CC BY
24
УДК 811.161.1
ВО! 10.24147/2413-6182.2023.10(3).4 74-486
!Б8И 2413-6182 вШБЫ 2658-4867
СТЕБ КАК СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН: «КУЛЬТУРНАЯ САМООБОРОНА» ИЛИ «НРАВСТВЕННАЯ АМБИВАЛЕНТНОСТЬ»?
Г.Г. Хазагеров
Независимый исследователь (Ростов-на-Дону, Россия)
Аннотация: В статье стиль, именуемый «стебом», трактуется как специфически российское явление, привязанное к конкретному историческому периоду. Стеб определяется как юмор, амбивалентный в интеллектуальном и нравственном отношении и социально безответственный. В статье отвергается взгляд на стеб как на отстаивание групповых ценностей в противоположность официальной культуре. Высказывается мысль, что, в отличие от сатиры, стеб вообще не дает этических оценок. В социально-экологическом аспекте стеб должен быть оценен как явление негативное. Стеб заявляет о себе в 1960-е гг., когда в поэзии и публицистике возникает мода на игру слов (отмеченный тогдашними авторами «паронимический взрыв»). Постепенно, однако, в неподцензурной авторской песне игра слов получает сатирическое звучание. В этом отношении лидирует самый популярный советский автор Владимир Высоцкий, юмор которого, в отличие от стеба, базируется на кристально ясной нравственной позиции, более того, это аналитическая сатира, пробуждающая мысль. Тем не менее стеб не только не исчезает с горизонта, а набирает силу в постсоветский период, когда, с одной стороны, можно посмеиваться над советским прошлым, с другой, возникли новые социальные реалии, которые еще не были осмыслены. Сатира снова уступает место стебу, а исследователи говорят теперь не о «паронимическом взрыве», а о «языковой игре», которой посвящено множество работ. В статье делается осторожный вывод относительно будущей судьбы стеба в российской культуре. Предполагается, что стеб отступит перед более зрелыми формами юмора и сатиры.
Ключевые слова: стеб, ирония, языковая игра, «новая искренность».
Для цитирования:
Хазагеров Г.Г. Стеб как социально-культурный феномен: «культурная самооборона» или «нравственная амбивалентность»? // Коммуникативные исследования. 2023. Т. 10. № 3. С. 474-486. DOI: 10.24147/2413-6182.2023.10(3).474-486.
Сведения об авторе:
Хазагеров Георгий Георгиевич, доктор филологических наук, профессор
© Г.Г. Хазагеров, 2023
Контактная информация:
E-mail: khazagerov@gmail.com Дата поступления статьи: 24.11.2022 Дата рецензирования: 29.01.2023 Дата принятия в печать: 09.07.2023
К пониманию стеба
Цель настоящей статьи - вписать стиль, именуемый «стебом», в историю отечественной лингвокультуры.
К сожалению, определения этого стиля, который мы все хорошо чувствуем, не всегда схватывают его конкретно-историческое содержание и отражают его социальную значимость.
Так, в «Википедии» стеб определяется как «шутка над собеседником с элементами иронии, сарказма. Обычно стеб происходит в присутствии осмеиваемого субъекта»1. Но «шутка с элементами иронии» - это слишком широко даже для ближайшего родового признака, а видовая специфика - «в присутствии собеседника» - слишком узко. Ведь стеб может касаться не только собеседника, но и отсутствующих и даже целого явления. Приведу пример из жизни в надежде, что он послужит ключом к нашим рассуждениям.
В учебном корпусе нашего филологического факультета когда-то висела хорошо известная картина - молодой Ленин утешает мать в связи с казнью брата. Как известно, советский канон приписывал Ленину слова: «Мы пойдем другим путем». Студенты, проходившие мимо этой картины в туалет или в буфет (существовало две опции], почти неизменно говорили: «Мы пойдем другим путем». Это и был стеб. Ученые видят в подобном стебе снижение символов через их пародийное использование [Гудков, Дубинин 2009], т. е. полагают, что интенция говорящего заключается именно в снижении символов. Я бы сказал, что причинно-следственные связи работают в противоположном направлении: первично пародийное использование, следствием которого стало снижение символа. Откуда иначе это ироническое «дедушка Ленин» у студентов восьмидесятых? Они хотели развенчать образ Ленина? Они думали о Ленине? О советской власти? Я полагаю, они просто, что называется, зубоскалили, зная, что подобные штампы у всех на слуху и что они всем надоели, а значит, обращение к ним смешно.
