А. В. КУБАСОВ
(Уральский государственный педагогический университет, Екатеринбург, Россия) ОИСГО ГО: 0000-0001-9074-1133
УДК 821.161.1 -32(Чехов А. П.)
БО1 10.26170/2306-7462_2021_04_07 ББК Ш33(2Рос=Рус)5-8,44
СТРАХ БОЛЕЗНИ У А. П. ЧЕХОВА: ТИФ И ОБРАЗ ТИФА1
Аннотация. Исследовательская задача автора статьи заключается в осмыслении различий болезни как таковой и образа болезни в эпистолярном наследии А. П. Чехова и в его творчестве на примере тифа. Писатель длительное время боялся умереть от этой инфекционной болезни, но пытался преодолеть свой страх, изживая его, прежде всего, в своих произведениях. Прослеживается трансформация образа тифа, начиная с ранних рассказов А. П. Чехова и заканчивая поздними. Отмечается роль иронии как одного из средств возвышения писателя над страхом смерти от тифа. Анализируется рассказ «Тиф» (1887), который композиционно строится на основе этапов этой болезни. Делается вывод о диффузии медицинского и художественного дискурсов при определяющей роли художественного. Обосновывается важная для А. П. Чехова ценность внутренней свободы человека, которая предполагает преодоление любого страха, в том числе страха смертельно опасной болезни.
Ключевые слова: медицинский дискурс; болезнь; образ болезни; тиф; ирония; русские писатели; литературное творчество; литературные жанры; литературные образы; эпистолярий; эпистолярное наследие.
По оценкам Всемирной организации здравоохранения, в мире ежегодно возникает более двадцати миллионов заболеваний тифом, при этом число смертельных исходов превышает двести тысяч [Бобин 2005: 3]. Эпидемии тифа были обусловлены, как правило, неблагоприятными событиями в жизни того или иного общества. Б. Л. Черкасский, член Комитета экспертов ВОЗ, в предисловии к книге чешского исследователя тифа М. Даниэла «Тайные тропы носителей смерти» перечисляет периоды в истории России, отмеченные подъёмом сыпного тифа: «... в 1892 г., когда был известный в России голодный год; в 1901-1902 гг., когда возникли экономический кризис и безра-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект «Русские писатели и медицина: биографические и литературные "пересечения" (1820-2020)» (№ 21-18-00481, ИРЛИ РАН).
ботица; в 1905 г., как одно из последствий русско-японской войны; в 1908-1909 гг., когда возникали тюремные эпидемии во время господства реакции; наконец, в 1918-1923 гг. - в годы гражданской войны и интервенции, сопровождавшихся глубоким расстройством народного хозяйства страны. На эти же годы приходились и эпидемии возвратного тифа» [Даниэл 1990: 6-7].
Врачи всегда были на переднем крае борьбы с инфекционными болезнями. В. В. Сутугин, открывая в 1893 году V съезд русских врачей, назвал число потерь среди них: «В течение последних трех лет врачам пришлось выдержать борьбу с двумя довольно распространившимися эпидемиями: сыпного тифа и холеры. <...> 16 врачей и 3 студента умерли от холеры, 60 врачей и 2 студента от сыпного тифа. К сожалению, нет точной статистики числа врачей, болевших и выздоровевших от означенных болезней» [Труды V Съезда 1894: 1-2]. Писатель и врач В. В. Вересаев свидетельствует: «В 1892 году половина всех умерших земских врачей умерла от сыпного тифа» [Вересаев]. Абстрактные числа воспринимаются по-другому, когда речь переходит от них к конкретным людям. В 1894 году умирает от сыпного тифа отец писателя, врач Викентий Игнатьевич Смидович [ТгаиптиПег 2010: 8]. Товарищ А. П. Чехова по гимназии и выпускник медицинского факультета Московского университета Д. Т. Савельев закончил свою жизнь «типично для земского врача: он умер от сыпного тифа, заразившись во время эпидемии» [Шубин 1982: 67].
Доктору А. П. Чехову счастливо удалось избежать заболевания тифом и холерой, но как человеку ему были присущи свои страхи и фобии. В современной медицине эти понятия различают. В Международной классификации болезней десятого пересмотра фобические тревожные расстройства, имеющие индекс Б-40, определяются следующим образом: «Группа расстройств, при которых единственным или преобладающим симптомом является боязнь определенных ситуаций, не представляющих текущей опасности. В результате больной обычно избегает или страшится таких ситуаций» [МКБ-10]. Иначе говоря, фобия во многом носит иррациональный, навязчивый, патологический характер. Понятие страха, при всей близости его к фобии, не
обладает интенсивностью выражения этих признаков и не включено в международную классификацию болезней. Переходя с медицинского уровня на лингвистический, можно сказать, что лексема страх является гиперонимом по отношению к фобии. Между ними не всегда можно провести отчётливую демаркационную линию.
У А. П. Чехова в определённом возрасте возник и достаточно долго продержался страх тифа, который отразился в его творчестве и в переписке. Временами этот страх принимал характер тревожно-фобического расстройства.
Следует различать собственно тиф и образ тифа, который возникает в творчестве писателя. А. П. Чехов-врач имел дело с болезнью как таковой, с неким объективным явлением, тогда как Чехов-художник - с создаваемым им самим словесным объективированным образом болезни, креативным по своей природе, а потому обладающим определённой художественной семантикой, символикой и телеологией. В переписке А. П. Чехова с разными адресатами говорится о реальном тифе, тогда как в творчестве создаётся образ тифа, необходимый для движения сюжета, характеристики героя, создания определённого тона.
