Статья М. Ройзмана «Белорусские имажинисты» в контексте идей имажинизма Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

СТАТЬЯ М. РОйЗМАНА «БЕЛОРУССКИЕ ИМАЖИНИСТЫ» В КОНТЕКСТЕ ИДЕЙ ИМАЖИНИЗМА

© Т. А. Тернова

Статья подготовлена в рамках реализации ФЦП «Русский язык» на 2016-2020 годы Минобрнауки РФ (соглашение № 16. Ш 16.25.0009 от 30.09.2016 г.)

сл о

00 СЗ

Статья М. Ройзмана «Белорусские имажинисты» была опубликована на страницах имажинистского журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (1924). Она позволяет говорить о трансформации взглядов среди представителей направления, произошедшей к моменту публикации работы, а также о поиске имажинистских приемов в близкородственных русской белорусской литературах.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: имажинизм, М. Ройзман, белорусские имажинисты, М. Чарот.

Национальный компонент, являющийся одним из составных элементов индивидуально-личностной идентификации, не может не проявлять себя в процессе любой, в том числе литературно-творческой, деятельности человека. Тем не менее, его реализация может быть разной: прямой (вербально задекларированной в тексте), подтекстовой (неявной) и катофатической (когда национальное отрицается на уровне манифестов и деклараций во имя всемирного, интернационального, но сам факт упоминания о национальных корнях становится парадоксальным способом его утверждения через отрицание).

Рефлексия по поводу границ национального и инонационального — явление, находящееся в прямом соотнесении с художественным методом писателя. Можно утверждать, что проблема национальной идентичности и поддерживающая ее на художественном уровне антитеза «свое» — «чужое» наиболее очевидно реализуется в произведениях реалистической литературы и является одним из ракурсов проблемы соотношения героя и среды и проявлением психологизма. В литературе постреалистического толка проблема человека замещается иной — проблемой соотношения искусства и реальности. Решение проблемы национального становится более сложным: в этом случае речь идет не о выявлении самобытности национального характера, но об отношении к национальной культуре.

Причины такой трансформации как обоснование модернистской и авангардной эстетической практики различны. Так, в модернизме замыкание в поле искусства выполняет компенсаторную функцию, защищая человека эпохи рубежа от неминуемых потрясений, причем не только предощущаемых, но и вполне реальных (Первая мировая война, революционные ситуации начала ХХ века). Пафос литературы авангарда абсолютно иной: место трагического замещается комическим, но комическим особого плана, в котором утрачивается представление об идеале, а смех становится способом организации «внутреннего взрыва», который «разбрасывает предмет на части»

■ ТЕРНОВА ТАТЬЯНА АНАТОЛЬЕВНА

доктор филологических наук, доцент Воронежского государственного университета E-mail: [email protected]

о

Г\|

о

гм

го

го

О! А

(К

го ^

и (V

о о

с тем, чтобы «обнаружить в нем скрытые противоречия» [Декларация ОБЭРИУ 1991: 458]. Искусство и жизнь окончательно разводятся, возникает представление о многомерной реальности, которая может быть сконструирована по собственной модели каждым творящим субъектом. Таким образом, доминирующими при отображении реальности, ее пересотворении в куда более значимый результат — художественный текст — становятся для представителей модернистских и авангардных течений эстетические, а не социальные критерии.

Тем не менее, проблема национального, пусть и в аспекте отрицания, обозначалась в программных документах практически всех модернистских и авангардных литературных группировок. Именно такой вариант обращения к национальному проявляется в теории и практике русского имажинизма.

В программных документах представителей направления проводится системное отрицание народной культуры: «Сегодняшнее народное искусство должно быть сумеречным, иначе говоря, это полуис-куство, второй сорт — переходная стадия, столь необходимая для массы и не играющая абсолютно никакой роли в жизни искусства» [Мариенгоф 1920: 25]. Тем не менее, в художественных текстах имажинистов можно обнаружить несколько вариантов решения проблемы национального и, как следствие, дихотомии 'национальное' / 'инонациональное.

