Средневековая поэзия Франции как источник формирования национального сознания Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

А. Б. КАПЛАН

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ПОЭЗИЯ

ФРАНЦИИ

КАК ИСТОЧНИК ФОРМИРОВАНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ

МОСКВА 2008

ББК 84(0)4 К 20

Серия

«Теория и история культуры»

Центр гуманитарных научно-информационных исследований

Ответственный редактор -д-р. филол. наук И.Л. Галинская

Каплан А.Б.

К 20 Средневековая поэзия Франции как источник формирования национального сознания: Аналитический обзор / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. культурологии. Отв. ред. д-р. филол. наук Галинская И.Л. - М., 2008. - (Сер.: Теория и история культуры). - 100 с. ISBN 978-5-248-00453-9

В обзоре рассматриваются работы современных французских исследователей (прежде всего Ж. Дюфурне), а также труды ряда отечественных историков культуры, таких, как А.Я. Гуревич, авторы ежегодника «Одиссей», историки французской литературы В.Ф. Шишмарев, А.Д. Михайлов и др. Особое внимание уделяется классическому труду М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (1965), в котором исследуется «карнавализация сознания» в народной психологии Средневековья и Ренессанса. Обзор показывает, как произведения средневековых авторов и, в частности, ряда французских поэтов XIV-XV вв., формировали сознание своего времени.

Работа рассчитана на историков литературы, преподавателей вузов, аспирантов, студентов, а также всех интересующихся средневековой поэзией Франции.

ББК 84(0)4

ISBN 978-5-248-00453-9

©ИНИОН РАН, 2008

СОДЕРЖАНИЕ

Введение.......................................................................................4

I. Пережитки племенного сознания в раннее и классическое Средневековье. Отражение этого явления в эпической поэме «Песнь о Роланде».......................................9

II. Ослабление чувства народного единства в эпоху расцвета рыцарства, примеры творчества Бертрана де Борна и Ричарда Львиное Сердце..........................................17

III. Общеевропейский характер рыцарского романа..............26

IV. Изменение ментальности во Франции в ХШ веке. Городская поэзия, Рютбеф.......................................................36

V. Кризис рыцарства в первый этап Столетней войны. Поэзия Гильома Машо............................................................48

VI. Второй этап Столетней войны, крах рыцарства, подъем национального самосознания в творчестве Эсташа Дешана......................................................................................64

VII. Творчество Алена Шартье как пример влияния поэта

на развитие национального самосознания............................ 87

Заключение.................................................................................94

Список литературы....................................................................96

ВВЕДЕНИЕ

Изучение французской средневековой поэзии как исторического источника началось давно. В период Нового времени (XVII-XVIII вв.) поэзию рассматривали как документ Средневековья. В эпоху развития позитивистской методологии в истории средне -вековая литература стала в основном предметом исследования филологических наук (37, с. 287). Но в ХХ в. в связи с развитием культурологии и синтетического подхода к истории, разработанного школой «Анналов», появился интерес к старинной литературе, в частности к поэзии как к источнику, при исследовании коллективной психологии и менталитета прошлых веков. Причем любопытно проследить, как поэзия не только отражает развитие отдельных процессов в области общественного сознания и менталитета, но и влияет на развитие этих процессов.

Следует отметить, что в отечественном литературоведении (достаточно вспомнить труды А.Н. Веселовского) существовала давняя традиция культурно-исторического подхода к средневековой литературе. Книга М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (3), мучительно долго ждавшая своего издания и опубликованная только в 1965 г., была переведена на множество иностранных языков. Ее влияние на историю средневековой культуры трудно переоценить. Можно с уверенностью предположить, что великий труд Бахтина стал причиной изменения ориентации исторической школы «Анналов». Уже в 70-х годах прошлого века труды историков второго поколения этой школы сосредоточивают внимание на проблемах истории культуры и менталитета. Об этом говорят исследования таких историков, как Ж. Ле Гофф (24), Ж. Дюби (17), Ж-С. Шмит (51), Р. Шартье(49), М. де Серто (60) и др. Справедливости ради следует отметить, что и в прежнее время история культуры занимала достойное место в журнале «Анналы», но методология исследований бесспорно изменилась под влиянием трудов М.М. Бахтина. И в нашей стране интерес к истории коллек-

тивного сознания и менталитета стал расти, появились работы таких историков, как А.Я. Гуревич, Ю.Л. Бессмертный, Л.М. Баткин и др. Безусловно, на их творчество значительное влияние оказал М.М. Бахтин. Термин «менталитет» не встречается в работе Бахтина, но сущность данного явления он раскрыл. Изучая творчество Рабле, Бахтин исследовал многогранный комплекс психологических стереотипов, связанный с таким явлением, как средневековый карнавал: «На первый план в карнавале выступает неизбывная правда жизни, ... соотнесенная с телесным человеческим и мировым началом; иерархическая ценностная система претерпевает обращение, онтологические «верх» и «низ» в карнавальном мироощущении меняются местами, так что в своей тенденции карнавал предстает «веселой преисподней» (5, с. 160). А.Я. Гуревич справедливо подчеркивает, что Бахтин наверняка не ставил знака равенства между понятиями «народная смеховая культура» и «народная культура», и отмечает, что в сфере внимания Бахтина были явления городской средневековой культуры и культуры эпохи Возрождения. В своих трудах по истории культуры средневековой Европы Гуревич дополняет тезис Бахтина о разделении двух систем жизни и мышления системой официальной, которая зиждилась на традиционных религиозных стереотипах и карнавальной культуре, утверждением, что здесь имело место не только противостояние культур, но и «перевертывание той же самой культуры» (11, с. 221). Но следует обратить внимание на слова С. С. Аверинцева о невольном противопоставлении Бахтиным карнавала христианской культуре. Работа Бахтина создавалась в период диктатуры воинствующего атеизма.