Б.В. Дубин определяет стеб как «разновидность публичного интеллектуального эпатажа, который состоит в провокационном и агрессивном, на грани скандала, снижении любых символов других групп, образов про-
1 Стёб // Википедия: свобод. энцикл. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Стёб.
жективных партнеров - как героев, так и адресатов сообщения - через подчеркнутое использование этих символов в несвойственном им, пародийном или пародическом контексте, составленном из стереотипов двух (точнее, как минимум, двух] разных лексических и семантических уровней, рядов» [Дубин 2001: 163]. Здесь интенцией говорящего является эпатаж, с чем трудно согласиться. Эпатаж и всевозможные «пощечины общественному вкусу» возможны там, где общественный вкус устойчив и эпатажем можно какого-то поразить, но стеб распространился в постсоветский период на фоне расцвета жаргона и легализации мата. Более того, не так просто сказать, что такое для прибегающих к стебу эти «другие группы». С моей точки зрения, четкая принадлежность «стебающихся» к какой-то группе с устойчивой и осознаваемой системой ценностей вообще стоит под вопросом.
Можно согласиться с А.О. Евграфовой, рассматривающей стеб в одном ряду с жаргоном, сленгом и просторечием, но вот в том, что он предполагает «интерпретативную общность», т. е. осмысленную позицию [бвграфова 2009], согласиться нельзя. Я был бы даже осторожен с тем, что стеб предполагает демонстрацию «антинормы», т. е. противоположной официальной норме системы ценностей. Мне кажется, что характер юмора в стебе вообще не предполагает системы ценностей. Достаточно сравнить стеб с социальной сатирой, чтобы в этом убедиться. Этим сравнением мы займемся ниже. Сейчас же отметим, что излагаемому здесь пониманию ближе позиция Л.Р. Савченко, называющей стеб «квазикоммуникацией» [Савченко 2001], и позиция А. Агеева, который считает, что стеб - это «своеобразная культурная самооборона» от официального языка, «весьма, впрочем, глухая и не всегда ясно осознаваемая "носителями языка"» (цит. по: [Земская 1996: 22-23]].
Неясность в осмыслении явления, которое высмеивается, - важнейший признак стеба, выделяющего его среди других видов насмешки. Он и составляет ту видовую специфику насмешки, которая должна быть включена в его определение. Классическая риторика выделяла множество разновидностей иронии - антифразис, миктеризм, сарказм, диасирм, хариентизм, литота, астеизм [Хазагеров 2022: 43 и сл.], - но среди них нет ничего похожего на современный стеб. В целом древние списки исходили из мимики лица, соответствующей различным видам насмешки. Вопрос об амбивалентности насмешки, конечно, не ставился, хотя один из видов предполагал маску простачка (литота].
Н.Е. Вокуев рассматривает социально-культурные предпосылки стеба [Вокуев 2010], что, разумеется, является нужным делом. Но здесь исследователей подстерегает опасность, ставшая в последние годы типичной. Это излишняя доверчивость к популярным теориям при интерпретации новых явлений, в то время как нормальной реакцией была бы модернизация этих теорий в связи с тем, что предлагает сама жизнь.
Нет сомнения в том, что стеб в чем-то похож на средневековую смеховую культуру хотя бы потому, что он возник как разложение советской культуры, а последняя в разные периоды своего существования имела сходство со средневековой. В связи с этим мне приходилось писать о пансимволизме и о сведении реальных знаний к политическим нравоучениям на манер средневекового «Физиолога» [Хазагеров 2012; Хазагеров 2017]. Но теория карнавала Михаила Бахтина с его идеей обновления вряд ли проясняет что-нибудь в природе постсоветского стеба, как и мениппова сатура, о которой в недавнем прошлом не писал только ленивый.
Я предлагаю считать стеб не просто юмором и даже не просто амбивалентным юмором, не просто гумиляцией, а сугубо специфическим явлением, выросшим не от избытка каких-то качеств, а от недостатка рефлексии, порожденного долгим монологическим безвременьем, когда обдумывание того, что представляет собой официальная культура и идеология, заменялось неопределенно-глумливой улыбкой.