Первое упоминание тифа у А. П. Чехова встречается в его письме Н. А. Лейкину от 10 декабря 1883 года: «Я крайне утомлен, зол и болен. <...> Три дня на прошлой неделе провалялся в лихорадке. Думал, что тифом от больных заразился, но, слава богу, миновала чаша» (П. 1, 91-92)1. Здесь косвенно выражен страх заразиться тифом. Он характеризуется лишь как возможная болезнь, чреватая смертельным исходом.
В феврале 1885 года о заболевшем тифом приятеле сухо сообщается: «У моего Коробова сыпной тиф» (П. 1, 143). Зимой 1886 года А. П. Чехов продолжает совмещать врачевание с творчеством. «В 1885-1886 годах в Москве и под Москвой прошла эпидемия тифа. По статистическим данным, опубликованным в "Известиях Московской городской думы" (М., 1886, вып. 1 и 2), только в феврале от тифа умерло 137 человек» (П. 1,
'Здесь и далее цит. по: [Чехов 1983-1988] с указанием тома и страницы в тексте статьи. Серия писем отмечена П, сочинений - С. Курсив везде мой. - А. К.
420). Живущему в Петербурге В. В. Билибину А. П. Чехов сообщает в это время: «Пишу и лечу. В Москве свирепствует сыпной тиф. Я этого тифа особенно боюсь. Мне кажется, что, раз заболев этой дрянью, я не уцелею, а предлоги для зараженья на каждом шагу... Зачем я не адвокат, а лекарь?» (П. 1, 203). В этом письме впервые прямо выражен страх смерти от тифа, который будет преследовать писателя. В другом письме В. В. Билибину страх добавочно обоснован смертью товарищей: «В Москве свирепствует тиф (сыпной), унесший в самое короткое время шесть (выделено А. П. Чеховым - А. К.) человек из моего выпуска. Боюсь! Ничего не боюсь, а этого тифа боюсь... Словно как будто что-то мистическое...» (П. 1, 214). Выделим в этом фрагменте слово мистическое. А. П. Чехов понимает, что смерть врача может случиться от множества самых разных причин, но именно страх тифа преследует его, являясь, по сути, иррациональной фобией.
В своём страхе смерти от тифа А. П. Чехов признаётся и другим знакомым: «Докторскую вывеску не велю вывешивать до сих пор, а всё-таки лечить приходится! Бррр... Боюсь тифа!», - пишет он М. В. Киселевой (П. 1, 261). «Сейчас получил известие, что мой недавно оженившийся коллега болен сыпным тифом и плох. Приглашают ехать к нему. Не поеду!!!!» (П. 2, 47). Силу эмоций и меру страха пишущего передают четыре восклицательных знака.
После Москвы тиф вскоре распространился и в Петербурге, где жил Александр Чехов со своей семьей. В марте 1887 года он вызывает брата-доктора к заболевшей тифом жене. А. П. Чехов пишет родным в Москву: «Ехал я, понятно, в самом напряженном состоянии. Снились мне гробы и факельщики, мерещились тифы, доктора и проч. Вообще ночь была подлая... <...> У Анны Ивановны настоящий брюшной тиф, но не тяжелый. Был у меня с доктором консилиум. Лечат по-моему. Доктор пригласил к себе в гости. Схожу. В Питере свирепствует брюшной тиф, весьма злокачественный. Лейкинский швейцар, длинный, узкий старик, которого Вы, Маша, помните, вчера умер от тифа. <...> Мне страшно» (П. 2, 35-36). Одним из средств преодоления фобии тифа для А. П. Чехова станет ирония, которая отчётлива в твор-
честве, но подчас проникает и в письма: «Сим извещаю, что я жив и здоров и тифом не заразился. Сначала я хандрил, ибо скучал и страшился безденежного будущего, но ныне чувствую себя положительно и с характером» (П. 2, 38). Выделенное выражение бытовало в семейном словаре Чеховых. Оно является репликой, скорее всего, из речи Павла Егоровича. Интонация цитирования отца семейства наполняла выражение иронической эмоционально-экспрессивной окраской [Кубасов 2016]. Обычно так аттестовали Ивана Павловича Чехова.
Переписка А. П. Чехова даёт возможность установить представления писателя о симптоматике тифа. Во многом она совпадает с современными научными взглядами на болезнь. Исследователь тифа пишет: «У 577 наблюдаемых больных из 23 симптомов наиболее частотными (у более чем 90% болеющих) выявлены следующие: 1. температура тела 39-40; 2. слабость; 3. головная боль; 4. снижение аппетита. 5. увеличение печени и селезенки» [Коваленко 2010: 12].
Болезнь брата-художника А. П. Чехов описывает по-врачебному точно: «Николай вчера и 3-го дня был серьезно и опасно болен. Появилась неожиданно обильная кровавая рвота, к<ото>рую едва удалось остановить. Отощал он на манер тифозного...» (П. 1, 265). Три года спустя об умирающем брате сообщается: «Тиф уже кончился (селезенка нормальна), но температура не бывает во весь день, даже утром, ниже 39» (П. 3, 192). «Весну и праздники встретил я невесело. Мой художник около 25 марта заболел брюшным тифом, формою сравнительно легкой, но осложнившеюся верхушечным процессом. Тифозная температура зашалила и в последние 5-6 дней перешла в ту зловещую, которой я всегда так боялся, когда лечил тификов с конституцией моего художника. Притупление в правой верхушке, выше и ниже ключицы, хрипы слышатся в двух местах соответственно двум гнездам. Похудание» (П. 3, 187).
