CC BY
16
УДК 821.161.1:821.111 https://doi.org/10.34680/2411-7951.2022.5(44).597-602
Ю.Н.Мыслина
СТРАХ ПЕРЕД АДОМ КАК ИНТЕНЦИОНАЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОЗНАНИЯ ГЕРОЕВ РОМАНОВ ДЖ.ДЖОЙСА «ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В ЮНОСТИ» И В.ПЕЛЕВИНА
«НЕПОБЕДИМОЕ СОЛНЦЕ»
Экзистенциал страха перед адом в романах Дж.Джойса «Портрет художника в юности» и В.Пелевина «Непобедимое солнце» исследуется как перцептивный момент человеческого сознания на переломе эпох при интенсивном обращении к прошлому. Принцип феноменологической редукции Э.Гуссерля позволяет обособить сознание и исследовать границы его интенциональности с целью увидеть изменения способов влияния страха перед адом на повседневность в длительном историческом времени, включая большие исторические контексты. Постмодернистское обыгрывание Пелевиным двух исторических эпох (поздней античности и современности) переосмысляет отношение к модернистскому восприятию бытия как предмета переживания сознанием времени героями романа «Портрет художника в юности». Поэтому джойсовское историческое время становится образцом специфической хронологии ретроспектив и перспектив у современного автора. Обращение Пелевина к позднеантичным и христианским формам страха дает возможность представить страх не просто одним из экзистенциалов бытия, но условием персонализации опыта в постмодернистской реальности, а также как один из способов преодоления экзистенциалистского «большого нарратива». Поэтому постоянная редефиниция границ личного опыта у Пелевина становится результатом переосмысления модернистской комбинаторики Джойса, но с учетом достижений современной философской мысли, открывающей бесконечное число альтернативных вселенных и берущей за основу уже не подлинную реальность, а только ощущение от нее.
Ключевые слова: Дж.Джойс, В.Пелевин, экзистенциал страха, страх перед адом, страх Божий, феноменологическая редукция, интенциональность, сознание, множественная реальность
По мере того, как литература отдаляется от психологизма XX века, страх перестает быть частной
психологической ситуацией и углубляется в сторону более древних конфигураций, приобретает два измерения, этическое и экзистенциальное со своими формами смыслопорождения. Мы исследуем, как получается сходное схождение этих измерений и конфигураций у двух писателей разных эпох Джойса и Пелевина на примере текстов «Портрет художника в юности» и «Непобедимое солнце».
Тематизация страха как отдельного конструирующего внутреннюю жизнь момента опыта впервые была философски обоснована С.Кьеркегором в трудах «Страх и трепет» (1843) и в «Понятии страха» (1844). Кьеркегор подходил к страху не как к эмоции, а как к одной из функций бытия, направленной на сознание человека, разделяя при этом понятия боязни и страха: «...понятие страха... совершенно отлично от боязни ...» [1, с. 59]. Причиной страха датский философ называл «Ничто» — глубинные силы, присутствие которых свойственно человеку уже с младенчества. Тем самым страх оказывается одним из мировых экзистенциалов. Термин «экзистенциал» был впервые введен М.Хайдеггером и определялся им как единое онтологическо-бытийное существование индивида: «.мы называем бытийные черты присутствия экзистенциалами. Их надо четко отделять от бытийных определений неприсутствиеразмерного сущего, которые мы именуем категориями» [2, с. 44]. Экзистенциал, по Хайдеггеру, представлял собой бытийность / модус экзистенции (экзистенция как неналичное бытие индивида), априорный вид человеческого существования. Хайдеггер продолжил идею Кьеркегора о метафизическом происхождении человеческого страха, сделав страх одним из основных экзистенциалов человеческого бытия. Немецкий философ вслед за своим датским коллегой представлял экзистенциальный страх человека не как боязнь чего-то конкретного, а как страх перед самим бытием (бытие-в-мире), который обосновывает и другие экзистенциалы — свободы, одиночества, тоски и др. — приводящие к бытию-к-смерти. В различные исторические периоды, начиная с древней античности, экзистенциальный метафизический страх (в отличие от эмпирического) трактовался как страх перед «Ничто», страх перед адом, страх Божий, страх смерти — несомненно с присущими каждому экзистенциалу рядом особенностей, свойственных лишь ему.
