CC BY
86
УДК 930.1
Статья П.П. Смирнова «Филарет Никитич как представитель раннего абсолютизма» (проблемы конструирования биографии)
Д.П. Исаев
Аннотация. В центре нашего внимания неопубликованная статья советского историка П.П. Смирнова, посвященная биографии патриарха Филарета, рассмотренной в контексте развития абсолютизма в России XVII в. Она привлекает внимание в связи с наличием ряда оригинальных трактовок, имеющих смысл только в рамках всего текста. Прежде всего, это относится к проблемам взаимоотношений Бориса Годунова с Романовыми, восприятия европейских политических идей Филаретом в польском плену, а также характеристике царских и патриарших обедов в период соправительства Филарета и Михаила Федоровича. Цель исследования - попытка анализа творческой лаборатории ученого, а именно - каким образом идея абсолютизма повлияла на конструирование биографических фактов политического деятеля. Текст статьи интересен нам не с точки зрения «истинности» или «ложности», а с позиции поиска мотивации при выборе авторского суждения. Нарративный анализ проводится с учетом закономерностей создания исторического исследования как текста, особенностей творческого стиля автора, а также контекста развития исторической науки того времени.
Ключевые слова: Филарет, П.П. Смирнов, биография, текст, нарративная субстанция, конструирование, абсолютизм.
I Исаев Дмитрий Петрович, кандидат исторических наук, доцент Института истории и международных отношений Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, 105/42, disaew@mail.ru.
"Filaret Nikitich as a Representative of the Early Absolutism" by P. Smirnov (Problems of the Biography Constructing)
D.P. Isaev
Abstract. The unpublished article of the Soviet historian P. Smirnov devoted to the biography of patriarch Filaret, which is considered in the context of Russian absolutism development in the XVII century, has become our focus. It became a spotlight since it contains some original interpretations which have sense only within the text. It refers to the relationship between Boris Godunov and Romanov dynasty, so Filaret interpretations of European political ideas in the Polish captivity and the characteristic of tsar and patriarch feast in the coherency of Filaret and Mikhail Fedorovich. The intention is to analyze the scientist's creative experience and to find out how the idea of absolutism influenced constructing of biographic facts. The text of the article is interesting to us not from the point of view of "validity" or "falsehood", but in the motivation context of Smirnov's opinion-making. The analysis of the narrative takes into consideration principles of historical research as text-making, author's style and the context of historical science in a certain period of time.
Keywords: Filaret, P. Smirnov, biography, text, narrative substance, constructing, absolutism.
Isaev Dmitry P., Candidate of Science (History), Associate Professor, Institute of History and International Relations, Southern Federal University, 105/42, Bolshaya Sadovaya St., Rostov-on-Don, Russia, 344006, disaew@mail.ru.
Согласно утверждениям классиков постмодернизма, историческое исследование представляет собой, по сути, текст, нарратив, в котором реализованы особые стратегии письма. Как правило, он может состоять из «чистых» фактов», «общих» историографических мест, оригинальных высказываний автора, сознательно или бессознательно конструирующих саму форму и содержание текста. Собственно, один из ключевых теоретиков лингвистического поворота Ф.Р. Анкерсмит отличает само историческое исследование как вопрос фактов от исторического письма как вопроса их интерпретации. По его словам, «результаты исторического исследования выражены в единичных утверждениях; нарративные интерпретации - в серии утверждений» [Анкерсмит, 2003Ь, с. 119].
Очевидно, что исторический текст представляет собой нечто большее, чем просто описание и объяснение выявленных исторических фактов. Осознание сложности его построения стало научной обыденностью. И вопросы интерпретации здесь зачастую отсылают нас не к исторической реальности, а к реальности самого текста, в котором сочетаются риторические стратегии и авторские намерения.
Биография исторического лица, представленная в виде какого-либо традиционного жизнеописания, удобно укладывается в ткань нарратива в силу самой необходимости связного рассказа. Можно сказать, что описываемая линия жизни, последовательно разворачиваясь во времени от прошлого к будущему, как текст имеет свою композицию. Скорее всего, это поступательное движение героя к какой-либо цели, имеющей индивидуальную или социальную ценность. И единичные биографические факты описываются, интерпретируются в таком контексте. Наконец, чтобы сама биография стала понятной, связный рассказ имел смысл, авторы явным или неявным образом могут вносить те или иные поправки, определенным образом трактуя данные источника.
Попытка нарративного анализа одной из таких биографий и представлена в нашей работе. Речь идет о статье советского историка П.П. Смирнова «Филарет Никитич, "великий государь, святейший патриарх Московский и всея Руси" как представитель раннего абсолютизма в России», оставшейся неопубликованной и хранящейся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки в составе фонда историка1.
Павел Петрович Смирнов (1882-1947), сформировавшийся как ученый еще в дореволюционную эпоху, в разные годы работал в Киеве, Ташкенте, Москве. Профессиональной аудитории он остается известным, прежде всего, как специалист по истории русских городов, городского населения XVI-XVII вв. [Дубровский, 1983].