Французская средневековая поэзия использовалась как источник в классическом труде голландского историка Й. Хёйзинги «Осень Средневековья» (46), открывшем новую страницу в истории культуры и коллективной психологии Франции Х1У-ХУ вв. Хотя главным объектом исследования Хёйзинги была средневековая Бургундия эпохи правления герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого, история этой страны оказалась органически связана с историей Франции. Изучая различные аспекты культуры и духовной жизни, Хёйзинга прибегал к методу создания живых картин жизни прошлого, эта мозаика из разных эпизодов средневековой жизни создавала возможность для читателя видеть историю не только извне, но и изнутри. Хёйзингу часто критиковали за отсутствие четко выраженной концепции в его книге, ибо наглядность видения истории не была дополнена историко-философским анализом. В послесловии к рус-

скому переводу «Осени Средневековья» А.В. Михайлов отмечает, что у Хёйзинги, как и у его учителя Я. Буркхарда, главная линия подхода к исследованию - это «созерцание» прошлого и искусство вглядеться в него, стремление при помощи искусного подбора источников заставить материал красноречиво говорить (46, с. 415). Но с другой стороны, голландский ученый один из первых предугадал значение ментальных структур и, таким образом, внес много нового в понимание предмета и метода исторической науки. Средневековая поэзия часто играет роль исторического источника для Хёйзинги. Фрагменты стихов естественно вплетаются в текст и являются продолжением данных из других источников, создавая удивительный эффект близости прошлого к современному читателю. Следует заметить, что в трудах современного французского исследователя Ж. Дюфурне изучение поэзии французского Средневековья органически связано с анализом исторических фактов, современниками которых были поэты (64, 65).

В нашем обзоре мы попытались проследить некую динамику национального самосознания, используя примеры из французской поэзии Средневековья. Проблема отражения этого процесса и влияния поэзии в этом плане на массовое сознание в Средние века, по нашему мнению, еще не получила достаточного освещения. Формирование национального чувства - процесс многовековой и длительный, этому движению свойственны взлеты и падения. Формы восприятия единства весьма разнообразны. Поэтому проявления национального самосознания лучше всего рассмотреть на протяжении всего средневекового периода в истории данной страны. Для характеристики процесса, свойственного раннему Средневековью, могут быть интересны выводы из исследования В.П. Будановой: «Системный процесс взаимодействия варварской периферии и цивилизации на рубеже Античности и Средневековья обозначил уникальное этническое пространство. В данном случае под этническим пространством подразумевается вся совокупность племен и народов, связанных с тем или иным историческим явлением, а также с его образом в истории. Этническое пространство рассматривается как системная историческая категория, основанная на понимании этничности как контекстно зависимого ситуативного чувства идентичности, мощного средства и ресурса мобилизации в дихотомии «мы - они», «свой - чужой». Этнич-ность, как правило, проявляется через этническое самосознание,

этноним - самоназвание, а в более позднее время через традиционную культуру и защиту исторического наследия» (7, с. 71-72).

Пережитки этнического, племенного единства остаются на долгие времена, но особенно их влияние чувствуется в период раннего Средневековья. В Х1-Х111 вв. (классическое Средневековье) этническое самосознание заметно ослабевает. Этот период характеризуется такими явлениями, как расцвет рыцарства и усиление влияния католической церкви. Для культуры классического Средневековья характерен определенный космополитизм. Несмотря на развитие французского литературного языка, провинциальные диалекты еще долго хранили свою самостоятельность. Франция этого времени являлась примером наиболее классического проявления феодальных отношений. Здесь наблюдается весьма продолжительное сосуществование центростремительных и центробежных тенденций и смена их влияний. При сравнении развития национального самосознания двух стран - Франции и России - можно сделать вывод, что в России идея национального единства ранее обрела более ясную форму. Монгольское нашествие усилило стихийное освоение лесных пространств. Православная церковь возглавила и мобилизовала это движение. На протяжении Х1У-ХУ вв. на территории России возникли многие десятки монастырей. Стремление народа сохранить свою этническую идентичность, связанное со стремлением сохранить свою веру, и последовательная государственная политика московских князей - вот факторы, ускорившие рост национального самосознания русского народа.

Во Франции этот процесс замедлялся сопротивлением консервативных феодальных традиций идее национального единства. Центростремительная политика французских королей все время встречала сопротивление мощных феодалов. Вплоть до конца ХУ в. на земле Франции возникали самостоятельные государства. На протяжении всего периода классического Средневековья шла борьба между Францией и англо-нормандским государством План-тагенетов, последствием которой была Столетняя война. Национальная катастрофа ХУ в. заставила французов сплотиться. Символом единства Франции стала Жанна д'Арк. Но еще раньше в творчестве французских поэтов появился образ «тела Франции», истерзанного врагами, появились призывы к спасению страны.

Цель обзора - проследить на отдельных примерах из истории французской поэзии Средних веков отражение длительной и противоречивой эволюции национального самосознания и влияние по-

эзии на национальное самосознание, особенно в период позднего Средневековья.

Одним из главных источников для нас явилась работа В.Ф. Шишмарева «Книга для чтения по истории французского языка» (50). Это - великий труд. Название книги не отражает его содержания. Здесь представлено около ста статей, посвященных средневековым поэтам и писателям. Каждая статья содержит тексты стихов и фрагментов из прозаических стихотворений К-ХУ вв., рассказ об авторах, подробный историко-грамматический анализ текста, исторический комментарий. Разделы всех статей представляют собой серьезные научные исследования. Трудно найти книгу, обладающую столь обширной информативностью. В.Ф. Шишмарев выступает здесь одновременно как историк, языковед, филолог и специалист по истории культуры. Ученик А.Н. Веселовского, он всю жизнь посвятил изучению романской литературы, особенно французской. Еще до революции он был известен как автор блестящей монографии о творчестве поэта Клемана Маро. В СССР Шишмарев продолжал вести научную и преподавательскую работу, в 1946 г. стал академиком АН СССР. Однако ученый не мог реализовать всех своих творческих возможностей, поскольку все направления гуманитарной науки находились под строгим контролем власти. Известно, что Шишмарев отказался участвовать в осуждении взглядов своего учителя А.Н. Веселовского. Его главный труд «Книга для чтения по истории французского языка» была такой формой издания, где ученый мог с предельной степенью свободы излагать свои взгляды. Книга вышла в 1955 г., за два года до кончины автора. В.Ф. Шишмарев и его ученики одновременно издали «Словарь старофранцузского языка» (6), чтобы облегчить перевод текстов, опубликованных в книге. Дело В.Ф. Шишмарева продолжали отечественные ученые новых поколений. Здесь следует отметить труды историка литературы А.Д. Михайлова (29) и исследовательницы Л.В. Евдокимовой (19). Интерес к средневековой французской литературе существует и в наше время. Примером этого являются материалы международного коллоквиума «Европейская поэзия позднего Средневековья: сравнительно-исторические исследования». Большинство материалов коллоквиума посвящено французской поэзии данного периода.

В обзоре использованы книги и статьи историков-филологов на русском и французском языке, в которых содержится информация, касающаяся темы данного аналитического обзора.

