CC BY
96
Г. М. Седова
СТИХОТВОРЕНИЕ А. С. ПУШКИНА
«ОТЦЫ ПУСТЫННИКИ И ЖЕНЫ НЕПОРОЧНЫ...»
И «ПИСЬМА О БОГОСЛУЖЕНИИ ВОСТОЧНОЙ ЦЕРКВИ»
A. Н. МУРАВЬЕВА
В первом томе «Современника» на 1837 г. было опубликовано стихотворение Пушкина «Молитва» («Отцы пустынники и жены непорочны... ») с факсимильным воспроизведением рукописного текста и сопутствующего ему рисунка, изображающего старца, молящегося в келье. Журнал вышел после смерти Пушкина и готовился к печати его друзьями, которые при публикации стихотворения учли пожелание Николая I.
B. А. Жуковский упомянул о просьбе царя в записке, обнаруженной исследователями в ХХ в.: «Государь желает, чтобы эта молитва была там факсимилирована как есть и с рисунком. Это хорошо будет в 1-й книге «Современника», но не потерять этого листка; он должен быть отдан императрице» [1. С. 52] . Рукопись, однако, к императрице не возвратилась, а осталась среди бумаг князя В. Ф. Одоевского — одного из создателей посмертного тома пушкинского «Современника».
«Молитва» неслучайно привлекала внимание царской семьи. Николай I был уверен, что только его собственными стараниями безбожника-Пушкина «насилу довели» «до смерти христианской» [2. С. 214]. На этом фоне публикация молитвенного текста, принадлежавшего перу Пушкина, казалось, реабилитировала поэта в глазах современников и оправдывала царские милости семье покойного.
В литературе о Пушкине это стихотворение трактуется по-разному. Одни исследователи воспринимают его как буквальное молитвотворчество [3. С. 5-21.], другие как «гениальное переложение» [4. С. 116], третьи — как этический манифест автора [5.
C. 204-215].
Молитва, положенная в основу стихотворения, — покаянный псалом Ефрема Сирина. Обыкновенно псалом читается на часах во все дни Великого Поста (кроме субботы и воскресенья), а также в великопостные дни в келейной домашней молитве. Пушкин не только хорошо знал наизусть текст этой молитвы, но даже использовал его, чтобы дать шуточные наставления своему другу В. К. Кюхельбекеру. 23 марта 1821 г., во вторник Страстной недели, Пушкин писал об этом А. А. Дельвигу, отправлявшемуся в Париж, где должен был встретиться с Кюхельбекером: «Желаю ему в Париже дух целомудрия, в канцелярии Нарышкина дух смиренномудрия и терпения, об духе любви я не беспокоюсь, в этом нуждаться не будет, о празднословии молчу — дальний друг не может быть излишне болтлив» (XIII, 25)1. По мнению В. С. Непомнящего, финал «Гав-рилиады» также отсылает к молитве Ефрема Сирина, когда лирический герой молит даровать ему «беспечность и смиренье», «терпенье вновь и вновь, / Спокойный сон, в супруге уверенье, / В семействе мир и к ближнему любовь!» (IV, 136) [7. С. 480].
Рассматриваемое стихотворение было написано летом 1836 г. и уже не содержало того пародийного заряда, каким исполнено письмо к Дельвигу. Дату под стихотворением
1 Здесь и далее цитаты из текстов Пушкина даются по изд.: [6] с указанием в скобках тома и страницы.
© Г. М. Седова, 2010
Пушкин переправил с 12-го на 22-е июля. Возможно, его первоначальный вариант был как-то связан с днем рождения П. А. Вяземского, которое отмечали 12 июля. Существует мнение, что в те дни Пушкин создал произведение, явившееся результатом его творческого состязания с Вяземским [8. С. 137-141]. Однако стихотворение Вяземского с эпиграфом из Иоанна Златоуста было написано в 1840-х годах, после смерти Пушкина, и если можно говорить о близости их содержания, то скорее «Молитва» Вяземского была своеобразным откликом на известное произведение его покойного друга.
