CC BY
49
Философия и религии Востока
Виктор Шрейбер
Стамбул, 21-й Всемирный...
Еще жаркое августовское солнце, отражаясь в заманчиво синеющих водах Босфора и Золотого Рога, ярко освещало мощную Софию и стоящие напротив устремленные в небо минареты мечети Султанахмета. В тени древних соборов кипела жизнь: базары и кафе, вынесенные нередко прямо на тротуары, были полны народа. А в это время в ультрасовременном здании стамбульского Конференц-центра недалеко от площади Таксим и рядом с «высоткой» министерства обороны более полутора тысяч философов занимались тем, что у них получается лучше всего - сидели в «башне из слоновой кости» и обменивались завиральными идеями.
Всемирный философский конгресс проходил с 10 по 17 августа 2003 г. Встречи такого рода происходят каждые пять лет. Предыдущий Всемирный конгресс проходил в 1998 г. в Бостоне, городе, который не имеет со Стамбулом ничего общего кроме хорошей гавани, обилия туристов и либерального отношения к процедуре заваривания чая. Бостонский конгресс был больше по числу западных участников, стамбульский оказался пестрее, разнообразнее по составу прибывших. Американских и британских философов приехало сравнительно мало. Надо полагать, многих напугали события 11-го сентября 2001 г. и война в Ираке и они не рискнули появиться даже на окраине мусульманского мира. Задним числом могу сказать, что эти страхи напрасны и отношение жителей Стамбула к иностранцам достаточно дружелюбное. Тем не менее, обстоятельства первого дня, казалось, предназначались для усиления этой паранойи. Прибыв в автобусах на открытие Конгресса, мы обнаружили вокруг Конференц-центра сотни солдат на очень внушительного вида бронетранспортерах и орды серьезно настроенных полицейских офицеров с ручными металлоискателями. Ощущение, доложу, было не из самых приятных.
Ситуация, однако, объяснялась просто. На открытой площадке соседнего ресторана, что располагался на террасе чуть ниже входа в Конференц-центр, происходила свадьба. Женихом был сын премьер-министра. На следующий день описание бракосочетания и миловидной и очень юной невесты заняло первые страницы всей местной прессы. А мы неожиданно попали в самую гущу жизненных хлопот и переживаний турецкой нации. Это впечатление усилилось после того, как на церемонии открытия нас приветствовали Президент республики и мэр города. Конгресс широко освещался турецкими органами печати, и были попытки разбора аргументации наиболее авторитетных докладчиков вроде известного немецкого социального философа Юргена Хабермаса.
Тема встречи и то, что местом ее проведения был избран Стамбул, - заслуга организатора - профессора из Анкары Иоанны Кучуради. В Турции у Кучуради высокий статус. Она известна как крупный специалист по этике и имеет репутацию неутомимого борца за человеческие права. К тому же она - президент Международной федерации философских обществ. Кучуради отвергает интерпретацию философии как интеллектуальной арены, где сталкиваются взаимно несовместимые группы интересов (исламские философы, представители аналитической традиции, марксисты, мыслители гуманистической ориентации и т.п.). Она убеждена, что все философы независимо от
своих теоретических позиций могут и должны общаться друг с другом и обсуждать одни и те же проблемы, подчиняясь одним и тем же логическим стандартам и правилам.
Всемирные конгрессы предназначены собирать философов со всей Земли. Одна из их важнейших целей - стимуляция неформального общения. И в этом плане стамбульская встреча определенно достигла успеха. В фойе и вестибюлях центра и Военного музея, где тоже проходили заседания, глаз постоянно наталкивался на небольшие, этнически очень разнородные группы, оживленно обсуждавшие какую-то, судя по лицам участвующих, очень интересную проблему. На Конгресс съехались представители всех обитаемых континентов и самых разных философских традиций - из Японии и Китая, Мексики и Индии, Болгарии и Бангладеш, Швеции и Польши. Мощно заявила о себе российская команда.
Трое из россиян: - А. Гюсейнов, В. Лекторский и В. Степин - выступили приглашенными докладчиками на симпозиуме и специальных заседаниях и по своему уровню. Думаю, эти выступления ничем не хуже некоторых пленарных докладов. Главным же образом интерес подогревался «философским пароходом». Около 200 человек пересекло Черное море на специально зафрахтованном теплоходе «Мария Ермолова», который еще в подготовительный период окрестили «философским пароходом». Это второе неофициальное название несло на себе отсылку к драматическим событиям 1922 г., когда большевистские лидеры, отчаявшись сломить пассивное сопротивление университетской профессуры демократическим путем, решили выслать из России наиболее видных деятелей университетской науки, а заодно и других казавшихся неблагонадежными гуманитариев. Их посадили на пароходы и, предупредив, что попытка возвращения грозит расстрелом, отправили в Турцию.
Новый «философский пароход» должен был символизировать возвращение «новой» России к традициям начала двадцатого века. Возврата, конечно, не произошло. Сто лет в наше время - большой срок даже для философии, и в лесу, где, по преданию, водятся совы, подросли уже новые деревья. Однако пребывание «Марии Ермоловой» оживило программу Конгресса - как презентацией российской энциклопедии «Глобалистика», выпущенной на русском и английском языках, так и неформальными встречами на борту корабля. После одной из этих встреч американец, живший в гостинице по соседству, очень громко заявил, что русские - щедрые души и отличные парни, с которыми очень неплохо можно поговорить.
Среди приглашенных докладчиков и цитируемых мудрецов кроме названного Ю. Хабермаса были замечены такие светила, как австралийский философ Питер Сингер, итальянец Джанни Ватимо и мыслитель из Ганы Квази Выреду. Общей темой Конгресса было «Философия перед лицом мировых проблем», и проблемы, которые обсуждались на секциях, круглых столах и специальных заседаниях, отличались большим разнообразием. Развернутые программы обсуждений предложили секции философии когнитивных наук, философии образования, где большую часть докладов представили российские участники, секция современной философии и др.