I. ПЕРЕЖИТКИ ПЛЕМЕННОГО СОЗНАНИЯ В РАННЕЕ И КЛАССИЧЕСКОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ. ОТРАЖЕНИЕ ЭТОГО ЯВЛЕНИЯ В ЭПИЧЕСКОЙ ПОЭМЕ «ПЕСНЬ О РОЛАНДЕ»

С. С. Аверинцев в статье, посвященной судьбам европейской культурной традиции во время перехода от Античности к Средневковью, подчеркивает тот факт, что вождь германского племени герулов, Одоакр, низложивший последнего императора Западной Римской империи, не стал императором. Одоакр отослал императорские инсигнии Зенону - императору Восточной Римской империи - с просьбой присвоить себе звание патриция. Этот факт весьма знаменателен. Вождь германского племени хотя был фактическим повелителем всей Италии, но его политическое сознание оставалось в плену традиционных стереотипов. Вождь варварской дружины еще чувствовал себя слугой императора Рима. Это умонастроение не исключало и племенную гордость. Только три века спустя две линии в коллективной психологии народов слились в одну, обретя в символе императорской власти Карла Великого свое единство: «Король франков коронуется в Риме римским императором от руки римского папы. "Священная Римская империя германского народа" - эта позднейшая формула отлично передает сакральную знаковость имени города Рима. Это имя - драгоценная инсигния императоров и пап» (1, с. 21).

Однако старые стереотипы продолжали существовать в сознании людей. Имеется исторический источник, который свидетельствует о жизни в сознании людей старинного чувства - неприязни бывших «варваров» к гордым римлянам. Речь идет о произведении Луитпранда Кремонского «Отчет о посольстве в Константинополь» (31). Луитпранд, писатель и дипломат, живший в Х в., был отправлен императором Оттоном II послом в Византию. Во время встречи Луитпранда с повелителем Византии произошел дипломатический скандал. Византийский император проявил крайнюю грубость при оценке нравов народов Западной Европы. В ответ посол произнес речь, в которой выразил всю неприязнь к Риму германских племен. Вот некоторые фрагменты из этой речи: «От Ромула-братоубийцы... получили римляне свое имя. Мы, лангобарды, саксы, франки, лотаринги, бавары, швабы, бургундцы, так презираем их, что у нас, когда мы в гневе, нет иного бранного слова, чем "римлянин". Одним этим именем "римлянин" мы обозначаем все,

что только есть самое низкое: трусость, алчность, словом, все самое порочное» (31, с. 68). Такое выражение ненависти к римлянам могло существовать, как правило, в недрах бессознательного и вырывалось наружу только в экстремальных случаях. В латинских стихах уроженца Франции поэта Хильдеберта Лаверденского, жившего в конце XI - начале XII в., можно найти следующие строки:

Стерто все, что прошло, нет памяти в Риме о Риме.

Сам себя позабыл в этом упадке моем.

Но пораженье мое для меня драгоценней победы,

Пав, я славней, чем гордец, нищий богаче, чем Крез.

Больше дала мне хоругвь, чем орлы. Апостол, чем цезарь (31, с. 208).

Здесь чувствуется некая двойственность в настроении автора, поэт признает величие Рима, но для него он уже прошлое, хотя и славное. Но даже Луитпранд - наследник римской культуры. Он пишет на латыни, «охотно щеголяет греческими словами, пересыпает речь цитатами из античных авторов» (31, с. 56). Античный мир оставался для человека раннего Средневековья, может, непонятным, но одновременно греховным и прекрасным. В Первой элегии о Риме Хильдеберта, человека классического Средневековья, мы встречаем такие слова: «Рим стараньем людей воздвигнут был столь величаво, что старенье богов не сокрушило его» (31, с. 210). Восприятие прошлого людьми раннего и классического Средневековья резко отличалось от восприятия прошлого людьми Нового времени. Для средневекового человека античный мир погиб не так давно: медленность развития заставляла время «стоять». Античные герои были современниками для варварских королей и родовой знати. Григорий Турский сообщает, что франкский король Сигбарт с восторгом слушал хвалебные стихи придворного поэта Венанция Фортуната, который сравнивал короля с Ахиллом (72, с. 699). Польский историк культуры М. Оссовская посвящает одну из глав монографии «Рыцарь и буржуа» (30) сравнению поведения героев гомеровского эпоса с рыцарским кодексом, закрепленным в обычаях (30, с. 62-80).

Проблема влияния национальных традиций при формировании рыцарского менталитета остается темой для дискуссий. Так, историк Ф. Кардини, автор монографии о происхождении рыцарства, считает, что рыцарство выросло лишь только из германских корней (37, с. 21; 66, с. 19). Многие обычаи германских племен в преобразованном виде вошли в рыцарский образ жизни. Герман-

ский культ оружия, сильные пережитки тотемного сознания и многое другое нашло свое отражение в рыцарской психологии. «Установление знака равенства между оружием и Евангелием - типичное проявление аккультурации со стороны Римско-католической церкви по отношению к германскому язычеству», - пишет Кардини (цит. по: 37, с. 21). Германские воины-христиане перед судебным поединком клялись либо на Евангелии, либо на оружии. Частые изображения на рыцарских гербах зверей и птиц говорят об определенном преобразовании тотемного сознания. Ж. Флори, во многом соглашаясь с Кардини, считает, что рыцарство, возникшее как могущественный слой феодального общества в Х-Х1 вв., не было абсолютно связано с этническим происхождением члена рыцарского сословия. В каролингской империи вокруг императора группировались представители не только знатных германских родов, но и выходцы из галло-римской знати. При распаде империи усиливаются центробежные силы. Бывшие крупные чиновники, слуги императорской власти, становятся независимыми сеньорами. Их опора - укрепленный замок, охраняемый воинами (milites). Miles -соответствует русскому слову «рыцарь», которое на многих языках звучит по-разному: немецкое - ritter, английское - knight, французское - chevalier. Флори отмечает, что этническое происхождение рыцарей могло быть различным. Население владений Меровингов и Каролингов говорило на разных языках. Латынь стала официальным языком власти и определенным образом играла роль языка межнационального общения (37, с. 62-77).

В годы кризиса государства Меровингов наблюдается падение культуры, в частности культуры духовенства. Во время царствования императора Карла Великого власть стремилась поднять культурный уровень духовенства. Многие священники не могли понять текст Вульгаты - Библии, переведенной с греческого языка на латынь святым Иеронимом. Чтобы облегчить понимание текста Священного Писания, составлялись глоссарии. Самый крупный из них - Рейхенау-ский глоссарий - был опубликован в нашей стране В.Ф. Шиш-маревым в отрывках и с прекрасными лингвистическими комментариями (50, с. 17-19). Глоссарий - это отнюдь не словарь, он больше напоминает собрание неких толкований, дабы помочь малограмотному священнику усвоить содержание важнейших мест из Библии и особенно из Евангелия. В латинский язык здесь вкраплены как германизмы, так и в меньшей степени галлицизмы. Ведь место составления глоссария - область, где говорили на старонемецком языке.

