CC BY-NC-ND
162
Психология. Журнал Высшей школы экономики, 2011. Т. 8, № 1. С. 3-26.
Философско-методологические проблемы
СТАДИАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ РАЗВИТИЯ ИДЕНТИЧНОСТИ (НА ПРИМЕРЕ КИНОИСКУССТВА)
В.А. КОЛОТАЕВ, Е.В. УЛЫБИНА
Колотаев Владимир Алексеевич — профессор Российского государственного гуманитарного университета, ведущий научный сотрудник отдела теории искусства Государственного института искусствознания, доктор филологических наук. Автор монографий «Под покровом взгляда: Офтальмологическая поэтика кино и литературы» (2003), «Постмодернизм: взгляд из XXI века» (2009, всоавт.), «Метаидентичность: киноискусство и телевидение в системе построения способов жизни» (2010).
Область научных интересов: социология и психология медиа, социальная психология кино и телевидения, социокультурная диагностика искусства, теория медиа, межкультурное взаимодействие, проблемы персональной идентичности в экранных искусствах. Контакты: [email protected]
Улыбина Елена Викторовна — профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор психологических наук. Автор монографий «Психология обыденного сознания» (2001), «Страх и смерть желания» (2003).
Область научных интересов: обыденное сознание, идентичность, психосемантика, психология искусства. Контакты: [email protected]
Резюме
Рассматриваются процессы формирования стадиальной модели идентичности в художественном пространстве кинематографа, который обладает моделирующей функцией, способностью создавать новые типы идентичности, влиять на процессы становления личности и видоизменять социальные отношения. Произведение экранного искусства и отражает внутренние изменения идентичности, и предлагает субъектам культуры приемлемые модели поведения для отождествления с ними в повседневности. На основе анализа фильмов выделяются четыре стадии развития идентичности, раскрываются их основные характеристики. Структура и процесс построения идентичности рассматриваются как результат взаимодействия с культурой. Конфигурация идентичности зависит от сложившейся системы культуры. Подвергаются пересмотру понятия «культура 1» и «культура 2». Вводятся концепты «культура продукта» и «культура конфликта».
Ключевые слова: стадии идентичности: протоидентичность, репродуктивная, продуктивная, метапродуктивная идентичность, культура продукта,
культура конфликта.
Постановка проблемы
Сравнительно недавно феномен идентичности стал предметом пристального внимания философов (Арендт, 2000; Рикёр, 2008; Рорти, 1998; Фуко, 1996), социальных психологов (Гулевич, 2008; Иванова, 2006; Лебедева, 1999; Симонова, 2008; Сол-датова, 1996; Tajfel, 1974; Taylor, 1989), социологов (Бергер, Лукман, 1995; Кон, 1984), культурологов (Бауман, 1995; Ионов, 2007; Кристева, 1997; Мацумото, 2002; Триандис, 2007), этнографов (Дуглас, 2000; Auge, 1995), историков (Анкерсмит, 2007; Черная, 2008) и даже экономистов (Akerlof, Kranton, 2010). Объем исследований, посвященных разным аспектам идентичности, практически необозрим. Нельзя сказать, что про идентичность начали писать только в ХХ в. Философы прошлого размышляли над проблемами тождества
индивида самому себе не меньше, чем наши современники (об этом см.: Кон, 1984; Миненков, 2007). Достаточно назвать диалог Платона «Кра-тил». Однако сейчас социальные перемены происходят настолько бурно, что человек вынужден самостоятельно вписывать себя в меняющийся ландшафт окружающей реальности, постоянно перекраивать карту своей идентичности, находить способы так или иначе обозначать свое присутствие в этом мире или говорить посредством искусства о нечеткости границ своего Я, о сложности самоопределения. Раньше проблемы решались едва ли не автоматически социокультурными механизмами идентификации, наделяющими каждого члена общества полагающейся ему идентичностью (см.: Бергер, Лукман, 1995, с. 265). Очевидно, потому что ситуация резко изменилась в ХХ в. — свою
идентичность теперь необходимо осознавать и создавать, рассчитывая на собственные силы, — проблемы формирования идентичности приобрели чрезвычайную актуальность.
В статьях и монографиях активно обсуждаются вопросы построения гендерной (Иригарэй, 2000; Ушакин, 2007), коллективной и индивидуальной (Хёсле, 1994), этнической (Лебедева, 1999; Лурье, 1998; Солдатова, 1998; Стефаненко, 1999), профессиональной (Иванова, 2006), культурной (Гидденс, 2005), социальной (Агеев, 2000; Иванова, 2006; Микля-ева, Румянцева, 2008; Симонова, 2008; Hogg, Reid, 2006; Schiffmann, 1993), личностной (Агеев, 2000; Павленко, 2000), цивилизационной (Ионов, 2007), экономической (Ха-щенко, 2004), групповой (Jaromowic, 1998; Tajfel, 1974; Tajfel, Turner, 1986), возрастной (Слободчиков, 1991), подростковой (Marcia, 1980; Waterman, 1985) и мн. др. видов идентичности. При этом подразумевается, что сама структура процесса соотнесения индивида с социальными феноменами во всех случаях одна и та же. Как бы по умолчанию предполагается, что она имеет универсальную, открытую Э.Г. Эриксоном природу и воспроизводится с телеологической заданностью на любом материале. Говорят ли авторы о кризисе индивидуальной и коллективной идентичности (Хёсле, 1994), о проблемах этнической идентичности (Солдатова, 1996; Стефаненко, 1999;), о врожденной или приобретенной идентичности (Миненков, 2007), о моделировании субъекта идентичности в романе XVIII в. (Кон, 1984), об отношении субъекта идентичности к другому (Кристева, 1997; Рикёр,
2008), о проблемах гендерной идентичности (Иригарэй, 2000), везде предполагается, что процессы протекают по сходным правилам, которые, в свою очередь, вытекают из логики индивидуального развития личности. Ожидается, что мигранты, вынужденные переселенцы, уволенные в запас военнослужащие, учителя средних школ, узбеки, живущие в Москве, или русские, живущие в Лондоне, переживают сходные проблемы с идентичностью. Вместе с тем есть основания считать, что эти процессы и структуры идентичности различны.
Часто не принимается в расчет не только стадиальный и процессуальный характер идентичности, но и то, что ее конфигурации определяющим образом зависят от сложившегося типа культуры, что структуры идентичности культурно мотивированны и формируются в результате взаимодействия с культурой. Определенные типы культур через систему своих агентов и посредников, главным из которых по-прежнему остается искусство, поддерживают ту или иную форму идентичности или, напротив, относятся к ней отрицательно, к тому или иному способу самоопределения и поведенческой активности субъекта. Собственно о том, что идентичность детерминирована социокультурной средой, писали многие (Бергер, Лукман, 1995; Ставропольский, 2003; Эриксон, 1996а, 1996б; Goffman, 1959). Но целостного представления о закономерностях процесса образования структур идентичности в контексте взаимодействия с культурными формами пока еще нет. При достаточно высокой степени изученности проблем идентичности в настоящее время,
пожалуй, нет и единой целостной концепции, объясняющей зависимость особенностей формирования идентичности от состояния культуры, от уровня ее развития. Есть основание предположить, что тип идентичности, поддерживаемый данной культурой, соответствует стадиям развития в онтогенезе.
Далее мы попытаемся показать, что кинематограф представляет собой образную среду, которая отражает внутренние закономерности становления идентичности и дает субъектам культуры приемлемые модели поведения для отождествления с ними. Снятие проблем самоопределения достигается в таком случае за счет идентификации с экранными образами. В дальнейшем принятые и усвоенные формы воспроизводятся в повседневной жизни.
