CC BY
68
СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРОЛОГИИ КРИЗИСА КУЛЬТУРЫ
И.И. Толстикова
"Наукой, занимающейся болезнью культуры", стала культурология кризиса, которая не является научной школой, но составила единое устойчивое направление в гуманитарной мысли Европы среди представителей различных философских и мировоззренческих ориентаций, которое определяется своим предметом (неблагополучие, болезнь культуры) и специфическим мироощущением: его составляют мыслители, через которых проходит боль эпохи, в ком "вздыхает и болеет душа мира".
Те мыслители, которые восприняли боль эпохи, неблагополучие культуры, ее болезненные расстройства и нарушения, составили кризисное сознание в культурологии, одну из форм самосознания культуры, Каждая концепция - это не бесстрастное повествование, это невольная исповедь мыслителя со своим индивидуальным внутренним миром, системой предпочтения, специфическим личным опытом, эмоционально-психологическим складом, бессознательными ориентациями и сознательными целями.
Представители кризисного культурологического сознания, мыслители, озабоченные проблемами целостности и духовного здоровья общества, истинности утверждаемых культурой ценностей, смысла существования человека и человечества, цены общественного прогресса, человеческих возможностей раскрыть и реализовать свое "Я", поставили вопрос о цене прогресса, о несостоятельности ценностей системы, об отклонении от верного пути. Они первыми почувствовали и увидели предвестие конца, заката Европы, исчерпанность духовного потенциала принципов новоевропейской культуры и они упорно искали способы оздоровления духовной жизни, ее прояснения и возрождения.
Исходя из предположения, что кризис культуры - это надлом, упадок, разложение, крушение устоев, пограничная ситуация между жизнью и смертью, свидетельство несостоятельности и нежизнеспособности, которое возникает, "случается", когда культура подошла к своему завершению, и свидетельствует о конце культурной эпохи, данной культурной системы, культурного организма, логично было предположить, во-первых, что представители кризисного сознания в культурологии -те прозорливые люди, которые раньше увидели приближение конца, заявили об этом и дали свои объяснения происходящему; во-вторых, что каждому из них по-разному открывались симптомы культурного кризиса, но, сведенные вместе, их взгляды представляют панораму культурного кризиса современности, который стал сегодня очевиден большинству; в-третьих, те прозорливые мыслители, что раньше других увидели приближающийся крах европейской культуры, осознали и пути возрождения духовности, каждый из них абсолютизировал одно из направлений обновления духовности, но если их рассмотреть системно, то возможно, составится картина черт и оснований обновленной культуры будущего.
В культурологических концепциях как формах сознания культурой самой себя находят выражение тенденции, проистекающие из человеческого бессознательного: интуиция жизни и смерти, пессимизма и оптимизма как двух установок, присутствующих в чувствовании и мировосприятии. Каждая концепция представляет собой не безличную, а индивидуально окрашенную систему мышления. Очевидно, что не может быть единого видения и объяснения, существующего в концепциях разных мыслителей.
Культура, как и всякая система, содержит в себе диалектическую противоположность двух рядов потребностей: сохранение существующего порядка вещей, его оправдание, с одной стороны, и его критика, изменение, преодоление с
целью создания нового, с другой. Следует подчеркнуть не только противоположность и разнонаправленность обоих рядов потребностей, но и их равную значимость в процессе развития культурной системы. Потребности того и другого ряда объективно требуют реализации, и это, в свою очередь, предполагает необходимость разнонаправленных усилий и акцентов в общественной практике и в системе ценностных ориентаций и установок, принимаемых и отстаиваемых людьми и социальными институтами.
Существование концепций прогресса культуры и концепций ее кризиса упадка является выражением онтологических тенденций устойчивости и изменчивости, их отражения в саморефлексии культуры.
Оптимистически-прогрессистские концепции выполняют роль оправдания и сохранения существующего, отражая удовлетворенность общества положением вещей и состоянием дел; концепции же упадка и регресса - роль возмутителей спокойствия, ориентирующих общественность на изменение, новое созидание, поиск иных путей и ориентиров, как, например, позиция П.Я. Чаадаева, пробудившая русскую общественность к осознанию предназначения русской культуры к поиску новых путей совершенствования и новаций.
Сами прогрессистско-оптимистические концепции, утверждая бесконечность и благотворность поступательного развития, являются силой антипрогрессивной в культуре, ибо содержат в себе апологетику существующего положения вещей и удовлетворенность качеством культуры, проповедуя лишь ее количественное возрастание.
Концепции кризиса, надлома, деструкции, "конца культуры" объективно выполняют прогрессивную роль, ибо заявляют о необходимости нового, иного, не такого как есть.