Окончательный вариант стихотворения Пушкина был датирован 22 июля, днем ежегодной памяти жены-мироносицы Марии Магдалины. С этим христианским празднованием могло быть связано упоминание в тексте стихотворения «жен непорочных». 22 июля был большим домашним праздником Пушкиных, которые издавна отмечали в этот день именины покойной бабушки поэта Марии Алексеевны Ганнибал, а с 1832 г. — именины старшей дочери поэта. Интерес Пушкина к житиям святых не вызывает сомнений. В рецензии на «Словарь о святых», изданный в 1836 г. кн. Д. А. Эристовым, Пушкин отмечал: «Издатель “Словаря о святых” оказал важную услугу истории. Между тем книга его имеет и общую занимательность: есть люди, не имеющие никакого понятия о житии того св. угодника, чье имя носят от купели до могилы и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем по крайней мере не дивиться крайнему их нелюбопытству» (XII, 103).
По мнению В. П. Старка, обращение Пушкина к великопостной молитве летом 1836 года могло быть в первую очередь обусловлено печальными воспоминаниями о прошедших днях Страстной недели 1836 года, когда в светлое Воскресенье 29 марта после тяжелой болезни умерла мать поэта [3. С. 193-199]. Эта гипотеза требует уточнения, так как не понятно, какие события лета 1836 г. могли напомнить Пушкину о покойной матери и днях, связанных с ее кончиной. Одним из таких напоминаний мог стать день рождения Н. О. Пушкиной 21 июня, который в 1836 г. впервые отмечали как день ее поминовения и который пришелся на дни Петрова поста, начавшегося в том году в день рождения Пушкина в понедельник 25 мая.
Следует заметить, что согласно церковным канонам молитва Ефрема Сирина должна читаться и в дни малых постов (Рождественского, Петрова и Успенского) на 9-м часе, когда совершается служба с аллилуйей и Богослужение осуществляется почти по великопостному чину. Если в дни Петрова поста Пушкин слышал эту молитву, то она действительно могла оживить в его памяти печальные обстоятельства трехмесячной давности. Однако в тексте «Молитвы», датированной 22 июля, т. е. спустя месяц после дня рождения Н. О. Пушкиной, нет никаких следов памятных мартовских событий. Следовательно, открытым остается вопрос о другой или других причинах обращения Пушкина к данному сюжету. В поисках такой причины следует обратиться к тексту «Молитвы», которая имеет существенные отличия от канонического текста.
Стихотворение Пушкина делится на две части. В первой, построенной в виде зачина, автор рассуждает не только о молитве Ефрема Сирина, но и о достоинствах других известных всем молитв, которые в разное время складывали отцы церкви — «отцы пустынники и жены непорочны, / Чтоб сердцем возлетать во области заочны» (III, 421). Здесь же дано разъяснение, почему поэт решил обратиться именно к тексту покаянной молитвы Ефрема Сирина, которая и «умиляет», и «падшего крепит неведомою силой» (III, 421). Вторая часть стихотворения представляет собой поэтическое переложение текста молитвы, не во всем идентичное канону, на что обращено внимание в пушкиноведении [3].
Неожиданную близость содержанию первой части пушкинского стихотворения на-
ходим в тексте книги религиозного писателя А. Н. Муравьева «Письма о Богослужении Восточной церкви» [9]. Второй том этой книги, посвященный именно Богослужениям во время Великого Поста, вышел из печати в конце мая 1836 г.2 В нем, рассказывая о службах и молитвах Страстной недели, автор делился с неизвестным другом своими переживаниями по поводу этого момента Богослужения: «Я хочу говорить о литургии преждеосвященной, которая исключительно совершается во дни Великого Поста, и верно часто поражала тебя своими трогательными обрядами и молитвами» [9. С. 76]. Далее Муравьев напоминал читателю, что литургию преждеосвященных даров ввели отцы церкви «ради сердечного сетования и сокрушения духа» [9. С. 77], а перечисляя молитвы этой части Богослужения, назвал их «поразительными» и «умилительными» [9. С. 77]. Наконец, он останавливается на «высокой» покаянной молитве св. Ефрема Сирина, «глубоко постигшего тайну смирения, когда из сокрушенной души его изтекли сии трогательные прошения» [9. С. 80]. Чтобы определить, случайны ли текстовые совпадения «откровений» Муравьева и пушкинского стихотворения, следует понять, знал ли Пушкин «Письма о Богослужении Восточной церкви», и если да, то почему он стал писать о том же, о чем и автор религиозного текста.