Определение идентичности
Что же такое идентичность? На этот вопрос существует огромное количество ответов, которые пытались дать начиная с Э. Эриксона (1902-1994) представители самых разных наук. В самом общем смысле под идентичностью понимают способность человека к осознанию себя в системе социальных категорий. Идентичность — это и свойство личности, и важнейшая потребность, без удовлетворения которой человек не может жить, и функция, направленная на синтезирование своего Я, и мн. др. Тот или иной тип идентичности проявляется в поведении человека, в различных способах представления себя другим (Гоффман, 2000), в коллективной или индивидуальной творческой активности.
Творчество — главный ресурс идентичности.
При всем многообразии подходов к определению идентичности сложился основной корпус текстов, вокруг которых строится современная дискуссия (Ericson, 1960, 1968; Giddens, 1991; Goffman, 1959; Marcia, 1967, 1970; Mead, 1932, 1934; Moscovici, 1988; Tajfel, Turner, 1985; Waterman, 1985). Большинство авторов признают, что основу теоретическим и практическим исследованиям процессов формирования идентичности заложил Э. Эриксон, с трудами которого связана невероятная востребованность и повсеместная распространенность этого термина. Есть, правда, мнение, что не Э. Эриксон, а Джордж Герберт Мид (1863-1931) начал изучать идентичность (Абельс, 1999). А его термин «самость» представляет собой синоним идентичности. Так или иначе, и Дж. Мид, и Э. Эриксон рассматривали искусство, устное народное творчество, обряды и ритуалы, литературу, спортивные игры и медиа как среду, отражающую различные состояния идентичности человека индустриальной эпохи. И тот и другой разработали стадиальную модель развития личности (более подробно см.: Симонова, 2000). Дж. Мид выделяет три стадии, Э. Эриксон — восемь. На модель Э. Эриксона в основном мы опирались при разработке собственной системы представлений о циклах развития идентичности в культуре (см.: Колотаев, 2007, 2010). В течение всей своей научной карьеры Э. Эрик-сон предпринимал попытки дать исчерпывающее определение идентичности. Ее он толкует как «осознание того, что синтезирование Эго
обеспечивается тождеством самому себе и что стиль индивидуальности совпадает с тождеством и непрерывностью того значения, которое придается значимым другим в непосредственном окружении» (Эриксон, 1996а, с. 26).
Это, надо признать, не самое удачное определение, если таковое вообще возможно, хотя оно отражает процессуальный характер синтезирования Эго и подчеркивает роль значимого другого в деле построения идентичности, т.е. установлении тождества самому себе. К сожалению, оно не указывает на изменяющийся характер отношений с другим, которые всякий раз трансформируются после того, как индивид осваивает новый цикл идентичности. В зависимости от типа культуры эти отношения вообще могут оставаться принципиально неизменными. Так, например, в средневековом обществе проблем с идентичности не было, так как «на каждого индивида ложится примерно один и тот же вес всей силы институционального порядка... Вопрос: "Кто я такой?" — вряд ли возникает в сознании, поскольку социально предопределенный ответ массивно реален субъективно и постоянно подтверждается всей социально значимой интеракцией» (Бергер, Лукман, 1995, с. 265). Потребовались революционные изменения эпохи Возрождения, прежде чем начали осознаваться проблемы идентичности и важность значимого другого в процессе формирования субъекта культуры (Данилова, 1991; Кон, 1984; Маклюэн, 2003; Черная, 2008).
В современных определениях идентичности учитывается, что это «целостное динамичное образова-
ние, выступающее в качестве системы ключевых социальных конструктов личности. Она активно конструируется субъектом, оказавшимся в ситуации пересмотра своего места в социальной среде, в ходе взаимодействия, социального сравнения и является когнитивно-моти-вационным основанием восприятия индивидом новых социальных ценностей» (Иванова, 2006, с. 21). И здесь автор упускает важнейшее основание идентичности — ее культурно обусловленный характер. Складывается обманчивое впечатление, что эпигенез (внутреннее развитие структур идентичности по универсальному плану) даровал человеку способность конструировать свою идентичность, пересматривать социальные ценности и свое место в обществе. В то время как, например, полевые исследования А.Р. Лурии показали, что в ряде традиционных обществ сама потребность в пересмотре и конструировании своей идентичности у индивидов отсутствует (Лурия, 1974, с. 141-142). Традиционное, кстати, не всегда означает консервативное, раз и навсегда застывшее, неизменное восприятие идентичности (об этом см.: Даймонд, 2010).
Для целей нашего исследования важным представляется то, что, по Э. Эриксону, идентичность субъекта культуры эволюционирует, развивается от примитивного состояния неосознанного отождествления с социальными феноменами до способности самостоятельно конструировать образ себя, свое Эго, и умения осознанно выбирать ту или иную адекватную индивидуальным потребностям модель идентичности.
Здесь как раз необходимо помнить о том, что структуры идентичности обусловлены культурой.
Каждому этапу развития идентичности в онтогенезе соответствует определенный тип и способ отождествления с социокультурным феноменом (именем, полом, возрастом, местом, национальностью, гражданством, социальной ролью и т.п.). На каждой стадии формирования личности образуется та или иная конфигурация идентичности (я есть тот, каким меня видит мама; я тот, кто умеет что-то делать; я тот, кем меня воспринимают друзья; и т.д.). В начале жизненного пути личность имеет ограниченные возможности выбора из того, с чем ей отождествляться или не отождествляться. Более того, изначально человек не может повлиять на содержание идентификационного меню. Социокультурная среда предлагает только те маркеры идентичности, что есть в ее распоряжении. На раннем этапе развития рамки идентичности достаточно жестко заданы внешними условиями. Однако, как показали Э. Эриксон и многие его последователи, достигая определенного возраста и уровня рефлексии, личность открывает перед собой возможности осознавать, что момент определения идентичности не является окончательным пунктом пути, он лишь раскрывает дальнейшие перспективы преодоления сложившихся моделей самосознания. Далее процесс развития личности предполагает выход за пределы сложившейся конфигурации идентичности, творческий поиск себя, конструирование своего Эго. Если, конечно, такого рода творчество находит отклик в обществе, поддерживается культурой.
Попытаемся выделить стадии развития идентичности.
Стадиальная модель идентичности
Протоидентичность
Протоидентичность в онтогенезе соответствует сенсомоторной стадии развития когнитивных способностей личности (Ж. Пиаже). В этот период формируются представления о постоянстве объектов. На стадии про-тоидентичности процессы взаимодействия и логические процедуры объяснения окружающей действительности осуществляются посредством знаковой системы, имеющей индексальную природу (Ч. Пирс). На стадии протоидентичности человек «живет знаками» (Ж. Лакан). Слово здесь нераздельно существует с объектом, оно его вводит в реальность.
У индивидов, находящихся на стадии протоидентичности, не развито стремление критически осмыслять незыблемость существующего порядка. Никто не выходит за пределы сложившейся системы представлений не потому, что его за это накажут, не из-за страха, а потому, что в таком состоянии душевной организации субъекту протоидентичности не придет в голову мысль о нарушении норм или о каком-либо отклонении от общепринятого, «естественного» строя. Выход за пределы невозможен просто потому, что идти некуда, за пределами протоидентич-ности ничего нет. Образ себя и окружающего мира воспринимается как абсолютная данность. Ни что не ставится под сомнение и не вызывает каких-либо вопросов, оценочных суждений или какого-либо отношения к
этой данности — имени, полу, гражданству, возрасту, этнической принадлежности, роду профессиональной деятельности и т.д. Так есть, а почему именно так? Плохо это или хорошо? Можно ли что-либо изменить или нет? Как относиться к тому, что есть? Такого рода вопросы на стадии протоидентичности не возникают. Индивид пребывает в специфическом мире абсолютных истин. Он ни к чему не выражает никакого отношения и не осознает своих желаний.