Связь страха, религиозных убеждений и мудрости известна с глубокой древности. Описанный Пелевиным в романе «Непобедимое солнце» исторический период с III по IV века н. э. чаще всего называют периодом эллинистически-римской культуры, характеризуя его как время религиозного эклектизма и крушения надежд. Несмотря на видимое благополучие дел в клонившейся к закату Римской Империи, люди чувствовали себя все в меньшей безопасности, пытаясь найти смысл жизни и освобождение от страха в различных философских и религиозных системах.
Историки, начиная с книги Э.Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», времена правления римских императоров Каракаллы и Элагабала (III в. н.э.) характеризуют упадком античной цивилизации (победа аграрного хозяйства над торговлей, распад торговых связей и др.) Но за этими процессами стояли более глубокие, связанные с всесторонним кризисом античного мира, который, по убеждению Гиббона, в первую очередь, связан с распространением христианства — религии смирения и всепрощения, дискредитирующей римские социальные добродетели, «кодекс чести» римских императоров и т.д.
Концепция Гиббона была основана на жестком противопоставлении античности и христианского Средневековья, но благодаря трудам Э.Р.Курциуса, Э.Ауэрбаха и др. граница между античным и средневековым становилась всё более размытой. В 1971 году вышла монография П.Брауна «Мир поздней античности», которая окончательно изменила вектор изучения исторического периода со II по VII век: «... перед читателем представала не исключительно христианская империя, но очень неоднородное и поликонфессиональное образование ...» [3, с. 224]. Так утвердился новый термин «поздняя античность» [4], обозначающий не упадок классической античности, а глубочайший интерес к исследованию влияния искусства и религии на социум и утверждающий это влияние как определяющее новое самосознание. Получается, что перед нами особая переходная эпоха, включавшая в себя как глубочайшие кризисы, так и способы их преодоления.
Таким образом, выделение переходной эпохи и переходности как свойства культуры в течение долгого периода позволило осмыслять страхи уже не как симптом или обстоятельство, но как одно из содержаний духовной жизни этой эпохи.
В период поздней античности в связи с расширением Ойкумены и изменением представлений об античном космосе (его разрушении) страх как сугубо внешняя угроза начинает переходить в пределы феноменологической топики человека. Поэтому и меняется способ борьбы с ним, из античного представления бессмертия как безграничной памяти к катарсису как очищению души состраданием (например, состраданием античной трагедии).
В Средние века в Европе (с XIII в. — XVIII в.) рост страха в обществе усиливался историческими событиями (Столетняя война, эпидемии чумы и др.). Современный французский историк Ж.Делюмо в своем труде «Ужасы на Западе» указывает на рост страхов в эпоху географических открытий, когда мир становится слишком большим и поэтому непредсказуемым. Тем самым, позднее Средневековье начинает напоминать позднюю античность, где: «Новое самосознание было основано на обостренном чувстве незащищенности человеческой жизни.» [5, с. 229].
Поэтому в Средние века и Новое время философская проблема экзистенциала страха перед адом прежде всего интерпретировалась через оптику евангельских положений протестантизма: («Страх Господень — источник жизни, удаляющий от сетей смерти» [Прит. 14:27]), которые позволили трактовать страх перед адом как страх Божий.
Евангелисты представляли проблему страха перед адом в двух изводах: 1) страх физической смерти; 2) страх за свою душу или страх Божий — этот страх, обозначенный любовью к Богу, как благочестие. В связи с этим тема благочестия, актуализованная протестантизмом и барочной мистикой, находит свой ответ и продолжение в трудах Г.-В.-Ф.Гегеля, который стремился показать историю как реализацию Мирового Духа, а значит, как ситуацию, где страх Божий, где само присутствие Суда и непосредственной цели истории определяет ход конкретных исторических событий. Гегель представлял страх Божий как предпосылку истинной любви, где: «.душа обретает истинную свободу» [6, с. 320]. Поэтому в исторические периоды Средневековья и Нового времени трактовка страха перед адом как божественного благоговения (Евангелие) или как «истинной свободы» (Гегель) позволяла преодолевать страх и примирять человека с ним.
