихий Дон»/ А.Т. Липатов // Восьмые Вавиловские чтения: Мировоззрение и безопасность современного общества в фокусе научного знания и практики. - М.; Йошкар-Ола, 2005.
7. Липатов, А.Т. Семантическая радуга перифраза: от Пушкина до Шолохова / А.Т. Липатов. - Йошкар-Ола, 2006.
8. Машинский, С.И. Художественный мир Гоголя / С.И. Ма-шинский. - М., 1971.
9. Отечественные записки. 1846. - Т. 44. - Отд. 8.
10. Третьякова, Н.П. Работа Гоголя над языком и стилем «Тараса Бульбы» / Н.П. Третьякова. // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. - М., 1953. - Т. 3.
11. Щербина, В.Р. Н.В. Гоголь / В.Р. Щербина // Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 8 т. - М., 1984. - Т. 1.
12. Brinkmann, F. Die Metaphern / F. Brinkmann. - Bonn, 1978.
13. Galperin, I.R. Stylistica / Galperin. - M., 1971.
14. Wackernagel, W. Poetik, Rhetorik und Stylistik. Hall / Saale, 1973.