Важно рассматривать протоиден-тичность не только как начальный этап в становлении персональной идентичности, который впоследствии преодолевается при переходе на более высокий, зрелый уровень развития личности. Было бы неправильно считать, что человек, становясь взрослее, опытнее, умнее, образованнее, оставляет в прошлом переживания протоидентичности. В любом возрасте и с любым багажом знаний личность может оказаться в ситуации, когда она вновь окажется в состоянии протоидентичности, когда идентичность не осознается. Прото-идентичность проявляется в формальной ситуации заполнения анкеты, где нужно автоматически отвечать на вопросы, указывать пол, возраст, гражданство, место рождения и т.д. Или, например, когда житель мегаполиса пользуется электронными маркерами идентификации: транспортными и банковскими карточками, ИНН и другими средствами определения его платежеспособности и социального статуса. Известный этнограф Марк Оже ввел понятие «ничейные пространства» (фр. non-lieux) для определения со-
стояния субъекта информационной культуры, находящегося в процессе непрерывного перехода от одного неместа к другому. О таком человеке фильм Джейсона Райтмана «Мне бы в небо» (Up in the Air, 2009).
Для того чтобы лучше представить состояние протоидентичности, сравним ощущения индивида, проживающего эту стадию, с такой естественной функцией организма, как дыхание. Очевидно, вопрос, трудно ли человеку дышать, как правило, возникает при оценке экстремальных ситуаций. Например, дышать трудно новорожденному, спортсмену, практикующему йогу или больному человеку. Но для всех в норме дыхание — это функция организма, которую не замечают, пока, разумеется, не столкнутся с трудностями, с пределами физических возможностей. Таким образом, не замечается функция, «включенная в контур произвольной регуляции». «В условиях нормального функционирования непроизвольные функции прозрачны для субъекта первично, они только еще могут стать непрозрачными при овладении ими» (Тхостов, 2002, с. 90). То же самое можно сказать об ощущениях человека, находящегося в состоянии протоидентичности. До тех пор пока рамки идентичности, заданные внешней гомогенной средой культуры, безоценочно и непосредственно воспринимаются не как приобретенные, освоенные или усвоенные, а как естественные, личность осознает себя и окружающую реальность в пределах этой данности так же естественно и легко, как легко и незаметно дыхание здорового человека.
Герой Джорджа Клуни Райан Бин-гэм в фильме «Мне бы в небо» —
высокооплачиваемый специалист «по раздвиганию рамок идентичности». Он сообщает людям о том, что их должности попали под сокращение. Уволенного человека ставят перед фактом — его прежней жизни, которую он воспринимал как бесконечно длящееся состояние, больше нет. Райан Бингэм в качестве утешения рисует перед безработным перспективу освоения новых социальных горизонтов. Но не каждый выброшенный на улицу в состоянии позитивно оценить открывшиеся перед ним возможности. Выход за пределы устоявшегося состояния идентичности для многих означает шаг в пустоту.
Фильм Сергея Лобана «Пыль» (2005) также дает точную картину протоидентичности. Леша, герой Алексея Подольского, до того как подвергся эксперименту доктора Пушкаря (Петр Мамонов), жил со своей бабушкой в совершенно безмятежном состоянии. Каждый день раз за разом он делал одно и то же. Просыпался, ел сосиску с макаронами, шел на завод игрушек. Вечером возвращался домой с работы и продолжал собирать пластмассовые самолеты. Все это повторялось из дня в день и воспринималось как должное без попыток оценить ситуацию как плохую или хорошую. Бесконечный, автоматический повтор одних и тех же действий и безоценочное отношение ко всему вокруг — характерные особенности протоидентичности. Растительное бытие героя, в котором кинокритики справедливо увидели глумливое бытописание жизни советского индивида (Манцов, 2006), продолжалось до тех пор, пока он, ничего толком не понимая, согласил-
ся «помочь отечественной науке», стать подопытным в странном эксперименте.
Субъект протоидентичности — это ребенок из трущоб Маршала Маклюэна (1911-1980). «Обычно у ребенка из трущоб очень слабо развита визуальная ориентация. Он не видит себя как становящегося чем-то. Он не ставит перед собой отдельных задач и целей. Изо дня в день он глубоко погружен в свой собственный мир и не может наметить себе плацдарм в высокоспециализированный мир чувственной жизни визуального человека. Благодаря телевизионному образу такое состояние ребенка из трущоб все больше распространяется на все население» (Маклюэн, 2003, с. 144).
Репродуктивная идентичность
Стадия репродуктивной идентичности соответствует, по Ж. Пиаже, дооперационной стадии развития интеллекта. На репродуктивной стадии идентичности индивид взаимодействует с реальностью посредством знаков-символов. Если на стадии протоидентичности человек «живет знаками», то на стадии репродуктивной идентичности он, по Ж. Лакану, «живет в знаках», заменяющих ему реальность. Знаки-символы выполняют важнейшую социальную функцию, формируют группу, регулируют внутригруппо-вые отношения и координируют поведение индивида.
Знаки-символы имеют неконвенциональную, хотя и «рукотворную» природу. Ведь их кто-то очень давно создал. Они как бы даны свыше, но они не от бога. Авторство принадлежит,
возможно, далеким предкам, мифическим существам, героям, в конечном счете коллективу. Функция знака-символа — функция лакановской буквы — сообщить человеку, что он человек, ввести его в поток речи и заставить говорить, т.е. точно и осмысленно воспроизводить то, что одобряется Другим (социальной группой, носителями канона, авторитетной персоной, богом или дьяволом), и то, что уже заложено в самой речи. Субъект здесь не творец, не создатель новых форм, а только пользователь и ретранслятор.
Если на стадии протоидентичнос-ти знак-индекс лишал смысла вопросы об идентичности, ведь все и так со всей очевидностью сводилось к тавтологическому утверждению: «Я являюсь тем, кем я являюсь», то теперь репродуктивная идентичность заставляет отвечать на вопрос: «Кем ты являешься?» несколько иначе. Проблема самоопределения снимается, если индивид может точно, не уклоняясь от заданного курса, следовать канону, соответствовать своему месту в символическом порядке речи: «Я есть тот, в ком (и кем) говорит Другой». На стадии репродуктивной идентичности не субъект держит речь, говорит от своего лица, а, наоборот, дискурс держит субъекта как орудие говорения (говорит им), заставляет его четко соблюдать свои правила. Предельный негативный опыт репродуктивной идентичности изображает фильм «Экзорцист» (1973) Уильяма Фридкина. Девочка, в которую вселяется злой дух, лишенный воли и права выбора, — субъект репродуктивной идентичности.
Противоположный, возвышенный, хотя тоже запредельный
пример дает трагическая сцена из фильма Ю.Н. Озерова (1921-2001) «Освобождение» (1972). В центральном эпизоде цикла «Огненная дуга» есть кадры с контуженым солдатом-телефонистом, который произносит в трубку одну и ту же фразу: «Мы все погибли, выполняя приказ!» Это парафраз известной эпитафии Симонида Кеосского, высеченной на могиле спартанцев царя Леонида, павших в сражении при Фермопилах: «Чужеземец, передай лакедемонянам, что мы все полегли здесь, выполняя приказ».