А теперь попробуем рассмотреть это явление в динамике.
Феномен Высоцкого: от паронимической аттракции к социальной сатире
В 1960-е гг. произошел, по словам В.П. Григорьева, паронимический взрыв [Григорьев 1975]. Все вдруг начали каламбурить, и касалось это не только поэзии, которую изучал профессор Григорьев. В сатирическом отделе «Литературной газеты», созданном в 1967 г., регулярно печатались «Фразы», часто основанные на парономазии. Феликс Кривин, который был популярен у молодежи шестидесятых, широко использовал в своем творчестве каламбуры («И в декабре не каждый декабрист»]. В конце концов даже «Комсомольская правда» стала использовать каламбуры в своих заголовках («Сказка о рыбаке и репке»], выступив инициатором нового стиля газетных заголовков, впоследствии ставшего ведущим. Возникла мода на обыгрывание идиом, что получило отражение в лингвистической литературе (см., напр.: [Ладыженская, Бевзова 2013]]. Появился похищенный у Витгенштейна термин «языковая игра» [Санников 2002]. Это произошло уже в постсоветское время на пике расцвета стеба.
Каламбуры были, разумеется, разного достоинства, но до уровня качественной сатиры они дорастали редко. Средний уровень был приблизительно такой: «Кастрюля - ласковое обращение к мужу-кастрату» (советский период] или «Егетитор - репетитор, готовящий к ЕГЭ» (постсоветский период].
На фоне всеобщей одержимости каламбурами возник феномен Высоцкого. Не все заметили, что в его случае все деформации идиом были социальной или психологической характеристикой персонажей и что здесь мы имели дело не с «фразами», а с социальной сатирой, притом сатирой
зрелой. Его герой - «жертва телевиденья» - наивный человек, механически усвоивший советские штампы.
Мне случалось много писать о поэтике Высоцкого, но сейчас хочется сказать о другом - о его социальной роли. Высоцкий - поэт рациональный, и вопреки антуражу, созданному вокруг его фигуры, интеллектуальный. Пожалуй, именно в нем мы видим наиболее зрелое и полное понимание советской жизни. Те, кто видит в нем только бунтаря, нонконформиста, второго Маяковского, не видят самого главного - его глубокой взрослости, того, что возвышало его над инфантилизмом его современников. В скобках отмечу, что советский инфантилизм - отдельная тема, ждущая своих исследователей.
Что же до средневековой смеховой культуры, с которой сравнивают стеб, то очень интересный случай представляет собой стихотворение Высоцкого «Две судьбы», написанное на сюжет древнерусской «Повести о Горе-Злочастии». Древняя повесть как раз и несет на себе черты амбивалентного юмора, а у Высоцкого этот же сюжет приобретает качества аналитической сатиры и заставляет вспомнить сказки-фельетоны Щедрина.
Аналитическая сатира - это то, что диаметрально противоположно стебу. Она рождается из понимания происходящих в обществе процессов и способна даже проникать во внутренний мир сатирических персонажей, воспроизводить ход их мысли. В отличие от стеба, она будит мысль, приглашает к диалогу. Стеб же явление разовое: пошутил и забыли. Ну, «еге-титор» - отлично, что же дальше? По этому признаку стебу можно было заранее предсказать блестящее будущее в сетевой культуре.
Аналитическая сатира могла родиться только в последние годы советской власти вместе с пониманием советского бытия. В это время творили Жванецкий и Гайдай, а великие киноактеры умели вдохнуть жизнь даже в убогие и фальшивые сценарии и показать советскую действительность в зеркале искусства. Но настали другие времена.
Стеб и непонимание новых социальных реалий
В постсоветский период в жизнь пришли новые реалии, требующие нового осмысления, и это осмысление явно не поспевало за ними. Это было время, когда интеллигенция высмеивала «идеологемы» и «мифологемы»1 советской жизни и в усвоенных лингвистических и культурологических теориях искала объяснения новым социальным реалиям, в действительности достаточно уникальным для человеческой истории и
1 Этот юнговский термин, как и сам термин «миф», был очень распространен во времена перестройки, когда он был применен к анализу советской действительности. В интеллигентском дискурсе миф и метафора практически не различались, что вполне соответствовало преувеличенным представлениям о метафорах, навязывающих носителю языка картину мира. Наряду с мифологемой употреблялся и термин «идео-логема». См.: [Вепрева, Шадрина 2006].