1 Статья представляет собой объемную машинопись (61 страница), датированную 1945-1947 гг. О ее черновом варианте свидетельствуют многочисленные пометы, исправления, опечатки. По-видимому, историк работал над ней до самой смерти.
Сегодня наблюдается небольшой, но устойчивый интерес к его творческой и педагогической деятельности [Волков, 2004; Коломиэць, 2008]. Архивное наследие ученого содержит много интересных исследований по ключевым вопросам истории Европы, Древней Руси, Московского государства, в том числе сравнительно-исторического характера.
Свои взгляды о политическом курсе Филарета Смирнов успел опубликовать в последней монографии, посвященной посадским людям. Они зачастую повторяют те основные моменты, которые находятся и в статье [Смирнов, 1947, с. 354-402]. Благодаря этому авторская концепция известна исследователям, в том числе зарубежным [Черепнин, 1978, с. 230; Keep, 1960, p. 344]. Однако наше обращение к архивному материалу обусловлено прежде всего тем, что происхождение ключевых положений концепции «раннего абсолютизма», интерпретация некоторых биографических подробностей становятся понятными только в рамках целостного биографического нарратива.
Рискнем применить разработанный Анкерсмитом методологический инструментарий для анализа исторического нарратива, где жизненная цель актора как идея текста может быть названа «нарративной субстанцией», состоящей из «единичных высказываний» (интерпретаций/конструкций биографических фактов) [Анкерсмит, 2003а, с. 145-153]. Нам важно акцентировать внимание на этих понятиях, поскольку, во-первых, они отсылают нас не к самой реальности прошлого, а к точке зрения на эту реальность, воплощенную в нарративе (субстанция как «сущность» нарра-тива). То есть предполагают референцию к тексту, в рамках которого организуется и упорядочивается эмпирический материал, придавая тем самым смысл и жизнеспособность нарративной субстанции внутри этого текста. И, кроме того, данные понятия определяют логику описания и рационального объяснения исторических связей, выявленных в процессе познания.
Иначе говоря, мы следуем нарративистской парадигме, согласно которой «анализ историографии предполагает выяснение не того, что не сделали предшественники, а того, что - и главное - почему так, а не иначе они сделали» [Румянцева, 2010, с. 192]. Поэтому наш анализ проводится с учетом историографического контекста, тех общепринятых «традиций», чтобы оттенить степень самостоятельности суждений автора. Немаловажна также та интеллектуальная ситуация, в рамках которой осуществлялась научная деятельность профессора Смирнова. Естественным образом, текст статьи интересен нам не с точки зрения истинности/ложности фактов по отношению к «исторической реальности». Более значима их связь внутри биографии как нарратива. Особого внимания заслуживают и особенности творческого стиля ученого, наложившие некоторую печать на траекторию исследования.
Жизненный путь патриарха Филарета достоин того, чтобы стать объектом биографического описания. Как представитель видного рода Романовых, молодой Федор Никитич становится боярином уже при Федоре Ивановиче. Активно участвует в перипетиях политической борьбы вокруг престола накануне Смуты. В результате
опалы всей семьи он оказывается насильственно пострижен в монахи. Далее, ростовский митрополит при первом самозванце, «тушинский патриарх» при втором, Филарет после низвержения Василия Шуйского участвует в кампании по приглашению королевича Владислава, а затем переносит долгие годы польского плена. Наконец, после возвращения он становится патриархом и вторым «великим государем» рядом с сыном Михаилом Федоровичем.
Неизменно попадая в поле зрения историков, биография Филарета содержит разнообразное количество историографических оценок, клише. Предложенный Смирновым вариант прочтения биографии выделяется рядом оригинальных трактовок единичных фактов, которые приобретают характер «стержневых» в силу того, что имеют смысл именно в рамках всего нарратива. Деконструкция этого смысла и составляет нашу задачу.
Линия жизни Филарета в работе выдержана на широком фоне социально-политического развития России второй половины XVI - первой половины XVII вв. Автор подробно останавливается на политической борьбе при Иване Грозном, Федоре Ивановиче. Характеристика отношений самого Федора Романова с Борисом Годуновым весьма важна для автора. Он настаивает, что между «Никитичами» и Годуновыми не было вражды, а они вместе олицетворяли «условно демократическую» дворянскую программу развития страны в противовес «реакционной аристократии княжат» [ОР РГБ, ф. 279, карт. 13, д. 7, л. 17-18]2. В сущности, Смирнов вроде бы не выходит здесь за рамки историографической традиции. К примеру, С.Ф. Платонов в концепции Смуты характеризовал данные отношения как первоначальную дружбу, затем переросшую в жесткое соперничество: для возможной борьбы с княжеской знатью и сохранение влияния при дворе между семьями был заключен «завещательный союз». «Но годы шли, - писал исследователь, - близился конец династии, Никитичи стали высоко и твердо в среде московских бояр сплоченною и многолюдною семьею...» [Платонов, 1994, с. 150]. И когда пришло время наследования престола, разрыв Годунова с Романовыми стал неизбежен. Таким образом, логика событий в схеме такова: сперва новые бояре оттеснили от реальной власти княжат, а после перессорились между собой. Федор же, будучи старшим в роду, рассматривался как главный соперник Бориса. Заключительным актом противостояния, как известно, стало «дело Романовых», с последующей опалой семьи.