Сцена фильма точно воспроизводит модель отношения субъекта репродуктивной идентичности к авторитетному источнику информации. По сути, изображается коммуникация двух мертвых объектов — командира и подчиненного, раба и господина. В реальной ситуации боя уже нет ни того, ни другого. Оборванный телефонный провод свидетельствует об отсутствии связи между тем, кто отдает приказ, зная, что первые ряды обороняющихся будут раздавлены при наступлении противника, и тем, кто его получает и, выполняя, погибает. Этот источник — внутри раненого солдата, в его поврежденном сознании. Но оборванный провод контуженого телефониста символизирует не разрыв связи между отправителем и получателем информации, а переадресацию послания, обращенность к зрителю. Слова солдата, как надпись эпитафии Симонида, произносятся с экрана в вечность.
Стэнли Кубрик (1928-1999) в «Докторе Стрейнджлаве» (1963) наделяет субъекта репродуктивной идентичности устрашающими
характеристиками. От него исходит смертельная опасность именно потому, что он не просто отождествляется с источником информации (приказом), но и воспринимает себя как носителя абсолютной истины. Командующий военно-воздушной базой генерал Джек Д. Риппер (Стерлинг Хэйден) считает, что план фторирования воды введен агентами Москвы с целью нарушения «чистоты жизненных соков» добропорядочных американских граждан. На основе этого «истинного знания» генерал Риппер отдает приказ несущим боевое дежурство самолетам о нанесении ядерного удара по советским стратегическим объектам. Он вдруг решил, что война уже началась и русские уничтожили все командование в Вашингтоне. Теперь во что бы то ни стало нужно ответить ударом на удар. А чтобы диверсанты не смогли отозвать наведенные на цель бомбардировщики, Риппер заблокировал систему отзыва. Невозможно установить связь с самолетами, вернуть их на базу, как и выведать код отмены ядерной атаки у свихнувшегося генерала.
Здесь субъект репродуктивной идентичности, кроме того что он оценивает себя как носителя истинного знания, представляет собой изолированную и в принципе не способную к диалогу, оторванную от реальности систему. Она при определенных условиях начинает действовать, не учитывая контекста, самостоятельно и автоматически, подобно самораспаковывающейся вирусной программе, которую невозможно вернуть в прежнее заархивированное состояние или уничтожить. Даже если стереть «файл запуска» (в фильме
это самоубийство генерала Риппера), деструктивное воздействие программы не прекращается.
Функциональность такого рода превращает иерархическую линейную систему коммуникации «Я — Он» (командно-штабную цепь менеджмента) в источник конфликтных ситуаций. По фильму она идет вразнос именно потому, что слишком хорошо отлажен ее пирамидальный коммуникативный механизм, запрограммированный на воспроизводство индивидами определенных моделей поведения без обратной связи, «разделенных и специализированных», по М. Маклюэну. Персонажи С. Кубрика буквально воплощают механизм культуры, под которым понимается «набор ценностей и убеждений, определяющих поведение человека» (Кастельс, 2004, с. 52). Как считает М. Кастельс, «повторяющиеся модели поведения способствуют выработке привычек, которые закрепляются в учебных заведениях и неофициальных общественных организациях. Культура отлична от идеологии, психологии и системы индивидуальных представлений. Будучи эксплицитной, она являет собой некую коллективную конструкцию, выходящую за рамки индивидуальных предпочтений и оказывающую свое влияние на деятельность носителей этой культуры...» (там же, с. 52-53). В таком случае экипаж майора Кинга (Слим Пикенс) идеально подходит под данное определение: ни «психологии», ни индивидуальных предпочтений или личных соображений. Остается только воспроизводство эксплицитных конструкций, усвоенных паттернов летной профессии военного человека —
функционального элемента линейной коммуникации. Пилоты бомбардировщика слишком слаженно действуют (пример идеальной модели культуры Кастельса), четко воспроизводят приказы, неуклонно следуют инструкциям и именно поэтому смертельно опасны. Они оценивают полученную информацию, переданную по надежному каналу связи, как истинную, не ставя под сомнение подлинность источника, и начинают вести себя точно по инструкции.
Но, пожалуй, самый известный пример репродуктивной идентичности предлагает фильм Фрица Ланга (1890-1976) «Завещание доктора Мабузе» (1933). Преступные планы, рожденные гениальным безумцем Мабузе, реализуются его лечащим врачом, директором психиатрической лечебницы профессором Бау-мом, который создает весьма эффективную криминальную организацию. Он управляет уголовниками с помощью звукозаписывающего приспособления. Сцена у мертвого тела доктора Мабузе, в которой комиссар Ломан пытается с помощью профессора Баума идентифицировать умершего, показывает, что на самом деле источник гениальных прожектов был всегда мертв. Труп Мабузе лишь подтверждает очевидное: его бы никогда не было, если бы не маниакальная вера Баума в гений могущественного интеллекта, в непререкаемый авторитет источника знания. Это Баум воскрешает мертвеца (мертвую букву), относясь к письменам больного человека как к истине, которой следует неукоснительно подчиняться. Власть мертвой буквы над человеком, символического над реальностью, основана на слепой вере в
источник информации, на убеждении в том, что только он владеет истинным знанием. Абсолютная власть знания над субъектом репродуктивной идентичности превращает его в передающее, транслирующее устройство безумных идей.
Продуктивная идентичность
Продуктивная стадия развития идентичности соответствует периоду, когда развитие когнитивных способностей достигает уровня конкретных операций. Такое сравнение состояния идентичности со стадиями формирования интеллекта, описанными Ж. Пиаже, может вызвать недоумение. Ведь этот период знакового опосредствования, стадия конкретных операций, относится к раннему школьному возрасту (7-11 лет), тогда как продуктивная идентичность формируется у взрослого человека в процессе творческой активности и взаимодействия с социальными объектами. Все дело в том, что использование актуального уровня когнитивного развития в области социальных отношений часто не совпадает с когнитивными возможностями в несоциальной сфере. Так, успехи в решении математических задач сами по себе не обеспечивают автоматически реализации этого уровня развития интеллекта в области социальной реальности, хотя и свидетельствуют о высоких интеллектуальных способностях личности. Человек хорошо решает математические задачи, но это не помогает ему успешно социализироваться.
На стадии продуктивной идентичности личность в условиях социального взаимодействия пользуется
собственно знаками, отражающими ее представления об идеальном состоянии реальности, тогда как реальная реальность, окружающий мир социальных состояний, всегда будет с большим трудом схватываться этими знаками, не соответствовать идеалу и поэтому раздражать, вызывать чувство неприятия. Знак теперь рассматривается не как то, что дано свыше в виде священного обычая, адата или эстетического канона, а в качестве семиотической реальности, основанной на понимании ее условной, относительной природы. Знак базируется на правилах, созданных людьми на основе обобщений значимых признаков объектов и отказа от признаков незначимых. Чего не было на репродуктивной стадии идентичности, где знак-символ имел безусловную природу, воспринимался как высшая инстанция, как реальность, требующая от человека абсолютного подчинения тем предписаниям, на которых стоит фундамент социальных связей. Реальность и символ на стадии репродуктивной идентичности виделись в неразрывной связи. Более того, никакой реальности за пределами символа не было, тогда как продуктивная идентичность позволяет человеку, проявляя в условиях интеракции когнитивные способности уровня конкретных операций, иначе относиться к тому, что кажется очевидным, иначе видеть Другого. Появляются разные точки зрения, допускается множество конкурирующих взглядов. И это при том, что где-то в глубине души остается убеждение в абсолютной объективности именно собственной позиции. Субъект продуктивной идентичности сам конструирует со-
циальные категории на основе абстрагирования. Он создает образ идеального объекта, используя не новые системы классификации, а более высокие уровни производства обобщений. Он пользуется знаками для формирования той реальности, которая, как ему кажется, соответствует его придуманному идеалу.