В обществе XXI века, как и в предыдущие века, страх ада / смерти остается постоянным спутником человека. Один из основных теоретиков постмодерна Ж.Бодрийяр утверждал, что смерть из реальной и неотвратимой превратилась в смерть-игру, в симулякр. Поэтому в постмодернистском мире происходит смешение живого и мертвого — «Вся наша техническая культура занята созданием искусственной среды смерти» [7, с. 312]. Настоящая же смерть «вынесена за скобки» (здесь «вынесение за скобки» как вынесение из зоны сакрального бытия в профанное), на нее наложено табу. Поэтому страх перед адом современный человек максимально устраняет из повседневной жизни, используя весь свой ментальный потенциал (позитивную свободу), что, однако, не делает чувство страха менее глубинным, т. к. именно позитивная свобода и порождает страх (Кьеркегор интерпретировал этот страх как реакцию человека на предоставленную ему свободу выбора, как реакцию на «Ничто»).
Позитивная свобода XXI века представляет собой итог глубоких философских сдвигов начала XX века (кризис позитивизма и зарождение неопозитивизма), послужившие источниками зарождения феноменологической философии Э.Гуссерля. Ключевым методом нашего исследования является феноменологическая редукция, или эпохе, которая «.полностью закрывает от меня любое суждение о пространственно-временном существовании здесь» [8, с. 73]. Но, учитывая, что страх перед адом для человеческого разума — это «нечто», то тогда любой психический акт, направленный на работу с ним делает наше сознание интенциональным. Интенциональность — одна из важнейших функций человеческого сознания, представляет собой сознание о чем-либо. Таким образом феноменология Гуссерля позволяет вычленить сознание, а не психологию героев романов Джойса и Пелевина, и исследовать экзистенциал страха перед адом в ключе интенционального анализа, представляющего страх не просто как эмоцию, а как фактор восприятия и переживания актуальных событий, восприятия истории в ее событийности, в ее постоянной переходности, а не просто в уроках и предупреждениях.
По убеждению А.Б.Борунова и Е.В.Шерчаловой, Пелевин переносит канву мифа в современность, «.для него характерно обыгрывание. мифологем действительности, а также архаических мифологических сюжетов» [9, с. 12]. Постмодернистское обыгрывание как позднеантичного, так и христианского мифов в
романе «Непобедимое солнце» трансформируют глубинный человеческий страх перед адом в «Бесформенное совершенство по ту сторону всякого опыта» [10, с. 641], где у автора экзистенциалистская тематика перевешивает христианскую. В данном случае Пелевин как постмодернист обращается к прежним христианским и не только формам страха, чтобы преодолеть прежний экзистенциалистский «большой нарратив» и показать, что страх является не просто экзистенциалом существования, но условием персонализации опыта в деперсонализированном постмодерном мире. Здесь персонализм Пелевина образует некоторый вообще вектор идентификации, который актуален и в постмодерное время как способ идентифицировать себя среди множества «акторов», среди которых для постмодернизма важен прежде всего язык как такая первая персона.
Для нашей дальнейшей аргументации существенно исследование А.Г.Кифишина о связи древнеантичных верований в силу камня солнца с современными: «В... третьем мире преисподней происходила какая-то гибель реального мира ... с дальнейшим возрождением его в виде каменного столба. увенчанного диском солнца.» [11, с. 29]. В романе Пелевина «"Sol Invictus" — это объект, создающий всю нашу реальность» [10, с. 366], «Названий у него много. Другое — "фонарь Платона"» [10, с. 367]. Проектор «Непобедимое солнце» у Пелевина представляет собой аллюзию к философской аллегории «Мифа о пещере» Платона, утверждающей иллюзорность познания человеком реальности. Отсюда следует, что и страх перед адом в иллюзорной реальности может быть только проекцией нездешнего мира, которая связывает героев и события древней античности с поздней, отводя представителям последней лишь роль изображений, «узоров на шелке».
