CC BY
85
по-настоящему может оценить себя, может вообще что-либо ценить. Трудом можно считать очень разные занятия, но главная суть вопроса в том, что именно ценность труда самая надежная защита общества от многих извращений, гарант правильного понимания экологии в самом широком ее понимании - от сохранения природы как среды обитания человека до экологии культуры (академик Лихачев).
Как ученые от социологии могут помочь в решении этих задач? Мы рассчитываем, на активизацию их работы. Уже давно проблемы, которые ставятся на Санкт-Петербургских социологических чтениях, привлекают внимание общественности. Очередная международная научная конференция «Седьмые Санкт-Петербургские социологические чтения» состоится, как уже сложилась традиция, в середине апреля - 16-18 апреля 2015 года. Будет работать несколько секций. Уже сегодня определились несколько тем, среди них:
- совершенствование теоретико-методологических основ размещения и специализации хозяйственных агросубъектов в регионе;
- современное агропоселение как фактор укрепления социального равновесия и гармоничного территориального развития страны;
- социально-культурные проблемы села и пути их решения.
Санкт-Петербургский государственный аграрный университет, кафедра социологии, политологии и истории этого университета, факультет социологии Санкт-Петербургского государственного университета, Социологическое общество им. М.М.Ковалевского приглашают всех ученых, заинтересованных в правильном развитии общественных преференций, принять участие в обсуждении и внести свои предложения.
В качестве заключения: в современном мире разрастающегося потребительства село изжило себя, современная молодежь тянется в город. Но село, сохранившее себя, имеет право на существование и поддержку со стороны государства (продовольственная и демографическая безопасность). Более того, в политике государства должны как-то стоять задачи правильного освоения территорий, эффективного влияния на расселение людей, организацию правильного освоения природных богатств. Нужны проекты поселений, оптимальных для развития человека и производства. В планировании воспитательной и образовательной работы должны занять свое место социологические исследования и прогнозы. Сегодня говорят о кризисе социологии. Кризис ее в том, что социология сегодня превратилась в науку констатирующую, а не прогнозирующую и предлагающую проекты будущего. Выходы из кризиса социологи пытаются правильно найти - в нахождении общего поля исследования с другими науками. Но ключевого соединения пока не произошло, оно в поиске. Наше будущее зависит во многом от того, как правильно человек «вернется» в природу. Человек экологический, человек, связанный с природой, человек, понимающий природу окружающего мира и самого себя, человек, понимающий, какую культуру он создаёт и поддерживает, просто должен положительно относиться к аграрному производству. Государство, которое в свое время сумело стать индустриально развитым, может и обязано теперь поддержать именно эти качества, именно такую природу человека. А это значит, оно должно найти главные рычаги воздействия на человеческое мировоззрение, на видение себя в этом мире. Это - на наш взгляд, правильное использование научного потенциала общества, в том числе и новое отношение к социологическим наукам, это также соединение на новом научном уровне аграрных знаний с общественно-значимыми целями.
Литература
1. Митрохина Т.Н., Сорокин Ю.В., Тупиков А.В. Экология и политика в современном обществе /Под ред. проф.В.М. Долгова. - Саратов: Издательство СГУ, 2003.
2. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. - М.: Астрель, 2006.
3. Указ Президента РФ от 12 мая 2009 г № 537 «Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года» // Российская газета. 19 мая 2009 г.
УДК 130.2
Доктор филос. наук А.Я. КОЖУРИН Канд. филос. наук К.Я. КОЖУРИН
СТАРООБРЯДЧЕСТВО В РАБОТАХ РУССКИХ КОНСЕРВАТОРОВ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX- НАЧАЛА XX ВЕКА
Старообрядчество, консерватизм, религия, государство, церковь, славянофильство, западничество, почвенничество
На протяжении двух веков, последовавших после раскола Русской церкви, старообрядцы не имели возможности рассказать о себе сами на страницах официальных изданий или литературных произведений. Лучшее произведение о расколе XVII века - гениальное «Житие» протопопа Аввакума, которым восхищались величайшие русские писатели XIX-XX веков, - стало достоянием русской образованной публики лишь в 1861 году. Зато достаточно много и охотно писали о расколе и старообрядцах их идейные противники - представители господствующей церкви.