Кроме Николая, тифом переболело ещё несколько членов семьи Чеховых, о чём сообщается в письмах: «Праздники я провел безобразно. Во-первых, были перебои; во-вторых, брат Иван приехал погостить и, бедняга, заболел тифом; в-третьих, после сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь
до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться.» (П. 4, 156). «Ты не поверил мне, что у меня была больна сестра. Я никогда (выделено А. П. Чеховым - А. К.) не вру. Сестра выздоровела только недавно. Брюшной тиф» (П. 5, 181).
Переписку А. П. Чехова достаточно часто сравнивают, а то и сближают с художественным творчеством. Основанием для этого служит единство личности писателя и близость используемых им дискурсивных практик. Тиф, подобно другим заболеваниям, в той или иной степени объективируется в письмах, становясь не только реальной, но в определённой степени и условной образной болезнью. В таком виде она может быть включена в художественные произведения. Условность образа тифа создаётся во многом за счёт иронии. Художественные элементы, связанные с тифом, в переписке А. П. Чехова выступают в форме инклюзий. «Погода у нас занимается проституцией. Хуже всякой пьяной бабы: <...> гниет, плюет... Тифозно!» (П. 1, 277). Манеру юмористических журналов А. П. Чехов стилизует в письме к В. В. Билибину зимой 1886 года: «Описывал я свой костюмированный вечер, бывший у меня 1 -го янв<аря> (художники устраивали), писал, как одна девица поднесла мне фото-граф<ический> альбом "в память избавления моего от тифа"... Последнее писал я не ради хвастовства, о нет! (Вы и без этого догадываетесь, что я великий медик), а ради напоминания (есть такое слово?) Вам об обещанной карточке... Пока вакансии не заняты, присылайте... Альбом тифозный, но даю слово, что Вы не заразитесь, - острота, которую посылаю даром» (П. 1, 183).
В контексте письма А. С. Суворину слово тиф выступает в функции эвфемизма. Кроме того, оно является знаком установления конвенциональных доверительных отношений между автором и получателем письма: «Вы пишете, что мой брат Александр "мудрит". Что сие значит? Опять болен амбулант-ным тифом?» (П. 5, 230). А. М. Малахова в комментарии к письму объясняет смысл странной болезни: «Намек на запои Ал. П. Чехова» (П. 5, 492). Фрагмент другого письма нужно читать, имея в виду тот же эвфемистический смысл: «Пьяница Вам кланяется. Он живет теперь у меня и ведет трезвую жизнь. Тифа у него не было» (П. 3. 229). А. П. Чехов пишет в данном случае
не о тифе, а о трезвом поведении Александра, приехавшего на похороны брата Николая.
Условный «художественный тиф», в отличие от реального, предполагает и даже требует адекватных ему столь же условных лекарств, что отражает, например, письмо А. П. Чехова А. С. Киселеву с описанием «болезни» его сына: «Сережа сейчас просил пить. Я делаю распоряжение, чтобы утром его не пускали в гимназию. Утром прихожу наверх. Финик лежит под одеялом. Лицо красное, temper. 39°. Неохотно говорит, вял, слаб, жалуется на бессонницу и на головную боль. Мать в ужасе, сестра смотрит на меня громадными глазами... Тиф? Дифтерит? Экзаменую Финика и мать; оказывается, что вчера был соус из почек. Даю касторки... Вечером мой больной уже изображает следующее: 36,5°, на животе кошка; мышцы живота прыгают и подбрасывают кошку - это называется миной. Утром Финик уже прыгает и вешается всем на шею, как ни в чем не бывало» (П. 3, 37-38). Реальное и условное лекарства соседствуют в рецепте, который прописывается жене брата Александра: «Синяки, худоба и боль в суставах у Анны Ивановны свидетельствуют о малокровии, к<ото>рое обычно после тифа. Молоко и молоко. Недурно также железо. T-rae ferri pomati на 15 коп., по 15 кап<ель> 3 раза в день, и горькие средства вроде Elix. visceral<e>, Hoffmani на 15 коп., по 20 кап<ель> перед обедом и ужином. Для блезиру ноги можно растирать наша-тыр<ным> спиртом в смеси с деревянным маслом. От малокровия могут отекать ноги. В случае отека лица и рук надо искать в моче белка. Хандра и апатия естественны» (П. 2, 89). Подробнее о рецептах доктора Чехова см.: [Кибальник 2018].
Преодолению А. П. Чеховым страха тифа поможет смерть брата Николая. Ф. О. Шехтелю сообщается: «Вчера, 17-го июня, умер от чахотки Николай. Лежит теперь в гробу с прекраснейшим выражением лица. Царство ему небесное, а Вам, его другу, здоровья и счастья» (П. 3, 225). К этому времени А. П. Чехов-врач вполне осознавал и себя больным туберкулезом. Как следствие, признания в боязни тифа из писем исчезают. Тиф становится в общий ряд условных болезней: «Страдающий инфлуэнцею, осложненною месопотамской чумой, сапом, гид-
рофобией, импотенцией и тифами всех видов, сим имеет честь уведомить нашего маститого поэта Н. О., что стихотворения его, в которых я и все мои ближние обозваны пошлыми и жалкими людьми, будут напечатаны в "Живописном обозрении" в начале января 1890 г.», - пишет он Н. Н. Оболонскому (П. 3. 296).