Признаки упадка империи Каролингов проявились почти сразу после смерти Карла Великого. В 843 г. между внуками великого императора был заключен в Вердене договор, закрепивший раздел государства. Но до этого два младших сына Людовика Благочестивого - Карл Лысый и Людовик Немецкий - в Страсбурге заключили договор против претендовавшего на полную власть в империи старшего брата Лотаря. Войско Карла состояло из жителей Центральной и Северо-Восточной Франции, а войско Людовика из жителей Германии. Чтобы текст соглашения был воспринят всеми воинами с доверием, Людовик Немецкий произнес свою речь на романском языке, Карл Лысый - на немецком языке. Речи обоих королей сохранились в хронике Нитгарта (50, с. 20). Этот отрывок из хроники получил название «Страсбургская присяга». Он является одним из первых источников, где можно увидеть текст на старофранцузском языке. Здесь можно говорить о начале единения французов. Но процесс укрепления национального единства французов еще долго не получал своего развития.

С конца IX в. начинается быстрое дробление частей бывшей империи Каролингов. Различие состоит лишь в скорости протекания этого процесса в разных регионах (37, с. 55). Области, на земле которых располагается современная Франция, гораздо быстрее изменили свой образ жизни, чем восточные земли, где обитали баварцы, саксонцы и другие представители немецких народов. Феодализм, особенно в Северной Франции, приобрел наиболее совершенную форму. Здесь наиболее ясно видна система взаимоотношений сеньоров и вассалов. Характер господства и подчинения при развитом феодализме во многом определяется договором. Вассал обязан оказывать сеньору военную и финансовую помощь, а сеньор должен оказывать вассалу свое покровительство.

Приблизительно до конца Х! в. в истории средневековой Франции прослеживается еще большое разнообразие социальных отношений. Процесс превращения графских замков, былых форпостов императорской власти, в независимые шателании был неоднозначным. Шателен, т.е. властитель замка, мог быть потомком графа или имел предка - бастарда, незаконного сына знатного вельможи. В ряде случаев происхождение шателенов невозможно установить (37, с. 63). По мере ослабления центральной власти наблюдается стихийное возведение замков теми, кто имел подобную возможность. На рубеже X-XI вв. замки стали возникать повсюду, а к XII в. - как непременная часть пейзажа. Владелец замка узурпиро-

вал функции центральной власти. Такая «мутация» власти вовсе неравносильна анархии (37, с. 63). Замок был естественным средством защиты от массовых вторжений в период последней волны Великого переселения народов - норманнов и венгров, а также играл роль гаранта относительного порядка в регионе своего влияния. Замок не мог бы существовать, если не располагал бы помощью местных воинов - рыцарей. Но и местное население, подпавшее под юрисдикцию замка, должно было участвовать в обороне края. Первое время в правовом сознании понятия «долг» и «повинность» были не очень разделены. Даже крестьяне - собственники земли чувствовали себя как бы вассалами. Но с течением лет феодальные отношения стали менее аморфными и приобрели более четкие контуры. «Первая расщелина, - пишет Флори, - отделила тех, для кого военная служба стала не только обязанностью, но и профессией, от тех, кто военной деятельностью занимался лишь время от времени» (с. 76). За первыми все больше закреплялось название miles - рыцари, вторых звали rustici - селяне. Таким образом, кастовость рыцарского сословия сравнительно быстро возрастала. Но рудименты старых стереотипов могли долго жить в сознании людей последующих веков. Ведь многие богатые крестьяне, обладавшие боевой лошадью и оружием, еще в XI в. могли на основании данного имущества называться рыцарями. Но их отличали от настоящих рыцарей, посвященных в это звание. В источниках остались немногочисленные сведения о рыцарях низкого происхождения. В документах одного из церковных соборов в городе Ансе (1025) встречается словосочетание villain-caballari «подлые рыцари» (37, с. 84). Даже в XII в. у французского короля насчитывалось, по мнению хрониста того времени, «до трех тысяч рыцарей-крестьян» (37, с. 84).

В XI в., несмотря на сравнительно быструю феодализацию, сохранилось чувство сопричастности к судьбе своего народа, стереотипы племенного единства. Данное явление отражает «Песнь о Роланде», которую пели нормандские воины Вильгельма Завоевателя в битве при Гастингсе в 1060 г. Правда, как считает В.Ф. Шишмарев, нормандские рыцари, скорее, подпевали певцам, которые сопровождали войско (50, с. 32). «Песнь о Роланде» принадлежит к жанру эпических поэм «шансон де жест», которые содержали рассказ о подвигах легендарных героев, чье поведение должно быть примером рыцарской доблести. Эти поэмы обычно распевались бродячими певцами - жонглерами. Слово «жонглер»

имело иное значение в Средние века, чем в наше время. Средневековый жонглер - это синоним слова «бродячий артист». Данный человек мог быть музыкантом, певцом, чтецом, дрессировщиком животных, акробатом и жонглером. В Средние века по городским улицам бродило немало артистов. Причем певцы и чтецы пользовались не меньшим спросом, чем бродячие циркачи. Эпические поэмы часто имели успех не только в замке, но и на городской площади, и на сельском пустыре.

«Песнь о Роланде» - это наиболее знаменитая из эпических поэм Средневековья. Литература, посвященная исследованию проблем, связанных с этой поэмой, очень велика. Один лишь перечень работ, приведенный В.Ф. Шишмаревым, содержит более 200 названий (50, с. 35-36). Большинство исследователей склоняются к мнению, что «Песнь о Роланде» впервые была распространена в Нормандии. Нормандия в начале Х в. перешла под власть конунга Роллона. Но во всех областях, куда проникали скандинавы, они быстро воспринимали язык и образ жизни местного населения. Скандинавский язык, как отмечает В.Ф. Шишмарев, стал окончательно забываться уже сто лет спустя после прихода норманнов в Северную Францию. Хотя нормандские герцоги называли себя франками, память о славном прошлом викингов жила в сознании рыцарей Вильгельма Завоевателя. Однако в «Песни о Роланде» речь идет в основном о франках. Слово «франк» могло означать как члена германского племени франков, так и француза. Историк французской средневековой литературы А.Д. Михайлов очень точно определил значение двойственности смысла этого понятия, подчеркивая синтез двух менталитетов в жанре «шансон де жест». Особенно ценно для нас замечание А. Д. Михайлова о сочетании в мотивации рыцарской верности не только вассального, но и племенного долга (28, с. 9).