Фактически вплоть до середины XIX века образ старообрядчества формировался под влиянием миссионерской полемической литературы. Любимыми темами этого более чем тенденциозного направления были обоснование антигосударственной деятельности старообрядцев, подчеркивание их невежества и безграмотности, акцентирование отрицательных качеств в характере старообрядца. Фундаментальные исторические сочинения, «История Российская» В.Н. Татищева и «История государства Российского» Н.М. Карамзина, были доведены лишь до начала XVII века и не затрагивали тему раскола. Но и эти историки все-таки продолжали смотреть на церковный раскол сквозь миссионерские очки. Нельзя, впрочем, отрицать, что в «Истории» Карамзина происходит своеобразное «открытие» истории допетровской Руси. Это могло иметь последствия и для восприятия старообрядчества последующими поколениями русских историков. О старообрядчестве как законном наследнике культуры средневековой Руси нам уже приходилось писать [7].
Вместе с тем с середины XIX века старообрядчество как культурологическое явление начинает привлекать к себе внимание многих русских философов. Вспомним, что XIX век не случайно был назван веком историзма. То, что эпоха Просвещения отвергала в качестве предрассудков, интересующее нас столетие начинало рассматривать в качестве необходимых элементов развития человечества. Отсюда - интерес к прошлому, стремление его понять и объяснить. Это относится и к эпическим аспектам прошлого, и к бытовым аспектам. Небольшая, но показательная деталь - с середины XIX века элементом мужской моды становятся бороды, с которыми на Руси велась ожесточенная борьба на протяжении предыдущих полутора веков (от Петра I до Николая I).
Старообрядчество привлекает к себе внимание представителей разных направлений отечественной социально-политической мысли. Однако, к сожалению, не все авторы, писавшие о церковном расколе и старообрядчестве, могли освободиться от определенных идеологических штампов, заданных миссионерским направлением. Так, для представителя славянофильского направления И.В. Киреевского старообрядчество есть не что иное, как явление духовного упадка, уклонения в формализм, утраты духовного единства российского общества. Другой представитель славянофильства A.C. Хомяков считал, что причиной старообрядческого раскола явилась чрезмерная привязанность русского человека к церковному обряду.
Были, впрочем, среди деятелей славянофильства авторы, которые с большим пониманием и сочувствием отнеслись к старообрядчеству. В первую очередь, необходимо назвать Ивана Сергеевича Аксакова (1823-1886). Его письма к родным 40-х годов наглядно демонстрируют переход от негативного, полного предубеждений, взгляда на старообрядчество до своеобразной апологии этого религиозного течения и его представителей. Особую ценность письмам И.С. Аксакова придает то обстоятельство, что, по замечанию современного исследователя, он «относился к своей переписке с друзьями и близкими в буквальном смысле слова как к художественному творчеству» [10].
Необходимо сказать, что автор этих писем в рассматриваемый период был чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел, посланным в Бессарабию для проведения мероприятий против «раскольников». Стоит заметить, что речь идет о последних годах правления Николая I, отмеченных самыми жесткими мерами в отношении старообрядцев на протяжении XIX столетия [3]. Одним из проявлений этой политики стало разорение знаменитой Выговской пустыни в 1854- 1856 годах.
Первые замечания, которые И.С. Аксаков делает в письме от 28 ноября 1848 года, весьма неблагоприятны для старообрядцев. «Замечательно, что почти в каждом селении, наполненном молдаванами, на самой границе живет по одному липовану: так называют здесь раскольников, но, впрочем, никто и не заботится здесь о том, что они тут делают, зачем живут... Нет, что бы ни
говорили, а не одно только религиозное убеждение заставляет их покидать Русь. Многие из них, перейдя туда, ведут самую разгульную жизнь; окруженные немцами или турками, они охотно живут в земле неправославной; там им, конечно, свободнее; но там они домогаются, особенно в Австрии, гражданских прав не для веры только. Разве некрасовцы, которые все раскольники, перешли еще так давно тому назад от притеснений веры? Их выгнал туда казачий дух, который стало сокращать правительство. Всякий беглый каторжник, всякий скрывшийся вор делается раскольником, которые его прячут или передают за границу. Ну, пусть бы одни закоренелые уходили! Нет, они легко отторгают от церкви и прочих православных. Грамотей, бойкий мужик больше имеет авторитета для мужиков же, нежели всякий священник. Разумеется, для отвращения злых последствий раскола нужны другие, радикальные средства, а не насильственные или полицейские» [2].