Окончательно страх смерти от тифа исчезнет весной 1897 года, когда у А. П. Чехова обострится туберкулезный процесс. Лидии Авиловой 24 марта 1897 года сообщается: «Вот Вам моё преступное curriculum vitae: В ночь под субботу я стал плевать кровью. Утром поехал в Москву. В 6 часов поехал с Сувориным в Эрмитаж обедать и, едва сели за стол, как у меня кровь пошла горлом форменным образом» (П. 6, 313). На следующий день сообщается Н. Н. Оболонскому: «Идет кровь. Больш. моск. гост., № 5» (П. 6, 313).
Кроме писем, где упоминается реальный тиф, стоит ещё отметить и публицистику А. П. Чехова. Публицистический дискурс, как и эпистолярный, предполагал преимущественно модус прямого говорения, не окрашенного иронией. Так пишется о тифе в книге «Остров Сахалин»: «Что касается тифов, то в отчете брюшной был зарегистрирован 23 раза со смертностью в 30%, возвратный же и сыпной по 3 раза, без смертных случаев. В метрических книгах смерть от тифов и горячек показана 50 раз, но всё это единичные случаи, разбросанные по книгам всех четырех приходов на протяжении десяти лет. Ни в одной корреспонденции я не встречал указания на тифозные эпидемии и, по всей вероятности, их не было. <...> Мне лично ни разу не пришлось видеть на Сев<ерном> Сахалине брюшного тифа, хотя я обошел там все избы и бывал в лазаретах; некоторые врачи уверяли меня, что этой формы на острове нет вовсе, и она осталась у меня под большим сомнением. Что же касается возвратного и сыпного тифа, то все случаи, до сих пор бывшие на Сахалине, я отношу к привозным, как скарлатину и дифтерит; надо думать, что острые инфекционные болезни до сих пор находили на острове почву, неблагоприятную для своего развития» (С. 14-15, 360). Без грана иронии говорится о тифе и в чеховском медицинском отчете по Мелиховскому участку за 1892 год (С. 16, 360). Совсем другая картина складывается в творчестве писателя.
2021 УРАЛЬСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК № 4
Русская классика: динамика художественный систем ***
Если в эпистолярном наследии писателя речь идёт о тифе как таковом, то применительно к творчеству нужно говорить об образе тифа и его смысловом и символическом наполнении. Образ тифа связан со сменой очерёдности семантики: естественнонаучное медицинское содержание болезни отступает на второй план, а на первый выходит художественный смысл.
Как деталь образ тифа впервые встречается в рассказе «Живой товар», опубликованном летом 1882 в газете «Мирской толк». Двадцатидвухлетний А. П. Чехов был в это время студентом медицинского факультета Московского университета. Он молод и здоров. Болезни для него, в том числе и тиф, - пока лишь предмет изучения. В рассказе раскрывается достаточно банальная ситуация: герой получает письмо от своей сбежавшей любовницы. Прочитав его, «Грохольский целую неделю слонялся вокруг дачи как безумный, не ел, не спал. В августе он перенес возвратный тиф, а в сентябре укатил за границу» (С. 1, 389). Первое упоминание болезни симптоматично: фактически тиф и любовь сближены как два болезненных состояния. Для возвратного тифа характерны повторяющиеся приступы высокой температуры. Очевидно, что герой, вылечившийся от возвратного тифа, уехал за границу «лечиться» и от своей любви.
Художественно-изобразительный смысл имеет упоминание тифа в рассказе-сценке «Справка» (1883), где описывается присутственное место и чиновник: «Там за зеленым, пятнистым, как тиф, столом сидел молодой человек с четырьмя хохлами на голове, длинным угреватым носом и в полинялом мундире» (С. 2, 225). Народное название брюшного тифа - «горячка с пятнами». Это выражение должен актуализировать читатель «Осколков», где был впервые опубликован рассказ. В приведённой фразе использован один из приёмов юмористики, суть которого в персонификации предметного мира и противопоставлении ему овеществлённого мира людей.
Иронией окрашено упоминание тифа в рассказе «Наивный леший» (1884). Описывая себя в роли доктора, леший говорит: «Сначала мне повезло. Дифтериты, знаете ли, тифы... Хотя я и не увеличил процента смертности, но все-таки был замечен»
(С. 2, 345). Две упомянутые болезни чреваты смертельным исходом, но в рассказе они лишены мортальной коннотации и приобретают характер игры со смертью, которая для лешего, по понятным причинам, вовсе не страшна.
В 1886-1887 гг. А. П. Чехов наиболее остро испытывает страх смерти от тифа, что обусловлено общей эпидемической ситуацией в Москве и Петербурге, а также поездкой к брату в столицу для лечения его жены.
В качестве художественной энциклопедии тифа можно рассматривать рассказ «Тиф» (1887).
Готовя к изданию сборник «Рассказы», А. П. Чехов определяет порядок расположения входящих в него произведений. Открывает сборник рассказ «Счастье», а следом за ним идёт «Тиф» (П. 2, 216, 476), что в контексте книги прочитывается как контрастный первому произведению вариант несчастья.