Наиболее очевидно несовпадение заявленного в программных документах и отраженных в текстах мировоззренческих позиций в случае С. Есенина, как известно, совпадавшего с имажинизмом только на уровне формальных поисков. Есенин, отмечая «ультранациональный характер» имажинизма [Шер-шеневич 1990: 513], писал в статье «Быт и искусство»: «У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова» [Есенин 1997: 215].

В творчестве Вадима Шершеневича практически нет обращений к той или иной национальной традиции. Если же они присутствуют, то подчинены совсем иной цели — созданию яркого образа. Так в стихотворении «Содержание минус форма» из сборника имажинистского периода «Лошадь как лошадь». Отказ от национальной традиции здесь заявлен прямо, национальное выводится за поле поэтических смыслов. По мысли Шершеневича, сознание поэта, а не фольклор является настоящим источником образности:

Вот открою свой рот я багровый пошире,

Песни сами польются в уши раскрытые дней...

Скажите: в какой-то волшебной Кашире

Столько найдете чудесных вещей?

[Поэты-имажинисты 1997: 89]

Анатолий Мариенгоф, еще один характерный представитель движения имажинистов, использует инона-

циональные образы несколько иначе, чем В. Шерше-невич. Позиция А. Мариенгофа как теоретика группы имажинистов была, как известно, менее радикальной: Мариенгоф, особенно в период издания журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном», отдавал должное не только форме, но и содержанию в словесном искусстве. Поэтому, пожалуй, Мариенгоф как поэт более социален, нежели Шершеневич, у которого есть только одна поэма имажинистского периода, напрямую связанная с темой революции («Ангел катастроф»). А. Мариенгоф обращается к темам времени неоднократно, не случайно (и абсолютно традиционно) прочитывая революционный слом как продолжение дела Разина и Пугачева, дополняя тему революции идеей национальной специфики и национальной истории. Так, в стихотворениях А. Мариенгофа «Дикие кочевые...» (1917) [Поэты-имажинисты 1997: 197]) и «Я пришел к тебе, древнее вече.» (1919) [Поэты -имажинисты 1997: 202]):

Затопим боярьей кровью Погреба с добром и подвалы, Ушкуйничать поплывем на низовья И Волги и к гребням Урала.

[Поэты-имажинисты 1997: 202]

Кровавый характер революции становится у Мариенгофа частью ее динамического образа и метафорой динамической сути русского национального характера. Тем не менее, было бы ошибкой утверждать, что темы революции и русскости у Мариенгофа сливаются. Революция, как и многих литераторов-современников, интересует его в принципе, как знак преобразований, как глобальный процесс, сопоставимый с временем рождения Христа, пророков, мира в целом: «Второго Христа пришествие.» [Поэты-имажинисты 1997: 203]; «В эти самые дни в Московии / Родился Саваоф новый» [Поэты-имажинисты 1997: 203]; «Каждый наш день — новая глава Библии» [Поэты-имажинисты 1997: 203].

Тема национальной идентификации становится основной в творчестве имажиниста Александра Куси-кова. Ее реализацию можно обнаружить практически во всех текстах поэта — даже в том случае, если она разрабатывается не на первом плане повествования, как, например, в стихотворении «Котенок» (1919):

Зачитаю душу строками Корана, Опьяню свой страх Евангельским вином.

[Поэты-имажинисты 1997: 334]

Тем более показательно развитие национальной темы в поэмах А. Кусикова «Коевангелиеран», «Аль-Кадр», «Джульфикар», «Искандар-намэ», в которых восточное и западное начала психологии и культурного опыта героя не противоречат друг другу.

Принципиально разные подходы, обозначившиеся в группе имажинистов к проблеме национального и инонационального, свидетельствуют не столько о недоработанности имажинистской концепции, сколько, прежде всего, о специфическом месте имажинизма в литературном процессе ХХ века (между модернизмом и авангардом).