Поэтому, когда маленький Варий спускался по лестнице, «.где стояла мраморная статуя львиноголового человека, обвитого змеями» [10, с. 290], — читателю сразу представляются древнеантичные чудовища, например, один из обликов Медузы Горгоны: «.фронтальная архаическая маска, соединяющая черты несоединимого — солнечного диска и льва — в обрамлении развевающихся змей» [12, с. 136-137], или Химера — чудовище с головой льва, телом козы и хвостом змеи. Здесь страх перед адом у Вария, с одной стороны, обоснован возможным нарушением родовых табу и сложившегося миропорядка (Медуза как посредник между людьми и богами [12]) — таким способом античные философы пытались уменьшить страх перед хаосом, а, с другой, страх в позднеантичный период начинает визуализироваться, переходить из сакральной сферы в профанную, становясь более понятным и «одомашненным». Поэтому страх перед адом, принадлежащий профанному бытию, все отчетливей приобретает черты культурологического плана, становясь символом культуры позднеантичного социума.
Но Рим III века, представляющий собой поликонфессиональное общество, пытается побороть страх перед адом не только при помощи демонов и олимпийских богов, но уже и сильного, хотя и подспудного влияния христианства. Поэтому жена Вария Аквилия, втайне принявшая христианство, после смерти мужа начинает молиться Христу, призывая: «.чтобы настало тысячелетнее царствие Христа» [10, с. 638-639]. И с «Его» наступлением древне- и позднеантичные методы преодоления страха перед адом начинают трансформироваться в христианские.
Христианский ад, в представлении Стивена, героя романа Джойса «Портрет художника в юности», в одном из метафорических обличий также представляет собой пещеру (аллюзия к Платону): «Он медлил в страхе. словно у входа в какую-то темную пещеру» [13, с. 328], поэтому страх перед адом для него, с одной стороны, является темным замкнутым, ведущим в бесконечную мглу миром теней, как и в позднеантичный период, а, с другой, позднеантичный страх перед адом переосмысляется в сознании Стивена в страх Божий, благодаря чему «.душа его как будто вздыхала и, вздыхая, карабкалась вместе с ним, поднимаясь наверх из вязкой мглы» [13, с. 328]. Но душа Стивена была подвержена и иным страхам, он боялся «собак, лошадей, огнестрельного оружия ...» [14, с. 25]. Эти страхи Стивена очень биографичны для самого Джойса: «Гроза как носитель божественной силы и гнева так глубоко тронула воображение Джойса, что до конца своей жизни он дрожал от этого звука» [14, с. 25]. Поэтому, страх перед адом у Стивена можно также трактовать, опираясь на учения Августина Блаженного «О граде Божьем», с которым сам Джойс был знаком с юности, так как воспитывался, по его собственным словам, в «католической Ирландии»: («Когда друг спросил его, почему он так взволнован, он ответил: "Ты не был воспитан в католической Ирландии"» [14, с. 25]).
Аврелий Августин представлял периодизацию истории в виде двух градов: «Град небесный» (праведников) — обоснованный верой и любовью к Богу, и «Град земной» (нечестивцев) — с любовью ко всему мирскому и к самому себе. Душа Стивена мечется между добром и злом: первое искреннее раскаяние в совершенном грехе блуда дает ему лишь временное успокоение, переходящее в новый страх, что он покаялся не из любви к Богу, а только из ужаса преисподней: «Может быть, та первая, поспешная исповедь, вырванная у него страхом перед преисподней, не была принята?» [13, с. 345].