Рассказ впервые был опубликован в «Петербургской газете» в марте 1887 года, вскоре после возвращения А. П. Чехова из поездки в столицу к заболевшей тифом жене брата Александра. Автор начинает свой рассказ традиционно - с указания на место действия и представления главного героя: «В почтовом поезде, шедшем из Петербурга в Москву, в отделении для курящих, ехал молодой поручик Климов» (С. 6, 130). Подобно тому, как Л. Н. Толстой в «Смерти Ивана Ильича» (1886) пытался воссоздать внутренний мир умирающего человека, передав сложную гамму его чувств и переживаний, так и доктор А. П. Чехов пытается передать мировосприятие тяжело заболевшего человека изнутри его сознания. В данном случае А. П. Чехов, очевидно, продолжает творчески разрабатывать художественное открытие Л. Н. Толстого.
Климов едет в отделении для курящих, поэтому, скорее всего, и сам относится к их числу. Но он не курит, потому что плохо чувствует себя. Более того, у него настолько обострено обоняние, что сосед, курящий трубку, вызывает у поручика острое неприятие: «Климов, которому нездоровилось и тяжело было отвечать на вопросы, ненавидел его всей душой. Он мечтал о том, что хорошо бы вырвать из его рук сипевшую трубку и швырнуть ее под диван, а самого чухонца прогнать куда-нибудь
в другой вагон» (С. 6, 130). Безличный повествователь передаёт изменение сенсорных систем заболевшего человека, однако ещё не подозревающего о том, что он болен, но испытывающего дискомфорт. «Вообще офицер чувствовал себя ненормальным. Руки и ноги его как-то не укладывались на диване, хотя весь диван был к его услугам, во рту было сухо и липко, в голове стоял тяжелый туман; мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормо-танье голосов, стук колес, хлопанье дверей. Звонки, свистки кондуктора, беготня публики по платформе слышались чаще, чем обыкновенно. Время летело быстро, незаметно, и потому казалось, что поезд останавливался около станции каждую минуту, и то и дело извне доносились металлические голоса...» (С. 6, 130). На языке медицины данный фрагмент можно было бы назвать анамнезом болезни, который собирает врач для установления точного диагноза и выбора лечения. Но этот анамнез представлен в художественной форме, через набор образов, а роль доктора возложена автором во многом на читателя. Когнитивные процессы в сознании больного искажены. Сенсорные системы смещены: обострено обоняние, утрачен вкус. Климов, очевидно, лежит на диване с закрытыми глазами, но не спит, а дремлет, находится в полузабытьи. При этом слух его обострён и не может полностью отключиться.
Можно догадаться, что у поручика высокая температура, поэтому ему хочется пить: «В Спирове он вышел на станцию, чтобы выпить воды». При этом аппетит у больного отсутствует: «Он видел, как за столом сидели люди и спешили есть. "И как они могут есть!" - думал он, стараясь не нюхать воздуха, пахнущего жареным мясом, и не глядеть на жующие рты, - то и другое казалось ему противным до тошноты» (С. 6, 131).
Пространство и время как основные координаты существования человека тоже сдвигаются и искажаются в сознании больного: «Время летело быстро, скачками, и казалось, что звонкам, свисткам и остановкам не будет конца. Климов в отчаянии уткнулся лицом в угол дивана, обхватил руками голову и стал опять думать о сестре Кате и денщике Павле, но сестра и ден-
щик смешались с туманными образами, завертелись и исчезли. Его горячее дыхание, отражаясь от спинки дивана, жгло ему лицо, ноги лежали неудобно, в спину дуло от окна, но, как ни мучительно было, ему уж не хотелось переменять свое положение... Тяжелая, кошмарная лень мало-помалу овладела им и сковала его члены» (С. 6, 132). Напомним фразу из письма А. П. Чехова брату Александру по поводу настроения его жены, болеющей тифом, - «хандра и апатия естественны». То, что в письме укладывалось в одну фразу, в рассказе разрастается в детальную образную картину.
Потеря сознания Климовым обозначена резкой сменой обстановки. Начало острой фазы болезни отмечено набором образов, смешавшихся в сознании заболевшего в один клубок: «Чухонец, красная фуражка, дама с белыми зубами, запах жареного мяса, мигающие пятна заняли его сознание, и уже он не знал, где он, и не слышал встревоженных голосов» (С. 6, 133). Провал в сознании героя позволяет автору рассказа резко сменить пространственно-временные координаты, а также специально не объяснять произошедшее в промежутке между сознательным и бессознательным состояниями больного. Нарративная техника этого фрагмента строится на объединении трёх сознаний: героя, подключённого к нему читателя и, в качестве посредника между ними, безличного повествователя.
А. П. Чехов оставляет смысловые лакуны, рассчитывая на творческую активность читателя. Так, он не пишет прямо о потере сознания Климовым. Догадаться об этом может читатель, которому доступно сознание больного: «Очнувшись, он увидел себя в своей постели, раздетым, увидел графин с водой и Павла, но от этого ему не было ни прохладнее, ни мягче, ни удобнее» (С. 6, 133).
Как ни парадоксально, но А. П. Чехов и в рассказе о смертельно опасном тифе не обошёлся без иронии. Она связана не с главным героем, так как он изображается преимущественно изнутри своего сознания, а с эпизодическим образом доктора, который показан извне, с точки зрения больного поручика. Врачебные действия доктора не сопровождаются ожидаемыми словами «лечил» или «выписал рецепт» и т.д. Пародий-
ный доктор только «суетился» возле кровати больного, а речь его сведена по существу к двум междометиям с нулевой семантикой: «Доктор называл Климова юношей, вместо "так" говорил "тэк", вместо "да" - "дэ"...