На первый взгляд, парадоксальной в русле сказанного кажется публикация на страницах имажинистского издания «Гостиница для путешествующих в прекрасном» статей М. Ройзмана «Еврейские имажинисты» и «Белорусские имажинисты», последняя из которых будет предметом нашего дальнейшего анализа.

Безусловно, к публикации статей их автора подтолкнуло типичное для представителя литературного направления, стремящегося к всемирной известности, намерение расширить границы его актуальности. К 1924 году, моменту создания статьи, имажинизм уже имел сторонников в пределах России: в Петербурге, в Воронеже... (В одном номере со статьей о национальных вариантах имажинизма есть публикации петербургской молодой поросли имажинистов). Но это только одна из сторон объяснения. Дело еще и в трансформации имажинистских взглядов периода издания журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном», парадоксальность которой отмечает В. Ф. Марков: «Ирония судьбы, сопровождавшая имажинизм на протяжении всей его истории, дает о себе знать и здесь: русофильство группы достигло своего зенита после отхода от нее Есенина. В насквозь пропитанные духом интернационализма двадцатые годы патриотическая позиция говорит о смелости имажинистов, сознательно пошедших наперекор господствовавшему образу мыслей» [Марков 2005: 212].

Стоит отметить неслучайность обращения в материалах М. Ройзмана именно к еврейской и белорусской культурам, в которых автор статьи обнаруживает единство типа художественного мышления с русской культурой.

Культурные контакты белорусских писателей 1920-х гг. с русскими имажинистами были разнообразны. На основе исследовательских материалов В. Жибуля [Жыбуль 2011] и П. Радечко [Радечко] представим основные факты взаимодействия двух национальных литератур в ракурсе имажинизма:

— А. Вольный жил в Москве, облик А. Вольного напоминал есенинский;

— М. Чарот бывал в Москве, присутствовал на выступлениях С. Есенина, читал ему поэму «Босые на пожарище»;

— В. Дубовка и Ю. Гавруч учились в Высшем литературно-художественном институте им. В. Брю-сова в Москве, встречались с С. Есениным;

— в библиотеке Я. Купалы имелись экземпляры книг имажинистов: «Имажинизма основное» И. Грузинова, «Коевангелиеран» А. Кусикова;

— белорусские поэты А. Вольный, А. Гурло, М. Лужанин откликнулись поэтическими некрологами на смерть С. Есенина;

— белорусские литераторы пытались защищать имя С. Есенина от нападок, прозвучавших в статье Л. Сосницкого, однако их открытое письмо не было опубликовано;

— программа объединения белорусских писателей «Узвышша» перекликается с положениями программы имажинистов. Я Пуща разрабатывал идею «витаизма» (от названия его сборника «Vita»), предполагавшая романтизацию жизни в сочетании с реалистическими принципами художественного изображения.

Материал о белорусских имажинистах М. Ройзмана [Ройзман 1924] невелик по объему (В. Ф. Марков называет его «микрообзором» [Марков 2005]), но позволяет судить об основаниях поиска имажинистских черт в современной автору белорусской поэзии и, что особенно важно, представляет целый ряд белорусских поэтов русскому читателю:

М. Чарот

Вл. Дубовка

Я. Пушча

А. Вольный,

A. Александрович

B. Жилка,

Л. Родзевич.

Написания имен авторов даются несистемно в русском (В. Жилка) и белорусском варианте (Я. Пушча), что может быть воспринято как доказательство начала выстраивания культурных контактов между русским и белорусским авангардом 1920-х гг., когда канонический вариант написания фамилий еще не оформился.