Доминирование в общественном сознании теорий прогресса - показатель того, что общество удовлетворено существующим положением, перспективы движения определены и нет необходимости в радикальных изменениях. Появление пророков гибели, упадка, кризиса - свидетельство того, что назрела объективная необходимость перемен, поиска новых путей и новых ценностей.
Взлет критических и кризисно-апокалиптических настроений в стадии зарождения культурной эпохи определяется тем, что новая культура возникает как оппозиционная уже существующей и склоняющейся к закату, но имеющей развитые устоявшиеся формы и систему ценностей. С этих ценностно-смысловых позиций новая культурная тенденция воспринимается как свидетельство кризиса, нашествие варварства, торжество бескультурья. Это восприятие нового с позиций уже существующего и увядающего, осознание происходящих перемен как кризиса и упадка. Это декаданс в настроениях представителей уже реализовавшейся и сходящей со сцены культурной эпохи.
Когда какая-либо традиция или система идеалов сталкивается с новыми, угрожающими ей реалиями, она вступает в полосу кризиса. На кризисную ситуацию в культуре возможными и наиболее типичными становятся три вида реакции. Первый -сознание глубоко разочарованное и несчастное, но догматическое в своем традиционализме, страстно выражающее ностальгию по прошлому и не принимающее настоящее, занимающее позицию противления идущим процессам, несмотря на их очевидную непреодолимость: "героическое трагическое противостояние" без надежды на успех с осознанием собственной обреченности. Другой тип реакции выражен в сознании, стремящемся выделить в традиции те элементы, которые обнаружили общечеловеческую значимость, модифицировать и дополнить ее, исходя из новых реальностей, в установке на очищение от порчи, возрождение. И третий тип -революционно-новаторское сознание, отвергающее старое, изжитое, ориентирующееся на принципиально иное, противоположное существующему.
Этими ориентациями окрашивается и понимание самого кризиса культуры, его социального статуса, причин и истоков, ими же определяется направленность поисков выхода из кризисной ситуации.
В самой онтологии культуры атрибутивно присутствуют две тенденции: бесконечность, поступательность, непрерывность культурного развития, его неуничтожимость и неисчерпаемость, с одной стороны, и исчерпаемость форм, тенденций, смерть одних культур и рождение других, конечность любого культурного образования, относительность всякой культурной ценности. Эти тенденции находят отражение в культурологических воззрениях как исходная бессознательная установка, как мировоззренческая интуиция, как очевидная модель развертывания культуры.
В культурологии мы видим в качестве исходных установок представления о единой общечеловеческой истории и концепции локальных культур, восприятие культуры как непрерывного потока, и очевидность циклов, круговращений, этапов, обрывов. Абсолютизация одной из тенденций дает нам пророков гибели культуры, ее конца, смерти. Особенностью является то, что осознание кризиса происходит наряду с выявлением основных характеристик, особенностей, принципов и ценностей самой культуры. Именно в рамках кризисного сознания были выявлены в качестве определяющих для новоевропейской культуры такие черты, как:
• "аполлоновская" рассудочность, расчетливость и упорядоченность в отношении к действительности,
• " сократовская" установка на приоритет знания перед жизнью, на замещение жизни наукой, рациональным,"холодным головным знанием",
• " фаустовская" одержимость европейцев Нового времени знанием и наукой,
• "прометеевский" порыв к преобразованию и подчинению природы.
Явной тенденцией кризисного сознания является восприятие культурного процесса через призму потерь, предполагающее определение иерархии ценностей, их значимости. Снижение уровня духовности, потеря религиозной и нравственной доминанты, принижение индивидуального личностного начала, ущемление и ограничение личной свободы и возможностей самореализации, создание обстановки, провоцирующей болезненные и разрушительные свойства индивида, стали основными показателями кризиса культуры, ее несостоятельности и вредоносности для большой группы представителей кризисного культурологического сознания.
Нам представляется, что перманентность идеи кризиса в общественном сознании объясняется его регулярной возобновляемостью в той или иной форме, в том или другом виде.
Процесс культурного осуществления не является равномерным и бесконфликтным, его динамика складывается из подъемов и спадов, усложнения и упрощения, процессов гармонизации и дисгармонии, дисфункции составляющих культуру образований, согласованности с социально-экономической и политической реальностью или рассогласования и конфронтации.
В этой сложной динамике выделяются три сферы взаимодействий: 1) внутри самой культуры (между ее составляющими); 2) между культурой и другими общественными структурами и образованиями; 3) между культурой и субъектами социальной деятельности, для которых она выступает ценностно-нормативной и смыслополагающей системой.