- Дэ, дэ, дэ, - сыпал он. - Тэк, тэк... Отлично, юноша... Не надо унывать!» (С. 6, 133).
Другой важный эпизодический герой в рассказе - отец Александр. Будучи полковым священником, он находится, по логике вещей, где-то в Петербурге, где служит Климов. Но поручик видит его как бы воочию. О нём говорится сразу же после перечисления всех образов, мелькающих в воспалённом сознании больного: «Тут были: Павел, чухонец, штабс-капитан Ярошевич, фельдфебель Максименко, красная фуражка, дама с белыми зубами, доктор. Все они говорили, махали руками, курили, ели. Раз даже при дневном свете Климов видел своего полкового священника о. Александра, который в епитрахили и с требником в руках стоял перед кроватью и бормотал что-то с таким серьезным лицом, какого раньше Климов не наблюдал у него» (С. 6, 134). Скорее всего, перед Климовым действительно стоял какой-то священник, которому больное сознание тифозного придало внешность знакомого лица. Повествователь занимает двойную позицию: ему доступно сознание больного и вместе с тем он может находиться вне его. Двоякость позиции позволяет о многом говорить намёком. Так, замечание о том, что полуреальный, полувоображаемый отец Александр перекрестил Климова, можно интерпретировать следующим образом: находящегося между жизнью и смертью поручика соборовали, для чего и пригласили священника. Тем самым кризис болезни отмечен художественным минус-приёмом. Другой аспект амбивалентности образа отца Александра связан с гетерогенной интонацией рассказа. Священник характеризуется как «человек смешливый и веселый», но ведёт он себя серьёзно. Если доктор полагает, что судьба заболевшего зависит от выбранного им курса лечения, то священник видит в этом волю Бога, зависимость человека от судьбы. Фактически «плотный чернобородый доктор», сыплющий «дэ, дэ, дэ», и «смешливый» отец Александр являются парными героями, дополняющими друг друга и
определяющими перспективы выздоровления больного. Автор не отдаёт предпочтения ни тому ни другому, занимая диалогическую позицию.
Вслед за кризисом болезни следует её разрешение. А. П. Чехов даёт два возможных варианта разрешения: благополучный и драматический. Первый реализует Климов, драматический - его сестра Катя.
Смерть сестры Кати передана не с точки зрения безличного повествователя, а с позиции находящегося в полубессознательном состоянии Климова. Тем самым смерть оказывается остранена и потому не страшна: «Тень сестры становилась на колени и молилась: она кланялась образу, кланялась на стене и ее серая тень, так что богу молились две тени. Всё время пахло жареным мясом и трубкой чухонца, но раз Климов почувствовал резкий запах ладана. Он задвигался от тошноты и стал кричать:
- Ладан! Унесите ладан!
Ответа не было. Слышно было только, как где-то негромко пели священники и как кто-то бегал по лестнице» (С. 6, 134). Сдвиг по времени мотивирован чередованием сознательного и бессознательного состояния больного Климова: он не осознаёт смерти сестры, но реагирует на запах ладана, который курят во время панихиды. Она должна проводиться в церкви, но может совершаться и в доме умершего. Это тем более объяснимо в случае смерти человека от заразного тифа.
Отметим биографическую подоплёку рассказа, связанную с сестрой писателя. В образе Кати присутствует одна деталь. Сказано, что она «готовится к учительскому экзамену» (С. 6, 133). Мария Павловна, как известно, была учительницей в гимназии Ржевской. Два года спустя после написания рассказа Мария Павловна переболела тифом: «Сестра лежит. Утром и вечером ^ повышена. Что-то тифоидное. Вся моя квартира превратилась в госпиталь» (П. 3, 302). В отличие от героини «Тифа», сестра А. П. Чехова благополучно выздоровела.
Последний этап болезни - восстановление. Выздоравливающий после тифа Климов испытывает сложную гамму самых разных чувств. Он остро переживает смерть сестры: «Эта
страшная, неожиданная новость целиком вошла в сознание Климова, но, как ни была она страшна и сильна, она не могла побороть животной радости, наполнявшей выздоравливающего поручика. Он плакал, смеялся и скоро стал браниться за то, что ему не дают есть.
Только спустя неделю, когда он в халатишке, поддерживаемый Павлом, подошел к окну, поглядел на пасмурное весеннее небо и прислушался к неприятному стуку старых рельсов, которые провозили мимо, сердце его сжалось от боли, он заплакал и припал лбом к оконной раме.
- Какой я несчастный! - забормотал он. - Боже, какой я несчастный!
И радость уступила свое место обыденной скуке и чувству невозвратимой потери» (С. 6, 136).
Весной 1890 года, отвечая на критику А. С. Суворина по поводу рассказа «Воры», А. П. Чехов сформулирует своё кредо и объяснит технику письма, ранее реализованную им в «Тифе»: «.чтобы изобразить конокрадов в 700 строках, я всё время должен говорить и думать в их тоне и чувствовать в их духе, иначе, если я подбавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам» (П. 4, 54).
Таким образом, доктором А. П. Чеховым в рассказе отражены все этапы болезни. Вынесенное в заглавие слово тиф непосредственно в тексте рассказа встречается лишь дважды: в ответе тетки на вопрос о болезни самого Климова и на вопрос о сестре Кате. Во время течения болезни герой не может осознавать свою болезнь, что доступно для тех, кто находится извне. Помимо других персонажей, это ещё и главные участники эстетического события рассказа - автор и читатель. Подключив на манер Л. Н. Толстого к сознанию героя сознание читателя, А. П. Чехов тем самым как бы и его «излечивает» от тифа. Художественная телеология рассказа заключается в изживании страха смерти от тифа автором и вместе с ним читателем.