А свое возможное служение священником Стивен представлял очень по-книжному: «.как на картинках в детском молитвеннике.» [13, с. 350]. Здесь у Джойса также, как и в позднеантичной Римской Империи, социальные фобии трансформируются в религиозные культы и символы искусства, но, в отличие от Рима III века, христианство становится доминантной религией, а чувственное ощущение страха перед адом превращается в страх Божий как возможность обретения Рая. Таким образом, если Римскую Империю III века можно представить «Градом земным», то католическая Церковь Х!Х века стремилась к «Граду Божьему».
Страх перед адом человека XXI века отличается от средневекового возможностью позитивной свободы, наравне с которой «Страх... делает все дробным фрагментарным... сводит "неопределенность" (...как эрзац "свободы")... к некоторому конкретному единичному. и потому тотально-непререкаемому. приказывающему» [15, с. 88]. Поэтому Саша и пытается утвердить этот «эрзац свободы» при встрече с богами: «Я увидела богов. бесконечно древние вихри воли, воронки.» [10, с. 670]. И хотя страх перед воронками (перед адом) у Саши сродни страху Элагабала и Стивена перед великим «Ничто» (темная бездна, пещера), он все же отличается меньшей от него зависимостью (весьма, вероятно, субъективной). Подобный вывод позволяют сделать исследования американского философа У.Джеймса, который, изучив человеческое «ощущение реальности», утверждал, что источник реальности — субъективен (W.James «The Principles of Psychology»). Поэтому, вся окружающая действительность для Саши — это субъективное представление ее сознания о ее же эмоциональной и психической деятельности, что и порождает возможность появления множественности субъективных реальностей.
Вследствие чего одно из представлений Сашей действительности как скатерти указывает на иллюзорное римское искусство, где архитектурные и театральные иллюзии превращались в реальные смерти — кровавые зрелища на сцене: «Что может произойти с нарисованным на скатерти городом, когда скатерть сворачивают? Нарисованные жители испытают нарисованный ужас. Это было и страшно, и смешно» [10, с. 665] — карнавализация, по М.М.Бахтину, а, следовательно, осовременивание понятия страха перед адом и тем самым его преодоление.
По убеждению Г.А.Жиличевой: «.в большинстве нарративов Пелевина используется мотив ухода из изображаемого хронотопа. Искомая "позиция вненаходимости" предваряется эпизодами написания текстов.» [16, с. 85]. В романе «Непобедимое солнце» главные герои вырываются из «реального» хронотопа не только с помощью написания текста (интернет-дневник блондинки), но и сакральных предметов (маски Каракаллы, проектор "Sol Invictus" и др.). Реальность романа Пелевина, представленная в виде скатерти, можно соотнести с джойсовским видением праведной жизни как «картинки в детском молитвеннике», где обозначенные культурные коды, с одной стороны, как и в позднеантичный и средневековый периоды служат способами преодоления страха, а, с другой, Пелевин дает своей героине возможность самой «творить» новые миры, и не только альтернативные вселенные, но и внутри «нашей» реальности. Поэтому нанесенная Сашей на плечо татуировка служит доказательством ее «миротворения»: «Это был стилизованный лев. Татуировка» [10, с. 677] — существенно, что такой лев уже не грозный древний бог или эон, а ручной и домашний знак искусства, а, главное, его новый облик сотворен уже самой героиней.
Хотя чувство страха перед адом и смертью схожи по характеру отдельных переживаний, но все же существует ряд особенностей, присущих непосредственно экзистенциалу страха смерти. В романе Пелевина волхвы просят Элагабала: «— Заверши мир!.. Освободи единую душу из плена!» [10, с. 594] — этот призыв представляет собой аллегорию понимания тела как темницы души (отсылка к философии неоплатонизма и митраизма) — поэтому позднеантичный император и решается ее освободить. А его танец перед камнем, с одной стороны, может быть расценен как жертвенное самоубийство (в Риме III в. н. э. гладиаторские бои носили погребально-агонистический характер [17]), а, с другой, — танец становится одним из способов снятия массовых фобий в обществе, как ритуал, позволяющий выйти за пределы реальности и познать вечность, возможность стать «новым эоном».