Однако Смирнов нюансирует данную картину, по-своему трактуя это самое «дело». В результате чего меняется весь смысл отношений между кланами. Автор полагает, что «опала царя Бориса началась и главной тяжестью пала не на старшего Федора Никитича, а на бывшего сотрудника по «думе» в 1591 году, Александра Никитича, который близко стоял к событиям этого времени, был "с Борисом Федоровичем в думе" и мог быть опасен Борису именно этим» (л. 23). О чем идет речь?
2 Далее внутритекстовые ссылки на документ в круглых скобках.
Как посчитал исследователь, если дело шло о замысле отнять у Бориса трон, то в центре процесса стоял бы старший Федор Никитич как бывший претендент на царскую власть в 1598 г. Как известно, дело началось с доноса о хранении мешка с «кореньями», якобы способными навести порчу на царя. А поскольку «корешки» были найдены на дворе Александра Никитича, то, возможно, царь хотел расправиться именно с ним как с бывшим подельником в Угличской драме. Смирнов отмечает, что наиболее жестокие наказания обрушились на младших братьев. По его словам «легче отделался старший Федор Никитич, который был сослан в Сийский Белозерский монастырь с приказанием постричь его в монахи...» (л. 24).
Итак, по нашему мнению, в биографии появляется первый сконструированный факт, несущий важную смысловую нагрузку. Предполагаем, что ученому было важно «сохранить» отношения Годунова и Федора Романова. Эта клановая «разборка», имеющая политический, следовательно, верхушечный характер, как будто мешала автору в построении связного текста с несколько другими закономерностями. В другой части статьи об этом говорится более определенно. Кратко характеризуя жизненный путь своего героя, Смирнов пишет, что расхождение Филарета с Василием Шуйским, Тушинский лагерь как собрание представителей Романовского кружка, симпатии к Романовым со стороны казаков и дворянства в 1613 г., в целом, деятельность патриарха Филарета после возвращения из плена, «все это было основано на том, что для своего времени Никитичи или Романовский круг боярских и дворянских родов представляли прогрессив. часть феод. класса, во главе которой стояли б. Борис Годунов и Федор Никитич Романов» (л. 18). Ясно, что при подобном взгляде дело Романовых является для Смирнова всего лишь «эпизодом», не проясняющих суть самих отношений. Тем не менее как исследователь он считал необходимым попытаться решить проблему «ведовства и кореньев», остановившись на разборе источниковых данных.
В целом, биография Филарета в изображении советского историка распадается на две части, как, впрочем, и сама жизнь деятеля: до 1619 г. и после. По словам ученого, «мы остановились на основных моментах биографии патр. Филарета для того, чтобы сделать понятными его характер, настроение и программу деятельности, с какими он вернулся в Россию.» (л. 33). По мнению Смирнова, сутью программы деятельности Филарета был путь развития «программы Пожарского и Минина на пользу и укреплении дворянства и горожан посадских людей.» (л. 36). Здесь исследователь также опирается на существовавшую историографическую традицию истории Смутного времени. Тот же Платонов указывал на одно из последствий Смуты в виде укрепления союза дворянства и посада, который стал твердой опорой власти новой династии [Платонов, 2001, с. 470]. Однако в новых условиях господства марксистских положений Смирнову необходимо было адаптировать данное знание применительно к иному теоретическому фундаменту, связав его с идеей абсолютизма.
Собственно, про Филарета-абсолютиста историки говорили еще в досоветский период. Так, Е.Д. Сташевский полагал, что при нем проявился «полный абсолютизм
в построении власти и в ее проявлениях, и благожелательность в отношениях к подданным» [Сташевский, 1913, с. 203]. Историк при характеристике режима Филарета Никитича воспользовался понятием «общее благо», разработанным теоретиками абсолютизма в XVI-XVII вв.
В советской исторической науке идея абсолютизма в России продолжила свое развитие. Хотя в целом исследование проблемы должно было теперь опираться на иное философское и теоретическое основание - материалистическое понимание истории. Абсолютизм в советской историографии рассматривался в системе изучения феодализма как общественно-экономической формации. Среди прочих императивных установок в марксизме было и то, что абсолютная монархия, приходя на смену сословно-представительной, возникает в период разложения феодализма, «когда старые феодальные сословия приходят в упадок, а из средневекового сословия горожан формируется современный класс буржуазии, и когда ни одна из борющихся сторон не взяла еще верх над другой» [цит. по: Кондратьева Т.Н., 2009, с. 52]. Абсолютизм держит дворянство и буржуазию в равновесии и обладает по отношению к ним известной самостоятельностью.