Самая древняя сохранившаяся рукопись поэмы - «Оксфордская» - могла быть написана, как считают специалисты, между 1130-1150 гг. (50, с. 35). Этот текст, где имеется подпись некого Турольда, «является памятником французского языка, на котором говорило и писало феодальное дворянство в Англии, по мнению одних исследователей, около 1090 г., по мнению других - около 1150 г.» (50, с. 37). Турольд, автор или переписчик данного текста (20, с. 145), мог быть родом и не из Англии, а из нормандских или анжуйских владений Плантагенетов (50, с. 37). Подвергнув кропотливому исследованию фонетику и морфологию языка поэмы,

В.Ф. Шишмарев устанавливает значительное проявление «англонормандского» наречия (50, с. 36-46).

Обратимся к содержанию поэмы. В ней очень заметно характерное для эпоса смешение действительности и вымысла. Это отмечают многие историки. Как же проявляется сосуществование двух линий общественных отношений? Довольно часто в поэме встречается выражение dulce или dolce France - прекрасная Франция. Это словосочетание может определяться как Иль-де-Франс, провинция, бывшая традиционным доменом французских королей, или англо-нормандское государство Плантагенетов, в состав которого входила значительная территория Франции, или как империя Карла Великого. Все зависит от того, в каком контексте употребляется это словосочетание.

Герои поэмы часто исторические личности, а главный герой этого эпоса Роланд. Упоминается Хроудланд - маркграф бретонской марки в биографии Карла Великого, принадлежащей перу хрониста IX в. Эйнгарда. Последний рассказывает о битве, произошедшей в Пиренейских горах 15 августа 778 г. между войском, посланным Карлом Великим в Испанию, и басками - обитателями гор. В этой битве франкский отряд был уничтожен. Погибли знатные люди: пфальцграф Ансельм и упомянутый уже Хроудланд (20, с. 143). Хроудланд это и есть Роланд, герой поэмы, погибший в ущелье Ронсеваль. Правда, между действительным событием и временем появления этой Sanson de geste прошло почти три столетия, этим и объясняются многие метаморфозы в исторической памяти. Но имена ряда героев эпоса имеют символическое значение. Воинственный архиепископ Турпин действительно существовал и был архиепископом Реймса (753-794). Следует подчеркнуть, что Реймс - это город, священный для Франции, ибо здесь, начиная с Хлодвига, короновались франкские, а затем французские короли. Этот образ отвечает настроениям французского единства. Образ другого славного воина из дружины Роланда, нормандского герцога Ришара Старого, правившего своей землей в начале Х1 в., отвечал симпатиям знатных нормандцев, ведущих свою родословную от героев-викингов. Имеется в поэме достаточно упоминаний и о немецких воинах, они выступают под именами германцев, алеманов и т.д. Речь идет о народах, чьи земли входили в империю Карла Великого. Что же касается этнического состава неверных, то здесь господствует полная этнографическая путаница: арабы и негры соседствует с пруссами, ливами, руссами, славянами.

Слушатель или читатель поэмы рассматривал Роланда как представителя своего государства. Для подданного короля Франции Людовика VI (1108-1137) Роланд был идеальным типом сенешала-домоправителя и начальника королевской охраны или коннетабля, командующего войском. Но Роланд также был официальным героем англо-нормандского королевства. Напомним, что «в 1066 году перед самой битвой при Гастингсе во главе норманнов ехал трувер Телье-фер... и распевал песнь о Роланде» (20, с. 111). То, что песнь была предназначена для слушателей, доказывает восклицание «Ао1» в конце каждой кантилены, которое означает, по мнению В.Ф. Шишмарева, призыв трувера или жонглера к публике «слушайте!» (50, с. 63). Однако до середины XII в. напряжение в отношениях между французским королевством и англо-нормандским государством не было столь заметно, как в последующий период.

Многочисленные слушатели и редкие читатели поэмы, современники наибольшего распространения идеи крестовых походов, воспринимали ее как призыв к борьбе с неверными. Главным содержанием поэмы были поединки между христианами и врагами христианской веры. Жестокие подробности при описании рыцарских ударов должны были делать более зримым восприятие текста, побуждать людей принять крест. Гипербола была приемом вызвать эмоцию. Например, Роланд одним ударом своего меча полностью рассекает железный шлем, туловище своего противника и хребет его боевого коня (37, с. 128). Подобные подвиги совершают друг Роланда Оливье, архиепископ Турпин и другие герои. Конечно, можно проследить при рассказах об этих поединках влияние «Илиады». В эпосе говорится, что один из вождей неверных, эмир Вавилона Балиган, - современник Гомера и Вергилия (20, с. 165). Но техника боя в XI-XII вв. отличалась от боевых приемов гомеровского времени. Ее можно проследить по многим источникам, прежде всего иконографическим. Особенно интересны в этом плане знаменитые ковры в Байо, где изображены сцены из битвы при Гастингсе (56, с. 104). Кроме того, существуют подробные сообщения о завоевании Англии норманнами. Эти источники проанализированы Ж. Флори (37, с. 110-111). Любопытный материал содержит описание военной тактики рыцарей-крестоносцев, принадлежащее представителю восточной знати Усаме ибн Мункызу (с. 111-112). Главным оружием рыцаря было копье, а не меч. Он пользовался копьем как в дальнем, так и в ближнем бою. Тактика конной атаки заключалась в том, что копье выдвигалась далеко вперед более чем на три четверти своей

длины. Рыцарь должен был удерживать под мышкой древко, напрягая предплечье правой руки и придерживая древко левой. Таким образом, копье как бы срасталось с телом всадника. Сила удара не зависела от мощности мускулов рыцаря, а зависела от быстроты бега его коня. Прием конной массированной атаки давал необходимый эффект.