Если у Стэнли Кубрика субъект продуктивной идентичности — капитан британских ВВС Лайонел Ман-дрейк (Питер Селлерс) — выглядит персонажем комическим, над его попытками сладить с бесноватым начальством и разгадать код отзыва бомбардировщиков зритель смеется, то совсем иначе воспринимается герой фильма Тони Скотта «Багровый прилив» (1995) — чернокожий старпом АПЛ (Дензел Вашингтон). Он прямой наследник Лайонела Мандрейка за вычетом комического эффекта. Американская культура переосмыслила опыт репродуктивной идентичности и сделала ставку на тех, кто способен думать и отвечать за последствия выполнения инструкций.
Капитан подводной лодки «Алабама» (Джин Хэкмен) получает информацию, в которой содержится, как он считает, приказ о нанесении ядерного удара по России. Старпом сомневается в точности полученной информации. Связь была некачественной, удалось получить лишь обрывок текста, в котором действительно есть приказ о запуске ракет. Герой Дензела Вашингтона настаивает на перепроверке информации и получении подтверждения. Капитан, напротив, считает информацию исчерпывающей. Есть приказ, и его следует незамедлительно выполнить,
нанести упреждающий удар. В результате драматического противостояния побеждает линия сомневающегося старпома. Лодка возвращается на базу. Мир спасен благодаря поступку темнокожего офицера.
Капитан как субъект репродуктивной идентичности обнаруживает неспособность помыслить ситуацию в более широком контексте, оценить полученную информацию критически, взглянуть на нее с разных позиций. Не видя целого, он сосредоточен на части сообщения, на одной четко услышанной фразе из всего текста, который был «сжеван» радиопомехами. Он не сомневается в истинности этого фрагмента. У него нет желания проверить подлинность своего знания, подтвердить или опровергнуть данные, скорректировать их. Этот человек уверен, что полученной информации достаточно, что необходимо не думать, а действовать. Кроме того, именно носителю репродуктивной идентичности свойственно отождествляться с истиной и рассматривать себя как носителя абсолютного знания, относиться к себе как к источнику истины. Капитан не нуждается в тех, кто должен подтвердить его полномочия и право на запуск.
В отличие от своего командира старпом — носитель продуктивной идентичности. Для него важно уточнить, сверить и перепроверить данные, посмотреть на ситуацию с разных точек зрения и действовать, полагаясь на разум. Главное — думать, чтобы не совершить непоправимую ошибку. И тот и другой опираются на положения устава. Но если капитан ни в чем не сомневается, в его руках истина, то старпом
только пытается отыскать пути к ней. Он считает, что смысл послания не столь очевиден, чтобы на его основании совершать глобальный поступок. Необходимо восстановить контекст, составить максимально полную картину ситуации. Герой предлагает собственную модель, он формирует свою программу действий, конкурирующую с системой ценностей капитана, которая воспринимается как бесперспективная.
Известно, что конфликт, основанный на разных оценках информации разными субъектами идентичности, был заимствован создателями «Багрового прилива» из реальности времен Карибского кризиса 1962 г. В еще более драматической ситуации оказались советские моряки подводной лодки Б-59. По некоторым источникам, лодка, имевшая на борту ядерное оружие, получила повреждения в результате атак американцев. Сложилась критическая ситуация, командир лодки В.Г. Савицкий был склонен нанести ядерный удар по США. Кстати, капитан «Алабамы» едва ли не дословно повторяет слова В.Г. Савицкого о том, что, возможно, «наверху» уже идет война и нужно поскорее запускать ракеты. Если в фильме была неясность относительно поступившего приказа о запуске ракет, то в реальности моряки Б-59 вообще не имели внятных инструкций по использованию ядерного оружия. Его можно было применить либо по прямому указанию из Москвы, либо по решению командира, если тот считал, что противник нанес кораблю повреждения, «сделал дырку в корпусе». Только исключительное мужество старшего помощника капитана Василия
Александровича Архипова (1926-1999) спасло мир от катастрофы. Ему и еще одному офицеру удалось успокоить командира, убедить не запускать торпеды с ядерными боеголовками (Мозговой, 2002). Спустя много лет на гаванской конференции, посвященной 40-летней годовщине Карибского кризиса, бывший министр обороны США Роберт Макнамара заявил, что ядерная война была значительно ближе к своему началу, чем считалось ранее. А один из организаторов конференции, Томас Блэнтон из университета Джорджа Вашингтона, сказал, что «парень по фамилии Архипов спас мир». В.А. Архипов в 2003 г. был посмертно удостоен Национальной премии Италии — премии Ротонди «Ангелы нашего времени» за стойкость, мужество, выдержку, проявленные в экстремальных условиях.
Создатели «Багрового прилива» наверняка знали о поступке В.А. Архипова и использовали сюжет реальной истории, придав ему специфически американские черты противостояния двух характеров, темнокожего офицера и человека старой закалки, выполняющего приказ во что бы то ни стало. Продуктивная модель поведения советского офицера оказалась для американской массовой культуры чрезвычайно востребованной. Массовый голливудский кинематограф способствовал ее распространению и внедрению в зрительское сознание как перспективной и продуктивной. Отечественная культура, с одной стороны, обнаруживает способность порождать и воспитывать личности такого масштаба, как В.А. Архипов. Они служат примером для всего мира, а их по-
ступки осмысляются национальными кинематографиями и внедряются в массы, так как именно такое мышление и поведение открывает перед человечеством перспективы. С другой стороны, отечественная культура и люди, с ней отождествляющиеся, при особой любви к разговорам о духовности продолжают оставаться совершенно нечувствительными к событиям, в которых есть хотя бы намек на идею личности, берущей на себя ответственность за судьбу другого, ставящего под сомнение чье-либо авторитетное суждение. Наш кинематограф с особой осторожностью подходит к попыткам создания и распространения в массовом сознании моделей поведения думающего, сомневающегося субъекта, стремящегося к критическому осмыслению знания. Напротив, за редким исключением (фильм Михаила Пташу-ка (1943-2002) «В августе 44», 2001) широкое распространение в искусстве получила модель репродуктивной идентичности, поощряющая в зрителях пассивное и неосознанное следование установкам, полученным сверху, из авторитетного, непререкаемого источника. Идеальный герой отождествляется со знанием, которое понимается как истинное, и повсеместно распространяет это знание даже ценой саморазрушения.
Метапродуктивная идентичность
Стадия метапродуктивной идентичности соответствует периоду освоения формальных операций. Если на стадии продуктивной идентичности субъект формировал знаковую реальность, семиосферу как идеальную среду, то на стадии метапродуктивности
личность обнаруживает способность конструировать не столько знаки, сколько условия, абстрактные основания для возникновения знаковой среды. Носитель продуктивной идентичности живет по правилам и подчиняется правилам, имея перед собой недостижимый, очень далекий от окружающей действительности идеал. Субъект метапродуктивной идентичности создает правила или даже условия для создания правил, имея в виду, что какого-то одного раз и навсегда данного свыше идеала нет. Он не конфликтует с реальностью, не поверяет ее истинной, находящейся где-то в заоблачной дали, а взаимодействует с ней и, что главное, видоизменяет действительность в соответствии со своими представлениями.