Иногда одновременно шли четыре параллельные сессии по таким темам, как «Человеческие права», «Новые вызовы науки и техники», «Неравенство, нищета и развитие», «Этика чрезвычайных ситуаций», на которых нередко выступали докладчики с прямо противоположными идейными ориентациями. Война, стихийные бедствия, безопасность, голод, будущее нации и государства в условиях интегрирующегося мира -все это соседствовало в программе заседаний наряду с множеством других традиционных метафизических сюжетов. В некоторых из них, вроде «Иррационализм в эстетике XVIII века» (И. Шефер, США) или «Состязания атлетов как сократическая философия» (Л. Хивер, США), довольно трудно было отыскать связи с глобальным кризисом.
Мировые проблемы и философская рефлексия
Как отметила в своем приветствии к участникам конгресса Иоанна Кучуради, словосочетание «мировые проблемы» приобрело популярность в 80-е гг. XX в. Именно тогда ЮНЕСКО предложило так называемый Среднесрочный план (1982 - 1989) мероприятий, нацеленный на преодоление социальных проблем, с которыми земляне столкнулись после окончания Второй мировой войны. Важнейшими среди них в то время считались голод, неравенство в самых его различных формах и проявлениях, загрязнение среды, гонка вооружений, распространение атомной энергетики и др. Хотя гонка вооружений и опасность термоядерного конфликта практически сошли «на нет», другие проблемы остались с нами. Часть их сделалась еще острее. К ним добавились новые противоречия.
В нашем - российском - контексте проблемы, которые имела в виду Кучуради, чаще называют глобальными. Дело в том, что русское слово «мир» обозначает и все сущее (и в том числе человечество), и определенное состояние человеческих отношений. В последнем случае оно противопоставляется войне. В других языках, например, английском, эти смыслы закреплены за разными словами. Поэтому чтобы не подменять проблемы человеческих отношений проблемами бытийного плана, я буду пользоваться более адекватным по содержанию термином «глобальные проблемы».
Эксперты ЮНЕСКО неоднократно отмечали крайнее многообразие и методов исследования глобальных проблем, и скрытых за этими методами допущений. Причем эти допущения, как правило, оставались не осознанными и, следовательно, принимались как само собой разумеющиеся истины. Понятно, что в таких условиях объективная оценка реального положения дел оставалась не достижимой. Выход тогда виделся в разграничении аналитико-описательных и синтетических процедур и в привлечении к работе философов. Но при этом междисциплинарный подход понимался как совокупность независимых исследований одной и той же проблемы разными дисциплинами, а не как вклад различных дисциплин в разные стадии изучения проблемы. Как результат за последующее десятилетие нужда в развернутом мировоззренческом анализе глобальных противоречий даже выросла. Стало ясно (и не в последнюю очередь благодаря активности Философского общества Турции), что важными факторами обострения глобальных проблем явились неверная оценка ситуации и, соответственно, ложная стратегия, которой, так или иначе, следовало большинство правительств и государств во второй половине XX столетия. Вот такое стечение обстоятельств и предопределило общую тему, замысел, место и главную задачу нынешнего Конгресса - пролить свет на способ объективной формулировки и оценки глобальных проблем, то есть «наметить последовательность познавательных действий, которая и составила бы такой способ».
Но что значит «верно оценить ситуацию»? Многие, и прежде всего так называемые постмодернисты, вообще сомневаются в возможности объективной оценки применительно к общественным проблемам. Профессор И. Кучуради полагает, что такая оценка возможна, и предлагает методологию ее получения, в чем, собственно, по совершенно справедливому убеждению исследовательницы, заключается одна из функций философии.
За определением глобальные скрываются, как считает И. Кучуради, два класса проблем. Один из них она предлагает назвать фактичными, фактуальными проблемами. Второй класс - проблемами устремлений. Проблемы первого рода обозначают те тупиковые ситуации, в которые, несмотря на все успехи Интернета и вестернизации, попала значительная часть нынешнего человечества. Сегодня это - голод, нищета, высокая смертность от болезней, которые давно перестали быть неизлечимыми, торговля людьми, пытки и тому подобные явления, которые заслуженно называют «позором» нашего времени. Второй вид проблем связан с устремлениями,
возникающими перед лицом вышеназванных фактов. Они возникают, когда мы пытаемся решить проблемы первого рода. Сохранение мира, человеческие права, демократизация, развитие - таковы примеры идей, которые при попытках своего воплощения рождают проблемы, относящиеся ко второй категории. Различия видов проблем ведут к различиям познавательных процедур. Проблемы фактического плана нуждаются в объяснении. Проблемы устремлений требуют обоснования. Объяснение и обоснование - познавательно различные процедуры.
Настаивая на разграничении объяснения и обоснования, И. Кучуради совершенно права, и пояснить это различие можно следующим образом. Объяснение нацелено на поиск причин того, что объясняется. Объяснение раскрывает факторы, которые, соединившись, привели к данному положению дел и заставили человека сделать то, что он сделал. Напротив, целью обоснования является не показ причины, не истина, а, скорее, субъект. Цель обоснования - в том, чтобы убедить субъекта, показать ему, что данное действие выгодно, что оно соответствует его интересам. Субъекта, вообще говоря, можно убеждать и в истинности чего-то, и в этом случае объяснение и обоснование совпадают. Но такое обоснование является лишь частным случаем практики обоснования. Оно относится только к познавательной деятельности.
По мысли И. Кучуради, любая попытка объективного анализа трудностей современной цивилизации должна учитывать эти различия проблем и познавательных процедур.
Объективный анализ, или, другими словами, «правильное наименование
ситуации», сводится к трем шагам - выделению ситуации, её объяснению и соотнесению с ценностями. Выделить ситуацию - это уловить связь между различными одновременными событиями, осознать, что у всех этих, по-видимому, автономных явлений есть одна общая причина. Объяснение же должно показать, как возникла данная ситуация, как соединились обстоятельства, породившие её. Объяснение, коль скоро оно раскрыло внутренние пружинки жизненной ситуации, позволяет представить веер возможных изменений данной ситуации. И, наконец, - это третий шаг - следует посмотреть, каким образом то или иное изменение влияет на реализацию тех или иных человеческих ценностей.