В сохранившейся части библиотеки поэта нет названной книги Муравьева, но это не означает, что Пушкин не был с ней знаком. Поэт лично знал автора книги. В середине 1820-х годов тот примыкал к московскому кружку писателей-«любомудров» и был частым посетителем салона Зинаиды Волконской. Как показал В. Э. Вацуро, литературно-аристократический салон Волконской, а также и часть «любомудров» переоценили литературную репутацию Муравьева, незаслуженно ставя ее «превыше его не лишенных таланта и известного мастерства, но еще очень незрелых литературных дебютов» [10. С. 233].
В оценке талантов Муравьева Пушкин, а вместе с ним Соболевский, Боратынский, Веневитинов придерживались умеренно критической позиции, но время от времени позволяли себе нелицеприятные эпиграммы по поводу начинающего литератора с искусственно раздуваемой репутацией талантливого поэта, начинавшего кичиться своим признанием. Мнение современников о литературных достоинствах Муравьева находим в переписке братьев Мухановых за 1827 г.: «Как странно и жалко видеть человека, стремящегося к цели, до которой силы его не допускают и, утвердительно сказать можно, никогда не допустят! <... > Жаль этого человека, стихи его погубят, а он мог бы под стать свою приискать местечка и быть по силам полезным» [11. С. 294] . Известна эпиграмма Пушкина того же времени, в которой Муравьев назван «Бельведерским Митрофаном» (III, 51).
Друзья утверждали, что и впоследствии Пушкин «терпеть не мог» Муравьева [12. С. 327]. Тем не менее в начале 1830-х годов Пушкин по какой-то неведомой причине брался за рецензию на первую книгу Муравьева. «Путешествие ко Святым местам в 1830 г.» (вышла в 1832 г.). Приводя отрывки из пушкинской рецензии, исследователи никогда не обращали внимание на то, что весь сохранившийся текст Пушкина представляет собой обширную незакавыченную цитату из рецензируемой книги. При сравнении обоих текстов выясняется, что когда Пушкин писал, что «с умилением и невольной завистью прочли мы книгу г-на Муравьева» или «он посетил Св. места, как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться
2 Все четыре части книги вышли в 1836 г. Цензурное разрешение на первую книжку было получено 8 апреля 1836 года, на вторую— 12 мая. Первое объявление о поступлении в продажу второй части «Писем» появилось в Северной пчеле 27 мая, на следующий день после дня рождения Пушкина. 12 августа «Северная пчела» опубликовала восторженную рецензию на эту книжную новинку.
во прах пред гробом Христа Спасителя» (XI, 217), то практически заимствовал слова из книги Муравьева.
Цитатой из того же текста являются и размышления о молодом соотечественнике, «привлеченном» в свое путешествие «не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притупленного», а тем, что «ему представилась возможность исполнить давнее желание сердца, любимую мечту отрочества» «о ключах Св. Храма, о Иерусалиме, ныне забытом христианскою Европою для суетных развалин Парфенона и Ликея» (XI, 217). Широко используя эти цитаты, Пушкин будто только примеривался к тому, что собирался отметить в своей рецензии, но она так и осталась незавершенной. В 1836 г. во втором томе пушкинского «Современника» был опубликован отрывок из драмы Муравьева «Битва при Тивериаде», а в четвертом томе — его статья «Вечер в Царском Селе». После смерти Пушкина Муравьев пытался добиться разрешения присутствовать при выносе гроба поэта в церковь, но, по словам князя П. П. Вяземского, ему в этом было отказано, так как «никто из посторонних не допускался» [13. С. 185].
Все эти факты личного и творческого общения с Муравьевым свидетельствуют о существовании неизвестных обстоятельств, сближающих таких разных людей и литераторов, какими были Пушкин и будущий духовный писатель. Одним из таких обстоятельств, ускользнувшим от внимания пушкинистов, было тесное знакомство Муравьева с семьей Гончаровых и его дружба с младшим братом Н. Н. Пушкиной — Иваном Гончаровым.