В «Песни о Роланде» и других эпических поэмах в центре внимания индивидуальный поединок, удар копья. Однако главные роли достаются мечам. Меч - священное оружие, оно имеет свое имя: Дю-рандаль у Роланда, Жуаез у Карла Великого. Мечи XI в., сохранившиеся в наше время, достигают длины 90-100 см. и весят 1-2 килограмма (37, с. 119). Флори отмечает, что не меч, а боевой топор был более страшным оружием. Автор так объясняет отступление от исторической правды в «шансон де жест». «Чтобы своей публике понравиться, поэты как бы стирали резинкой с рисуемой ими картины все то, что находилось, по их мнению, в противоречии с миром, с обычаем, нравами и идеалами рыцарства. Такая литература, отчасти, конечно, искажала отображаемую ею действительность, но в то же время еще в большей степени она служила "идеологическим проявителем" рыцарства и мира рыцарства. Она отображала мир таким, каким хотела его» (37, с. 116). Этот идеал был построен на принципах нравственного долга, находился в гармонии с массовым порывом многих людей. Первый период Крестовых походов являлся побудительной силой для коллективных действий. Выражение этого идеала принимало разные формы - от призыва к подвигам во имя Бога, рыцарского девиза «защита вдов и сирот» и до глубоко разработанного в проповедях идеолога Второго крестового похода Бернарда Клервоского учения о единении человека с Богом.

II. ОСЛАБЛЕНИЕ ЧУВСТВА НАРОДНОГО ЕДИНСТВА В ЭПОХУ РАСЦВЕТА РЫЦАРСТВА,

ПРИМЕРЫ ТВОРЧЕСТВА БЕРТРАНА ДЕ БОРНА И РИЧАРДА ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ

Период апогея крестоносного движения был недолгим. Кризис его уже начал проявляться во время Второго крестового похода. Те процессы внутри Европы, которые казались локальными на первый взгляд, век спустя оказались главными для судьбы значительного региона Западной Европы. В 1066 г. образовалось англонормандское государство Вильгельма Завоевателя; в это время французские короли не располагали действительной властью даже внутри своего домена. Англо-нормандское государство продолжа-

ло оставаться сильной страной. Первые шестьдесят лет среди знатного рыцарства наблюдалось господство англо-нормандского наречья (50, с. 74), где чувствовалось полное господство французского языка. Но с годами английский язык начинает теснить язык завоевателей. Однако в 1152 г. в связи со вступлением на престол Генриха II Плантагенета и присоединения к его королевству значительной центральной и юго-западной территории современной Франции влияние французского государства вновь усиливается. Супруга короля Генриха II Элеонора Аквитанская, принесшая своему мужу большое приданное в виде огромного герцогства, является заметной фигурой в истории Средних веков. Она стала героиней многих исторических романов и кинофильмов. Знаменитая американская актриса Кетрин Хепберн создала блестящий образ престарелой королевы в фильме «Лев зимой». Элеонора Аквитанская была покровительницей трубадуров, которые часто съезжались в ее любимую резиденцию Пуатье на состязания. Двор Элеоноры Акви-танской, подобно всем королевским дворам, кочевал по ее владениям. Королева Элеонора считалась не только прекрасной дамой, но и великой авантюристкой своего времени. Первый ее муж -французский король, известный своей религиозностью, развелся с ней, возмущенный нравственной вольностью супруги, и при этом потерял две трети своей страны. Генрих Плантагенет, который считался только с политическими интересами, смотрел на свой брак с точки зрения выгоды королевства. Его обширное государство историки порой называют империей Плантагенетов.

Дед королевы Элеоноры Аквитанской Гильом IX (1071-1127) был первым французским трубадуром. Творчество трубадуров - самостоятельная тема, привлекающая внимание многих ученых, в том числе и отечественных, среди которых можно назвать таких, как Н.В. Ве-селовский, Д.А. Аничков, Р.А. Фридман, В.А. Дынник, М.Б. Мейлах и др. Нас же интересует тема чувства сопричастности к своему народу в творчестве трубадуров. Исследовательница поэзии трубадуров В.А. Дын-ник характеризует их внутренний мир «как куртуазный микрокосм» (26, с. 222). На примере творчества провансальских поэтов можно проследить, как чувство верности вассала сеньору превращается в культ Прекрасной Дамы. Для трубадура характерна концентрация всего творчества на сложных противоречивых отношениях между певцом и дамой его сердца, постоянная игра между чувствами, т.е. между духовным обожествлением властной сеньоры и земным желанием сблизиться с прекрасной женщиной. Эти чувства отодвигали на задний план почти

все, даже природа Прованса не привлекала внимания трубадуров. Один из наиболее талантливых трубадуров - Бернард де Вантадорн посвящал свои песни Элеоноре Аквитанской, развлекая ее двор в Лондоне. Но наиболее рельефно видно типичное мировоззрение трубадуров на примере биографии и творчества самого известного из них - Бертрана де Борна. Уроженец южной провинции Перигор, рыцарь по происхождению, Бертран де Борн не высказывает своей привязанности к какой-либо стране. Он вечный странник, искатель приключений. Кочуя по дворам королей и знатных феодалов, Бертран задержался сравнительно надолго при дворе стареющей Элеоноры Аквитанской в Бордо. Здесь он вмешался в борьбу, которую вел Генрих II со своими сыновьями, каждый из которых стремился получить лучший удел. Сыновья Генриха - Генрих Молодой, Ричард, Жофруа -вели не только войну против отца, но и враждовали между собой; их позиция по отношению к отцу часто менялась. В этих событиях активно участвовала старая королева, она настраивала принцев против супруга. Бертран де Борн, будучи хорошо знаком с членами королевской семьи, отнюдь не проявлял рыцарской верности, постоянно меняя свою позицию. Сначала он поддерживал наследника престола Генриха Молодого в борьбе с его братом Ричардом Львиное Сердце за Аквитанию. И в одной из своих сервиент трубадур проклинал акви-танских рыцарей за то, что они остались верными Ричарду. Но когда последний окончательно победил, Бертран де Борн унижено просил о прощении и написал сервиенту против своего бывшего сеньора, принца Генриха, которого называл королем трусов, неспособным править никакой страной (20, с. 68). Когда же спустя некоторое время Генрих Молодой умер от болезни, Бертран де Борн написал на смерть наследника стихи, где есть такие строки:

Когда бы все слезы и печали, Потери и все бедствия земли Слились бы в одно, одним бы горем стали, То и тогда сравниться не могли Со смертью «молодого короля». Печальна юность. Славы скорбен вид, Над миром тьма унылая лежит. Исчезла радость, все полно печали. (Перевод К. Иванова, 20, с. 70).