Применение историко-сравнительного метода в советской науке было широко распространено, поскольку опиралось на фундаментальный принцип единства исторического процесса. Исследование советскими учеными проблем становления и развития абсолютизма во многом проводилось на основе европейского материала. Но аналогии этого института, как и многих других, искали и на российской почве. Как отмечают современные исследователи, «это относилось к сопоставлению крупнейших народных движений средневековья в России и в странах Западной Европы, таких форм политического строя позднего средневековья и раннего нового времени, как сословно-представительная монархия и абсолютизм и т.д.» [Мининков, 2004, с. 229].
В западноевропейской истории расцвет абсолютизма приходился на XVII век. И в статье Смирнова мы также встречаем упоминание о переходе в начале века передовых западноевропейских стран от периода «цветущего феодализма» к раннему абсолютизму (л. 37). Неудивительно поэтому, что он вслед за другими увидел черты нарождающегося русского абсолютизма в деятельности первых Романовых, и конкретно Филарета Никитича. Взяв на вооружение тезис о «равновесии сил» между дворянством и буржуазией, он рассмотрел в Филарете представителя раннего, или «патриархального» абсолютизма, после приезда которого произошел резкий поворот от старых форм и практики управления к новым: прекращение созыва Земского собора, ограничение Боярской думы, укрепление бюрократического аппарата. Как писал историк в монографии о посадских людях, «абсолютная власть, по современным воззрениям, должна была опираться на дворянство: защита его интересов, хотя и в условиях боярского управления страной, становится основным направлением политики Филарета Никитича» [Смирнов, 1947, с. 357].
Как профессионал, историк должен был в какой-то мере обосновать данный тезис, остающийся во многом декларативным. Необходимо было найти доказательства связи политики патриарха с новыми зарождающимися институтами. Так в биографии появляется еще одна оригинальная трактовка, а по сути, второй сконструированный факт. Речь идет о восприятии европейских политических идей самим Филаретом. Как пишет Смирнов, «получивший для своего времени неплохое образование, изучавший еще в Москве латин. яз., без сомнения знавший и польский, Филарет Никитич за время своего пребывания в плену, особенно в Варшаве, в доме Льва Сапеги, мог ознакомиться не только с отношением поль. знати к сеймам, но и с соврем. полит. литературой, трактовавшей эти вопросы, например, с известным сочинением Маккиавелли "О государстве"» (л. 37).
Необходимо отметить, что в силу состояния источниковой базы трудно сказать что-либо определенное о литературном окружении Филарета в плену. Однако нас в большей мере интересуют историографические отзывы о проблеме восприятия им чужой культуры, чтобы оценить степень оригинальности высказываний Смирнова. Интерпретации, касающиеся чуть более позднего времени, а именно религиозной политики патриарха 1620-1630-х гг., выглядят следующим образом. Так, неизвестный автор, анализирующий Соборное изложение патриарха Филарета 1620 г. о повторном перекрещивании латинян, писал, что сам Филарет «не отличался вообще знанием иностранных языков, по научному развитию не мог быть отнесен к числу передовых людей; а потому он все уклонения (католические ереси - Д.И.) принимал за чистую монету, фактическое извращение вероучения западной церкви признавал за самое вероучение и суждение о церкви произносил на основании только применения этого вероучения к жизни» [Соборное изложение. 1879, с. 63]. Подобную оценку встречаем у церковного историка А.В. Карташева, который, касаясь дела Дионисия, отмечал, что «вся богословская логика патриарха Филарета свидетельствует о страшном понижении уровня знаний у тогдашней русской иерархии и особенно у самого Филарета от страстного озлобления на латино-поляков» [Карташев, 1992, с. 97]. Подобный образ патриарха традиционен в науке, а его изоляционистская политика, обычная для «Московии», является общим историографическим местом и сегодня. Как пишет В.Г. Вовина, Филарет «уехал из Польши решительным противником всего западного, болезненно относясь к любому возможному проникновению в Москву польской культуры; он окончательно сформировался как "столп церкви", "гонитель западничества", когда созерцал красоты прусской твердыни» [Вовина, 1991, с. 63; см. также: Michels, 2010].
Очевидно, что Смирнов создавал иной облик Филарета как грамотного государственного деятеля, открытого прогрессивным западным идеям. Именно поэтому в работе нет места церковной политике, имеющей откровенно антилатинский характер. Иначе бы автор испытывал сложности с объяснением тех противоречий, которые не вписывались в схему единства политического развития России и Европы.
Показав истоки «абсолютистской» программы Филарета, автор должен был теперь обосновать и сам тезис о союзе дворян и нарождающейся буржуазии (горожан).
Известно, что активность Земских соборов после приезда Филарета в Россию не сразу, но затухает (к 1622 г.). Исследователи объясняют это постепенным наведением порядка в стране, укреплением династии, в результате чего необходимость в созыве этого органа отпадает [Черепнин, 1978, с. 244]. Смирнов же посчитал, что соборы не просто перестали собираться, а были заменены «широкими приемами (Филаретом - Д.И.) у царя и в своем дворе дворян и посадских людей». Это было своеобразное «народосоветие» «с приглашенными на царские и патриаршие обеды случайными (! - Д.И.) представителями из наличного в Москве дворянства и московских или же приезжавших сюда из городов гостей, посадских людей, донских казаков.» (л. 48). Автор отмечает, что это была новая практика приглашений к столу, с новыми функциями, не имевшая прецедентов до этого. По его словам, эти собрания, встречи служили «средством передачи настроений от простого народа на царский "верх", притом непосредственно, по различным злободневным вопросам.» (л. 53). Это те самые новые формы отношений власти и общества, которые хорошо вписываются в концепцию абсолютизма. Таким образом, конструируется еще один факт как важное звено в историческом нарративе.