Надо сказать, что сама по себе, то есть в самом её общем виде, эта схема особой новизной не блещет. Во всяком случае, для профессионального философа. Новые и любопытные моменты возникают тогда, когда эта методология прилагается к реальным проблемам. В частности, к анализу отношений между глобализацией, развитием и культурной самобытностью.
Глобализация и развитие
В первые годы существования Организации Объединенных Наций перерывы между сессиями можно было предсказать с большой точностью. Они определялись частотой рейсов «Куин Мэри». Сегодня государственные деятели, испытывающие нехватку времени, могут пересечь Атлантику за четыре часа и все это время поддерживать связь со своей страной по радио, Интернету или телефону. В те годы численность населения Земли не достигала и 2,5 миллиардов человек - по сравнению с более чем шестью миллиардами сегодня. Не менее разительные перемены произошли в экономической сфере. С 1950 г. мировой объем экспорта вырос в 10 раз - и продолжает расти более быстрыми темпами, нежели мировой объем ВВП. Объем иностранных инвестиций увеличивается ещё быстрее, а объем продаж, осуществляемых транснациональными компаниями, намного превышает объемы мирового экспорта. Рыночная стоимость активов каждой транснациональной компании, входящей в первую пятерку, превышает суммарный объем ВВП почти половины стран - членов ООН.
Вот это и есть мир в процессе глобализации. Хотя в настоящее время активно глобализуются только рынок и передача информации, глобализоваться могут самые разные стороны и аспекты нашей жизни. Глобализация формирует новый контекст человеческой деятельности, меняет конфигурацию социальных субъектов и создает новые каналы связи между людьми. Она открывает новые соблазнительные перспективы для улучшения качества жизни. Однако блага глобализации распределены крайне неравномерно, а за её издержки расплачиваются все.
Но почему так получилось? Почему известный наш афоризм «хотели как лучше» и его не менее знаменитое продолжение вполне могут произрастать не только на российской почве? Вследствие каких причин и факторов действительные результаты начинают расходиться с начальными замыслами и интенциями? По мысли многих участников Конгресса, так случается, когда отсутствует предварительный мировоззренческий анализ целей и задач стратегии.
Стратегия, которую, начиная с 50-х гг. XX в. избрало для себя большинство государств, может быть охарактеризована одним словом. Это слово - «Развитие»! Развитие, на долгие годы превратившееся в идола всей земной цивилизации, мыслилось в виде непрестанного технологического прогресса и столь же бесконечного роста промышленного производства в богатых странах, как индустриализация, рост национального богатства и освоение западных технологий в странах третьего мира. Модной научной темой тогда сделались разговоры о научно-технической революции, о новой технократии, устойчивом развитии и т. п.
Однако мы до сих пор плохо понимаем, что значительная часть современных проблем явилась прямым или косвенным следствием политики развития.
В развитых странах конкуренция в области промышленного производства и технический прогресс привели к бесконтрольному хищническому использованию природных ресурсов, распространению атомной энергетики, загрязнению среды и новым социальным проблемам, вроде проблемы рабочих-мигрантов, которая быстро приняла форму трафика, то есть торговли человеческим материалом. В странах третьего мира развитие, хотя и создало «островки» благополучия для немногих, значительного прироста национального продукта не обеспечило и лишь усилило социальную несправедливость. Миллионы людей стали жить хуже, чем их деды и бабушки пятьдесят лет назад.
К тому же, политика развития финансировалась во многом за счет «иностранной помощи». Естественно, что помощь эта давалась с определенными политическими ожиданиями. Она поэтому не только углубляла разрыв между богатыми и бедными странами, между развитыми и развивающимися странами, но и втягивала страны третьего мира в глобальное противостояние военно-политических блоков.
Тупик, в который вела политика развития, был замечен в 70-е гг. XX в. Прежде всего, в связи с загрязнением среды. В результате возникла идея привнести в концепцию развития культурное измерение. Оно мыслилось как расширение доступа к культурным ценностям, а также возможностей личного участия в процессе культурного творчества. Однако при разности экономических потенциалов эти попытки обернулись, с одной стороны, протестами против «культурного империализма» и, с другой стороны, возросшей озабоченностью по поводу своей «культурной идентичности». Обе линии вели к поиску этой идентичности в самых архаичных пластах культуры, возвращая людей к ценностям и представлениям доиндустриальной эпохи.
Реальным фактическим результатом «культурного развития» в последнее десятилетие явилось укрепление фундаменталистских настроений и практик. Во многих регионах мира, где издревле сложились многонациональные государственнотерриториальные общности, вновь ожил дух недоверия и взаимной подозрительности между большими и малыми этносами.
Государства, этносы и культурная идентичность
Идентичность - это равенство самому себе, способность сохранять свое «Я», свой язык, обычаи, культуру. Понятно, когда речь идет об идентичности национальной культуры, угол зрения на проблему зависит от реальных жизненных перспектив данного этноса. Эта зависимость очень явственно просматривалась даже в названиях докладов. Ось раздела - отношение к глобализации. У одних она вызывает тревогу и состояние, близкое к комплексу неполноценности, то есть болезненному ощущению своей никчемности. Данная позиция ярко выражена в выступлении нижегородского философа В. Кутырёва, который ставит вопрос предельно остро: глобализация или культура. Эта же самая озабоченность сквозит в докладах Луанг Вьет Хая (Вьетнам) «Глобализация и национальная культура» и Феохария Кессиди «Глобализация и идентичность». Автор последней статьи - известный в России специалист по античности, перебравшийся в 90-е гг. XX в. в Грецию. Для представителей сильных этносов, напротив, характерен более спокойный академический тон и желание найти перспективу, позволяющую как-то совместить единство и множественность. В качестве примеров можно назвать выступления П. Конвея (США) «Гражданин и космополит одновременно: Витгенштейн о роли философа», Санти Чаттопадхьи (Индия) «Разнообразие, межкультурный универсализм и мир» или выступление китайского исследователя Чанга Йанга «Конфликт и идентификация ценностей в основаниях глобализации».