Первое названное в статье М. Ройзмана — имя М. Чарота: «М. Чарот (может быть бессознательно) положил начало белорусскому имажинизму». Обратим внимание на пометку «бессознательно», демонстрирующую, что развитие белорусского имажинизма, как когда-то русского, началось с интуитивного поиска нового художественного слова, который позже облекся в форму манифестов и деклараций. Главным поэтическим достижением М. Чарота М. Ройзман считает умение совместить современные темы с «необыкновенным подъёмом лиризма», что вполне соответствует сути имажинистского творчества, построенного на соединении противоположностей: высокого и низкого, бытового и абстрактного. Говоря о творчестве М. Чарота, М. Ройзман не случайно отмечает художественное качество его поэтического образа — зерна поэзии с точки зрения имажинистов: «образ у него законченный, крепкий». Слово «образ», будучи основным предметом размышлений имажинистов и ключом к их поэтическому творчеству, вообще несколько раз появляется в этой небольшой статье: «аллегорический размашистый образ» (о творчестве Я. Пушчи).

го X

га X

ai

ta

OI

н

<v

о

.а н

и

П

га X s

си

S

а

0 ^

01 LO

го X

о

CL

-О

го

го со о

X

а

.0J

о

гм

о

гм

го

го

О!

а

(К

го ^

и О!

о о

Положительной оценки от М. Ройзмана удостаиваются простота слога и социальная направленность тем М. Чарота: «умеет попросту рассказать и о польско-немецкой оккупации, и о революции, и о Ленине, и о крестьянине Никите». Вспомним, что тема революции не была чужда отечественным имажинистам.

В русле имажинистских установок воспринимается и присутствующая в статье М. Ройзмана критика футуризма: «Откинули барабанный и агитационный футуризм». Футуризм, будучи прямым предшественником имажинизма, удостаивался резкой критики уже в Декларации, обозначившей возникновение направления: «Не назад от футуризма, а через его труп вперед и вперед, левей и левей кличем мы» [Декларация имажинистов 1919: 47].

Продолжением на новом материале актуального для 1924 года разговора о романтическом начале в имажинизме звучит фраза из статьи М. Ройзмана: «продолжают романтизацию белорусского быта, т. е. идут по одному из путей современного имажинизма». Романтическое начало в имажинизме выявляли и его теоретики на том основании, что в нем присутствует соединение идеального и неидеального как предметов изображения. «Быт надо идеализировать и романтизировать», — призывали они в «Восьми пунктах» [Восемь пунктов 1924: 2].

Материал М. Ройзмана имеет характер тезисов, тем не менее, ряд его положений соотносим с наблюдениями современных исследователей творчества перечисленных им авторов. Так, по В. Жибулю, «черты поэтики имажизма, связанные с традициями белорусского народного творчества, заметны в ряде стихотворений М. Чарота 1922-1924 годов ("Весну пою" / "Вясну пяю", "Я опять — где поле колосьями..." / "Я зноу — дзе поле каласамь..", "Красные веснушки" / "Чыр-воныя вясняню", "Весенний балаган" / "Вясенш балаган", "Зазеленело, зазеленело." / "Зарунела, зарунела...", "Комсомолия" / "Камсамол1я", "Лени-номайское" / "Леншамайскае")» [Жыбуль 2011: 6]. В. Максимович, характеризуя творчество В. Дубовки 1920-х годов, пишет: «Творчество поэта <.> выделяется новизной и оригинальностью использования поэтических средств выразительности и приёмов версификации» [Макамов1ч 2009: 4]. В. Колесник рассматривает творчество В. Жилки в контексте романтической традиции [Калесшк 1977].

Далее обратимся к анализу стихотворения М. Чарота «Вечарам» («Вечером») (1920) [Чарот 1920]. Стихотворение являет собой пример пейзажной лирики, одновременно будучи бытовой зарисовкой, в которой можно обнаружить потаенный социальный и философский смыслы. Речь в тексте идет о завершении дня в мире природы и жизни человека. Состояние ночного покоя, тиши, о которой говорит М. Чарот, относительно: в изображении природы сочетаются статика: «не хшць вецер куст ракиты» («не клонит

ветер кусты ракиты»), «туман бялее над балотам» («туман белеет над болотом») и динамика: Жук ля-таюць па-над плотам» («жуки летают над забором»), «I гуы песш роднай льюцца» («звуки песни родной льются»). Тем не менее, движение в вечерней природе имеет однообразный характер: «дзяргач завёу траскучы спеу» («деркач завел трескучий звон»), «дзе не змаукае жабау хор» («не смолкает жабий хор»). М. Чарот показывает, как постепенно завершается день, устанавливается ночной покой, названный в тексте «святым»: «жывёла йдзе з пагону у хлеу» («скотина с выпаса идет в хлев»), «змаукае спеу» («смолкает песня»). Текст демонстрирует гармонию мира природы и человека в родных местах: «звуки песни родной льются», «сердце долго напевает твою грустную песню, мой край родной».