Кризисные ситуации в культуре могут возникать из несоответствий и конфронтаций в каждой из этих сфер взаимодействия.
Все концепции можно разделить на две группы. Первую группу составляют концепции, в которых кризис определяется как явление, вызванное действием сверхисторической необходимости, как естественная стадия умирания, угасания и разложения, обусловленная исчерпанием заложенных потенций развития. Вторую
группу составляют концепции, определяющие кризис как результат флуктуации, отклонения от правильного пути, порчи, ошибки, аномалии, гипертрофированного развития одного элемента за счет подавления и угнетения других элементов социальной системы.
Для философов, отрицающих естественный и закономерный характер кризиса культуры и общества, последний выглядит как надлом в определенной точке прогрессивного развития с последующей деградацией и крахом. Позиции их разнятся только "точкой отсчета", определением "рокового момента", с которого начинается "грехопадение", надлом современной культуры, приведшей ее к катастрофе.
Шестов истоки современной искаженной жизни видит в формировании традиционного философского мировоззрения, берущего начало в Греции. С момента возникновения древнегреческой философии начинается предпочтение знания жизни и свободе, приведшие к столь трагическим сегодняшним последствиям.
Франк и Ильин началом трагедии современной культуры считают эпоху Возрождения (XIII-XV вв.), положившей начало губительному процессу "секуляризации", заменившей идею Богочеловечества идеей человекобожества. С ними солидарен Эрн в определении "поворотного пункта" развития европейской культуры. Именно в эпоху Возрождения, считает он, в борьбе с мистицизмом средневековья новая философия оторвалась и от темных хаотических, иррациональных основ сознания, и от "божественной небесной глубины". Декарт и Бэкон, Беркли и Кант своими системами лишь усугубили этот отрыв.
Тенденция видеть конечную причину кризиса, поразившую европейскую культуру, в развитии науки, во вредоносности рационалистического знания имела продолжение во многих культурологических концепциях ХХ в. К этой тенденции, на наш взгляд, относится культурологическая концепция В. Ф. Эрна. В журнале "Борьба за Логос" он пишет: "Над Европой встала трагическая судьба Фридриха Ницше. Магистраль исторического развития всегда идет через гениев ... В нем творит, вздыхает и болит душа мира. Болезнь гения страшнее холеры, чумы, самой губительной эпидемии. Она свидетельствует, что самые истоки, от которых мы все пьем, поражены недугом. Болезнь гения всегда есть скрытая наша болезнь ... Безумие Ницше обосновано всей историей новой философии. Основной принцип этой философии ratio -в корне своем поражен болезнью дурной отвлеченности. Минуя действительность, ratio с необходимостью вовлекается дурной своей логикой в пустой схематизм...философия становится абсолютно вне-жизненной, вне-действенной... Гносеологический дуализм принимает небывалые абсолютные формы. И этот дуализм коррелятивен с безумием Ницше" [1]. Рационализм европейской культуры Эрн оценивает как начало антикультурное, разрушительное: "Если бы я не видел в рационализме - этом кумире современности - смерти и величайшей духовной опасности, я не боролся бы с ним столь настойчиво" [2].
В. Эрн основной причиной современного культурного кризиса считает разрыв европейской культуры с духовностью, с божественно сущим, утрату ею целостности и гуманистического смысла. Начало этого процесса он видит в эпохе Возрождения. Он обвиняет Декарта и Бэкона, отвергнувших природу как живое сущее, как "полное творческих энтелехий" и тем самым способствовавших расцвету материальной цивилизации и материалистического мировоззрения. Благодаря Беркли и Канту, упразднившим природу, в европейском мышлении укореняется феноменализм. В новой европейской философии Эрн выделяет три тенденции: рационализм, меонизм и импресонализм. В новой философии, считает он, в качестве основного принципа всего миропонимания выдвигается "рацио". Рационализм характерен всей новой философии. В постоянной борьбе с мистицизмом средневековья новая философия, по его мнению, отрывается от темных, хаотических основ разума и сознания, от иррациональной,
творческой космической глубины. Оторвалась она и от сверкающих вершин разума, от небесной глубины. Для новой философии есть только одно основание всего существующего - разум. А раз разум - в основе всего и единственная реальность, то все, что не укладывается в его границы и схемы, отбрасывается как абсурд, как чисто субъективное человеческое построение. Весь мир становится при таком подходе бездушным и механическим. Такие роковые последствия рационализма Эрн называет меонизмом (онтологический нигилизм, вера в ничто). Богатство живой личности непостижимо для рационализма, утверждает русский мыслитель, ибо рационализм мыслит категориями разума и прежде всего - вещественными категориями. Именно вещественность занимает господствующее положение во всех учениях новой философии, оно господствует даже в учении о личности, которая при таком подходе превращается в пустой "пучок перцепций" [3].