В приведенном фрагменте перед нами предстает чиновник Министерства внутренних дел, но чиновник, который уже отдает себе отчет в том, что одних полицейских мер для успешной борьбы со старообрядчеством недостаточно. В письме, датированном 27 декабря, подход автора претерпевает серьезную метаморфозу. Посетив Измаил, Аксаков замечает: «Русские здесь, можно сказать, почти все старообрядцы, имеющие тайные сношения с Серакеем, Старою Славою, Журиловкою, Каменкою и другими русскими деревнями по ту сторону Дуная, в Турции, где свободно им вероисповедание и где теперь живет "новое духовенство", как они выражаются. Я говорил с одним из умнейших между некрасовцами стариков, прямо, откровенно, и он мне сообщил много драгоценных известий! Некрасовцы не отуречились, хотя язык и быт Турции им хорошо знакомы. Те, которых удалило туда одно религиозное убеждение, при малейшей свободе в этом отношении воротились бы с радостью в Россию; но не должно смешивать их с малороссиянами и другими беглыми, казаками и запорожцами, перешедшими туда. Можно также быть уверену, что при дальнейшем стеснении веры все переправятся за границу» [2].
Тонкий наблюдатель, И.С. Аксаков, не мог не обратить внимания на подробности быта и специфику межнациональных отношений. Посетив Вилков, он замечает: «Общество делится на малороссийское и великороссийское, или на православное и старообрядческое; под именем великороссиян разумеются здесь одни раскольники. И те, и другие живут между собою согласно, разделяя, впрочем, посад как бы на две части в отношении своего размещения. <...> Великороссияне говорят самым чистым русским языком, каким не везде говорят даже около Москвы. Что за народ эти великорусские вилковцы? Все молодцы, у всех умные лица, но все как-то важны, степенны, грустны; ходят они в русском платье, женщины (а какие славные женщины!) в сарафанах». Обращает внимание автор письма на род занятий местных старообрядцев и его связь с духом этих людей: «Вода - их стихия. <...> Люди, имеющие дело с морем, с этою вольною стихиею, имеют и дух вольный» [2].
Позднее И.С. Аксаков не раз возвращался к проблеме раскола и старообрядчества, в том числе и в открытой печати. Он также предоставлял возможность высказываться по данной проблематике на страницах издававшейся им газеты «Русь» и другим авторам. В частности, с серией статей «О церкви и расколе» в 1881-1882 годах здесь выступил Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900). Заканчивая печатание этой серии, И.С. Аксаков писал: «Все мы жалуемся на оскудение в нас церковного духа, все толкуем о необходимости оживления его, о подъеме... Но возможно ли это, когда столько миллионов наших братьев, и едва ли не из лучших сынов русского народа по благочестию и строгости нравов, по крепости духа, по верности отеческим, народным, историческим преданиям -разъединены с нами?.. Может быть только немножко любви, да хоть бы и излишек любви, со стороны нашего церковного управления, и совершилось бы великое действие любви, великое торжество братского воссоединения!..» [1].
Тема старообрядчества занимала B.C. Соловьева, который в конце 70 - начале 80-х годов был близок к консервативным и славянофильским кругам. В статье 1881 года «Когда был оставлен русский путь и как на него вернуться?», написанной по поводу «Заметки о внутреннем состоянии России» К.С. Аксакова, B.C. Соловьев высказывает ряд глубоких мыслей относительно старообрядческого вопроса. «Петр Великий - это государственная власть, ставящая себя вне народа, раздвояющая народ и извне преобразующая быт общественный; грех Петра Великого - это насилие над обычаем народным во имя казенного интереса - грех тяжкий, но простительный. Патриарх Никон - это церковная иерархия, ставящая себя вне церкви, извне преобразующая быт религиозный и производящая раскол, грех здесь - насилие жизни духовной во имя духовного начала, профанация этого начала - грех против Духа Святого... Никонианство состоит, конечно, не в трехперстном
сложении и не в трегубой аллилуйе, оно состоит в том ложном римском начале, по которому Истина и Благодать Христова, будучи собственностью и привилегией церковной иерархии, могут принудительно навязываться ею остальной церкви как безгласному стаду, и религиозное единение всех может достигаться средствами насилия» [14].