Стихотворение М. Чарота может быть рассмотрено в контексте имажинизма, поскольку в нем использованы сходные с имажинистскими приемы. В их числе сочетание высокого и низкого в художественном образе: «Глядзщца месяц у выгары, / Дзе не змаукае жабау хор» («Смотрится месяц в пожарище, / Где не смолкает жабий хор»); использование образов, маркированных в культуре как романтические (месяц, тень) наряду с этнографизмами «хата», «гай»; выстраивание сравнений на основе ассоциации по сходству: «I гую песш роднай льюцца, / Як хвал! быстрай той рак1» («Звуки песни родной льются, Как волны быстрой той реки»); развертывание метафоры:

Хавае змрок у небе хмары.

Агонь ён палщь вечных зор;

Глядзщца месяц у выгары,

Дзе не змаукае жабау хор.

(Прячет сумрак к небе тучи.

Зажигает пламя вечных звезд;

Смотрится месяц в пожарище,

Где не смолкает жабий хор).

[Чарот 1920]

Тем не менее, наличие сходных приемов еще не позволяет говорить о приверженности автора стихотворения к имажинизму на уровне мировоззрения. В стихотворении прослеживается патриотическая тема, в рядах имажинистов присущая лишь лирике С. Есенина, А. Кусикова и Р. Ивнева, традиционность мировоззрения, религиозные взгляды, чуждые имажинистам В. Шершеневичу и А. Мариенгофу. Очевидно, осознавая частичное сопряжение творчества упомянутых в статье авторов с имажинизмом, М. Ройзман замечает, что они «идут по одному из путей современного имажинизма».

В случае с «белорусскими имажинистами» и интерпретацией их литературной деятельности М. Ройзманом мы имеем дело со значимым фактом культурных контактов русской и белорусской литератур 1920-х годов.

ЛИТЕРАТУРА

REFERENCES

Восемь пунктов // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1924. № 1 (3).

Декларация имажинистов // Сирена (Воронеж). 1919. № 1 (4/5).

Декларация ОБЭРИУ // Ванна Архимеда. Л., 1991.

Есенин С. А. Полное собрание сочинений: в 7 т. Т. V. М., 1997.

Жыбуль В. Паклау пачатак беларускаму 1мажышзму // Роднае слова. 2011. № 10. С. 6-8.

Калесшк У. Ветраз1 адысея: Уладз1м1р Жылка i рамантыч-ная традыцiя у беларуская паэзй. Мн.,1977.

Макамовгч В. Лрыка Уладз1м1ра Дубоуи 1920-х гг. // Род-нае слова. 2009. № 9.

Мариенгоф А. Б. Буян-остров. М., 1920.

Марков В. Ф. Гостиница для путешествующих в прекрасном // Звезда. 2005. № 2.

Поэты-имажинисты. СПб, 1997.

Радечко П. Есенин и белорусская поэзия // URL: http://esenin.ru/o-esenine/stati/radechko-p-esenin-i-belorusskaia-poeziia.

Ройзман М. Белорусские имажинисты // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1924. № 4.

ЧаротМ. Вечером: подстрочный перевод М. Давиша // URL: http://www.stihi.ru/2012/04/03/9035.

Шершеневич В. Г Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1988.

Vosem' punktov. Gostinica dlja puteshestvujushhih v pre-

krasnom. Moscow, 1924. № 1 (3). P. 1-2. Deklaracija imazhinistov. Sirena. Voronezh, 1919. № 1 (4/5). P. 47-50.