Проблема влияния процессов глобализации на роль национальных государств и национальную культуру рассматривалась на одном из пленарных заседаний. Доклад делал молодой турецкий профессор Ю. Орнек. Свое выступление он начал вопросом, с какого времени, собственно, следует вести отсчет глобализации. Некоторые усматривают её истоки в эпохе, когда турки-османы установили контроль над Великим шелковым путем. Другие связывают её со становлением человека и человечества. Разумнее всего глобализацию связывать с крушением Советского блока, когда рухнули самые серьезные идеологические барьеры на пути экспансии свободного рынка. Дополнительный импульс глобализация получила благодаря развитию информационных технологий, Интернета и электронных СМИ.
Выделив затем три измерения глобализации: экономическое, политическое и культурное, докладчик остановился на политическом аспекте, обозначив здесь три отличительных признака, как-то: ослабление привлекательности идеала национального государства, взрыв микронационализма и распространение страхов перед «культурной однородностью».
Девальвация национального суверенитета, считает Ю. Орнек, вызывается двумя группами факторов: одни действуют в развивающихся странах, другие характерны для стран развитых. Корни первой группы факторов следует искать ещё в 60-х гг. XX в. Распад колониальной системы привел к возникновению множества, по терминологии докладчика, «искусственных» государств. Они не имели ни единой национальной идентичности, ни собственной промышленности. Зато у них быстро увеличивалось народонаселение. Вместе с тем начавшееся в это же самое время постарение населения в Западной Европе и, соответственно, увеличение обязанностей государства всеобщего благоденствия перед своими гражданами, а также рост расходов на оборону, приводящий к росту налогов, побуждали крупные компании уходить туда, где рабочая сила дешевле и налоговый пресс меньше. Развитие транспортной сети и средств коммуникации усиливало эту тенденцию. Её естественным результатом стало стремление транснациональных корпораций установить единые правила игры на всем экономическом пространстве третьего мира. Здесь, собственно, скрыта подоплека того, что выше уже было обозначено как «помощь развитию».
Драматизм положения, однако, в том, что сегодня ни одно государство не может развиваться автономно без иностранных инвестиций. Правда, надо отметить, что
обоснования этому последнему тезису Ю. Орнек не дает, принимая его как само собой разумеющуюся предпосылку современного обществоведческого дискурса.
Вторая группа факторов, ослабляющих привлекательность модели национального государства, работает в странах развитого мира, и её последствия наиболее полно воплотились в принципах и политике Европейского Союза. Европейцы добровольно отказались от части своего суверенитета, но сделали это именно потому, что увидели в этом эффективное средство для решения главной задачи национального государства, а именно - создания лучших условий для процветания своих граждан. Таким образом, экономика, являясь важнейшей составляющей глобализации, влияет на политику. Но и политика оказывает обратное воздействие на экономику, и обе они воздействуют на культурное измерение глобализации.
Производство культурных благ и услуг - очень динамичный сектор мировой экономики. За 1980 - 1998 гг. объемы международного обмена культурной продукцией выросли пятикратно. Но этот обмен принял вид дороги с односторонним движением. Более пятидесяти процентов мирового экспорта культурных товаров и услуг (к ним относят книги, журналы, программное обеспечение, фильмы, аудио- и видеозаписи, образцы моды, кабельное телевидение и т.п.) приходится на пять стран: Японию, США, Великобританию, Германию и Китай. Особенно показательна ситуация в киноиндустрии. 85 процентов фильмов, которые смотрят земляне, созданы в Голливуде. Культурная продукция богатых стран наводнила мировой рынок, ставя культуру других народов на грань вымирания. Она не выдерживает конкуренции и уходит в бытовую сферу. Если при современных коммуникативных возможностях вы не в силах достучаться до сердец подрастающего поколения, то это значит, что культурная идентичность вашего и сегодняшнего поколения различаются. Если родные сказки, колыбельные песенки и народные обычаи заменяются компьютерными играми, созданными на другом континенте, то человек становится частью иной культуры.
Каковы же последствия сохранения этой тенденции?
Ю. Орнек выделяет две перспективы: среднесрочную и долгосрочную. Во-первых, она ведет к увеличению экономической отсталости стран третьего мира из-за сокращения доли интеллектуальной ренты в экспортируемой продукции, оттока высококвалифицированных специалистов и уменьшения валютных поступлений. В далекой перспективе это ведет к уменьшению культурного разнообразия в глобальном масштабе. Но полностью устранить различия между местными особенностями и мегатрендами культуры никогда не удастся. Отсюда с усилением интеграционных тенденций в культуре надо ждать увеличения числа конфликтов на локальном уровне. Кто захочет оборвать свои местные социокультурные связи для того, чтобы ощущать себя гражданином мира? Глобализация несет с собой рост открытости, большую свободу в принятии ценностей и образов жизни. Поэтому местные этнические или религиозные группы могут выступать под флагом индивидуальной свободы и демократии. (В скобках заметим, что здесь у турецкого профессора открывалась хорошая возможность выразить свое отношение к положению в турецком Курдистане, но он эту возможность не использовал, завершив выступление на покаяннопросительной ноте).
Хотя здравый смысл определенно подсказывает, что культура не является качественно такой же составной частью интеграционных процессов, что и экономика, мы не знаем ни того, как защитить культурную идентичность на локальном уровне, ни того, как обезопасить себя от взрывов местного национализма. Защитить природную среду, сохранить культурное многообразие и уничтожить нищету можно только при развитой экономике. Пока развитые страны не озаботятся проблемами развивающихся стран, разрушение местных культур будет продолжаться и волны местного сепаратизма останутся угрозой для всего мира.