Необходимо сказать, что в оценке природы и функции царских и патриарших обедов при первом Романове Смирнов также расходится с другими исследователями. Разные поколения историков, не выделяя здесь специально период правления Филарета, видят в данных процедурах прежде всего символические функции демонстрации могущества власти, изобилия, подачи, решения местнических вопросов [Писарев, 1990, с. 176-190; Кондратьева Т.С., 2009, с. 25-30].
Итак, ситуация с конструированием биографических фактов в статье проясняется. Они составляют серию, которая занимает важное место в нарративе. Формируется следующая объяснительная модель:
Высказывание 1: Опала Романовых имела в своей основе конфликт Бориса с Александром Никитичем, а не с Федором Никитичем. Тем самым, автор «сохранял» отношения царя с недавним претендентом, так как они примыкали к одному лагерю нового боярского и дворянского класса, передового на тот момент и противостоящего реакционной аристократии. И Филарет в будущем продолжил, развил дело, начатое еще Годуновым. Неслучайно поэтому историк упоминал о стремлении последнего «даровать старым и богатым городам свободу, ввести гражданское управление», сблизиться с западными народами (л. 20).
Высказывание 2: Филарет в плену знакомится с современными политическими теориями, которые, во-первых, соответствуют его характеру, взглядам, а во-вторых, сообразуются с теми изменениями, которые переживает страна после преодоления Смуты. Так рождается программа «устроения земли», опирающаяся на союз дворянства и горожан. Как видим, Смирнов «сближает» Бориса и Филарета, а их вместе - с европейскими порядками.
Высказывание 3: Царь и патриарх отказываются от практики созыва Земского собора и заменяют их на новую форму отношений власти и общества, реализующуюся в широких царских и патриарших обедах. Что соответствует новой роли укрепляющихся дворянства и посада и характеризует новые начала административной практики, нацеленной на усиление бюрократического аппарата в противовес Боярской думе.
Становится понятным, что «сущностью» текста является концепция «раннего абсолютизма», вокруг которой ученый и организовал биографию Филарета Никитича, упорядочивая источниковые свидетельства и «создавая» единичные факты. Она представляет собой ту самую нарративную субстанцию, являясь, прежде всего, научной абстракцией.
Таким образом, перед нами представлена достаточно стройная схема жизненной стратегии Филарета Никитича Романова, последовательно раскрывающая коллизии его биографии на широком историческом фоне. Конечно, данная попытка определенным образом спрямляет биографию, а кроме того достаточно жестко связывает конкретный жизненный путь с исторически «объективными» надындивидуальными закономерностями развития общества. Возможно, это понимал сам автор, остановившись на уточняющем концепте «раннего», то есть незрелого, начального абсолютизма. По его словам, попытка обратить русское самодержавие в абсолютизм, к чему стремился Филарет Никитич в 1619-1633 гг., оказалась преждевременной. Дворянство было слишком еще слабо и экономически и социально.» (л. 60). Сама конкретизация - «ранний» - уже несла в себе объяснение поворота в политике правительства после смерти патриарха. То есть обладала неким нарративным качеством.
В методологическом плане подход Смирнова был направлен на поиск каузальных связей. Как следует из самого текста статьи, исторические явления объединены автором причинно-следственными связями. То есть история показана сквозь призму последовательной смены одних событий и явлений другими, где они являются друг для друга, с одной стороны, причиной, с другой - следствием. М. Блок называл подобный подход «идолом истоков», отмечая, что зачастую «истоки» в глазах исследователей являлись объяснением, и хуже того, «достаточным для объяснения» [Блок, 1973, с. 21]. Возвращаясь к статье, мы видим, например, что вражда Филарета с Василием Шуйским вытекает и объясняется разностью социального происхождения и классовой позиции; возможное знакомство Филарета с европейской политической мыслью является достаточным для объяснения характера его последующей политики и т.д. Однако для классической науки, к которой Смирнов, несомненно, относился, данный метод был приемлемым. Он укладывался в рамки традиционного представления об истории как линейном процессе.