Этому новоевропейскому мировоззрению Эрн противопоставляет учение о целостном творящем логосе, как он понимался в античной и восточно-христианской метафизике. Логос - это разум, противоположный формальному рассудку. Логос метафизичен и божественен. Логос - это принцип, имманентный вещам, ибо всякая вещь таит в себе скрытое, сокровенное Слово. Логос существует вечно и, согласно Эрну, разбивается в человеческом сознании на космический, божественный и дискурсивно-логический аспекты и открывается индивиду, соответственно, через мифологию и искусство, через христианскую религию и через философию. Последняя дискурсивна только по форме, по содержанию она представляет синтетическое учение о бытии, приводящее в единство все данные человеческого опыта [4]. Эрн считает, что все феноменологические знания ложны, так как они не доходят до понимания бытийности, ноу-ментальности мысли. Истина, считает Эрн, не есть соответствие чего-то чему-то. Истина онтологична, и познание истины есть осознание своего бытия в истине. Таким образом, для русского философа усвоение истины не теоретично, а практично, не интеллектуально, а волюнтаристично. Степень познания соответствует степени напряженности воли, усваивающей истину. На вершинах познания находятся не ученые, а святые. Восхождение к истине, считает Эрн, - это путь христианского подвига.
Эти мировоззренческие позиции, по его мнению, воплотились в русской самобытной философии, которая представляет собой процесс постижения иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом. В русской философии, считает Эрн, идет непрекращающаяся борьба мировоззренческих принципов: восточно-христианского конкретного, богочеловеческого Логоса с западноевропейским Рацио; мистико-онтологического реализма с меонизмом и волюнтаристиского тонизма (tonos - степень внутреннего напряжения) с имперсонализмом. Рост милитаризма Германии времен первой мировой войны Эрн связывал с характером немецкой философии, в частности, с "богоубийственным" кантовским феноменализмом, а военный конфликт рассматривал как столкновение "рацио" Германии с "логосом" России [5]. Проявления современного кризиса Эрн видит в потере смысла существования, угасании духовности и торжестве материализма.
Для Мережковского губительный поворот в судьбе европейской культуры связан с возникновением позитивистской философии, которая стала приобретать статус религии, единственного и господствующего мировоззрения.
После современности бездуховной, бесчеловечной, бескультурной, безрелигиозной должна наступить Новая современность - духовная, высококультурная, человечная и религиозная. Это новое средневековье Н.А. Бердяева, Новый град Г. Федотова, Новый эллинизм П. Флоренского
В 1906 г. Дм. Мережковский в "Грядущем хаме" предрекает: "Отрекаясь от Бога, от абсолютной божественной личности, человек неминуемо отрекается от своей
собственной человеческой личности. Оказываясь, ради чечевичной похлебки умеренной сытости, от своего божественного голода и своего божественного первородства, человек неминуемо впадает в абсолютное мещанство. Китайцы -совершенные желтолицые позитивисты; европейцы - пока несовершенные белолицые китайцы... Тут крайний Запад сходится с крайним Востоком. Когда они соединятся, это будет уже мир всего мира, последняя тишина и покой небесный, Небесная империя, Серединное царство по всей земле от Востока до Запада, окончательная " кристаллизация", всечеловеческий улей и муравейник, сплошная, облепляющая шар земной "паюсная икра" мещанства, и даже не мещанства, а хамства, потому что достигшее своих пределов и воцарившееся мещанство и есть хамство" [6].
Г. Померанц в статье о М. Бубере пишет: "Есть что-то общее у чутких мыслителей, сложившихся в конце XIX - начале ХХ века, на пороге великого кризиса, в глубине "затмения Бога", но еще до самих катастроф, до кровавых оргий насилия, до того, как философия превратилась в крик" [7].
"Всеобщая война, - утверждает Е. Трубецкой, - вот тот темный сатанинский облик мировой жизни, который таился и раньше под покровом культуры и в действительности господствовал над нею, приспособляя ее к себе; теперь покрывало отброшено, сатана обнажился, и мир стал адом". В своей книге "Смысл жизни", написанной в 1918 г., этот автор констатирует смертельный недуг всей мировой культуры: "Вся мировая культура поражена недугом, который грозит стать смертельным. Он может развиваться или с молниеносной быстротой, как у нас, или облекаться в ползучую форму рака, тянуться десятилетиями. В течении его могут быть долгие перерывы, возможны даже относительно долгие периоды кажущегося выздоровления и благополучия. Но рано или поздно он возьмет свое... так или иначе его до конца переживут все" [8].