Если на стадии продуктивной идентичности личность ориентируется на то, как должно быть на самом деле, то на стадии метапродуктивной идентичности происходит осознание того, что никакого «на самом деле» нет. Есть лишь условия, при которых та или иная ситуация оказывается возможной и приемлемой для человека. Идеальная конструкция, конечно же, существует как некий массив групповых ценностей и представлений. Но она уже не влияет на выбор, на поведение, на отношение к Другому. Личность теперь не отождествляется с идеалом, понимая его относительный или даже иллюзорный характер. Неотождествление с возвышенным объектом позволяет ориентироваться на конкретную ситуацию и самостоятельно принимать решения, полагаясь на собственный выбор.
Запредельный опыт метапродук-тивной идентичности описывает
история, которую рассказал герой документального фильма С.В. Мирошниченко «Георгий Жженов. Русский крест» (2003) актер Георгий Жженов. Он дает странный ответ на вопрос, почему он сумел выжить в нечеловеческих условиях колымских лагерей. Ведь другие люди, оказавшиеся в сходных условиях, не выдерживали и погибали. Все дело в том, что у него не было на тот момент никаких иллюзий ни относительно себя, ни относительно сложившейся ситуации. Г.С. Жженов воспринимал все, что случилось с ним, как данность. Нужно было работать — работал. Нужно было защищаться — защищался. Конечно же, он видел для себя другое применение на свободе, но, тем не менее, принимал все как есть. Других замечательных и достойных людей изнутри разъедала мысль о чудовищной несправедливости, случившейся с ними. Не мороз, не голод, не тяжкий труд стали причиной их гибели, а идея! Ведь они были честными, верными, преданными гражданами советского государства. И вот теперь они по какому-то жуткому недоразумению оказались здесь, среди врагов народа. Их сделали врагами народа несправедливо. Эти люди верили в свою невиновность, верили в идеалы или, как точно выражается Г. Жженов, в воздушные замки, которые сами же и создали.
«Воздушные замки» — это и есть идеальные конструкции продуктивной идентичности, которые создаются и с которыми отождествляется личность. На стадии метапродуктив-ной идентичности любое знание и источник информации оцениваются как относительное явление. На основе
представлений об относительном характере знания субъект метапро-дуктивной идентичности решает сам, как ему поступать в той или иной ситуации.
Модель неотождествления с идеальными конструкциями, с массивом групповых ценностей теперь получила широкое распространение. Из относительно новых фильмов стоит назвать: «Гран Торино» (2008) Клин-та Иствуда, «Аватар» (2009) Джеймса Кэмерона, «Район № 9» (2009) Нила Бломкампа, «Легион» (2010) Скотта Чарльза Стюарта. Эту разную по стилю и содержанию продукцию объединяет общее стремление героев решать проблему самоопределения за счет собственного выбора. Духовные связи оказываются важнее связей кровнородственных, семейных, групповых, этнических. Например, герой Клинта Иствуда, старый расист и богохульник Уолт Ковальский, в конце жизни неожиданно понимает, что у него больше общего с чужими, хмонгами, густо заселившими «исконно белый» квартал, чем со своими сыновьями и внуками. Романтический герой вестернов трансформирован Иствудом настолько, что в «Гран Торино» он приносит себя в жертву ради будущей социализации и нормальной жизни соседского паренька, с которым он связан только эмоционально. Именно ему, а не внучке, Уолт после своей смерти оставил вожделенный «Форд Гран Торино». Оказывается, духовные узы сильнее голоса крови и предписаний иметь дело только со «своими». Так, во всяком случае, считает режиссер Клинт Ист-вуд, полагая, что именно эта модель социальных отношений имеет перс-
пективы, в то время как родоплемен-ная, патриархальная модель опасна и непродуктивна. Интересно, что еще в хичкоковском фильме «Тень сомнения» (1943) американская массовая культура делает ставку на ценности семейно-родственных связей. Даже если человек совершает преступление, семья не выдает закону преступника. Серийный убийца, герой Джозефа Коттена, находит поддержку у членов семьи, не желающих сотрудничать с властями штата. Однако в «Танцах с волками» (1990) Кевина Костнера фронтир идентичности отодвигается настолько далеко, что лейтенант Джон Данбар поставлен перед выбором: либо он признает свою новую идентичность, остается с индейцами и, скорее всего, погибает, либо, что едва ли возможно, возвращается к прежнему состоянию тождества со своими белыми соотечественниками.
Вместо выводов мы предлагаем таблицу, которая дает характеристики разных стадий развития идентичности.
Аналитические возможности стадиальной модели идентичности
После выявления основных особенностей стадиальной модели идентичности стоит показать, как она работает на практике. Возьмем для анализа фильм С.М. Эйзенштейна «Александр Невский» (1938). Эта картина, особенно в годы Великой Отечественной войны способствовала укреплению советской идентичности. С. Эйзенштейна критиковали за излишнюю прямолинейность и идеологическую ангажированность. Тем не менее фильм имеет сложную
Таблица
Характеристики разных стадий развития идентичности
Стадии развития идентичности Протоидентичность Репродуктивная Продуктивная М етапр одуктивная
Способ знаковой репрезентации Сенсомоторный. Индекс Символический. Символ Период конкретных операций. Знак Формальные операции. Создание знаков
Форма адаптации к реальности. Паттерны поведения (степень вариативности поведения) Ритуал. Сакральный ритуал «Понятия». Свод законов, основанных на обычаях и священных традициях предков. Адаты Правила и законы Создание законов и правил
Оценка знания, оценка правил Не оценивается Мы и только мы. Поиски истины. Пассивность Мы ищем истину. Мы ищем пути к ней. Активность Истина относительна
Другие, отношение к другим, оценка других и себя Других нет. Другие есть, но их бытие не рефлектируется. Другие не люди, не такие, как мы. Они не оцениваются по тем же критериям, что и мы Враги. Низкие существа. Война Другие как контраст. Метаконтраст Взаимодействие
Действия по отношению к границам Не осознаются Охраняются. Важно никого не подпускать к границам. Переход невозможен, либо связан со смертью Выстраиваются Через них переходят
Прочность идентичности Не осознается Очень слабая и зависит от внешних границ Сознательно формируется в соответствии с принятым идеалом Прочная и не зависит от места, от соблюдаемых правил и пр.
Таблица (предложение)
К5 О
Стадии развития идентичности Протоидентичность Репродуктивная Продуктивная М етапр одуктивная
Свои Не ощущаются границы между Я и своими. Состояние симбиоза Границы между Я и своими очень слабые. Я зависит от своих Свои выбираются, фильтруются, оцениваются по соответствию должному поведению Границы идентичности прочные, «своих» нет, есть отдельные люди, отношения с которыми строятся на индивидуальной основе. Стадия «интимности» по Э. Эриксону
Тип реальности Магическая Реальность соответствует канону Стремление найти «истинные» критерии реальности Условия, при которых ситуация воспринимается как реальная
Субъект творчества Амбивалентный поток. Бессознательное продуцирование образов Супер-Эго. Коллективный гений. Неосознаваемое подражание и воспроизводство Я автора Смерть автора
Искусство Миф Фольклор. Иконопись. Храмовая архитектура. Канон Литература. Школы, направления, стили в искусстве. Идеал Наука. Выход за рамки школы. Создание новых форм. Интеграция и синтез
Время Не ощущается Жизнь в прошлом Жизнь в будущем Жизнь в настоящем
Желание Желание не осознается как мое желание. Нет вариативности в удовлетворении желания Мое желание — желание авторитетной инстанции Желание недостижимого, далекого, идеального объекта Признание своего желания. Мое желание — это мое
Ьа
I
о а
05
Ьч Ьэ
Ь
ж а
многоуровневую структуру, которая воспроизводит разные состояния идентичности.