При решении локальных исследовательских задач Смирнову где-то удавалось оставаться в рамках господствующих историографических оценок, как например, при характеристике вражды с Шуйским. В иных случаях приходилось нюансировать,
а то и вовсе выходить за их пределы. Хотя во всех трех случаях «конструирования» фактов ученый честно признавался в гипотетичности своих построений. Так, предлагая свою интерпретацию дела Романовых, он пишет, что «это только догадка». Далее, касаясь плена, автор осторожно говорит, что Филарет «мог» иметь у себя ту литературу. Наконец, новое видение характера царских обедов сопровождается ремаркой «едва ли будет большим риском предположить.». Собственно, такая исследовательская «хитрость» вполне нормальна и характерна в целом для исторического знания как неточного по определению. Проблема, однако, заключается в том, что данные гипотезы не являются изолированными, констатирующими конечную точку исследования как единичного акта познания. В качестве предположения они затем становятся отправным пунктом для дальнейшего формирования картины прошлого.
Разгадку подобной научной смелости Смирнова можно обнаружить в особенностях его творческого облика, стиля, а также в том интеллектуальном контексте, который окружал работу историка. О нем следует говорить как об ученом полемического склада, самостоятельной мысли. Как вспоминал А.А. Зимин, Павлу Петровичу «присуще было сочетание архивного трудолюбия со спокойной, уверенной и смелой мыслью» [Зимин, 2015, с. 239]. Увлекающаяся его натура обнаруживает себя еще на заре научной деятельности. В 1908 г. Смирнов писал своей будущей жене: «.раз захваченное во мне уже крепко сидит, не выкуришь никак» [ОР РГБ, ф. 279, карт. 37, д. 22, л. 8]. Это во многом объясняет характер участия ученого в диспутах, дерзание и желание ставить острые вопросы, предлагать нетривиальные варианты их решения, что проявилось уже в ранних работах историка. Так, в докладе о В.О. Ключевском автор настаивал на отличиях недавно умершего классика от представителей государственной школы, в частности, от С.М. Соловьева. Конечно, Смирнов признавал влияние последнего на формирование исторического мышления будущего автора «Курса русской истории». Однако в дальнейшем Ключевский далеко ушел от учителей в отношении к движущим силам в истории, в оценке исторических фактов. По мнению молодого исследователя, Ключевского можно считать основателем экономического направления в русской истории, который «сдвинул историческую мысль к социальному материалу, от личности - к массе. вместо идеальных факторов истории выдвигая материальные и строя на них схему развития» [Смирнов, 1912, с. 76]. Самостоятельность подобного взгляда киевского историка проявилась прежде всего в том, что он шел вразрез с господствовавшими тогда представлениями о творчестве выдающегося соотечественника.
С годами данные принципы только укреплялись. Весьма показательно самоощущение ученого после одного диспута на его выступлении. В начале 1938 г. он писал жене, С.В. Смирновой: «Мой доклад о происхождении Руссов прошел неудачно. Меня сильно поругали, но я не чувствовал себя пораженным, от этого мои мозги прояснились, теперь я лучше напишу» [ОР РГБ, ф. 279, карт. 37, д. 22, л. 82]. Видно, что признаваться в ошибках не было в правилах Смирнова.
Следует отметить, что такой творческий склад историка располагал к участию в решении ключевых проблем отечественной истории, выдвижению неординарных трактовок. В 1930-1940-е гг. в советской исторической науке продолжал вырабатываться формационный подход как метатеория исторического процесса. Подвергалась ревизии предшествующая историография. На смену проекту М.Н. Покровского приходил новый канон. Это было время споров, дискуссий, имеющих зачастую идеологизированный характер и переходящих в политическую плоскость. Смирнов неизменно старался участвовать в обсуждении вопросов, своего рода «священных» для историка-марксиста, не боясь при этом недоброжелательной критики коллег, грозившей ему не только печатным словом. И, как кажется, он искренне старался последовательно применять основные положения диалектического и исторического материализма к средневековой истории России. В дискуссии о природе общественного строя Киевской Руси ученый встал в оппозицию таким именам как Б.Д. Греков, С.В. Бахрушин, И.И. Смирнов и другим, настаивая на существовании рабовладельческого периода в истории Руси. По воспоминаниям С.В. Смирновой, именно тогда он приобрел непримиримых противников в науке [ОР РГБ, ф. 279, карт. 37, д. 22, л. 88].
Много шума наделал Смирнов статьей об образовании Русского централизованного государства. Эта работа, в которой автор обосновывал причины объединения земель вокруг Москвы сугубо экономически, развитием производительных сил, в частности, эволюцией техники сельскохозяйственного производства, вызвала бурю протестов. В сущности, пафос статьи заключался в том, что, по мнению автора, в советской науке отсутствовала на тот момент такая концепция образования Русского государства, «которая отвечала бы и полноте собранных фактов и современным методологическим представлениям о природе исторического процесса» [Смирнов, 1946, с. 70]. О перипетиях той полемики подробно пишет А.Л. Юрганов. Как вспоминала сама С.В. Смирнова, «все это огорчало и волновало Павла Петровича, но он не сдавался» [цит. по: Юрганов, 2011, с. 562].