После «Тифа» столь же детальное описание этой болезни у А. П. Чехова больше не встретится. Однако тиф весь XIX век продолжал оставаться распространённой болезнью. Поэтому образ тифа по-прежнему будет встречаться в последующих произведениях писателя («Жена», «Палата № 6», «Моя жизнь»).
В драматургии адекватно передать образ болезни труднее, чем в прозе. Для её отражения нужна фигура доктора. В «Иванове» доктор Львов и в «Трех сестрах» доктор Чебуты-кин о тифе не вспоминают. А вот в «Дяде Ване» Астров, остро чувствующий современные социальные проблемы, не может обойти стороной смертельно опасную болезнь:
Астров. В Великом посту на третьей неделе поехал я в Малицкое на эпидемию... Сыпной тиф... В избах народ вповалку... Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе... Поросята тут же... (С. 13. 64).
Тиф сопутствует народному неблагополучию. Цепочка номинативных предложений, употребляемых в речи Астровым, создаёт картины, которые читатель должен представить. Контрастным примером доктору служит нянька Марина, которая достаточно равнодушно реагирует на драматический монолог Астрова: «Может, ты кушать хочешь?» (С. 13, 64).
В другой речи доктора тиф обретает глобальный характер, становясь одним из символов общего неблагополучия русской жизни:
Астров. Да, я понимаю, если бы на месте этих истребленных лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы, - народ стал бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! В уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары... (С. 13, 95).
Обратим внимание на выстраиваемый Астровым синонимический ряд. Его отличает расположение элементов в климаксе, от простого к более сложному, от менее опасного к смертельно опасному. Особенностью синонимического ряда является определённая смысловая эквивалентность составляющих его элементов, поэтому слово тиф теснее всего связано со словами нищета и дифтерит.
Сохранится в зрелых произведениях А. П. Чехова и иронический образ тифа. Приведём пример из повести «Дуэль» (1891): «Вот извольте жить и дело делать с такими господами! - сказал зоолог и в негодовании швырнул ногой в угол какую-то бумагу. -Пойми же, что это не доброта, не любовь, а малодушие, распущенность, яд! Что делает разум, то разрушают ваши дряблые, никуда не годные сердца! Когда я гимназистом был болен брюшным тифом, моя тетушка из сострадания обкормила меня маринованными грибами, и я чуть не умер. Пойми ты вместе с тетушкой, что любовь к человеку должна находиться не в сердце, не под ложечкой и не в пояснице, а вот здесь!» (С. 7, 411). Для тётушки фон Корена Эрос и Танатос противостоят друг другу, любовь и сострадание должны помочь племяннику-гимназисту выздороветь от тифа. Парадокс заключается в том, что более реальной причиной возможной смерти, с точки зрения фон Корена, оказывается не тиф, а вкусные маринованные грибы. По сути, тётушка, сама того не ведая, использует условное «лекарство» от тифа и тем самым дискредитирует опасную болезнь.
Заразилась тифом Марфа, жена Якова Иванова («Скрипка Ротшильда», 1892). Фельдшер, подобно тётушке фон Корена, даёт Якову рецепт, не имеющий практически никакого отношения к лечению болезни Марфы: «Ну, так вот, любезный, будешь прикладывать ей на голову холодный компресс и давай вот эти порошки по два в день. А за сим досвиданция, бонжур.
По выражению его лица Яков видел, что дело плохо и что уж никакими порошками не поможешь; для него теперь ясно было, что Марфа помрет очень скоро, не сегодня-завтра. Он слегка толкнул фельдшера под локоть, подмигнул глазом и сказал вполголоса:
- Ей бы, Максим Николаич, банки поставить.
- Некогда, некогда, любезный. Бери свою старуху и уходи с богом. Досвиданция» (С. 8, 300). Доктор А. П. Чехов уравнивает медицинское мастерство фельдшера и Якова, наивно полагающего банки универсальным лекарственным средством. Сме-ховое начало не может скрыть серьёзности вопроса о жизни и смерти человека, тем самым эпизод приобретает амбивалентный серьёзно-смеховой характер.
В своём творческом завещании, рассказе «Архиерей» (1902), А. П. Чехов в последний раз обратился к образу тифа. Именно от этой болезни, а не от какой-то иной умирает заглавный герой: «Преосвященный не спал всю ночь. А утром, часов в восемь, у него началось кровотечение из кишок. Келейник испугался и побежал сначала к архимандриту, потом за монастырским доктором Иваном Андреичем, жившим в городе. Доктор, полный старик, с длинной седой бородой, долго осматривал преосвященного и всё покачивал головой и хмурился, потом сказал:
- Знаете, ваше преосвященство? Ведь у вас брюшной тиф!» (С. 10, 199-200).
Преосвященный Пётр во многом проецируется на самого автора рассказа. Жизнь героя обрывает болезнь, от которой писатель когда-то сам боялся умереть. Так завершается история страха смерти от тифа и его изживания А. П. Чеховым.