Рассмотрим первый глубинный уровень фильма, обращенный к про-тоидентичности. По отношению к истории фильм воссоздает модель исторического прошлого, вызывая в зрителе ощущение абсолютной реалистичности событий. Это картина того, как было на самом деле. Таким был князь Александр, такими были рыцари, таковой была ситуация в реальности. В образах проявляются не вымысел или условность, а действительность во всей ее полноте. Логика этого послания соответствует логике высказывания Альфреда Коржибского: «Карта есть территория». Фильм и адресован субъекту протоидентичности, и способствует усилению протоидентичности. Как мы помним, к важным особенностям протоидентичности относится безоценочное восприятие того или иного явления и представление об увиденном образе как о безусловной реальности. Иконическая структура экранного образа такова, что зритель сквозь него видит не условный план, а реальность в ее истинном состоянии.
Среднестатистический зритель был уверен в том, что экранная история и реальная история суть одно и то же. Кинематографические образы Александра Невского, Ивана Грозного, Пожарского, Петра I, Суворова, Ушакова, Кутузова, Нахимова, Попова, Жуковского, Ленина, Сталина, Щорса, Чапаева, Сухе-Ба-тора, Кочубея, маршала Жукова и многих других исторических деятелей воспринимались как подлинные. Эти герои фильмов не были, с точки зрения субъекта протоидентичности,
плодами воображения или идеологически мотивированными фигурами, утверждающими новый социальный порядок. Они были самой историей. Советский человек не сомневался, что радио изобрел Попов, отцом воздухоплавания был Жуковский, что революционные матросы штурмом взяли Зимний, а Жуков выиграл войну, «победил Гитлера».
Второй уровень картины воссоздает репродуктивную идентичность. Персонажи фильма действуют в мире, где есть «мы» и «они», русские и рыцари-крестоносцы. Немцы — заклятые, непримиримые враги. Мы, русские, хорошие, а они — плохие. Крестоносцы показаны как абсолютное зло. Чтобы противостоять злу, выстоять в борьбе, необходимо всем «хорошим» сплотиться вокруг персоны, олицетворяющей добро и справедливость. Это князь Александр. Консолидирующим фактором являются священные традиции предков: мы, русские, ведем себя так, как поступали наши отцы и деды. Фильм обращается к прошлому как к источнику духовной силы. В прошлом хранится священный канон. Только следуя заповедям канона, можно быть настоящим человеком, выстоять и победить зло. Но нужно действовать так, как предки, не отступая от традиций. Актуальное настоящее формируется в такой ситуации прошлым. Репродуктивная идентичность конструируется на основе противопоставления «мы -они», где «они» воплощают черты бесчеловечных существ, нелюдей.
Третий уровень картины воспроизводит продуктивную идентичность. Функцию фильма ко времени его выхода на экраны по отношению к
зрителю предвоенного и особенно военного времени можно определить как функцию создания идеала. Как мы помним, именно на стадии продуктивной идентичности происходит конструирование идеальных программ. Картина С. Эйзенштейна формирует именно такой тип идентичности. Для него свойственна некая правильная система ценностей, которой необходимо следовать, чтобы ощущать себя полноценным человеком. Сама же модель не опирается на канон, на традиционные ценности как на данность, она искусственно конструируется, создается субъектом продуктивной идентичности (если угодно, автором, субъектом творчества). На первый взгляд, идеал имеет национальную окраску, так как речь идет о русских, победивших тевтонских рыцарей. Однако на продуктивной стадии идентичности конструируется наднациональная, собственно имперская модель самоопределения. Здесь факт национальности не играет никакой роли. Образ себя создается не по принципу «я русский - значит, я хороший», а по принципу «я хороший потому, что я реализую идеальную модель поведения». Какую? Ту, что демонстрируют герои фильма: самопожертвование, ненависть к врагу, преданность князю — сакральной персоне, олицетворяющей власть. А это уже имперская ментальность. Образы идеальных героев побуждают зрителя к подражанию, к воплощению в жизни продуктивной идентичности.
Как мы видим, на продуктивной стадии развития идентичности субъект творчества создает идеальную конструкцию, привлекательную для других с точки зрения отождествле-
ния с ней. Важным составляющим культуры является то, какой именно тип идентичности она поддерживает и распространяет через свои институты. Хотя правильнее в данном случае сказать: не культура поощряет и формирует людей, а люди, носители определенного типа идентичности, формируют подходящую для них культуру. Не потому что там (или тут) такая культура, а потому что такие люди распространяют в социокультурной реальности релевантные состояния.
Представляется важным при описании культурной динамики взять за основу не отношение культуры к системе власти, как это сделал В. Паперный, а отношение к сделанному — продукту, который создается в соответствии с принимаемым идеалом. Вместо оппозиции «культура 1 — культура 2», на наш взгляд, мало что объясняющей, мы предлагаем рассматривать в качестве основного критерия развития общества отношение к ценностям культуры продукта и культуры конфликта.
Первый тип ориентирует человека или коллективы на деятельность и достижения, конечным результатом которых является продукт. Второй тип культуры одобряет и поддерживает в индивидах состояние конфликта. Как ценность воспринимается процесс борьбы, результатом которой оказывается некая абстракция, победа над кем-то или над чем-то. Усилия личностей или коллектива нацеливаются на то, чтобы преодолеть, превозмочь, сломить, доказать и, по возможности, победить в столкновении. Продукт здесь вторичен, он является побочным результатом конфликта. В другом случае энергия
направляется на создание конкретного и функционального объекта, на результат, а не на процесс. Хотя и здесь, если нужно, возможен конфликт, но он не рассматривается в качестве цели или ценности. Сама по себе ценность конфликта не воспринимается как главное в деятельности субъектов культуры продукта.
Таким образом, не структура власти (вертикаль — горизонталь), которая сама является производным от поддерживаемых или не поддерживаемых в обществе типов идентичности, не противопоставление коллективизма индивидуализму, не оппозиция «они - мы», не даже нацеленность индивидов на получение преференций являются базовыми характеристиками культуры. Парадигма культуры выявляется через отношение к продукту или конфликту. Если в обществе преобладает репродуктивная модель идентичности, то парадигмальным основанием культуры является конфликт. Если преобладает продуктивный тип идентичности, то формирующим началом культуры становится отношение к сделанному (Шкловский) как ценности.
Разумеется, и там и там представлены самые разные модели идентичности. Но тенденции культурной динамики определяют доминирующий тип. Если большая часть членов общества находится на репродуктивной стадии идентичности, то это означает, что для снятия проблем
самоопределения и самосознания необходима идентификационная матрица конфликта. Личность формирует образ себя, свою идентичность на основе выделения (внутри общества или вовне его) того, с кем нужно бороться. Негативный объект, другой, позволяет личности осознавать собственную ценность в процессе отрицания, борьбы с ним, отстаивания сложившейся системы распределения ценностей. Важным атрибутом культуры конфликта является отношение к традициям, наследию, канону. С традициями либо борются, ниспровергают, либо наделяют их статусом священного объекта и превозносят до небес. Так, в период расцвета русского революционного авангарда классику, реалистическое искусство отрицали. А, например, в эпоху брежневского застоя классика была мерилом истины. Но в любом случае конфликт оставался культурной доминантой. Ярчайшим примером действия механизма культуры конфликта является невиданная в мире практика — уже готовые, снятые по утвержденным сметам фильмы не пускать в прокат. «Полочная» советская политика в области кинематографии кажется сейчас абсурдной. Тем не менее запрет по идеологическим мотивам того или иного фильма воспринимался как результат работы. Отсутствие продукта как итог деятельности.