Проблема развития абсолютизма в России XVII в., безусловно, также относилась к ключевым в формировании марксистского канона. Она затрагивала фундаментальные вопросы перехода от средневековья к Новому времени, кризиса феодальной системы и начала капиталистических отношений. И в статье Смирнова о раннем абсолютизме Филарета угадываются штрихи времени. Это неустранимое желание заключить в прокрустово ложе схемы многообразные явления общественной жизни в России переходного периода, сильная концептуальная нагруженность единичных высказываний. Вместе с тем она оставляет яркий отпечаток творческой индивидуальности автора, искусно «собравшего» биографию политического деятеля в связный, внутренне непротиворечивый рассказ. ^
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М.: Идея-Пресс, 2003а. 360 с.
Анкерсмит Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: Прогресс-Традиция, 2003Ь. 496 с.
Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М.: Наука, 1973. 232 с. Вовина В.Г. Патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) // Вопросы истории. 1991. № 7-8. С. 53-74.
Волков В.А. История России первой половины XVII в. в неопубликованных трудах П.П. Смирнова (по материалам НИОР РГБ) // Записки отдела рукописей. Вып. 52. М., 2004. С. 595-603.
Дубровский А.М. П.П. Смирнов - историк городов феодальной России // Русский город (исследования и материалы). Вып. 6. М., 1983. С. 91-101. Зимин А.А. Храм науки (Размышления о прожитом). Москва, 1976 // Судьбы творческого наследия отечественных историков второй половины XX века / сост. А.Л. Хорошкевич. М.: Аквариус, 2015. С. 35-384.
Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Т. 2. М.: ТЕРРА, 1992. 569 с. Коломиэць Н.А. Павло Петрович Смирнов - юторик та педагог: дис. . канд. ют. наук. КиТв, 2008. 214 с.
Кондратьева Т.С. Кормить и править: О власти в России XVI-XX вв. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2009. 207 с.
Кондратьева Т.Н. Б.Ф. Поршнев в дискуссиях советских историков о французском абсолютизме // Вестник Тюменского государственного университета. 2009. № 1. С. 51-58. Мининков Н.А. Методология истории. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. 252 с. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 279. Карт. 13. Д. 7.
ОР РГБ. Ф. 279. Карт. 37. Д. 22.
Писарев Н. Домашний быт русских патриархов. М.: Худож. лит., 1990. 469 с. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. (Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время). 5-е изд. М.: Наука, 1994. 470 с.
Платонов С.Ф. Смутное время. СПб.: Изд-во «Лань», 2001. 480 с. Румянцева М.Ф. Парадигмальные механизмы современного историографического исследования // Харшський iсториографiчний зб>рник. Харюв, 2010. Вип. 10. С. 186-195.
Смирнов П. В.О. Ключевский // Военно-исторический вестник. Киев, 1912. Кн. 2. С. 65-77.
Смирнов П.П. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. // Вопросы истории. 1946. № 2-3. С. 55-90.
Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII века. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 490 с.
Соборное изложение патриарха Филарета. М.: Типография Л.Ф. Снегирева, 1879. 66 с. Сташевский Е.Д. Очерки по истории царствования Михаила Федоровича. Ч. 1. Киев: Тип. 2-й Артели, 1913. 388, XVI с.
Черепнин Л.В. Земские соборы русского государства в XVI-XVII вв. М.: Наука, 1978. 420 с.
Юрганов А.Л. Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М.: РГГУ 2011. 765 с.
Keep J.L.H. The Regime of Filaret 1619-1633 // The Slavonic and European Review. Vol. 38. № 91. 1960. P. 334-360.
Michels G. Power, patronage, and repression in the church regime of patriarch Filaret (1619-1633) // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Band 76. Wiesbaden, 2010. P. 81-96.
REFERENCES
Ankersmit F. Narrativnaja logika. Semanticheskij analiz jazyka istorikov [Narrative logic. A semantic analysis of the historian's language]. Moscow: Idea-Press Publ., 2003. 360 p. (in Russian).
Ankersmit F.R. Istorija i tropologija: vzlet i padenie metafory [History and tropology: the rise and fall of metaphor]. Moscow: Progress-Tradition Publ., 2003. 496 p. (in Russian). Bloch M. Apologija istorii, ili Remeslo istorika [The Historian's Craft]. Moscow: Nauka Publ., 1973. 232 p. (in Russian).
Vovina V.G. Patriarh Filaret (Fedor Nikitich Romanov) [Patriarch Filaret (Fedor Nikitich Romanov], in: Voprosy istorii [Questions of history]. 1991. № 7-8. P. 53-74 (in Russian). Volkov V.A. Istorija Rossii pervoj poloviny XVII v. v neopublikovannyh trudah P.P. Smirnova (po materialam NIOR RGB) [The history of Russia of the first half XVII century in unpublished works of P.P. Smirnov (on materials of the DM RSL)], in: Zapiski otdela rukopisej [Notes by the Department of manuscripts]. Vyp. 52. Moscow, 2004. P. 595-603 (in Russian).