Создается впечатление о Бертране де Борне как о трусливом конформисте, но это не так. Современники вспоминают о Бертране как о храбром рыцаре, да и сам он признается в ряде стихов, что предпочитает войну скучному миру (20, с. 67-68). Нашего трубадура можно назвать «кочевым вассалом». Феодальные отношения давали определенную свободу толкования рыцарского долга. Проклиная Генриха Молодого, Бертран считает, что Генрих, его сеньор, уступив своему брату Аквитанию, нарушил долг сеньора защищать своего вассала. Поэтому Бертран считает возможным принести присягу новому сеньору. Феодальные обычаи, зафиксированные в кодексах рыцарских правил, как правило, не запрещали вассалам покидать неблагодарного сеньора (30, с. 86). Поэтому Бертран на протяжении своей жизни неоднократно менял своих сеньоров, и это не считалось изменой. Культ Прекрасной Дамы у трубадуров органически сочетался с феодальными обычаями, ибо обожание дамы сердца имело много общего с рыцарской верностью. К. Иванов отмечает в своей книге о трубадурах, что список дам, которым Бертран де Борн объяснялся в любви, был весьма обширен (20, с. 90). Куртуазная любовь допускала взрыв плотской страсти; дамы сердца часто требовали горячего проявления чувств от своих обожателей. Куртуазная игра была близка к интимной связи. Полагалось приближаться к любовному огню и одновременно оставаться безгрешным. Талантливый рыцарь-трубадур должен был быть виртуозом куртуазной игры, имевшей ряд сложных правил. В XII в. пользовался известностью трактат «О любви» Андре Капеллана (30, с. 93-94). В этом трактате содержался кодекс законов куртуазной любви. Поэтому, возможно, мы порой встречаемся в ряде любовных канцон не с выражением подлинных чувств, а с блестящей наигранной импровизацией. Канцоны Бертрана де Бор-на, Бернарда де Вантадорна и других трубадуров оказали огромное влияние на развитие лирической поэзии. Но детальное рассмотрение исторических фактов показывает, что куртуазная поэтическая любовь может считаться тонким прозрачным покрывалом жестокой прозы жизни. Однако следует помнить слова Йохана Хёйзинги: «Как бы то ни было, на почве рыцарства блистательно расцвели и дали богатые плоды культурные ценности, эпическое и лирическое выражение благороднейшего содержания, пестрое и причудливое искусство украшения, изящные формы церемониала и условностей» (46, с. 123).

Уже упомянутый Андре Капеллан связывает кодекс галантной любви с правилами, диктуемыми наличием феодальной иерархии. В трактате приводятся примеры образцов речи в зависимости от места на иерархической лестнице: обращение простолюдина к женщине того же сословия, к женщине благородного сословия, к знатной сеньоре, обращение знатного сеньора к простолюдинке, рыцаря к женщине благородного сословия, рыцаря к простолюдинке, знатного сеньора к женщине благородного сословия, знатного сеньора к знатной сеньоре (30, с. 94). Под простолюдином можно понимать купца, ремесленника, безродного трубадура и т.д. Под знатным сеньором может подразумеваться обычно родовитый титулованный феодал. За пределами иерархической лестницы находился самый многочисленный слой населения - крестьяне. Их именовали вилланами. Синоним этого слова - «дикарь». Известны стихотворения Бертрана де Борна, где поэт не скрывает ненависти к вилланам. Подобные стихи выражали общие настроения большинства рыцарского сословия. Такое отношение к народу было связано с национальным нигилизмом рыцарства. Близость определялась не чувством землячества, а «сословным родством». Еще Грановский отмечал, «что в средневековой Европе не было народов в настоящем смысле слова» (20, с. 96).

Одним из первых горячих проповедников национального единства в пределах своей страны был великий Данте. Он видел в Бертране де Борне идеолога феодальных междоусобиц и поэтому так жестоко заклеймил его в 28 песне «Ада»:

Я видел, вижу и сейчас, Как тело безголовое шагало В толпе, кружащей неисчетный раз,

И срезанную голову держало За космы, как фонарь, и голова Взирала к нам и скорбно восклицала.

Он сам себе светил, и было два

В одном, единый в образе двойного.

Как - знает Тот, чья власть во всем права .

Остановясь у свода мостового, Он кверху руку с головой простер, Чтобы ко мне свое приблизить слово,

Такое вот «Склони к мученьям взор Ты, что меж мертвых дышишь невозбранно! Знай: я Бертран де Борн, тот, что в былом Учил дурному короля Иоанна, Я брань воздвиг меж сыном и отцом.

(Данте, «Божественная комедия», М., 1992, с. 144. Перевод Лозинского.)

Для такого поэта, каким был великий Данте, знаменитый трубадур - это прежде всего интриган, способствующий разжиганию вражды в семье Генриха Плантагенета. Но автор «Божественной комедии» здесь внимал мнению молвы, поэтому перепутал Ричарда с Иоанном Безземельным - младшим сыном Генриха II. Бертран де Борн действительно долго жил при дворе Плантагене-тов и общался со всеми членами королевской семьи. (Мы уделяем столько внимания династии Плантагенетов, поскольку она во многом содействовала развитию рыцарского романа.) Примирившись с Ричардом, Бертран де Борн стал его активным союзником. Сам Ричард Львиное Сердце не был похож на тот образ идеального рыцаря, который до сих пор живет в сознании людей. Английская литература, начиная с Шекспира (например, в исторической драме «Король Джон») и особенно благодаря Вальтеру Скотту, создала миф о великом англичанине - благородном герое. В самом деле Ричард Львиное Сердце был французом. Его пребывание в Англии было весьма кратковременным. Даже когда он стал королем, то больше интересовался своими французскими делами.

Возможно, он понимал английский народный язык, но неизвестно, говорил ли он на нем. Известно, что родным языком этого короля являлся французский. Кроме того, Ричард владел провансальским, итальянским и латинским языками. В поведении Ричарда Львиное Сердце присутствовали и жестокость, и куртуазная культура. Он был очень вспыльчив, склонен к быстрым решениям, которые столь же быстро и менял. Бертран де Борн посвятил одну из своих сервиент описанию характера Ричарда Львиное Сердце, отмечая постоянные порывы его темперамента, подчеркивая, что храбрый Ричард не знает притворства и полутонов в общении с людьми. В связи с переменчивостью в поведении короля трубадур дал ему прозвище «Да и Нет». Вот несколько строк из этого стихотворения:

Но увещанья не нужны. Для «Да и Нет» они напрасны; Не любит мира воин страстный На подвиг трудный и опасный Идет, не медля, он всегда. И нет опасности труда, Чтоб он не шел сейчас туда.