В 1833 г. Гончаровы были крайне недовольны Муравьевым, который, как им казалось, помешал сватовству Д. Н. Гончарова, влюбившегося, «как владетельный принц <... > по портрету» (XV, 74), в их общую соседку Н. Г. Чернышеву. Узнав, что ее брат потерпел в этом вопросе фиаско, Н. Н. Пушкина писала ему в сентябре 1833 г.: «Ты прав в своих предположениях; мне кажется, что Муравьев (святой) вредит тебе в этом деле; я знаю, что в прошлом году он провел все лето в Ярополице, живя в постоянном общении со всей семьей <Чернышевых>, что ж ты хочешь, чтоб он, при его красоте, не произвел впечатления на молодую девушку» [14. С. 120].
Рука девицы не досталась ни тому, ни другому кавалеру, и, год спустя, Муравьев зачастил к Гончаровым, подружившись с младшим из братьев — Иваном Николаевичем. В своих поздних записках он рассказывал, как «в половине лета [1835 г.] познакомился <. . . > с соседом Гончаровым, леб-гусарским офицером, весьма блистательным в то время, которому принадлежала большая часть имения Яропольца близ майората Чернышевых. Воспоминания сего места, близкие моему сердцу, привлекли меня в другую половину усадьбы, когда первая опустела (имеется в виду отъезд Чернышевых. — Г. С.), и я очень подружился с Гончаровым. Светское его образование, как и вообще всех людей нашего круга, было чуждо всему церковному. Он ходил в церковь, мало что понимая, и оттого ленился; мне же это было очень больно. Однажды, когда я шел пешком из Яропольца в деревню старшего моего брата Ботово, отстоявшую за 7 верст, мне пришло на мысль изложить в кратких письмах значение нашей церковной службы, и дорогою я составил очерк первого письма, которое немедленно положил на бумагу, возвратясь в Ярополец, а, приехав в свою деревню Осташево, написал и три последующих — о чине архиерейской литургии. Это было начало моих “Писем о Богослужении”, которые имели впоследствии более успеха, нежели какая-либо из моих книг» [15. С. 512-513].
В октябре 1835 г. Муравьев хлопотал перед калужским архиепископом по поводу земельного спора Гончаровых с местными священниками. Сообщая об этом брату,
Е. Н. Гончарова рассказала, что Муравьев «в восторге от Вани, можно сказать, в него влюблен; он говорит о нем с таким выражением лица и с таким невообразимым пылом, я в жизни не встречала мужчину, говорящего про другого мужчину с таким проявлением дружбы и интереса. Он меня умолял дать ему на некоторое время портрет брата, в чем я не могла ему отказать во внимание к его нежным чувствам к Ване» [14. C. 225].
Позднее между Муравьевым и И. Гончаровым возникло некоторое отчуждение. Последний стал говорить о своем приятеле с иронией, утверждая, что тот предпочитает в Петербурге лишь те салоны, где может слышать лестные отзывы о себе. Свои претензии к другу высказывал и Муравьев. 27 марта 1836 г. Е. Н. Гончарова сообщала брату из Петербурга: «После твоего отъезда, дорогой Ваничка, мы видели твоего бывшего друга Муравьева, который нам на тебя жаловался, особенно Саше (Александре Николаевне Гончаровой. — Г. С'.); он ее отвел в сторону, чтобы посетовать на твое поведение, которое он находит недостойным. Он говорит даже, что ты его чрезвычайно скомпроментировал твоими театральными связями» [14. C.223]. Все эти разногласия не помешали Муравьеву поддерживать дружеские связи с И. Гончаровым, к которому в переписке 1850-1960-х годов он неизменно обращался со словами «Жаннушка, mon ange! (мой ангел. — Г. С.)» [16. C.145] .