В работах ряда крупных мыслителей второй половины XIX - начала XX века, подчеркивавших самобытность развития русской цивилизации, содержится глубокое понимание проблемы раскола и старообрядческой кулыуры. Понятно, что в своем большинстве эти мыслители должны быть отнесены к консервативному лагерю. Одним из наиболее ярких представителей этого лагеря был Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891). Он встречался со старообрядцами-некрасовцами во время своей консульской службы на Балканах. Эти встречи произвели неизгладимое впечатление на Леонтьева, и позднее он неоднократно обращался к теме старообрядчества.
В одной из своих передовиц «Варшавского дневника» Леонтьев писал: «Да, мы находим староверов очень полезными. Они либеральны не в принципе, они смотрят на свободу только как на средство для целей более глубоких и более почтенных, чем цели и претензии общеевропейского индивидуализма, приводящего общества к расслаблению, людей же к однообразию и безличности. Мы готовы привести также при этом и слова другого человека, русского монаха (т.е. члена господствующей церкви и члена очень деятельного). Он говорил нам так: "Это истинное смотрение Божие, это староверчество наше. Без него куда бы только не ушли некоторые члены нашего духовенства..."» [9].
В дискуссиях, охвативших русское общество в эпоху «великих реформ», тема старообрядчества занимала далеко не последнее место. Старообрядчество становится предметом научных изысканий, литературных дискуссий и даже политических комбинаций. Издается большое количество источников, посвященных истории раскола. Многие историки посвящают этой проблеме свои труды (соответствующие страницы многотомной «Истории России» С.М. Соловьева, сочинения А.П. Щапова, Н.И. Костомарова, В.В. Андреева, A.C. Пругавина и других авторов). Обращаются к тематике, связанной со старообрядчеством, и выдающиеся деятели искусства - можно вспомнить историческую живопись В.Г. Перова и В.И. Сурикова, а также гениальную «Хованщину» М.П. Мусоргского.
Как мы уже писали выше, 1861 год знаменателен не только отменой крепостного права, но также и тем, что именно в этом году впервые было опубликовано знаменитое «Житие» протопопа Аввакума. Внимательным читателем «Жития» был Федор Михайлович Достоевский (1821-1881). Старообрядческая тема занимала особое место в творчестве великого писателя, который считал явление старообрядчества глубоко знаменательным для русской национальной жизни.
Как указывает современная исследовательница, «впервые церковный раскол как специфическое явление русской народной жизни начал серьезно интересовать Достоевского в сибирской ссылке, хотя существуют свидетельства, что еще в 1840-х годах, будучи петрашевцем, он искал сближения со старообрядцами. Годы, проведённые в омском остроге, где он имел возможность наблюдать большое разнообразие человеческих типов, жизненных укладов и религиозных обрядов, сблизили писателя с простыми людьми. Он с большим интересом изучает их духовные религиозные искания» [13].
Именно под влиянием живого общения со старообрядцами в «Записках из Мертвого дома» (1864) впервые появляется важнейшая в творчестве Достоевского идея принятия добровольного страдания. Эта тема в дальнейшем получит свое продолжение в образе старообрядца-бегуна Миколки из «Преступления и наказания», готового взять на себя убийство, совершенное Раскольниковым (кстати, сама фамилия главного героя этого романа тоже далеко неслучайна). Большое влияние на творчество Достоевского оказали и философско-исторические идеи старообрядца-поморца (впоследствии перешедшего в единоверие) К.Е. Голубова, издателя и редактора журнала «Истина», издававшегося в Иоганнисбурге (Восточная Пруссия) в 1866-1868 годах. Это влияние, в частности, отразилось в публицистике великого русского писателя и романе «Бесы».
Как известно, в начале 60-х годов возникает такое важное идейное течение, как «почвенничество». Наряду с A.A. Григорьевым и H.H. Страховым, его активным приверженцем становится Ф.М. Достоевский. Почвенники ставили своей целью преодолеть односторонность направлений предыдущего этапа, характеризовавшегося спором между славянофилами и западниками. Как указывает современный польский исследователь почвенничества А. де Лазари, представители этого направления «всегда с симпатией высказывались о старообрядцах» [8].