Но что значит «озаботиться»? Каким образом развитые страны должны создавать экономику для народов развивающихся? Разве мало негативных примеров, полученных в эпоху реализации стратегии Развития? И как преодолеть соблазны, которые возникают, с одной стороны, для «благодетелей» и, с другой - для коррумпированной местной верхушки? То, что такие опасения не беспочвенны, говорит наш собственный опыт восстановления чеченской экономики.
Таким образом, к началу третьего тысячелетия человечество столкнулось с необходимостью выработать новый ценностный критерий для определения стратегических направлений своей экономической, социальной и культурной политики. И насколько я могу судить, на конгрессе утвердилось мнение, что таким критерием должны стать права человека.
Человеческие права в контексте современной цивилизации
Тема человеческих прав вообще была одной из главных. Она проходила красной нитью через многие заседания и круглые столы конгресса. На протяжении трех дней работала специальная секция по правам человека. Для сравнения скажу, что секция по философским проблемам социальных наук, на которой слушался мой доклад, обошлась двумя днями. Приведу названия некоторых выступлений, прозвучавших на секции по правам человека: «Ислам и права человека: их противоположность» (Ф. Перез, Перу), «Совместимы ли демократия и права человека в контексте глобализации?» (К. Гоулд, США), «Речевые акты как концептуальная основа языковой политики» (Н. Степанов, Россия).
Вопросы ставились и в концептуальном, как, например, в докладе представительницы итальянской философии А. Бианчи, и в экзистенциальноприкладном плане. Примером последнего может служить сообщение российского исследователя А. Щадже, построенное на изучении процессов формирования гражданского общества в северокавказских республиках.
Тема прав человека постоянно затрагивалась в других исследовательских группах. Обсуждение происходило при сопоставлении самых разных точек зрения, и рассматривались ее самые неожиданные аспекты. Так один из двух докладов, прочитанных на симпозиуме «Человеческие права: концепты, проблемы, перспективы», был посвящен влиянию французского мыслителя начала XX в. А. Бергсона на творчество индийского поэта и философа М. Икбала и видного африканского политического деятеля и тоже поэта Л. Сенгора. Конечно, здесь нужно учесть, что докладчик, как и Л. Сенгор, - сенегалец. Но, с другой стороны, симпозиум - это такой уровень общения, на котором обеспечивается параллельный перевод на несколько рабочих языков и на который, следовательно, выносятся только самые общие и важные вопросы.
Охват темы, таким образом, был достаточно широким. Но тут есть и определенная опасность, так как любая попытка рассмотреть явление во всей его широте всегда содержит возможность измельчания. А мне менее всего хотелось бы сбиться на перечисление выступлений и имен. Поэтому попытаюсь выделить главную линию философского осмысления человеческих прав на современном этапе. Думается, что эта главная линия состоит в обосновании необходимости признать человеческие права одной из высших ценностей современной цивилизации. Необходимость такого обоснования видна, как говорится, невооруженным глазом.
Почему, собственно, всем нам, живущим на Земле людям, следует рассматривать человеческие права в качестве базисной основополагающей ценности? Где доказательства того, что признание человеческих прав в качестве ведущего ценностного ориентира не заведет народы в очередной цивилизационный тупик? Не получится ли,
как с памятным всем нам обещанием, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»?
Поиски ответа на эти непростые вопросы сразу сталкиваются с рядом трудностей. Одна из них рождена тесной связью реального действующего или, как иногда говорят, положительного права с государством. В классическом юридическом смысле идея правового отношения распространяется на граждан. Но граждане всегда принадлежат определенному государству. Там, где полномочия государственных органов кончаются, усилия по охране общественного порядка своего завершения в виде судебного решения, как правило, не получают. Отсюда, например, турецкая полиция, работающая, по отзывам знающих людей, довольно эффективно, предпочитает не вмешиваться в отношения между российскими «челноками» и российскими же рэкетирами, осевшими в Стамбуле. Различные государства - различные системы права и различные права. Как при таких условиях найти общий знаменатель и избежать пустого формализма?
Другая трудность носит более широкий характер. Дело в том, что идея человеческих прав - идея либеральная. Она взращена западноевропейским капитализмом. Но в мире есть иные культурные традиции. Скажем, с конфуцианской точки зрения рассуждать о правах человека - это ставить телегу впереди лошади, ибо конфуцианская мораль коллективистична. Залог вселенской гармонии и расцвета человеческого духа Кун-цзы видит в исполнении долга: «правитель должен быть правителем, отец - отцом, а сын - сыном». Человек для конфуцианцев - это, прежде всего, воплощение социальной функции, исполнитель роли, которую ему диктует его общественное положение. Какие уж тут человеческие права! И конфуцианская мораль -не исключение. Такая же антииндивидуалистическая ментальность характерна для ислама и многих африканских культур. Больше того! Сходные мотивы слышны в творчестве тех, кого считают классиками западной социально-философской и правовой мысли. Сошлюсь здесь на английского утилитариста Джереми Бентама и основоположника позитивизма Огюста Конта. Первый характеризовал понятие естественных прав как «бессмыслицу на ходулях», а второй видел в нем метафизический пережиток, несовместимый с эпохой торжества положительной науки. Стало быть, вовсе не очевидно, что человеческие права являются культурной универсалией.
Таким образом, если человеческие права принимаются в качестве всеобщего глобального ориентира, то мы должны отыскать трансцендентные, то есть выходящие за пределы сегодняшних практик, основания его принятия. Именно этот аспект проблемы нашел свое освещение в лекции директора Института философско-политических исследований при Тюбингенском университете О. Хёффе. О. Хёффе - известный специалист в области философии политики и права, и одна из его монографий опубликована московским издательством «Гнозис» ещё в 1994 г.