требующим своего собственного категориального аппарата. Это было время увлечения «картиной мира», время успехов когнитивной лингвистики, когда гуманитарное сообщество слишком буквально уверовало в силу метафор, которые формируют наши мысли и служат «социальным гидом». Именно тогда и настал звездный час стеба, и объектом его по иронии судьбы стали как раз «метафоры, которыми мы живем» - по заглавию работы, инициировавшей сотни исследований [Lakoff, Johnson 1988].
Что касается самих технологий манипулирования общественным сознанием, то они зримым образом потеряли интерес к метафорам [Хазагеров 2018; Хазагеров 2019], а власть повестки дня оказалась куда действеннее «власти языка», которой все мы были тогда увлечены [Лассан 1995].
В стебе видели языковую игру. Интенциональное, т. е. намеренное отклонение от языковой нормы воспринималось как проявление креативности. Лингвисты не обращали внимания на то, что намеренные «ошибки» в одном и том же тексте сочетаются с настоящими, ненамеренными проявлениями безграмотности.
Высшим и действительно смешным своей новизной проявлением отклонений от норм орфографии стал «олбанский язык», сегодня почти забытый. Это был стеб над орфографией: аффтор жжот, зожигай кри-ведко: завтра пятницо.
Попав в сетевую среду, стеб обогатился двумя новыми стратегиями - троллингом и созданием мемов.
Троллинг, т. е. поддразнивание, очень органично слился со стебом. Анонимность постов позволяла сколько угодно «стебаться» над собеседником [Ксенофонтова 2009]. При этом низкая креативность как родовая черта стеба, этого «юмора для бедных», проявилась в троллинге с наибольшей силой.
В классической риторике ближе всего к троллингу располагается статус отвода (об этом см.: [Гаспаров 2000]], т. е. та стадия защиты собственной позиции, когда аргументы оппонента игнорируются, а всё сосредоточено на том, что оппонент признаётся непригодным для рассмотрения данного казуса. При этом алгоритмы троллинга достаточно примитивны. Это обвинение автора критикуемого поста в несостоятельности или с помощью формальной придирки к его тексту, или посредством унижения и прямого оскорбления. Троллинг и стеб роднит антиинтеллектуализм, демонстративное презрение к логическому содержанию речи.
Термин «мем» был введен известным эволюционистом Р. Докин-зом как аналог гена [Докинз 1993]. На практике, однако, выяснилось, что мем имеет флешмобную природу: он быстро мобилизует внимание, быстро становится текущей приметой сетевого дискурса, а затем так же
быстро забывается. Кто помнит сегодня «упоротого лиса»? Это снимает с мема значительную долю социальной ответственности, что и роднит его со стебом, социальная ответственность которого во всех случаях равна нулю.
Дефицит понимания и дефицит коммуникативных площадок для дискуссий служит катализатором стеба. «Стебающийся» хочет продемонстрировать свое превосходство над окружающим, минуя понимание этого окружающего и не решаясь высказать определенную позицию. Страх -еще один катализатор стеба.
Закончится ли эра стеба? «Новая искренность»
Российский стеб - явление национальное и историческое: он возник в конце советского периода и расцвел в постсоветской России. Но у него есть и более обширный контекст, связанный с трендами развития массовой культуры как таковой. Поэтому перспективы дальнейшей судьбы стеба следует рассмотреть в двух контекстах - внутреннем и внешнем.
Исходя из контекста внутреннего, можно сказать, что стеб подпи-тывается непониманием социальной реальности и безответственностью «стебающихся». В целом это юмор троечников, похожий на глумливую реплику школьника, раздающуюся с задней парты. Но жизнь устроена так, что понимание постепенно доходит и до задней парты, а с ним просыпается и ответственность. В этом смысле перспективы дальнейшего процветания стеба блестящими не выглядят.