В статье «Два лагеря русских теоретиков» (1862) Достоевский, пытаясь разобраться в том, «что произвело русский раскол», упрекает славянофилов, которые «не могут с сочувствием отнестись» к последователям Аввакума, и опровергает точку зрения на раскол западников: «Ни славянофилы, ни
западники не могут, как должно, оценить такого крупного явления в нашей исторической жизни. Они не поняли в этом страстном отрицании страстных стремлений к истине, глубокого недовольства действительностью». Церковный раскол и упорство старообрядцев в отстаивании своих убеждений, принимаемое западниками за проявление «дури» и «невежества», Достоевский оценивает как «самое крупное явление в русской жизни и самый лучший залог надежд на лучшее будущее» [5].
Еще один важный момент, пришедшийся на 60-е годы XIX века, связан с участием старообрядцев в противостоянии участникам шляхетского восстания 1863 года. Это участие заставило наиболее проницательных представителей консервативного лагеря изменить свое мнение о старообрядчестве, которое до этого понималось ими исключительно как антиправительственное течение. Такому пониманию немало способствовали деятели леворадикального движения, в частности А.И. Герцен, которые пытались, хотя и безуспешно, использовать старообрядцев в своих целях.
Вернемся, однако, к консерваторам. В ходе восстания выяснилось, что наиболее лояльной по отношению к центральной власти частью населения Западного края оказались местные старообрядцы. Именно они составляли основу народного ополчения, действовавшего против восставших поляков. Именно старообрядцы в Западном крае оказывали наибольшее содействие русской армии. Между тем, до начала польского восстания, старообрядцы не допускались в этих местностях к занятию должностей. Нелепое законодательство делало старшинами в старообрядческих волостях католиков, которые при первом удачном случае тут же примыкали к смутьянам и начинали действовать против русских.
Самый влиятельный консервативный идеолог второй половины XIX века, Михаил Никифорович Катков (1818-1887), писал в этой связи: «Тем не менее старообрядцы первые отозвались на весть об учреждении ополчения и наводят теперь спасительный для края страх на мятежных людей между помещиками Витебской губернии. Благодаря старообрядцам можно быть уверенным, что серьезных беспокойств в этой губернии не будет». Катков также предлагает меры, которые должны быть приняты в Западном краю после «замирения»: «Есть основания предполагать, что при вновь назначенных выборах сельских властей в литовских и белорусских губерниях гражданские права старообрядцев не будут стеснены. Старообрядцы ждут с нетерпением этой справедливости. Они восторженно преданы своему благодушному государю и с гордостью указывают на то, что сам Русский Царь называет их теперь не раскольниками, а старообрядцами, как один из них заметил нашему корреспонденту. Во всяком случае, предпочтение, которое оказывалось в том краю католикам перед старообрядцами, было немалым промахом с нашей стороны и немалым подспорьем для революционной пропаганды» [6].
В случае Каткова обращение к старообрядцам носило не столько стратегический, сколько тактический характер. После подавления восстания в Западном крае знаменитый публицист и издатель обращался к теме старообрядчества лишь в аспекте их присоединения к так называемому «единоверчеству». Между тем происходившие в России второй половины XIX века процессы начинали разъедать устои самодержавия. Отход от власти и официальной церкви значительных групп населения, в первую очередь - интеллигенции, вынуждал представителей консервативного лагеря искать новых союзников. Одним из таких союзников могло стать старообрядчество - так, по крайней мере, казалось некоторым консерваторам (вспомним хотя бы приведенные выше замечания К.Н. Леонтьева).
В этой связи представляет интерес обращение к теме старообрядчества еще одного столпа отечественного консерватизма второй половины XIX века - Тертия Ивановича Филиппова (1825-1899). Т.И. Филиппов был публицист, богослов и собиратель русского песенного фольклора. Своими выступлениями в защиту старообрядцев, отмену существующих ограничений и предоставление им всех прав он вызвал бурю негодования в церковных кругах. Представители последних нарекли Филиппова «пособником» старообрядцев и даже «еретиком». Особенно отличился в навешивании ярлыков профессор Санкт-Петербургской духовной академии И.Ф. Нильский. Среди недовольных статьями Филиппова были также Амвросий Оптинский и о. Климент (Зедергольм).