Но в христианском Средневековье и Новом времени страх смерти уже невозможно преодолеть позднеантичными способами. В философской мысли уже бытует новое понимание страха смерти не только как божественного благоговения, но и как «истинной свободы» (Гегель). Поэтому Стивен на проповеди о Страшном суде ощутил, как «.проблески страха обратились в ужас, когда хриплый голос проповедника дохнул смертью на его душу» [13, с. 306]. Вера Стивена уменьшается с каждым днем, он понимает, что никогда не достигнет Царства Божьего: «Нет спасения!.. Он. умирает» [13, с. 307], впереди только: «.пустота, ничто» [13, с. 333]. Но Джойс не отпускает свой роман в бытийное ничто, всегда оставляя своим героям возможность выбора, и Стивен делает свой выбор, трансформируя религиозные истины в художественные. Душа Стивена трансцендирует за пределы христианских догм и переходит в эстетическую стихию, как и ранее душа Элагабала в стремлении покинуть Рим и стать новым эоном. Но, в отличие от позднеантичного императора, готового ради своей цели раствориться в великом «Ничто», Стивен поэтапно выписывает свой собственный портрет художника. И именно этот «индивидуальный изгиб» художника-творца через столетие проявится у героини романа Пелевина.
Возникновение творческого «изгиба» у Саши происходит через субстанциальное опредмечивание окружающей действительности, начинающееся с постепенного появления ее собственного тела после ритрита или реальной перезагрузки мира (точного ответа автор не дает). Но точный ответ и не нужен, ведь в мире Пелевина смерть — это концепция: «Разве можно соединить жизнь и смерть?.. Конечно. Они и так одно и то же» [10, с. 264]. Поэтому Саша в конце романа сама отвечает на свой же вопрос: «Почему позволила мрачному земному бардаку перезагрузиться.? Наверное, просто потому, что. Непобедимое Солнце. — ... Это женщина» [10, с. 699].
Представление реальности, в которой возможны взаимопревращаемость субъектов и объектов познания, свойственно философской мысли XXI века, т. к современному человеку уже не важна подлинность реальности (которая была важна в экзистенциальном дискурсе), но лишь эффект от реальности. Сам характер
постмодернистской литературы, постоянно переопределяющей границы личного опыта, имеет дело уже не с реальной жизнью, а только с ощущением от нее. Поэтому Пелевин, как и ранее Джойс, может осмыслить экзистенциал смерти только как ситуацию постоянного неопределенного выбора. Но современный писатель отчасти все же остается персоналистом и не может принять безличное растворение в космосе, как это было в античной духовности, но понимает экзистенциальную ситуацию как постоянный выбор.
Если в античном представлении допускалась вероятность исчезновения всей объективной реальности вместе с субъектами познания, то в модернистско-постмодернистском мире Джойса и Пелевина это становится невозможным. Субъекты познания через состояние катарсиса (эпифании) получают возможность становиться творцами новых реальностей, механизмы смыслопорождения которых у Джойса обоснованы экзистенциально-онтологической проблематикой, у Пелевина же случайное «вбрасывание» человека в одну из множественных действительностей (чаще, виртуальных) приводит к превращению позитивной свободы в своеволие, и, как следствие, к потере связи с своим бытием. Поэтому страх перед адом обществом XXI века «выносится за скобки», что в итоге не делает его влияние на жизнь людей менее значимым, но позволяет «примирить» современного человека с ним.
1. Кьеркегор С. Понятие страха / Пер. с дат. Н.В.Исаевой, С.А.Исаева. 2-е изд. М.: Академический проект, 2014. 224 с.
2. Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997. 451 с.
3. Ващева И.Ю. Концепция поздней античности в современной исторической науке // Вестник Нижегородского университета им. Н.И.Лобачевского. 2009. № 6(1). С. 220-231.