Душевно-эмоциональное выражение кризиса рисует Вяч. Иванов в своей статье 1919 г.: "Еще никогда, быть может, не сочеталось в человеке столько готовности на отречение от всего и приятие всего, на всякое новое изведание и новый опыт и столько душевной усталости, недоверчивости, равнодушия. Никогда не был человек, казалось бы, столь расплавлен и текуч - никогда не был он одновременно столь замкнут и замурован в своей самости, столь сердцем хладен, как ныне..." [9].
Н.А. Бердяев в книге, вышедшей в 1920 г., писал: "Я думаю, не может быть особенных споров о том, что не только Россия, но и вся Европа, и весь мир вступают в катастрофический период своего развития. Мы живем во времена грандиозного исторического перелома. Началась какая-то новая историческая эпоха. Весь темп исторического развития существенно изменился..." [10].
Как видно, тема цивилизационно-культурного кризиса Европы является "сквозной" для философско-социологической мысли Х1Х-ХХ вв. Более того, в XX в. она превращается в одну из ведущих тем европейской культуры, что заставляет предположить наличие самостоятельной философско-социологической ориентации кризисного сознания, отличительная особенность которого - признание исчерпанности прежних стимулов и потенций европейского цивилизационно-культурного развития, их несостоятельности, нежизнеспособности.
В то же время, при всей своей близости к европейскому опыту переживания культуры, в отечественной философии формировались свои рефлексии по поводу неудовлетворительного состояния культуры. В оценке такого положения культуры как кризисного сходились как западные, так и российские ученые.
Кризис классической культуры, охарактеризованный О. Шпенлером как "закат Европы" [11], совпал с радикальной переорганизацией социальной и духовной жизни России. Результатом социально-экономического развития России во 2-й половине XIX в., когда практически все общество России было втянуто в процесс модернизации,
промышленного и буржуазного развития, стало недовольство создавшимся положением как общее настроение.
Заметим, что сближение и интеграция тенденций социально-экономического развития России и Европы подразумевали углубление процесса модернизации, распространения его на все слои населения. Это выражалось в распространении буржуазных общественных отношений, формального равенства людей как продавцов и покупателей на рынке товаров, труда и капитала, в распространении буржуазных, либеральных и демократических ценностей. Но развитие буржуазных общественных отношений в России вызывало не только стремление усваивать западные ценности, но и активнее противостоять им. Социально-экономическая интеграция порождала социокультурную инверсию, встречный поток развития традиционных ценностей и норм жизни.
Сближение России с Западом во 2-й половине XIX в. вело скорее не к размыванию, а к усилению особенностей России, причем не только в социально-экономическом строе, но и в области культуры. Как внешние формы буржуазного общественного развития наполнялись российским внутренним содержанием, так и либерализация духовной жизни, расширение влияния европейской культуры вели не к признанию России как части Европы, а к их противопоставлению, поиску собственного российского пути в будущее. Западническая общественная мысль оказала меньшее влияние на развитие российской и мировой культуры.
Главное внимание было уделено преодолению европейского кризиса здесь и сейчас. При этом периферийность России в системе европейской цивилизации рассматривалась как преимущество. Ставка делалась на развитие самобытных черт культуры.
В первой четверти XX века философия культуры разрабатывалась в контексте развития мировой философской мысли, в ряду исторической идейной преемственности с отечественной духовной жизнью предшествующего периода, и именно на этой почве сложились те оригинальные концепции и подходы к культуре, благодаря которым русская философия внесла свой уникальный вклад в историю мировой науки. Прежде всего это относится к таким направлениям, как религиозная метафизика, феноменологическая онтология и концепции пролетарской культуры. Общим для этих концепций, несмотря на различные основания рассуждений, было желание открыть путь из кризисного состояния к обновлению, к культурному возрождению.
Направление религиозной метафизики мы связываем с творчеством таких философов, как С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Л.П. Карсавин, В.Ф. Эрн, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, Д.С. Мережковский и др. Анализ их работ позволяет выделить следующие ценностно-ориентационные доминанты русской культуры, определяющие ее смысловое ядро. Православие - восточная ветвь христианства, сосредоточенная на духовности и традиции, с ее мессианским характером, борьбой за вселенскость, стремлением к созданию высшего божественного порядка на земле. Геополитический фактор - громадность территории России, находящейся на стыке цивилизаций Запада и Востока. Бинарная структура - наличие двух центров, двух противоположных ориентаций: с одной стороны, социоцентризм - приоритет общества, государства над личностью, с другой - "вольнолюбие" как стихийная форма протеста человека против поглощения его обществом, как "свобода для себя" и безразличие к "свободе другого". Кризисность и дискретность развития, а также противопоставление культуры цивилизации, воспринятое из европейской философии культуры, - таковы основания построения типологии культуры в религиозной метафизике, согласно которой достижение всечеловеческого единства в мире культуры становится возможным при признании главенствующего положения духовных первосущностей.