Т.И. Филиппов был сыном православного и старообрядки. Сам Филиппов тщательно скрывал собственное происхождение, так как брак между его родителями не был официально зарегистрирован. Личность Филиппова своеобразно соединяла разные течения русской консервативной мысли. В молодости, наряду с A.A. Григорьевым и АН. Островским, он был участником «молодой редакции» журнала «Москвитянин». С К.Н. Леонтьевым Филиппова
объединяли многолетние дружественные отношения. Наконец, весьма непростые отношения сложились у него с К.П. Победоносцевым. Интересно, что на определенном этапе Филиппова рассматривали в качестве вероятного претендента на пост обер-прокурора Синода. В любом случае его компетенция в церковных вопросах не вызывала сомнений. Это назначение, однако, не состоялось. Свою руку к этому, несомненно, приложил Победоносцев - «Питерский Копроним», по характеристике Филиппова [11].
Необходимо заметить, что отношение Победоносцева к старообрядчеству было крайне негативным, он приложил свою руку к гонениям на его представителей. Обер-прокурора Синода следует признать единственным из представителей русской консервативной мысли второй половины XIX - начала XX века, кто откровенно враждебно относился к старообрядцам. К сожалению, он же был наиболее влиятельным из консерваторов. Вместо того, чтобы попытаться найти союзников в старообрядческой среде, своими мерами Победоносцев только укреплял в них негативное отношение к существующим порядкам. Следует признать, что, несмотря на попытки апологетики его деятельности, которые мы наблюдаем на протяжении двух последних десятилетий, именно Победоносцев внес весьма значительный вклад в крушение «старого режима».
Наиболее проницательные консерваторы эту ситуацию смогли прочувствовать еще в самый расцвет деятельности Победоносцева. В письме к Т.И. Филиппову К.Н. Леонтьев дал замечательную характеристику личности и деятельности обер-прокурора Синода: «Человек он очень полезный, но как? Он, как мороз, препятствуют дальнейшему гниению; но расти при нем ничто не будет. Он не только не творец, он даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, - он только консерватор, в самом тесном смысле слова; мороз, я говорю, сторож, безвоздушная гробница, старая "невинная" девушка» [11].
Вернемся, однако, к Т.И. Филиппову. В 1889 году он занял пост Государственного контролера Российской Империи. На этом посту он способствовал пресечению злоупотреблений должностных лиц, немало сделал для усовершенствования отчетности, а также нередко включал в штат своего ведомства бедствующих композиторов и музыкантов (одним из них был М.П. Мусоргский). Филиппов занимался расшифровкой «крюковой» нотной записи, пропагандировал песенный фольклор среди образованных сословий. Переписка Т.И. Филиппова с К.Н. Леонтьевым представляет значительный интерес - поднималась в ней и тема старообрядчества. Например, Т.И. Филиппов характеризовал в ней точку зрения И.С. Аксакова по вопросу о старообрядчестве «совершенно правильной» [11].
В свою очередь, К.Н. Леонтьев весьма высоко ценил позицию своего многолетнего корреспондента по данной проблеме. В рецензии на книгу Филиппова «Современные церковные вопросы» (1882) он, подвергая критике позицию болгарского духовенства в деле одностороннего провозглашения автокефалии (это состоялось 11 мая 1872 года, хотя фактически раскол произошел еще в апреле 1860), противопоставлял им позицию русских старообрядцев. У болгар преобладал политический расчет, националистическая компонента. Они стремились противопоставить себя грекам, которые традиционно доминировали в церковной сфере. Русское же старообрядчество, по определению Леонтьева, - движение «по существу своему религиозное, без всяких тайных целей» [11].
Еще одним видным представителем консервативного направления, затронувшим в своих работах тему старообрядчества, был Василий Васильевич Розанов (1856-1919). На протяжении всего творчества он живо интересовался старообрядчеством - его историей и, разумеется, современным состоянием. В этой связи можно, например, вспомнить розановские заметки («Федосеевцы в Риге»), посвященные рижским старообрядцам-федосеевцам в сборнике «Около церковных стен» (1906). Интересующая нас проблематика рассматривается выдающимся мыслителем и в других работах.