4. Brown P. The world of Late Antiquity. From Marcus Aurelius to Muhammad. London: Thames and Hudson, 1971. 216 p.
5. Делюмо Ж. Ужасы на Западе / Пер. с фр. М.: Голос, 1994. 416 с.
6. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии религии (Ч. 1) // Гегель Г.В.Ф. Философия религии: В 2 т. Т. 1. М., 1976. С. 205-530.
7. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. 387 с.
8. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии / Пер. с нем. А.В.Михайлова, вступ. ст. В.А.Куренного. Т. 1. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. 336 с.
9. Борунов А.Б., Шерчалова Е.В. Авторский миф в современном постмодернистском романе // Филологический класс. 2021. Т. 26. № 3. С. 8-20.
10. Пелевин В. Непобедимое солнце. М.: Эксмо, 2021. 704 с.
11. Кифишин А.Г. Геноструктура догреческого и древнегреческого мифа // Образ — смысл в античной культуре / Под общ. ред. И.Е.Даниловой. М.: Внешторгиздат. 1990. С. 9-63.
12. Савостина Е.А. Фронтон архаического храма: образ универсума — Медуза Горгона // Образ — смысл в античной культуре / Под общ. ред. И.Е.Даниловой. М.: Внешторгиздат. 1990. С. 134-150.
13. Джойс Дж. Портрет художника в юности // Дублинцы: рассказы; Портрет художника в юности: роман; переводы с англ. Т. 1. М.: ЗнаК, 1993. 448 с.
14. Ellmann R. James Joyce. New York, Oxford, Toronto: Oxford University Press, 1982. 887 p.
15. Каширин А.Ю. Страх как культурная экзистенция современной мифологии // Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н.Толстого. 2018. № 2(26). С. 83-92.
16. Жиличева Г. А. Эпизоды текстопрождения в нарративной организации романов В.Пелевина // Новый филологический вестник. 2021. № 2(57). С. 75-88.
17. Ляпустина Е.В. Римские зрелища, или кое-что о самосознании личности и общества // Одиссей. Человек в истории. М.: Наука. 1999. № 1998. С. 8-25.
References
1. Kierkegaard S. Ponyatie straha [Begrebet Angest]. Moscow, 2014. 224 p. (In Russ.).
2. Heidegger M. Bytie i vremja [Sein und Zeit]. Moscow, Ad Marginem Publ., 1997. 451 p. (In Russ.).
3. Vashcheva I.Yu. Kontseptsiya pozdney antichnosti v sovremennoy istoricheskoy nauke [The concept of late Antiquity in modern historical science]. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I.Lobachevskogo, 2009, no. 6(1), pp. 220-231.
4. Brown P. The world of Late Antiquity. From Marcus Aurelius to Muhammad. London, 1971. 216 p.
5. Delumeau J. Uzhasy na Zapade [La Peur en Occident]. Moscow, 1994. 416 p. (In Russ.).
6. Gegel' G.V.F. Lektsii po filosofii religii (Ch. 1) [The lectures on the philosophy of religion]. In: Collected works in 2 vols, vol. 1. Moscow, 1976, pp. 205-530.
7. Baudrillard J. Simvolicheskij obmen i smert' [L'échange symbolique et la mort]. Moscow, 2000. 387 p. (In Russ.).
8. Husserl E. Idei k chistoy fenomenologii i fenomenologicheskoy filosofii [Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie], vol. 1. Moscow, 1999. 336 p. (In Russ.).
9. Borunov A.B., Sherchalova E.V. Avtorskiy mif v sovremennom postmodernistskom romane [Author's myth in the modern postmodern novel]. Filologicheskij klass, 2021, vol. 26, no. 3, pp. 8-20.
10. Pelevin V. Nepobedimoe solnce [The Invincible Sun]. Moscow, 2021. 704 p.
11. Kifishin A.G. Genostruktura dogrecheskogo i drevnegrecheskogo mifa [The Genostructure of pre-Greek and Ancient Greek myth]. Obraz — smysl v antichnoy kul'ture, 1990, pp. 9-63.