И здесь же обнаруживается принципиальное расхождение религиозных метафизиков с направлениями, базирующими на марксизме. "Политические радикалы не отрекаются от культуры; а среди них "марксисты" даже кладут в основу своего мировоззрения идею МАТЕРИАЛЬНОЙ культуры ... Но всюду - идет ли речь о культуре материальной, или о культуре духовной - преобладает утилитарное понимание культуры. А утилитарная оценка культуры есть собственно отрицание ее самостоятельной, объективной ценности. Мысль о значении культурного прогресса как такового, идеал духовного совершенствования, развития науки, искусства, религии ради них самих, ради присущего им величия и святости, можно сказать, чужды или почти чужды русскому самосознанию" [12]. И далее: "Культура есть совокупность абсолютных ценностей, созданных и создаваемых человечеством и составляющих его духовно-общественное бытие... Культура как взаимодействие и совокупность всего, что творится духом идеала и правды на земле, неразрушима и вечна, и в своей вечности и своем всеобъемлющем богатстве находит себе непререкаемое абсолютное оправдание" [13]. Они выступают против всяческого утилитаризма и аскетизма также. Утилитаризм - потому, что он "не признает никаких ценностей, выводя все ценности из практической пользы, из низших субъективных потребностей; аскетизм - так как он признает только одну абсолютную ценность - моральную - и считает все остальные ценности призраками и порождениями сатаны" [14].
Чутко реагируя на кризисное положение современного мира, современной культуры, религиозная метафизика обращалась к богословию, русской литературе и общественной мысли для формирования идеи гуманизма. " Под гуманизмом мы разумеем идеализм, веру в абсолютные ценности, соединенную с верой в человечество и его творческие задачи на земле ... Мы хотим быть гражданами европейского мира и участниками его культуры, citoyens du monde civilise'" [15]. Подлинный патриотизм и возрождение православной культуры оказываются возможными на пути развития вселенского духа христианской культуры без сакрализации всей народной жизни, как отмечает П.А. Флоренский в статье "Записки о православии", неадекватной духу христианства.
Апокалиптические предчувствия, почти всегда расплывчатые, были довольно сильны в это время в разных русских кругах. Кризис культуры осознавался, фиксировался и подлежал анализу. В неокантиантстве, например, кризис культуры строится на новой онтологии субъекта, на отношении субъекта и объекта [16]. Можно обратиться к марксистскому социологическому анализу культуры. Но именно в концепции кризиса культуры в религиозной метафизике были выявлены наиболее яркие черты, проявления кризиса культуры, пути его преодоления.
В начале века этот выход виделся русской интеллигенции в очищающем осуществлении революционной идеи. Казалось, с болезнью, поразившей европейскую культуру и выражавшейся в выхолащивании священных высоких ценностей, в воцарении прагматизма и индивидуализма, может справиться только радикальная революционная сила: "Великая революция, - писал Бердяев в 1905 г., - должна свершиться, чтобы побороть реакционный дух, ... стряхнуть с себя цепи всякого насилия, ... освободить творчество культуры..." [17].
В этой вере в живительную силу революции для культурного возрождения сказались романтические настроения, присущие российской духовной жизни в первой четверти XX в., что имеет свое объяснение. Во-первых, сама российская действительность, всего за 15 лет породившая три революции, стала почвой, взращивающей романтические устремления к "замене реальности идеальной и дерзкой иллюзией" [18]. Во-вторых, такова была логика духовного развития отечественной мысли. В это время новым приобретением для русского философского сознания стал историзм, воспринятый от европейской романтической традиции. Следствием его
вхождения в мировоззренческую систему стал интерес к проблеме культуры как духовной истории человечества. Как заметил по этому поводу Степун, поскольку романтизм есть прежде всего культурное самосознание человечества, всякое пробуждающееся к культурной жизни сознание, как Россия в настоящее время (подобно началу XIX века), становится под романтический знак [19].