Как нам представляется, ближе всего Розанов подошел к пониманию этого вопроса в статье «Психология русского раскола» (1896). В ней мыслитель писал: «Есть две России, одна - Россия видимостей, громада внешних форм с правильными очертаниями, ласкающими глаз; с событиями, определенно начавшимися, определительно оканчивающимися, - "Империя", историю которой "изображал" Карамзин, "разрабатывал" Соловьев, законы которой кодифицировал Сперанский. И есть другая - "Святая Русь", "матушка-Русь", которой законов никто не знает, с неясными формами, неопределенными течениями, конец которых непредвидим, начало безвестно: Россия существенностей, живой крови, непочатой веры, где каждый факт держится не искусственным сцеплением с другим, но силой собственного бытия, в него вложенного. На эту потаенную, прикрытую первой, Русь - взглянули Буслаев, Тихонравов и еще ряд людей, имена которых не имеют никакой "знаменитости", но которые все обладали даром внутреннего глубокого зрения. К ее
явлениям принадлежит раскол. <...> Раскол, и именно раскол старообрядчества, есть не только не менее, но и гораздо более значительное явление, чем поднятая Лютером Реформация... С каким страхом, с каким основательным пренебрежением посмотрели бы наши староверы на западные исповедания, если бы они поняли их и знали их историю. Насколько народное глубже общественного, созидание выше разрушения, вера прочнее скепсиса, настолько движение нашего раскола глубже, во всяком случае, серьезнее Реформации. Все в этом движении замечательно, и даже то, что оно началось "с мелочей": раскол старообрядчества обнимает собой людей, не имеющих никакого сомнения в истинности всей полноты христианства и всего переданного церковью; для них бессмертие души, бытие Божие - не "отвлеченные вопросы", как для множества из нас: для них это вечные решения, в трепете выслушанные, с трепетом принятые. Можно сказать, раскольники - это последние верующие на земле, это - самые непоколебимые, самые полные из верующих. <...>. Если на всемирном суде русские будут когда-нибудь спрошены: "Во что же вы верили, от чего вы никогда не отреклись, чему всем пожертвовали?" - быть может, очень смутясь, попробовав указать на реформу Петра, на "просвещение", то и другое еще, они найдутся в конце концов вынужденными указать на раскол: "Вот некоторая часть нас верила, не предала, пожертвовала"...» [12].
Сочувственно относился к старообрядчеству такой глубокий знаток истории религий, как Павел Александрович Флоренский (1882-1937). Он указывал, что для православного верующего характерна консервативная установка. Изменение догматов, новшества, вносимые в обрядность, - вещи для него абсолютно неприемлемые. На этой почве возможны массовые течения, представители которых выступают против малейших изменений обрядов, готовы принять смерть за «единый аз». Классический пример подобного течения - старообрядчество. Флоренский весьма уважительно относился к этому движению: сохранился номер «Нового пути», где он зачеркнул казенное «раскольники» и карандашом надписал - «старообрядцы».
Будучи выдающимся специалистом по русской иконописи, Флоренский указывал, что на определенном этапе в русскую икону вторгается чуждый ей дух аллегоризма. Это было следствием разрушительных процессов религиозной жизни и предопределило катастрофический упадок отечественной иконописной традиции, да и многих других сфер. Одним из следствий этого процесса стал церковный раскол. В «Записке о старообрядчестве» (1923) Флоренский указывал: «Разложение онтологического миропонимания, называемое на Западе Возрождением, в несколько ослабленном виде и с некоторым запозданием происходило и у нас. Этот процесс чрезвычайно нагляден, если проследить памятники церковного искусства с XV по XVII век: духовное вытесняется плотским, истина домыслами, созерцание - рассудочностью, непосредственность святости - условностью» [16].
В другой работе, «Троице-Сергиева Лавра и Россия» (1919), мыслитель характеризует деятельность патриарха Никона как «реакционную и вообще антинациональную» [16]. Как известно, толчок для церковного раскола был дан деятельностью по исправлению церковных книг, которая сразу же приняла нигилистический характер. Как нам представляется, дело объясняется сугубо политическими причинами - стремлением светской и церковной власти того времени унифицировать церковные обряды. Между тем в истории русского просвещения деятельность по исправлению церковных книг уже предпринималась и тогда она не привела к негативным последствиям. Вспомним, к примеру, постановления Стоглавого Собора (1551), который повелел выверить списки церковных книг, размножить их и разослать по церквям [4].