Вообще в данном контексте чаще всего прибегают к двум разным вариантам обоснования. Один из них - утилитаристский - основан на соображениях социальной полезности. Другой состоит в апелляции к человеческому достоинству и автономии индивида. Эту возможность обычно связывают с именем И. Канта. По мысли О. Хёффе, основания человеческих прав следует искать в антропологических характеристиках людей. Изюминками всей концепции О. Хёффе являются принцип антропологической неопределенности, то есть открытости человеческой природы, и идея отрицательных человеческих прав. Первое позволяет избежать «тирании всеобщего» или, другими словами, конфликта между истолкованием человека языком определенной культуры и его пониманием в терминах пред-существующих социальных условий. Второе важно для обеспечения изначального единства прав и обязанностей. Человек, подчеркивает немецкий профессор, это, прежде всего, действующее существо, и как таковой он может быть как жертвой, так и субъектом насилия, источником насильственных действий. В этой двойственности человеческих индивидов и лежит, по мысли О. Хёффе,
действительная - внеисторическая - основа их прав и обязанностей. На последнем пленарном заседании была предложена еще одна модель обоснования приоритетного положения человеческих прав в современной системе ценностей. Профессор из Чикаго Алан Джевирт попытался найти прагматическое основание неотъемлемости человеческих прав, трактуя их как необходимую предпосылку действия.
Хотя единой точки зрения на способ обоснования приоритетности человеческих прав найдено не было (думаю, её не может быть и в принципе), эти искания не бессмысленны. Права, говоря языком философских категорий, суть возможности, право - это возможность лица осуществлять свою волю. Реализация возможности, разумеется, зависит от условий, в данном случае, социальных. Акцент на условия был специфичен для классической философии, в частности, для Гегеля. Но сами условия - это все-таки не возможность; последняя существует независимо от первых как некая предрасположенность в том, что эту возможность содержит. Сущность содержит в себе возможность независимо от того, будет она реализована или нет. Поэтому, повторюсь, поиск общекультурных оснований человеческих прав имеет смысл.
Демократия и новый международный порядок
Если теперь мы представим, что маловероятное произошло и подавляющая часть землян уверилась в человеческих правах как своем стратегическом ориентире, то они сразу столкнутся с проблемой допустимых средств, ибо современные общества организованы как государства. Отсюда, надеюсь, становится понятно, почему ещё одной активно обсуждаемой проблемой стала международная справедливость, нынешний международный порядок, однополярная направленность которого самым вызывающим образом выразилась в нападении Соединенных Штатов на Ирак.
К этой проблеме обратились Ю. Хабермас и через день после него Питер Сингер. Поскольку текст выступления Ю. Хабермаса опубликован в «Вопросах философии»1, остановлюсь на идеях и доводах австралийского философа, кстати, работающего сейчас в одном из нью-йоркских университетов. Заметим, что оба докладчика хранят верность кантовской модели вечного мира: наша реакция на объявление войны должна определяться моральными соображениями и соглашениями международного права. Но у П. Сингера эта убежденность проявляется в большей критичности по отношению к Штатам, нежели у его именитого европейского коллеги.
Итак, вопрос: можно ли оправдать нападение на другую страну соображениями гуманитарного порядка, а именно тем, что правительство данной страны развернуло репрессии против своего собственного населения? Конкретная форма обсуждения этого вопроса или, как иногда говорят, case study - действия США в Ираке.
Прежде всего, П. Сингер исследует фактическую сторону дела: а был ли в Ираке геноцид? Саддам Хусейн подверг курдов массовым репрессиям в 1988 г., подавил восстание шиитов в 1991 г., применял газ против арабских поселений на границе между Ираном и Ираком в середине 90-х гг. Но к концу 90-х гг. XX в. ситуация изменилась, и жители страны стали оправляться от ужасов предыдущего периода. В начале 3-го тысячелетия ни о какой гуманитарной катастрофе в Ираке не было и речи. Следовательно, с этой точки зрения основания для вторжения являются слабыми.
Но, может быть, есть утилитаристское оправдание действий Соединенных Штатов в Ираке? В этом случае нам следует показать, что выгоды от свержения Саддама Хусейна превышают сумму страданий, вызванных военными действиями. Однако и в этом случае результат представляется сомнительным. Оккупационные войска за время активных боевых действий потеряли около 200 человек. Потери гражданского населения были во много раз больше: кроме тех, кто погиб под развалинами домов во время бомбежек, надо учесть страдания раненых, утрату близких, разрушенные жилища и потерянные места работы. Счет в этом случае пойдет на десятки тысяч. Следует учесть,
что далеко не все иракские военнослужащие поддерживали диктатуру. Возможно, теперь жителям Ирака удастся создать демократическое общество. Это подвинет зачинщиков войны к этическому оправданию - но не более. И пока даже такой финал просматривается плохо.
Зато ясно видно, что этой войной Соединенные Штаты бросили вызов Организации Объединенных Наций, оспаривая ее авторитет арбитра в конфликтах между странами. Война усилила опасность того, что государства, не слишком отягощенные моральными соображениями, начнут решать свои проблемы в обход правовых конструкций, которые десятилетиями возводились ООН. Благодаря США эти конструкции превращаются в декорации.
Люди из окружения Дж. Буша ставят вопрос: почему бы не передать
легитимизирующую функцию Организации Объединенных Наций структурам СевероАтлантического Союза, тем более что среди членов последнего нет диктаторских режимов. Ответ, замечает П. Сингер, очевиден: ООН открыта для любого государства, тогда как НАТО - это клуб, куда попадают по приглашению. Едва ли демократичен порядок, когда группа, которая сама себя выбрала, наделяется властью управлять всем миром. Можно принять, что ООН не есть еще само совершенство. Сегодня утрачены рациональные основания того, что Британия или Франция имеют право вето, а, скажем, Индия или Бразилия нет. Явно несправедливо, что в Совете Безопасности до сих пор не представлены мусульманские нации. Почему бы не расширить состав Совета и не ввести в нем принцип квалифицированного большинства? Мыслимы даже более радикальные преобразования.