В 10-20-е годы под влиянием Европы в России распространяется интерес к философии истории, особенно актуальной проблеме судьбы истории и ставшей популярной идее неизбежности надвигающейся катастрофы европейского культурного мира. Контуры этой постановки были намечены Ф. Ницше и О. Шпенглером, исходившими из мистифицированного образа истории, согласно которому приближается новая Эра, названная Шпенглером "эрой цивилизации", наполненной энергией, опрокидывающей старые ценности европейской культуры, утверждающей иные цели и способы их достижения. (Альтернатива "культура" - "цивилизация" -многим исследователям культуры как на Западе (Зиммель, Эвальд), так и в России (Бердяев, Куклярский, Н. Пунин) представляется решающей во взгляде на судьбы России. В сборнике "Освальд Шпенглер и Закат Европы" [20], вышедшем в Москве через год после издания книги в Мюнхене, Ф. Степун выявляет главные пункты общности и расхождения между Ницше и Шпенглером: "Оба чувствуют, что корабль гибнет, но Ницше жаждет спасения, а Шпенглер ждет гибели" [21]. Эти два варианта обозначили путь, по которому пошли российские философы в решении проблем судьбы культуры: одни, как Бердяев и Франк, приходят в конечном счете к пессимистическому выводу о крушении культуры, другие, подобно Богданову, Ленину, Луначарскому, Н. Пунину, создают программу построения новой культуры.
С наибольшим энтузиазмом идея гибели старой культуры в огне революции развивалась особенно романтически настроенными авторами, близкими к художественным кругам. Неизбежность катастрофы представлялась фатальным моментом мирового развития, когда все находит свое завершение в смерти, как, например, в носящей контрадикторный характер концепции Куклярского [22]. Отношение к революции не как к социально-политическому, а как к духовному феномену космической природы, средству раскрепощения духа, закованной в традиционные формы культуры, определяло творческую платформу не только философов, но и художников: в 10-е годы началось движение, объединяющее супрематистов, футуристов, кубистов, имажинистов, отвергающих старые и конституирующих новые формы. Один из идеологов этого движения А. Белый писал: "Революцию мы ... с полным правом можем назвать инволюцией - воплощением духа в условиях органической жизни ... Революция форм еще не есть революция: нет, она -разложение косной материи творчества; новое содержание под обломками формы являет себя в разрушительных вихрях, опустошающих формы" [23]. В 20-е годы для философов, приверженных служению гуманистическим ценностям, наступило время глубокого разочарования в романтико-революционных идеалах прежде всего из-за проступавшего за ними лика пустоты небытия революция не просто "пожрала вчерашнюю действительность", - писал в 1922 Г. Шпет, - она есть "смерть и для нового рождения, онтологическая фикция, часы и годы "между" [24].
Глубокое повреждение культуры, привнесенное революцией, произошло оттого, что рухнуло то духовное единство, которое поддерживало общность культуры, нации, складывавшуюся веками, и которое невозможно создать с нуля, а лишь восстанавливая вновь связь между прошлым, настоящим и будущим. Таким образом, революция приводит к гибели культуры, связанной с культом предков, преданием, традицией, священной символикой [25]. Следовательно, революция - непреодолимое препятствие к выполнению основной функции культуры, как она виделась сторонникам гуманистической философии, - осуществление духовного всеединства человечества.
Наряду с романтическими приверженцами, революционная идея имела в русской мысли еще с 1905 г. немало оппонентов. Также критикуя кризисное состояние современной культуры, они оценивали его более трезво и диалектически, соотнося с реальным историческим процессом. Релятивизм, присущий шпенглеровской концепции, не был присущ российскому мышлению, склонному скорее к абсолютизму. С. Франк упрекает Шпеглера в недостаточной чуткости к живой исторической конкретности и игнорировании общечеловеческого единства, пронизывающего все многообразие преходящих и разноликих форм жизни - "гибель западной культуры есть гибель лишь одного ее течения...Это есть конец того, что зовется "новой историей". Но... эта смерть есть одновременно рождение" [26] .
Ф. Степун полагает, что идея конца культуры, скорее, является выражением переживания глубокой внутренней неудовлетворенности состоянием современной культуры, нежели объективным научным выводом [27]. По мысли Шпета, модель жизни культуры - движение не от рождения к смерти, а скорее чередование "приливов" и "отливов", а новый прилив разве не есть Возрождение, т.е. продолжение той же единой культуры? Кроме того, он полагал, что о кризисе европейской культуры нельзя судить, только исходя из развития германского ("фаустовского", по Шпенглеру) типа, ибо в романской, а особенно в славянской ветви европейской культуры идут отличные процессы [28].