Подведём итог. Медицинский дискурс, связанный с образом тифа, возник в ранних произведениях А. П. Чехова и, видоизменяясь, прошёл через всё его творчество. Диффузия художественного и медицинского типов письма, встречающаяся в некоторых письмах писателя, станет одной из определяющих примет его творчества и будет углубляться и варьироваться на протяжении длительного времени. Тиф занимает особое место в перечне болезней, о которых писал А. П. Чехов. Эта инфекционная болезнь была особенно страшна из-за своей случайности, возможности легко и незаметно заразиться ею. А. П. Чехов открыто признавался в страхе тифа, но вместе с тем старался преодолевать его, потому что страх всегда влечёт за собой ограничение внутренней и внешней свободы человека. Свобода для А. П. Чехова, по словам М. П. Громова, «не лирический идеал, не возвеличенный и оплаканный призрак, а замысел и задача, которую нужно решить» [Громов 1993: 225]. Решением этой жизненно важной задачи стало творчество А. П. Чехова.
ЛИТЕРАТУРА
Бобин А. Н. Патологическая анатомия и патогенез тяжелых форм брюшного тифа : автореф. дис. ... доктора медицинских наук. М., 2005. 42 с.
Вересаев В. В. Записки врача // Полн. собр. соч. : в 4-х тт. Т. 1. М. : Правда, 1985. [Электронный ресурс] URL: http://az.lib.ru/w/weresaew w w/text 0030.shtml
ГромовМ. П. Чехов. М. : Молодая гвардия, 1993. 394 с.
Даниэл М. Тайные тропы носителей смерти. Пер. с чеш. /Под ред. Б. Л. Черкасского. М. : Прогресс, 1990. 416 с.
Кибальник С. А. Записная книжка А. П. Чехова с рецептами для больных (вступительная статья, подготовка текста и комментарии) // Русская литература. 2018. № 2. С. 194-211.
Коваленко А. Н. Клинико-патоморфологическая характеристика и этиотропная терапия брюшного тифа : автореф. дис. ... доктора медицинских наук. СПб., 2010. 36 с.
Кубасов А. В. Особенности функционирования семейного словаря в рассказах А. П. Чехова // Язык художественной литературы : традиционные и современные методы исследования. Сб. науч. статей по материалам международной конференции памяти Н. А. Кожевниковой. М. : Азбуковник. С. 204-213.
МКБ-10. Международная классификация болезней 10-го пересмотра. [Электронный ресурс] URL: https://mkb-10.com/index.php?pid=4237 (дата обращения 16.09.2021).
Труды V Съезда Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова. Т.1. СПб, 1894. 712 с.
Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем : в 30 т. М. : Наука, 1983-1988.
Шубин Б. М. Доктор А. П. Чехов. М. : Знание, 1982. 176 с.
Traunmüller K. H. M. По следам Гиппократа - образ героя-врача в произведениях А. П. Чехова и В. В. Вересаева. Магистерская диссертация. Wien, 2010. 251 s. [Электронный ресурс] URL: https://core.ac.uk/download/11591184.pdf (дата обращения 27.09.2021).
REFERENCES
Bobin A. N. Patologicheskaya anatomiya i patogenez tyazhelykh form bryushnogo tifa : avtoref. dis. ... doktora meditsinskikh nauk. M., 2005. 42 s.
Veresaev V. V. Zapiski vracha // Poln. sobr. soch. : v 4-kh tt. T. 1. M. : Pravda, 1985. [Elektronnyy resurs] URL: http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0030.shtml
Gromov M. P. Chekhov. M. : Molodaya gvardiya, 1993. 394 s.
Daniel M. Taynye tropy nositeley smerti. Per. s chesh. /Pod red. B. L. Cherkasskogo. M. : Progress, 1990. 416 s.
Kibal'nik S. A. Zapisnaya knizhka A. P. Chekhova s retseptami dlya bol'nykh (vstupitel'naya stat'ya, podgotovka teksta i kommentar-ii) // Russkaya literatura. 2018. № 2. S. 194-211.
Kovalenko A. N. Kliniko-patomorfologicheskaya kharakteristika i etiotropnaya terapiya bryushnogo tifa : avtoref. dis. ... doktora meditsinskikh nauk. SPb., 2010. 36 s.
Kubasov A. V. Osobennosti funktsionirovaniya semeynogo slovarya v rasskazakh A. P. Chekhova // Yazyk khudozhestvennoy literatury : traditsionnye i sovremennye metody issledovaniya. Sb. nauch. statey po materialam mezhdunarodnoy konferentsii pamyati N. A. Kozhevnikovoy. M. : Azbukovnik. S. 204-213.
MKB-10. Mezhdunarodnaya klassifikatsiya bolezney 10-go peresmotra. [Elektronnyy resurs] URL: https://mkb-10.com/index.php?pid=4237 (data obrashcheniya 16.09.2021).
Trudy V S"ezda Obshchestva russkikh vrachey v pamyat' N. I. Pirogova. T.1. SPb, 1894. 712 s.
Chekhov A. P. Poln. sobr. soch. i pisem : v 30 t. M. : Nauka, 1983-1988.
Shubin B. M. Doktor A. P. Chekhov. M. : Znanie, 1982. 176 s.
Traunmüller K. H. M. Po sledam Gippokrata - obraz geroya-vracha v proizvedeniyakh A. P. Chekhova i V. V. Veresaeva. Magisterskaya dissertatsiya. Wien, 2010. 251 s. [Elektronnyy resurs] URL: https://core.ac.uk/download/11591184.pdf (data obrashcheniya 27.09.2021).