Если же учитывать большой контекст жизни массовой культуры, то здесь было бы уместным рассмотреть феномен течения, получившего название «новая искренность» и возникшего прежде всего в различных областях искусства [Timmer 2010; Fitzgerald 2013].
Культура «новой искренности» осуждает глобальное осмеяние всех и всего - а именно это главная стратегия стеба - и отстаивает гуманистические ценности, стеб же авторитарен и антигуманен, он публично проникает в незащищенную сердцевину человеческого мира, высмеивая добрые и наивные чувства. Стеб дает возможность «восставшим массам» -по Х. Ортеге-и-Гассету - глумиться над чем угодно.
С другой стороны, сама «новая искренность» - продолжение того же восстания масс, так как, защищая «простецов», позволяет им нападать на «яйцеголовых», которые, если уж быть последовательно демократичным, тоже имеют право на существование, тем более, что они продолжают магистральную линию культуры, за каковой числятся многие и многие достижения. В этом отношении «новая искренность» смыкается со стебом. Непризнание драматической сложности мира, разрыв с иерархией культуры, антиинтеллектуализм, право «простого человека» не думать о сложном, «не заморачиваться» действуют в том же направлении, что и стеб, - в направлении незрелости и безответственности.
Ирония, против которой во многом направлена «новая искренность», сама по себе есть завоевание культуры, связанное с именами Сократа и тех выдающихся писателей и философов, которые пользовались иронией. Во всяком случае ирония - это совсем не стеб. Не всякая ирония цинична. Но в отдельные эпохи возникает своеобразный протест против иронии. Достаточно вспомнить статью Александра Блока, написанную около ста лет назад, где поэт называет иронию болезнью времени1. В этом смысле стремление дистанцироваться от иронии довольно симптоматично. Оно говорит о тренде, который осуждает в том числе и стеб, хотя неразличение иронии и стеба опасно и как факт, и особенно как прецедент поверхностного мышления.
Чрезвычайна полезна проекция идей «новой искренности» на ме-диапространство и политический дискурс. Такая попытка была предпринята О.С. Иссерс в статье «Грани "новой искренности" в современной политической коммуникации» [Иссерс 2020], где анализируются конкретные казусы «новой политической искренности». Из статьи становится очевидным, что «новая политическая искренность» видимым образом смыкается с политическим популизмом. «Искреннее» самовыражение политиков, отмечает автор, может граничить с бестактностью и непрофессионализмом. Это та сторона «искренности», которая направлена против «умников». С другой стороны, тот же тренд заставляет политиков быть проще, открыто позиционировать себя, не прятаться за пафосным поведением и малозначащими общими местами.
В целом можно предположить, что запрос на «новую искренность», толкуемую в широком смысле, должен потеснить стеб, несмотря на то, что «новая искренность» сама по себе не способствует выработке зрелой позиции ни в политике, ни в искусстве. Что ни говори, а «новая искренность» включает в себя контркультурный компонент, действуя в том же направлении, что и сам стеб. Всё это издержки массовой культуры, судьбу которой сегодня предсказать невозможно. Наша задача на много порядков проще - оценить перспективы стеба в российском культурном пространстве.
Выводы
Стеб - серьезное явление, формирующее экологию общения.
Его исток - реакция на многолетнюю экспансию советской пропаганды. Это типичное для экологии явление - реакция по типу отрицательной обратной связи. Вместе с тем та же экспансия сформировала и реакцию по типу положительной обратной связи в виде речевой агрессии. Совокупным результатом двух реакций стал троллинг, определявший долгое время лицо «Рунета».
1 Блок А. Собр. соч.: в 8 т. М.; Л.: Гос. изд-во худ. лит., 1960-1965. Т. 5: Проза. 19031917. С. 345.
Стеб находится на периферии лингвокреативной деятельности, он слишком доступен, не требует интеллектуального напряжения и легко уживается с нравственной амбивалентностью и логическими противоречиями. Стеб - юмор тех, кто не понимает и не хочет понять природу осмеиваемого явления, этим он противоположен сатире. Стеб не только не стимулирует, но и блокирует любую аналитику.
Стеб хорошо уживается с коммуникативной и обычной неграмотностью и способствует развитию как той, так и другой.