Но стоит ли всем этим заниматься? Ответ зависит от того, есть ли лучший способ достижения устойчивого мира. Альтернатива, к которой благоволит администрация Дж. Буша, - это мир, в котором роль верховного судьи и исполнителя судебных решений отдана Соединенным Штатам, или, в двух словах, господство Америки, pax Americana.
Ну а что, собственно, тут плохого? Что плохого в господстве, если оно поставлено на службу здоровых принципов и высоких идеалов?
И вот здесь - в ответе на этот вопрос - возникает, пожалуй, самая интересная часть рассуждений П. Сингера. Прежде всего, говорит философ, следует учесть, что если «здоровые принципы и высокие идеалы» что-то значат, то они означают демократию. Есть, однако, что-то очень недемократичное в идее, согласно которой нация численностью в 300 миллионов человек решает за 6 миллиардов населения планеты. Господство США - господство Конгресса Соединенных Штатов и Президента Соединенных Штатов, но голосовать за них идут только американские граждане.
Еще одним «здоровыми принципом», на котором покоится демократическое совершенство Америки, является наличие властных ограничителей и противовесов. Отцы-основатели много трудились над тем, чтобы предотвратить возможную «тиранию» какой-либо из ветвей государственной власти. Если Штаты становятся властным монополистом, то где искать необходимые противовесы и ограничители? Конгресс ограничивает полномочия президента, судебные органы суть ограничители для исполнительной и законодательной ветвей, но это внутренние, конституционные ограничители. В случае монопольного господства для американской власти ограничителей во внешнем мире, получается, не существует.
Таким образом, тезис, что Америка должна поставить свое могущество «на службу здоровым принципам и высоким идеалам» является противоречивым, поскольку эти идеалы и принципы несовместимы с навязыванием воли меньшинства всему глобальному сообществу. По-видимому, все-таки самым разумным остается следовать модели «вечного мира», предложенной Иммануилом Кантом. И. Кант защищал систему, где государства отдадут монополию на применение силы мировой федерации. Она будет
обладать моральным авторитетом организации, созданной всеобщим согласием, и принимать непредвзятые решения по отношению к той или иной стране. В современном мире эта установка означала бы реформу Объединенных Наций с передачей в ее распоряжение соответствующих сил и разработкой процедур консенсуса на их применение.
Философские перспективы
Мы начинали в 9 часов утра как прилежные служащие и с часовым перерывом на обед и десятиминутными перерывами через каждые два часа работы заканчивали в 19.50. Если не было пленарного заседания, на которое обычно собирались все участники конгресса, то параллельно работало по 12 - 13 исследовательских групп. Конгресс дал возможность для проведения заседаний целого ряда международных научных обществ, например, Международного общества ценностных исследований и Интернациональной ассоциации женщин-философов. В «Элит-отеле» собирались члены Международного Феноменологического общества. Наиболее амбициозной была, пожалуй, группа Международной ассоциации по изучению творческого наследия Карла Ясперса. Всю неделю в отеле «Хилтон» - самой, пожалуй, мощной высотке новой части Стамбула -шли разговоры и проводились симпозиумы, посвященные экзистенциалистскому психологу и философу Карлу Ясперсу.
Разумеется, философия так же не сводима к политической философии, как свобода человека не может быть сведена к свободному рынку, а свобода слова - к озвучиванию и разъяснению официальных правительственных заявлений. При всей социальнополитической заостренности 21-го на нем было, как я уже отмечал, время и место для обсуждения онтологических, теоретико-познавательных, этических и прочих философских проблем общего и прикладного характера, хотя, может быть, и поменьше, чем в Бостоне. Активно работали секции по философии истории, философии культуры, философии языка, философии гендера. Разнообразно была представлена философская мысль Турции, что, в общем-то, совершенно естественно. Выступления наших турецких коллег отразили весь спектр современных способов философствования от герменевтики и феноменологии до диалектического материализма.
Привожу некоторые названия и идеи из предложенных ими докладов: «Кант и современная плюралистическая демократия» (Хакан Черекчиоулу), «Постижение мира» (Омер Сойкан), «Нечто и ничто: Хайдеггер о предназначении технологии» (Невио Кристанте), «Энтропия, беспорядок, отпечатки» (Аухан Сол). Историко-философская направленность первого и третьего сообщения очевидна. Статья О. Сойкана - вариации на тему феноменологического постижения бытия. В материале А. Сола рассматривается онтологическая специфика следа (здесь, может быть, стоит пояснить, что след или, по-другому, отпечаток - это результат воздействия одного объекта на другой). А. Сол толкует след как особое состояние системы с низкой энтропией. Это толкование опирается на теорию ветвящихся систем, предложенную Г. Рейхенбахом и поддержанную А. Грюнбаумом и Дж. Дж. Смартом. По мнению А. Сола, понятие энтропии в данном случае используется слишком расширительно и следы надо рассматривать в контексте их функционирования. Речь, таким образом, идет о модернизации принципа отражения. Отмечу также статью Кашигап’а Ооёе1ек’а, который показал смысловые параллели между мистикой средневековых суфиев и религиозным экзистенциализмом. Обе системы настаивают на отчужденности человеческого существования и усматривают пути преодоления отчуждения в воссоединении с богом.
Как видим, в приведенных материалах доминируют историко-философские интонации и обращенности. Такое преобладание получилось не случайно. Оно характеризует всю современную философию, прошедшую горнила постмодернизма. Под
постмодернизмом я в данном контексте подразумеваю не теории Фуко, Кристевой или Лиотара, а определенное состояние общественного сознания. Оно, это состояние, выражается во фрагментации явлений культуры, стремлении разложить на составляющие, в размывании границ между высокой и низкой культурами (между высокой метафизикой и прикладными проблемами), в утрате субъекта и «презентизме», то есть смешении настоящего и прошлого и т.п. Этот реестр постмодернистского опыта часто трактуют как свидетельство конца истории и предвестие Апокалипсиса. Но возможна более оптимистическая, синергетическая, если хотите, позиция. В этом случае нынешняя хаотизация философского опыта воспринимается как симптом выхода культуры на новый бифуркационный уровень. Постмодернизм тогда есть не что иное, как форма поиска блоков и элементов, из которых возникнет новое глобалистское или, точнее, экоцентристское мировоззрение, новая картина мира. И ростки такого нового видения просматриваются.