Dubrovskij A.M. P.P. Smirnov - istorik gorodov feodal'noj Rossii [P.P. Smirnov - historian of feudal cities of Russia], in: Russkij gorod (issledovanija i materialy) [Russian city (studies and materials)]. Vyp. 6. Moscow, 1983. P. 91-101 (in Russian). Zimin A.A. Khram nauki (Razmyshlenija o prozhitom). Moskva, 1976 [The sanctuary of science (Reflection about lived). Moscow, 1976], in: Sud'by tvorcheskogo nasledija otechestvennyh istorikov vtorojpoloviny XX veka / sostavitel' A.L. Khoroshkevich [The fate of the creative heritage of Russian historians of the 20th century's second half / Ed. by A.L. Khoroshkevich]. Moscow: Aquarius Publ., 2015. P. 35-384 (in Russian). Kartashev A.V. Ocherki po istorii russkoj cerkvi [Essays on the history of the Russian church]. Vol. 2. Moscow: TERRA Publ., 1992. 569 p. (in Russian). Kolomijec N.A. Pavlo Petrovich Smirnov - istorik ta pedagog [Pavel Petrovich Smirnov -the historian and the teacher]: dis. ... kand. ist. nauk. Kiev, 2008. 214 p. (in Ukrainian). Kondratyeva T.S. Kormit' ipravit': O vlasti v Rossii XVI-XX vv. [To feed and rule: About the power in Russia of the XVI-XX centuries]. Moscow: ROSSPEN Publ., 2009. 207 p. (in Russian).
Kondratyeva T.N. B.F. Porshnev v diskussijah sovetskih istorikov o francuzskom absoljutizme [B.F. Porshnev in the discussions of the Soviet historians about the French absolutism], in: Vestnik Tjumenskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Tyumen State University]. 2009. № 1. P. 51-58 (in Russian).
Mininkov N.A. Metodologija istorii [Metodologiya of history]. Rostov-on-Don: NCSC HS Publ., 2004. 252 p. (in Russian).
Otdel rukopisey Rossiyskoy gosudarstvennoy biblioteki (OR RGB) [Department of manuscripts of the Russian state library (DM RSL)]. F. 279. Card. 13. D. 7 (in Russian). DM RSL. F. 279. Card. 37. D. 22 (in Russian).
Pisarev N. Domashnij byt russkih patriarhov [Home life of the Russian patriarchs]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura Publ., 1990. 469 p. (in Russian). Platonov S.F. Ocherki po istorii Smuty v Moskovskom gosudarstve XVI-XVII vv. (Opyt izuchenija obshhestvennogo stroja i soslovnyh otnoshenij v Smutnoe vremja) [Essays on the history of the Troubles in the Moscovite state XVI-XVII centuries (The experience of studying the social structure and class relations in the Time of Troubles)]. Moscow: Nauka Publ., 1994. 470 p. (in Russian).
Platonov S.F. Smutnoe vremja [Time of troubles]. St. Petersburg: "Lan'" Publ., 2001. 480 p. (in Russian).
Rumyantseva M.F. Paradigmal'nye mehanizmy sovremennogo istoriograficheskogo issledovanija [Paradigmatic mechanisms of modern historiographical research], in: Kharkivs'kij istoriografichnij zbirnik [Kharkiv historiographical collection]. Kharkiv, 2010. Vol. 10. P. 186-195 (in Russian).
Smirnov P. V.O. Kljuchevskij [V.O. Klyuchevsky], in: Voenno-istoricheskij vestnik [Military historical bulletin]. Kiev, 1912. Vol. 2. P. 65-77 (in Russian). Smirnov P.P. Obrazovanie Russkogo centralizovannogo gosudarstva v XIV-XV vv. [The formation of the Russian centralized state in XIV-XV centuries], in: Voprosy istorii [Questions of history]. 1946. № 2-3. P. 55-90 (in Russian).
Smirnov P.P. Posadskie ljudi i ih klassovaja borba do serediny XVII veka [Tradespeople and their class fight to the middle of the XVII century]. Vol. 1. Moscow; Leningrad: AS USSR Publ., 1947. 490 p. (in Russian).
Sobornoe izlozhenie patriarha Filareta [Cathedral statement of the patriarch Filaret]. Moscow: Snegirev's Publ., 1879. 66 p. (in Russian).
Stashevsky E.D. Ocherki po istorii carstvovanija Mihaila Fedorovicha [Essays on the history of Mikhail Fedorovich's reign]. Vol. 1. Kiev: 2nd Artel Publ., 1913. 388, XVI p. (in Russian). Cherepnin L.V. Zemskie sobory russkogo gosudarstva v XVI-XVII vv. [Zemsky sobor of the Russian state in XVI-XVII centuries]. Moscow: Nauka Publ., 1978. 420 p. (in Russian). Yurganov A.L. Russkoe nacional'noe gosudarstvo: Zhiznennyj mir istorikov epokhi stalinizma [The Russian national state: The Existential world of the Stalin period historians]. Moscow: RSUH Publ., 2011. 765 p. (in Russian). Keep J.L.H. The Regime of Filaret 1619-1633, in: The Slavonic and European Review. Vol. 38. № 91. 1960. P. 334-360.
Michels G. Power, patronage, and repression in the church regime of patriarch Filaret (1619-1633), in: Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Band 76. Wiesbaden, 2010. P. 81-96.