Причины того, что стеб держится на плаву, чисто негативные - непонимание социальных реалий и безответственность. По мере неизбежного ослабления этих факторов стеб, можно надеяться, будет потеснен более креативными формами юмора и сатиры. Сегодня стеб сдерживается общей усталостью массовой культуры от тотального осмеяния всех и всего, что и выражается в феномене «новой искренности».
Список литературы
Вепрева И.Т., Шадрина Т.А. Идеологема и мифологема: интерпретация терминов // Научные труды профессоров Уральского института экономики, управления и права. Екатеринбург, 2006. Вып. 3. С. 120-131. Вокуев Н.Е. Феноменология стеба в современной массовой культуре // Аналитика
культурологии. 2010. № 2 (17). С. 161-165. Гаспаров М.Л. Античная риторика как система // Гаспаров М.Л. Об античной поэзии: Поэты. Поэтика. Риторика. СПб.: Азбука, 2000. С. 424-472. Григорьев В.П. Паронимическая аттракция в русской поэзии ХХ в. // Сборник докладов и сообщений Лингвистического общества. Калинин: КГУ, 1975. С. 131-164.
Гудков Л.Б., Дубин Б.В. Интеллигенция: Заметки о литературно-поэтических иллюзиях. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. 299 с. Докинз Р. Эгоистичный ген. М.: Мир, 1993. 316 с.
Дубин Б.В. Кружковый стеб и массовые коммуникации: К социологии культурного перехода // Дубин Б.В. Слово - письмо - литература: очерки по социологии совр. культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 163-174. Земская 1996 - Русский язык конца XX столетия (1985-1995) / отв. ред. Е.А. Земская. М.: Языки русской культуры, 1996. 473 с. Иссерс О.С. Грани «новой искренности» в современной политической коммуникации // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2020. Т. 19. № 6. С. 216227. DOI: 10.25205/1818-7919-2020-19-6-216-227. Ксенофонтова И.В. Специфика коммуникации в условиях анонимности: меме-тика, имиджборды, троллинг // Интернет и фольклор: сб. ст. / сост. А.В. Захаров; отв. ред. А.С. Каргин. М.: Гос. респ. центр рус. фольклора, 2009. С. 285-291.
Ладыженская Е.Н., Бевзова Е.И. Трансформации фразеологизмов в заголовках (на материале газеты «КоммерсантЪ») // Молодежный научный форум: гуманитарные науки: IV студ. междунар. заоч. науч.-практ. конф. М., 2013. URL: https://nauchforum. ru/studconf/gum/iv/976.
Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. Вильнюс, 1995. 232 с.
Савченко Л.Р. Стеб как дискурсивный феномен массовой коммуникации // Вюник Харшвського ушверситету. Серiя. «Фшолопя». 2001. Вып. 33. C. 73-79.
Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.: Языки славянских культур, 2002. 552 с.
Хазагеров Г.Г. Четыре взгляда на троп. М.: Флинта, 2022. 280 с.
Хазагеров Г.Г. Метонимия в медиадискурсе // Настоящее и будущее стилистики: сб. науч. ст. междунар. науч. конф. (13-14 мая 2019 г.). М.: Флинта, 2019. С. 777-785.
Хазагеров Г.Г. Тяжелые времена для метафоры // Русистика и компаративистика: науч. тр. по филологии / гл. ред. С.А. Васильев. М.: МГПУ: Книгодел, 2018. Вып. XII. С. 179-190.
Хазагеров Г.Г. Коммуникативная культура в свете противопоставления полемического и проповеднического начал // Вестник РУДН. Серия: Лингвистика. 2017. Т. 21, № 2. С. 348-361. DOI: 10.22363/2312-9182-2017-21-2-348-361.
Хазагеров Г.Г. Риторика тоталитаризма: становление, расцвет, коллапс (советский опыт). Ростов н/Д., 2012. 76 с.
Свграфова А.О. Стьоб як мовна практика сучасного дещеолопзованого сустльст-ва // Фшолопчш трактати. 2009. № 1. С. 42-50.
Fitzgerald J.D. Not Your Mother's Morals: How the New Sincerity is Changing Pop Culture for the Better. Bondfire Books, 2013. 60 p.
Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago: University of Chicago Press, 1988. 193 p.