12. Savostina E.A. Fronton arkhaicheskogo khrama: obraz universuma — Meduza Gorgona [The pediment of an archaic temple: the image of the universe — Medusa Gorgon]. Obraz — smysl v antichnoy kul'ture, 1990, pp. 134-150.
13. Joyce J. Portret khudozhnika v yunosti [A Portrait of the Artist as a Young Man]. Moscow, 1993. 448 p. (In Russ.).
14. Ellmann R. James Joyce. New York, Oxford, Toronto, 1982. 887 p.
15. Kashirin A.Yu. Strah kak kul'turnaya ekzistenciya sovremennoy mifologii [Fear as a cultural existence of modern mythology]. Gumanitarnye vedomosti TGPU im. L.N.Tolstogo, 2018, no. 2(26), pp. 83-92.
16. Zhilicheva G.A. Jepizody tekstoprozhdeniya v narrativnoy organizacii romanov V.Pelevina [Episodes of Text Generation in the Narrative Organization of V.Pelevin's Novels]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2021, no. 2(57), pp.75-88.
17. Lyapustina E.V. Rimskie zrelishcha, ili koe-chto o samosoznanii lichnosti i obshchestva [Roman spectacles, or something about the self-consciousness of the individual and society]. Odissey. Chelovek v istorii, 1999, no. 1998, pp. 8-25.
Myslina Yu.N. Fear of hell as intentional characteristics of the consciousness of the heroes of J.Joyce "A Portrait of the Artist as a Young Man" and V.Pelevin "The Invincible Sun". The existential fear of hell in the novels by J.Joyce "Portrait of an Artist as a Young Man" and V.Pelevin "The Invincible Sun" is explained as a perceptual moment of human consciousness at the turn of epochs with an intense reference to the past. The principle of phenomenological reduction according to E.Husserl allows us to isolate consciousness and explore the limits of its intentionality. This principle of reasoning leads us to see the changes in the way the fear of hell influenced everyday life in a long historical time. Pelevin rethinks Joyce's modernist perception of being as an object of experience by the consciousness of time and shows the result in the construction of two historical eras — the era of late antiquity and modernity. Therefore, the historical time of the novel "Portrait of an Artist as a Young Man" becomes a model for the specific chronology of retrospectives and perspectives in Pelevin's novel. Pelevin's appeal to late antique and Christian forms of fear makes it possible to present fear not just as one of the existentials of being, but as a condition for the experience personalization in postmodern reality, and also as one of the ways to overcome the existentialist "great narrative". Pelevin's rethinking of Joyce's modernist combinatorics constantly redefines the framework of his characters' personal experiences. This becomes possible, not least, thanks to the achievements of new philosophical thought, which discovers an infinite number of alternative universes and takes as a basis not true reality, but only an impulse from it.
Keywords: J.Joyce, V.Pelevin, fear existential, fear of hell, fear of God, phenomenological reduction, intentionality, consciousness, multiple reality.
Сведения об авторе. Юлия Николаевна Мыслина — ассистент кафедры русской и зарубежной филологии ВлГУ, аспирант кафедры русской и зарубежной филологии ВлГУ им. А.Г. и Н.Г.Столетовых; ORCID: 0000-0002-5561-1859; yulia_mislina@mail.ru.
Статья публикуется впервые. Поступила в редакцию 10.08.2022. Принята к публикации 01.09.2022.
Ссылка на эту статью: Мыслина Ю.Н. Страх перед адом как интенциональная характеристика сознания героев романов Дж.Джойса «Портрет художника в юности» и В.Пелевина «Непобедимое солнце» // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2022. № 5(44). С. 597-602. DOI: 10.34680/2411-7951.2022.5(44).597-602
For citation: Myslina Yu.N. Fear of hell as intentional characteristics of the consciousness of the heroes of J.Joyce "A Portrait of the Artist as a Young Man" and V.Pelevin "The Invincible Sun". Memoirs of NovSU, 2022, no. 5(44), pp. 597-602. DOI: 10.34680/2411-7951.2022.5(44).597-602