Литература
Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация: Введение в интерпре-тативную социологию. СПб.: Алетейя,
1999.
Агеев В.С. Социальная идентичность личности // Социальная психология: хрестоматия / Сост. Е.П. Белинская, О.А. Тихомандрицкая. М.: Аспект Пресс,
2000. С. 349-355.
Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. М.: Европа, 2007.
Антология гендерной теории / Под ред. Е. Гаповой и А. Усмановой. Минск: Пропилеи, 2000.
Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000.
Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2005.
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М.: Academia-Центр; Медиум, 1995.
Гидденс Э. Социология. М.: Едито-риал УРСС, 2005.
Гоффман Э. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-Пресс, 2000.
Гулевич О.А. Психология межгрупповых отношений. М.: Московский психолого-социальный институт, 2008.
Даймонд Д. Ружья, микробы и сталь: Судьбы человеческих обществ. М.: АСТ; АСТ Москва, 2010.
Данилова И.Е. Брунеллески и Флоренция: Творческая личность в контексте ренессансной культуры. М.: Искусство, 1991.
Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2000.
Иванова Н.Л. Проблема психологического анализа социальной иден-
тичности // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2006. Т. 3. № 4. С. 14-38.
Ионов И.Н. Цивилизационная самоидентификация как форма исторического сознания // Искусство и цивилизационная идентичность. М.: Наука, 2007.
Иригарэй Л. Пол, который не единичен // Гендерные исследования. 2000. № 3. С. 64-70.
Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе и обществе. Екатеринбург: У-Фактория (при участии Гуманитарного ун-та), 2004.
Колотаев В.А. Метаидентичность: Киноискусство и телевидение в системе построения способов жизни. СПб.: Нестор-История, 2010.
Колотаев В.А. Стадиальная система формирования идентичности в культуре // Искусство и цивилизационная идентичность / Отв. ред. Н.А. Хренов; Научный совет РАН «История мировой культуры». М.: Наука, 2007. С. 562-601.
Кон И.С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. М.: Политиздат, 1984.
Кристева Ю. От одной идентичности к другой // От Я к Другому. Минск: Менск, 1997.
Лебедева Н.М. Социальная идентичность на постсоветском пространстве: от поисков самоуважения к поискам смысла // Психологический журнал. 1999. № 3. С. 48-58.
Лурия А.Р. Об историческом развитии познавательных процессов. М.: Наука, 1974.
Лурье С.В. Историческая этнология. М.: Аспект-Пресс, 1998.
Маклюэн ГЖ. Понимание Медиа: Внешние расширения человека М.: Куч-ково поле, 2003.
Манцов И. Взрыв-пакет (окончание) // Топос. Литературно-философский журнал. 12.04.2006. http://topos.ru/article/ 4589.
Мацумото Д. Психология и культура. Современные исследования. СПб.: Прайм-Еврознак, 2002.
Микляева А.В., Румянцева П.В. Социальная идентичность личности: Содержание, структура, механизмы формирования. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2008.
Миненков Г. Концепт идентичности: перспективы определения. 2007. Ч. I. http://bi.n-europe.eu/discussions/?id=68.
Мозговой А.Ф. Кубинская самба квартета «Фокстротов»: советские подводные лодки во время Карибского кризиса 1962 года. М.: Военный Парад, 2002.
Павленко В.И. Представления о соотношении социальной и личностной идентичности в современной западной психологии // Вопросы психологии. 2000. № 1. С. 135-142.
Рикёр П. Я-сам как другой. М.: Академический Проект, 2008.
Рорти Р. Обретая нашу страну: Политика левых в Америке XX века. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998.
Симонова О.А. К формированию социологии идентичности // Социологический журнал. 2008. № 3. С. 45-61.
Симонова О.А. Персональная идентичность в современном обществе: Концепция Э.Г. Эриксона: Дис. ... канд. со-циол. наук. М., 2000.
Слободчиков В.И. Категория возраста в психологии и педагогике развития // Вопросы психологии. 1991. № 2.
Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл. 1998.
Солдатова Г.У. Этническая идентичность и этнополитическая мобилизация // Демократизация и образы национа-
лизма в Российской Федерации 90-х годов / Под ред. Л.М. Дробижевой и др. М.: Мысль, 1996. С. 296-367.
Ставропольский Ю.В. Модели этнокультурной идентичности в современной американской психологии // Вопросы психологии. 2003. № 6. С. 112-121.
Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. М.: Институт психологии РАН; Академический проект, 1999.
Триандис Г.К. Культура и социальное поведение: Учеб. пособие. М.: Форум, 2007.
Тхостов А.Ш. Психология телесности. М.: Смысл, 2002.
Ушакин С. Поле пола. Вильнюс: ЕГУ; М.: ООО «Вариант», 2007.
Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности: Работы разных лет. М., 1996.
Хащенко В.А. Экономическая идентичность личности: психологические детерминанты формирования // Психологический журнал. 2004. Т. 25. № 5. С. 32-49.
Хёсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 112-123.
Черная Л.А. Антропологический код древнерусской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2008.
Эриксон Э. Детство и общество. СПб.: Ленато; АСТ; Фонд «Университетская книга», 1996а.
Эриксон Э. Идентичность: Юность и кризис. М.: Прогресс, 1996б.
Auge M. Non-places: Introduction to an anthropology of supermodernity. London: Verso, 1995.
Akerlof G-А, Kranton R.E. Identity economics: How our identities shape our work, wages, and well-Being. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 2010.
Giddens A. Modernity and self-identity: Self and society in the late modern age. Cambridge: Polity, 1991.
26
ВА. Konomaee, E.B. YnuôuHa
Goffman E. The presentation of self in everyday life. Garden City: Doubleday, 1959.
Ericson E.H. The problem of ego identity // Stein M.R. et al. (eds.). Identity and anxiety: Survival of the person in mass society. Glencoe: The Free Press, I960.
Ericson E.H. Identity: Youth and crisis. N.Y.: Norton, 1968.
Hogg M.A., Reid S.A. Social identity, self-categorization, and the communication of group norms // Communication Theory International Communication Association, 2006. P. 7-30.
Jaromowic M. Self-We-Others schemata and social identifications // Worchel S., Morales J.F., Paez D., Deschamps J. (eds.). Social identity: International perspective. N.Y.: Sage Publ., 1998. P. 44-52.
Moscovici S. Notes towards a description of social representation // Europ. J. Soc. Psychol. 1988. 18. 211-250.
Marcia J.E. Identity in adolescence // Handbook of adolescent psychology. N.Y.: John Wiley, 1980.
Mead G.H. The Philosophy of the present. N.Y.: Prometheus Books, 1932.
Mead G.H. Mind, self, and society. Chicago: University of Chicago Press, 1934.
Schiffmann R. Social identity notions and theories: A reply to farsides. 1993. http:// tap.sagepub.com/cgi/content/ab-stract/3/2/217.
Tajfel H. Intergroup behavior, social comparison and social change. Katx-New-comb lectures. Ann-Arbor, 1974.
Tajfel H, Turner J.C. The social identity and intergroup behavior // Psychology of Intergroup Relations. Chicago, 1986.
Taylor Ch. Sources of the self: The making of the modern identity. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
Waterman A. Identity in adolescence: Processes and contents. San Francisco, 1985.