Timmer N. Do You Feel It Too?: The Post-Postmodern Syndrome in American Fiction at the Turn of the Millennium. Amsterdam; New York, NY: Rodopi, 2010. 390 p. (Postmodern Studies).
References
Dawkins, R. (1993), The Selfish Gene, Moscow, Mir publ., 316 p. (in Russian).
Dubin, B.V. (2001), Kruzhkovyi steb i massovye kommunikatsii: K sotsiologii kul'tur-nogo perekhoda [Circle banter and mass communications: To the sociology of cultural transition]. Dubin, B.V. Slovo - pis'mo - literatura [Word - writing -literature], Essays on the sociology of modern culture, Moscow, New Literary Observer publ., pp. 163-174. (in Russian).
Evgrafova, A.O. (2009), St'ob yak movna praktika suchasnogo deideologizovanogo suspil'stva [Jeering as language practice of deideologized society]. Filologichni traktati, no. 1, pp. 42-50. (in Ukrainian).
Fitzgerald, J.D. (2013), Not Your Mother's Morals: How the New Sincerity is Changing Pop Culture for the Better, Bondfire Books, 60 p.
Gasparov, M.L. (2000), Antichnaya ritorika kak sistema [Ancient rhetoric as a system]. Gasparov, M.L. Ob antichnoi poezii: Poety. Poetika. Ritorika [On ancient poetry: Poets. Poethics. Rhetoric], St. Petersburg, Azbuka publ., pp. 424-472. (in Russian).
Grigor'ev, V.P. (1975), Paronimicheskaya attraktsiya v russkoi poezii XX v. [Paro-nymic attraction in Russian poetry of the 20th century]. Linguistic Society Re-
ports and Messages, Kalinin, Kalinin State University, pp. 131-164. (in Russian).
Gudkov, L.B., Dubin, B.V. (2009), Intelligentsiya [Intelligentsia], Notes on literary and poetic illusions, St. Petersburg, Ivan Limbakh publ., 299 p. (in Russian).
Issers, O.S. (2020), Dimensions of a "New Sincerity" in Modern Political Communication. Vestnik NSU. Series: History and Philology, Vol. 19, no. 6, pp. 216-227. DOI: 10.25205/1818-7919-2020-19-6-216-227. (in Russian).
Khazagerov, G.G. (2022), Chetyre vzglyada na trop [Four views on the trail], Moscow, Flinta publ., 280 p. (in Russian).
Khazagerov, G.G. (2019), Metonimiya v mediadiskurse [Metonymy in media history]. Nastoyashchee i budushchee stilistiki [Present and future stylistics], Collection of scientific articles of the international scientific conference, May 13-14, 2019, Moscow, Flinta publ., pp. 777-785. (in Russian).
Khazagerov, G.G. (2018), Hard times for metaphor. Vasil'ev, S.A. (ed.) Rusistika i komparativistika [Rusistics and comparative studies], scientific works on philology, Iss. 12, Moscow, Moscow City University publ., Knigodel publ., pp. 179190. (in Russian).
Khazagerov, G.G. (2017), Cultivation of Communicative Space: Polemical Eloquence vs. Epideictic Eloquence. Russian Journal of Linguistics, Vol. 21, no. 2, pp. 348361. DOI: 10.22363/2312-9182-2017-21-2-348-361. (in Russian).
Khazagerov, G.G. (2012), Ritorika totalitarizma: stanovlenie, rastsvet, kollaps (sovet-skii opyt) [Rhetoric of totalitarianism: formation, flowering, collapse (Soviet experience)], Rostov-on-Don, 76 p. (in Russian).
Ksenofontova, I.V. (2009), Spetsifika kommunikatsii v usloviyakh anonimnosti: me-metika, imidzhbordy, trolling [Specifics of communication in condition of anonymity: memetics, imageboards, trolling]. Zakharov, A.V. (comp.), Kargin, A.S. (ed.) Internet i fol'klor [Internet and folklore], collection of articles, Moscow, State Republican Center of Russian Folklore publ., pp. 285-291. (in Russian).
Ladyzhenskaya, E.N., Bevzova, E.I. (2013), Transformations of phraseologisms in the headlines (based on the material of the Kommersant newspaper). Molo-dezhnyi nauchnyi forum: gumanitarnye nauki [Youth Scientific Forum: Humanities IV], Student International Correspondence Scientific and Practical Conference, Moscow, available at: https://nauchforum.ru/studconf/gum/iv/976. (in Russian).