Весной и в начале лета 1836 г. Пушкин много общался с Муравьевым в связи с изданием «Современника». Муравьев познакомил издателя нового журнала с сочинениями молодого черкесского офицера Султана Казы Гирея, доставив поэту рукописный сборник этих сочинений. Взятая из сборника «Долина Аджитугай» была опубликована в I томе «Современника», «Персидские письма»—во втором [17. С. 33-46] . В этом же томе печатались отрывки из «Битвы при Тивериаде» Муравьева, и во второй половине июня Пушкин писал Краевскому по поводу корректуры: «Муравьев заметил важную ошибку в своей сцене: целый стих выпущен <. . . >. Что нам делать? перепечатать ли страницу или поместить в Errata?» (XVI, 134). Страницу пришлось перепечатать.
Тесное общение Пушкина с Муравьевым в начале лета 1836 г. и близость последнего к семье Гончаровых позволяет утверждать, что Пушкин не мог не быть знаком с вышедшими в то время «Письмами о Богослужении Восточной церкви». Книга пережила десять изданий и долгое время пользовалась огромной популярностью, поскольку представляла собой переложение на язык современной прозы Таинств и обрядов Богослужения. Она была обращена ко всем светским людям, не понимавшим церковного языка и слабо разбиравшимся в том, что происходит на их глазах в церкви. Стремясь возвратить таким людям тягу к религиозному созерцанию, Муравьев обращал их внимание на примеры духовного подвига пустынных подвижников церкви, предлагал осмыслить тексты евангельских притч, покаянных молитв, псалмов и пророческих вдохновений.
Не только стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны», но и другие лирические произведения, созданные летом 1836 г., могли отразить впечатления Пушкина при чтении им первого и второго тома «Писем о Богослужении». Так, в шестом письме (I том), посвященном ходу преждеосвященной Литургии, находим авторские формулировки и тексты молитв, перекликающиеся со словами и выражениями, примененными Пушкиным в стихотворении «Мирская власть». Муравьев напоминает своему читателю: «Василий Великий на конце девятого часа молит: “. . . чтобы долготерпивый Господь, приведший нас до сего часа, в оне же вися на животворящем древе, открыл вход в рай благоразумному разбойнику, сам бы очистил нас, недостойных воззрети на высоту небесную”». В том же письме читаем: «Поразительна молитва к Распятому на шестом часе: “иже в шестый день же и час на кресте пригвождей [пригвоздивший], в рай
дерзновенный Адамов грех, и согрешений наших рукописание раздери Христос Боже и спаси нас!”» [18. С. 39] . У Пушкина: «Когда великое свершалось торжество /Ив муках на кресте кончалось божество...»; «Того, чья казнь весь род Адамов искупила... » (III, 417). В другом месте Муравьев рассуждает о другой молитве: «Умилительна последняя: “иже в девятый час нас ради и плотию смерть вкусивый, умертви плоти нашея мудрование, Христе Боже, и спаси нас!”» [18. С. 39]. У Пушкина: «Христа, предавшего послушно плоть свою / Бичам мучителей... » (III, 417).
Мысли, высказанные в первой части пушкинской «Молитвы», перекликаются с размышлениями Муравьева по поводу окончания преосвященной Литургии: «Благочестивое же собрание молящихся Христиан, чувствуя с сокрушенным сердцем, сколько далеко отстоит деяниями от сих возвышенных молений, на коленах внимает им» [18.
С. 42].
«Молитва» и структурно перекликается с рассказом Муравьева о покаянной молитве Ефрема Сирина. Как и Муравьев, Пушкин вначале готовит читателя к восприятию молитвенного текста и лишь затем переходит к его интерпретации.
Впоследствии Муравьев гордился тем, что составлял свои «Письма», следуя советам В. А. Жуковского и митрополита московского Филарета. Однако главному совету святителя — оставить свое неправедное занятие — он не внял и даже не постеснялся привести в своих воспоминаниях аргументы, которые были высказаны Филаретом в его адрес. Святитель предупреждал об опасности популяризации Священных текстов и обрядов, осуществляемой людьми, далекими от церкви, а Муравьев не имел специального духовного образования3. По мнению Филарета, подобное популяризаторство могло лишить верующих того главного, ради чего они приходят в храм.