В идее культуры сторонники этой ориентации находили защиту и опору против разрушительного революционного нигилизма во имя гуманизма как веры в абсолютные ценности, соединенные с верой в человечество и его творческие задачи на земле. " Системы, направления, верования гибнут и проходят, культура как взаимодействие и совокупность всего, что творится духом идеала и правды на земле, неразрушима и вечна и в своей вечности и своем всеобъемлющем богатстве находит себе непререкаемой абсолютное оправдание" [29]. Авторы призывают не спекулировать на идее угасания творческого духа культуры и противопоставлении ему национального мессианского духа возрождения, а стремиться к сохранению единого культурного мира, вбирающего и отдельные исторические состояния, и национальное своеобразие культуры. "Мы не хотим разрывать традиции, которые соединяют наши нынешние запросы, духовные томления и упования текущего дня со всем тем, что есть ценного и непреходящего в европейской культуре... Понимая и ценя национальность, тоже как культурный фактор, мы хотим быть гражданами европейского мира ..., твердо веруем, что содействие культурному прогрессу, основанное на уважении к человеческому духу, не может быть грехом ни перед Богом, ни перед народом [30].
Культура является метафизикой социального процесса, задающей действиям людей определенные нормативно-ценностные рамки, дающей оправдание существующему и санкционирующей определенный тип поведения. Вера в жизненные духовные абсолюты диктует человеку необходимость духовного самовозвышения, определения своего достоинства на основе универсальных критериев.
Утрата веры в духовные абсолюты приводит к распаду целостности, консолидирующей людей на основе общности мировоззрения, единства символического выражения эмоционально-волевой деятельности, сформировавшегося менталитета, ценностно-нормативных требований, которыми определяется их жизнь.
Сущностью кризисной ситуации в культуре является неспособность последней обеспечить гармонию между личностными устремлениями и потребностями в прогрессивном развитии общественного целого. Кризис - обнаружение несостоятельности нормативно-смысловой системы, ее недейственности, несоответствия между утверждаемыми в культуре ценностями и реально-бытийными процессами на макро- и микросоциальных уровнях, т. е. на уровне общества и уровне личности.
Таким образом, следует подчеркнуть:
• кризисное сознание возникает вместе с самосознанием культуры и является одной из его форм и сторон наряду с оппозиционным ему прогрессистско-оптимистическим;
• культурология кризиса не является научной школой, но составляет единое направление гуманитарной мысли, определяемое своим предметом и специфическим мироощущением и мировосприятием;
• онтологическим основанием кризисного сознания являются ситуации, складывающиеся в социокультурной динамике;
• кризисное сознание выполняет прогрессивно-побудительную функцию, фиксируя неблагополучие, болезненное состояние культуры и заявляя о необходимости перемен, исправления, оздоровления;
• наиболее адекватным основанием для классификации концепций кризисного сознания является присутствующее в них видение сущности кризиса культуры и, соответственно. направленность их критически-обвинительного пафоса.
Литература
1. Борьба за Логос. М., 1911. С. 339-340.
2. Там же. С. 83.
3. Там же. С. 348.
4. Там же. С. 134.
5. Эрн В.Ф. Соч. М., 1993. С. 23, 27.
6. Мережковский Д. В тихом омуте. М., 1991. С. 352.
7. Бубер Д. Два образа веры. М., 1995. Предисловие.
8. Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 196.
9. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М.:, 1994. С. 103.
10. Бердяев Н.А. Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы. М., 1993. С. 8.
11. Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. Т. 1.
12. Струве П., Франк С. Очерки философии культуры. // Полярная звезда. 1905. № 2. С. 107.
13. Там же. С. 110, 111.
14. Там же. С. 113.
15. Там же. С. 115.
16. Философия культуры: становление и развитие. СПб, 1995. С. 258-259.
17. Бердяев Н. Революция и культура. // Полярная звезда. 1905. № 2. С. 154.
18. Иванов Вяч. По звездам. СПб, 1909.
19. Степун Ф. Трагедия творчества. // Логос. 1910. № 1. С. 172-173.
20. Освалдьд Шпенглер и закат Европы. Сб. М., 1922.
21. Там же. С. 29.
22. Куклярский Ф.Ф. Философия культуры. Пг, 1917. С. 8.
23. Белый А. Революция и культура. М., 1917. С. 13-16.
24. Шпет Г. Эстетические фрагменты. Соч. М., 1989. С. 371.
25. Струве П.Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи. / Сб.: Из глубины. М., 1991. С. 468-475.
26. Франк С.Л. Кризис западной культуры. / Освальд Шпенглер и закат Европы. Сб. М., 1922. С. 37-39, 53.
27. Там же. С. 32-33.
28. Шпет Г. Эстетические фрагменты. Соч. М., 1989.
29. Струве П.Б., Франк С.Л. Очерки философии культуры. // Полярная звезда. 1905. № 2. С. 111-115.
30. Там же. С. 116.