Lakoff, G., Johnson, M. (1988), Metaphors We Live By, Chicago, University of Chicago Press, 193 p.
Lassan, E. (1995), Diskurs vlasti i inakomysliya v SSSR: kognitivno-ritoricheskii analiz [Discourse of power and dissent in the USSR: cognitive-rhetorical analysis], Vilnius, 232 p. (in Russian).
Sannikov, V.Z. (2002), Russkii yazyk v zerkale yazykovoi igry [Russian in the mirror of the language game], Moscow, Yazyki slavyanskih kul'tur publ., 552 p. (in Russian).
Savchenko, L.R. (2001), Steb kak diskursivnyi fenomen massovoi kommunikatsii [Jeering as a discursive phenomenon of mass communication]. Visnik Kharkivskogo universitetu. Seriya "Filologiya", no. 33, pp. 73-79. (in Russian).
Timmer, N. (2010), Do You Feel It Too?: The Post-Postmodern Syndrome in American Fiction at the Turn of the Millennium, Postmodern Studies, Amsterdam, New York, NY, Rodopi publ., 390 p.
Vepreva, I.T., Shadrina, T.A. (2006), Ideologema i mifologema: interpretatsiya termi-nov [Ideologema and mythology: interpretation of terms]. Nauchnye trudy pro-fessorov Ural'skogo instituta ekonomiki, upravleniya i prava [Scientific works of professors of the Ural Institute of Economics, Management and Law], Yekaterinburg, Iss. 3, pp. 120-131. (in Russian).
Vokuev, N.E. (2010), Fenomenologiya steba v sovremennoi massovoi kul'ture [The phenomenology of the stack in modern mass culture]. Analitika kul'turologii, no. 2 (17), pp. 161-165. (in Russian).
Zemskaya, E.A. (ed.) (1996), Russkii yazyk kontsa XX stoletiya (1985-1995) [Russian language of the end of the 20th century (1985-1995)], Moscow, Yazyki russkoi kul'tury publ., 473 p. (in Russian).
JEERING AS A SOCIO-CULTURAL PHENOMENON: CULTURAL SELF-DEFENSE OR MORAL AMBIVALENCE?
G.G. Khazagerov
Independent researcher (Rostov-on-Don, Russia)
Abstract: The article discusses jeering (styob) as a style of communication. This style is interpreted as a specifically Russian phenomenon of a certain period. Jeering is defined as ambivalent and morally and intellectually irresponsible humor. The view of jeering as a way to defend group values as those opposed to official culture is questioned. The article argues that, unlike satire, jeering does not give a moral evaluation at all. From socio-ecological view, jeering should be considered a negative phenomenon. Jeering is found in poetry and journalism of the sixties along with the fashion for a play on words (the so-called "paronymic explosion"). Gradually, however, the play on words acquires a satirical tone in un-censored author songs. In this regard, the most popular Soviet author was Vladimir Vysotsky. In contrast to jeering, the author's moral position is clear; it is analytical satire that makes one think. Nevertheless, jeering did not completely disappear but it became more widely spread in the post-Soviet period, when, on the one hand, one could laugh at the Soviet past; on the other hand, there arose new social realities that were to be comprehended. Satire again gave way to jeering, and researchers discussed not only paronymic explosion but paid close attention to language game. The article makes a prudent conclusion regarding the future of jeering in Russian culture. Jeering (styob) is expected to fade giving way to more mature forms of humor and satire.
Key words: jeering / styob, irony, language game, "new sincerity".
For citation:
Khazagerov, G.G. (2023), Jeering as a socio-cultural phenomenon: cultural self-defense or moral ambivalence? Communication Studies (Russia), Vol. 10, no. 3, pp. 474-486. DOI: 10.24147/2413-6182.2023.10(3).474-486. (in Russian).
About the author:
Khazagerov, Georgii Georgiyevich, Prof., Professor-emeritus Corresponding author:
E-mail: khazagerov@gmail.com Received: November 24, 2022 Revised: January 29, 2023 Accepted: July 9, 2023