Говоря о старообрядческой полемической литературе, создававшейся на протяжении двухсот пятидесяти лет, Флоренский отмечал в ее памятниках такую свободу богословско-философской мысли и творчества (при твердости выработанного ритуала и неприкосновенности буквы Священного Писания), о которых казенное богословие синодального периода не могло и мечтать. «Исследователи религии обычно ссылаются на Индию и Грецию в доказательство, что при строгом ритуализме и даже при наличности откровенного писания (Веды) и предания (Упанишады) возможен был самый широкий простор богословско-философской мысли и что даже твердость ритуала есть своего рода залог терпимости и свободы умозрения, — ибо ритуалом и писанием уже обеспечивается религиозное единство. Шесть взаимоисключающих главнейших систем философии в Индии одинаково опирались на авторитет Вед... Но и возле нас есть религиозная среда, в которой можно усмотреть нечто вроде Индии: это старообрядчество. Крепко держась неприкосновенной буквы обряда и Писания, оно допускает весьма широкую свободу понимания — и этим старообрядчество живо и глубоко — в полную противоположность нам, "православным", в среде которых можно и почти стало должным игнорировать богослужение и тем более обряды и устав жизни, сомневаться в
подлинности Писания и не считаться ни с канонами, ни с житиями святых, ни с святоотеческим преданием, — но для которых обязателен кодекс семинарско-позитивистического жизнепонимания и интеллигентски-нигилистического духовного уклада. Можно, даже епископу, отрицать пресуществление в окружном послании к духовенству своей паствы, но нельзя усомниться в ричле-гарнаковском нигилизме» [15].
В завершение необходимо заметить, что феномен старообрядчества красноречиво свидетельствует о мощнейшем духовном потенциале, заложенном в русской культуре. Несмотря на многовековые жесточайшие гонения, представители старообрядчества оставались верны своим святыням. Даже покидая пределы России, они продолжали поддерживать живое течение национальной религиозной и культурной традиции. Именно этот потенциал не дал последней раствориться и окончательно погибнуть в эпоху коренной ломки вековых традиций русского народа, в эпоху тотальной денационализации и секуляризации культуры. Данные аспекты получили высокую оценку представителей консервативного направления русской мысли XIX - начала XX века, чьи идеи мы рассмотрели.
Литература
1. Аксаков И.С. О державности и вере. - Минск: Белорусская Православная Церковь, 2010.-С.444-445.
2. Аксаков КС. Письма к родным (1844-1849). - М.: Наука, 1988. -С. 430-453.
3. Баев В.Г., Давыденкова А.Г. Старообрядчество в духовной культуре России (на материале старообрядческих общин Северо-Запада). - СПб.: ЛГУ им. A.C. Пушкина, 2009.
4. Грякалов A.A., Романенко И.Б., Стрельченко RH. Философия человека и антропология образования. -М.: АПК и ППРО, 2007. - С. 7-8, 131
5. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений, В 30т. - Л.: Наука, 1972-1984. Т. XXII. С. 99.
6. Катков М.Н. Империя и крамола. - М.: ФондИВ, 2007. - С. 41-42.
7. Кожурин А.Я., Кожурин К.Я. Истоки русской традиции просвещения // Известия Санкт-Петербургского университета экономики и финансов. - 2005. - № 4 (44). - С. 113-126.
8. Лазари А. де. В кругу Федора Достоевского Почвенничество. - М.: Наука, 2004. - С. 113.
9. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). - М.: Республика, 1996. -С. 239.
10. Носов С.Н Письма Аполлона Григорьева как источник по истории славянофильства // Вспомогательные исторические дисциплины. Т.XII. - Л.: Наука, 1981. - С. 110.
11. Пророки Византизма: Переписка КН. Леонтьева и Т.И. Филиппова (1875-1891). -СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2012. - С. 196-635
12. Розанов В.В. Собрание сочинений. Религия и культура (Статьи и очерки 1902-1903 гг.). - М.: Республика; СПб.: Росток, 2008. - С. 27-29.
13. Соколова В.Ф. Тема церковного раскола в публицистике и художественном творчестве Ф.М. Достоевского // Старообрядчество: История, культура, современность: Материалы VII науч.-практ. конф., посвященной 100-летию издания указа «Об укреплении начал веротерпимости» и 100-летию распечатания алтарей храмов Рогожского кладбища (22-24 февраля 2005 г. Москва - Боровск). - М., 2005. -Т. II. - С. 289.
14. Соловьев B.C. Когда был оставлен русский путь и как на него вернуться? // Златоструй. - Выпуск 2. -1992.
15. Флоренский П.А., священник. Собрание сочинений. Философия культа: Опыт православной антроподицеи. - М.: Мысль, 2004. - С. 67-68.
16. Флоренский П.А., священник. Сочинения. В 4-х томах. - Т. 2. - М.: Мысль, 1995. - С. 364-561.