Deklaracija OBJeRIU. Vanna Arhimeda. Leningrad: Hudozh. lit., 1991.

Esenin S. A. Polnoe sobranie sochinenij: v 7 t. Vol. V Moscow:

Nauka; Golos, 1997. Zhybul' V. Paklau pachatak belaruskamu imazhynizmu.

Rodnae slova. 2011. № 10. P. 6-8. Kalesnik U. Vetrazi adyseja: Uladzimir Zhylka i ramantychnaja

tradycija u belaruskaja pajezii. Minsk: Mast. lit., 1977. Maksimovich V. Liryka Uladzimira Duboyki 1920-h gg.

Rodnae slova. 2009. № 9. Mariengof A. B. Bujan-ostrov. M.: Imazhinisty, 1920. 32 p. Markov V. F. Gostinica dlja puteshestvujushhih v prekrasnom.

Zvezda. 2005. № 2. P. 211-219. Pojety-imazhinisty / sost. Je. M. Shnejderman. Sankt-

Peterburg: Peterb. pisatel', 1997. 540 p. Radechko P. Esenin i belorusskaja pojezija. URL: http://esenin.ru/ o-esenine/stati/radechko-p-esenin-i-belorusskaia-poeziia. Rojzman M. Belorusskie imazhinisty. Gostinica dlja puteshestvujushhih v prekrasnom. 1924. № 4. P. 20. Charot M. Vecherom: podstrochnyj perevod. M.: Davisha.

URL: http://www.stihi.ru/2012/04/03/9035. Shershenevich V. G. Velikolepnyj ochevidec. Moj vek, moi druz'ja i podrugi: Vospominanija Mariengofa, Shershe-nevicha, Gruzinova. Moscow: Hudozh. lit., 1988. P. 602.

ФГБОУ ВО «Воронежский государственный университет».

Поступила в редакцию 26.10.2016 г.

Received 26.10.2016 г.

га X

га X

Ol

Ol

н

Ol

о

н

п

га X s

си

S

а

0 ^

01 LQ

UDC 82.09 AN ARTICLE BY M. ROJZMAN "BELORUSSIAN IMAGINISTS" IN THE CONTEXT OF IMAGINISM'S IDEA T. A. Ternova

An article by M. Rojzman "Belorussian imaginists", which are published on the pages of imaginist magazine "Hotel for travelers in wonderful" (1924), is "micro-review" of Belorussian avant-garde of the 1920s development. Based on materials by M. Rojzman, we find out that the specifics of imaginism as literature legacy can be judged. His main features, by author's opinion, are orientation on the image in poetic text, principle of combination of opposites in his structure, refuse from esthetic ideas of futurism. Only this features from lyrics of Belorussian poets such as M. Charota, Vl. Dubovka, Ya. Pushchi, A. Vol'ny, A. Alek-sandrovich, V. Zhilki, L. Rodzevich let M. Rojzman to comprehend its creation in the context of imaginism. Firstly, M. Rojzman's ideas are confirmed by opinions by contemporary researchers of Belorussian literature, including V. Zhibul, V. Maksimovich, V Kolesnik, P. Radechko etc. Verse by M. Charota "By the evening" (1920) has also social and philosophical minding levels and it can be comprehend by imaginism's principles. Text by M. Charota is connected with creativity of Russian imaginists by high and low in an art image, using of images, which are marked in the culture as romantic (month, shadow), creation of comparison based on associations concerning on similarity, metaphor and so on. Common features do not tell us that verse's author has the common idea with imaginism. We can prove that "Belorussian imaginists" and M. Rojzman's interpretation of them is one of the main factors of cultural contacts of Russian and Belorussian literatures of 1920s. KEY WORD S: imaginism, M. Rojzman, Belorussian imaginists, M. Charot.

ra X

О CL

ra

ra со о x

,0J

TERNOVA TATYANA A.

Doctor of Philology, Associate Professor of Voronezh State University E-mail: [email protected]