Похоже, что и на Западе сегодня идет смена поколений. Новых ярких фигур уровня недавно умерших Куайна или Дэвидсона, или того же Фуко пока нет. Но «новые люди» спокойнее относятся к марксизму, сохраняющему, по моим впечатлениям, влияние в Латинской Америке и Индии. Несмотря на наши российские шараханья, К. Маркс остается протестным символом и для западной интеллигенции.
Для понимания ситуации на философском Западе важен учет не столько и не только роли марксизма, сколько взаимоотношений между двумя традициями -аналитической (или англоязычной) и континентальной. Аналитическая философия традиционно исповедовала индивидуалистические взгляды. Напротив, для французской и немецкой социальной и философской мысли, типичным выразителем которой был, к примеру, Э. Дюркгейм, более свойственны органицистские подходы, трактующие реальность как целостность. Новый момент заключается в попытке наведения мостов, в отказе от жесткого противопоставления органицистской и индивидуалистической онтологий.
В этом плане весьма показательно выступление А. Сааристо, прозвучавшее на секции социальных наук. Докладчик, представлявший на конгрессе Лондонскую школу экономики и политологии, доказывал, что Э. Дюркгейм был прав, настаивая на приоритете «коллективистических» понятий в общественных науках. Однако, чтобы привести взгляды Э. Дюркгейма в соответствие с современной наукой, их, как считает А. Сааристо, надо подвергнуть натурализации. Последний тезис, конечно, следует пояснить.
Дело в том, что Э. Дюркгейм основу единства людей усматривал в духе, в «коллективном сознании». Следовательно, в данном контексте «натурализовать» -значит найти основания человеческого единства в каких-то природных, естественных факторах совместного нашего существования. А. Сааристо полагает, что эту задачу можно решить, если признать человека сугубо социальным животным. К сожалению, докладчику удалось показать не само решение, а только его возможность. Во всяком случае, очевидны две вещи. Первое, что обращает на себя внимание, это явная интенция лондонского методолога на релятивизацию собственных методологических установок. Во-вторых, ясно и то, что, поскольку А. Сааристо идеалистом быть не хочет и, кроме того, будет вынужден учесть уроки О. Хёффе относительно негативной социальности, ему неизбежно придется прибегнуть к идеям и представлениям из уровневой онтологии марксистского типа.
Завершая свой рассказ о стамбульском форуме, я хотел бы отметить изменяющееся отношение к философии со стороны международной общественности. Это выразились не только в том, что в отличие от Бостонской встречи нас при открытии конгресса приветствовали чиновники самого высокого правительственного ранга. Более важным является то, что Сулейман Демирель - бывшее первое лицо государства - нашел время,
чтобы участвовать в работе одного из симпозиумов конгресса в качестве содокладчика. Еще одним, надеюсь, знаменательным моментом стал рост интереса к философии со стороны ЮНЕСКО. Конгресс проходил под патронажем этой международной организации.
Как подчеркнул генеральный директор ЮНЕСКО Койито Матсуура, этот интерес обусловлен уже тем, что такие понятия, как демократия, достоинство человека, его свобода, взаимоуважение и равноправие народов, выражая смысл повседневных практических забот Организации Объединенных Наций, несут в то же время мощную мировоззренческую нагрузку. Развивая этот тезис, К. Матсуура отметил способность философии учить самостоятельному и критическому мышлению. Философия - и в признании этого, на мой взгляд, скрыт пафос всего выступления - формирует навыки и умения противостоять фундаменталистским догмам и авторитарной мудрости. И она демократична, так как приучает подчиняться авторитету лишь одного разума.
Важными направлениями деятельности ЮНЕСКО в области философии в ближайшие годы станут поддержка «прорывных» фундаментальных исследований, способных перевернуть самые основы современного мировидения, и создание условий для постоянного обмена мнениями между учеными, гражданским обществом и политиками. Далее, планируется осмысление опыта преподавания философии как общеобразовательного курса в различных странах и разработка рекомендаций по повышению значимости философской составляющей в образовательных программах. Сюда же отнесем создание текстов и обучающих программ по «философии для детей». И последнее направление работы - популяризация философских идей в широких слоях населения, реализация, другими словами, принципа «философия для всех». Новым и интересным примером движения в этом направлении является «Philosophy now» или, в переводе на русский, «Философия сегодня». «Philosophy now» - небольшое, формата «Огонька», иллюстрированное издание, знакомящее широкую публику с новейшими философскими идеями и дискуссиями. Причем это делается с минимальным использованием технических терминов, в максимально доступной для восприятия форме.
К концу конгресса было решено провести следующую такую встречу в 2008 г. За место проведения боролись Афины и Сеул. Азия победила - к восторгу корейцев и разочарованию довольно большой группы греческих философов, которые вели кампанию за «возвращение философии на родину». В целом Сеулу есть на что равняться. После недельных разговоров с разноцветными, увлеченными
представителями самых разных теоретических позиций, духовных традиций, культур и языков самым сильным впечатлением было обнаружить, насколько все-таки общими оказываются наши человеческие и профессиональные интересы, заботы и даже методы. Иоанна Кучуради должна быть довольна.
Примечания
1 См.: И. Кучуради. Философия перед лицом мировых проблем // Вопр. философии. 2004. №3. С. 5 - 11. В этом же номере журнала даны переводы выступления Ю. Хабермаса «Спор о прошлом и будущем международного права. Переход от национального к постнациональному контексту», а также докладов венгерской философини А. Хеллер и немецкого философа Г. Ленка. Кроме того, там же помещены тексты докладов В. Степина, А. Гюсейнова и В. Лекторского.