В связи с этим интересно замечание, записанное на экземпляре «Писем», сохранившемся в библиотеке Муравьева, хранящейся в музее Киевской Духовной академии. Юрьевский архимандрит Фотий записал на нем карандашом: «Читал Фотий, но видел, что писатель нечто Б... <ожественное> читал, слышал, а вовсе на деле таинства Божественного не видел, и потому написано нечто на пользу, но темно так как трудно бывает в самую осеннюю нощь идти по пути незнакомому» [16. С. 215] .
Муравьев не хотел и не мог понять того, что осмыслению православного Богослужения помогает отнюдь не знание языка, а собственные усилия человека, его личное стремление уяснить смысл молитв и Таинств через собственный духовный опыт, собственную христианскую жизнь. Похоже, что чересчур сентиментальная настроенность богословствующего публициста не пришлась по душе и Пушкину, который в ответ на книгу Муравьева предложил свое видение Священного текста. Создавая стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны. . . », поэт будто вступал в художественный диалог с автором «Писем о Богослужении», который перевел известные Священные тексты на бытовой разговорный язык современной жизни и тем самым лишил эти тексты их Священного стержня. Пушкин, напротив, возвращал этот стержень, перелагая молитву возвышенным языком поэзии, воссоздавая ее библейский колорит и духовный смысл.
Литература
1. Эйдельман Н. Я. Девять строк Жуковского // Знание — сила. 1965. №5. С. 52-55.
3 По утверждению Н. С. Лескова, в конце жизни Муравьева язвительно называли то «несостояв-шимся обер-прокурором», то «генерал-инспектором пономарства». См.: [19. С. 56].
2. Тургенев Н. И. Письмо А. И. Нефедьевой от 1 февраля 1837 года // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1998. Т. 2. С. 214-216.
3. Старк В. П. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны. . . » и цикл Пушкина 1836 г. // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 10. Л.: Наука, 1982. С. 5-21.
4. Спивак Д. Г. Лингвистика измененных состояний сознания. Л.: Наука, 1986.
5. Пумпянский Л. В. Об исчерпывающем делении, одном из принципов стиля Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 10. Л.: Наука, 1982. С. 204-215.
6. Пушкин А. С. Полное собрание сочиненией: В 16 т. М., 1937-1959.
7. Непомнящий В. С. Пушкин. Русская картина мира. М.: «Наследие», 1999.
8. Афанасьева Э. М. «Отцы пустынники и жены непорочны. . . ». К проблеме религиозного диалога А. С. Пушкина и П. А. Вяземского // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 28. СПб.: Наука, 2002. С. 137-141.
9. Муравьев А. Н. Письма о Богослужении Восточной церкви. Кн. 2. СПб., 1836.
10. Вацуро В. Э. Эпиграмма Пушкина на А. Н. Муравьева // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука, ЛО, 1989. Т. 13. С. 222-241.
11. Щукинский сборник. М., 1906. Вып. 5.
12. Кулиш П. А. Записки о жизни Гоголя. СПб., 1856. Т. 1.
13. Вяземский П. П. Александр Сергеевич Пушкин // Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 173-188.
14. Ободовская И. М., Дементьев М. А. Вокруг Пушкина. Неизвестные письма Н. Н. Пушкиной и ее сестер Е. Н. и А. Н. Гончаровых. Изд. 2-е, доп. М.: Советская Россия, 1978.
15. Муравьев А. Н. Мои воспоминания // Русское обозрение. 1896. Т. 37. №2 (февраль).
16. Хохлова Н. А. Андрей Николаевич Муравьев — литератор. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001.
17. Турчанинов Г. Ф. Султан Казы Гирей — корреспондент пушкинского «Современника» // Временник Пушкинской комиссии, 1967-1968 / АН СССР. ОЛЯ. Пушкинская комиссия. Л.: Наука, ЛО, 1970. С. 33-46.
18. Муравьев А. Н. Письма о Богослужении Восточной церкви. Кн. 1. СПб., 1836.
19. Лесков Н. С. Мелочи архиерейской жизни: Картинки с натуры // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. Т. 6.
Статья поступила в редакцию 18 декабря 2009 г.