Король французский - друг покоя. Совсем как добрый капеллан, А «Да и Нет» - тот жаждет боя,

Как смелой банды атаман. (20, с. 81. Перевод К. Иванова)

Эти стихи требуют некоторых пояснений. Ричард (тогда герцог Аквитанский) вел войну против своего отца, который оспаривал права принца на провинцию. Король Франции Филипп II на словах поддерживал Ричарда, однако не вмешивался в войну, мечтая об ослаблении обеих конфликтующих сторон. Бертран де Борн противопоставляет вспыльчивого рыцаря Ричарда хладнокровному политику Филиппу. Став королем, Ричард немедленно начал готовиться к Третьему крестовому походу. Причина этого похода заключалась в том, что султан Салахедин отнял у крестоносцев Иерусалим. В поход отправились три самых могущественных монарха Европы: германский император Фридрих Барбаросса (он погиб по пути в Палестину), Ричард Львиное Сердце и Филипп II -французский король. После смерти императора номинальным главой похода стал Филипп, поскольку члены династии Плантагенетов считались вассалами короля. Фактически предводителем крестоносцев был Ричард, но его успешные поединки с восточными воинами не принесли крестоносцам ощутимой пользы. Между французским королем и Ричардом постоянно возникали ссоры при дележе добычи. Филипп II при первом удобном случае покинул Палестину и вернулся во Францию. Прошло время, и Ричард узнал, что Филипп, пользуясь его отсутствием, ворвался со своими войсками в Нормандию и пытался настроить против Ричарда его младшего брата Иоанна, обещая возвести последнего на престол. Ричард должен был срочно вернуться в Англию, но по дороге был захвачен австрийским герцогом Леопольдом, с которым поссорил-

ся еще будучи на Востоке. Своего пленника Леопольд передал под власть германского императора Генриха VI. Император потребовал за пленного монарха огромный выкуп. Ричарду пришлось провести в неволе более двух лет. Наконец, освободившись, он вернулся в Англию, но немедленно начал войну за Нормандию, где весьма нелепо погиб при штурме одного из замков.

До нас дошло одно из стихотворений пленного короля, оно написано в жанре Яе1хие^е. В.Ф. Шишмарев определяет этот жанр в качестве особого вида песни с припевом (50, с. 152). Мы предлагаем перевод этой песни. При переводе мы стремились, насколько удалось, сочетать звуковой колорит и смысл стихов. Читателя не должно удивлять наличие однообразных рифм, ибо это свойственно данному жанру:

Тот, кто предательски захвачен и пленен Лишь может грустно петь, печально утомлен, Своею песней, усмиряя стон. Ведь множество друзей имел на воле он, Но к их стыду был выкупа лишен, Увы, уж две зимы томясь в плену.

И знает каждый рыцарь и барон, Чей край Британия, Нормандия, Гасконь, Что не нашелся друг и компаньон, С которым был бы я не разлучен, Не мог не упрекать бы их ни в чем, Пока я нахожусь в плену.

И как пришел несчастья ураган, Я понял весь друзей и родичей обман, Поскольку выкуп за меня не дан. Я вижу безразличия туман. Мне даже слышится упреков гам, Пока я нахожусь в плену.

Душа моя болит, поскольку там, Где королем давно я признан сам, Мой сюзерен, клятвопреступник и тиран, Предательски вонзил в мой край таран, Пока я нахожусь в плену.

И о последствии сих каверзных измен Известно жителям Анжу, Турени, Мэн, Которые пока живут без перемен. Но чтобы сократить мой тяжкий плен Не жаждут жертвовать ничем, Пока я нахожусь в плену. Мои соратники в боях у грозных стен В Нормандии и в графстве Першерен, Которых я любил, - я чувств не знаю смен, Мы б пели вместе, если бы не плен, -Коль предадите, ваши души сгложет тлен, Пока я нахожусь в плену.

Сестра, графиня, я ваш сюзерен, Уймите боль мою и дайте встать с колен. В плену я провожу все дни свои, И пусть об этом помнит Шартарен, Его жена, мать юного Луи.

Эта песня опубликована на французском языке в «Книге для чтения по истории французского языка» В.Ф. Шишмарева (50, с. 154). Почти все строки стихов песни заканчиваются протяжным носовым звуком еп, оп, ат, он совпадает часто с носовым ет и т.д. Все это придает песне своеобразную звонкость на французском языке. Песня печальна. Ричард два года находится в плену, но это не означает позора для его государства. Феодальное право признавало законным захват в плен человека, находящегося на чужом земельном владении, даже если он король. Выкуп предусматривался рыцарскими обычаями, и ничего странного средневековые люди в этом явлении не видели. Хотя Ричард обвиняет герцога Леопольда в предательском захвате, но это потому, что австрийцы внезапно напали на Ричарда, который тайком пересекал чужую землю, дабы сохранить корону. Но основная жалоба Ричарда обращена к его вассалам, которые не торопятся собирать деньги для выкупа своего сеньора, и даже его соратники, которые ведут бои с войском французского короля за сохранение провинций, принадлежащих План-тагенетам, молчат. Жители провинций Анжу, Турени и Мэн, где пока царит мир, т. е. местные феодалы и купцы, располагали большими средствами, но они также бездействуют. Наконец, в последней строфе плененный король обращается к своим сводным сест-

рам: дочерям Элеоноры Аквитанской, рожденным от первого брака, графиням Марии Шампанской и Алисе Шартрской, супругам могущественных феодалов, с просьбой дать деньги для выкупа.

Характерно, что сам Ричард Львиное Сердце не чувствует себя прежде всего королем Англии. Он - повелитель англо-нормандского королевства, вассал французского короля, которого проклинает как предателя. По феодальному праву не только вассал должен служить сеньору, но и сеньор обязан помогать вассалу. Эти отношения осознавались как договорные, а не как отношения господства и подчинения. Но феодальный договор должен был считаться не чисто правовым отношением, это был синтез правового соглашения и священной клятвы. Поэтому все многочисленные вассалы, к которым обращается король, заслуживают упреков как нарушители обещания, освященного верой. Даже народ в его представлении является коллективным вассалом. Взаимосвязанные между собой темы государственного долга и национального единства не нашли своего отражения в печальном призыве плененного короля.

III. ОБЩЕЕВРОПЕЙСКИЙ ХАРАКТЕР РЫЦАРСКОГО РОМАНА

Именно на примере рыцарского романа можно проследить существование некоего вакуума национального самосознания в эпоху феодальной раздробленности. Место действия большинства рыцарских романов - мифическое «Королевство Артура». А.Д. Михайлов предполагает, что легенды об Артуре - вожде одного из кельтских племен - зародились в самом раннем Средневековье. Из первых примитивных латинских обработок легенд VIII-IX вв. можно понять, что королю Артуру принадлежали Бретань и Корнуэлс (28, с. 10). В 1136 г. латинский писатель, валлиец Гальфрид Мамнутский, закончил книгу о юности Артура, созданную на базе древних легенд. Эта книга привлекла внимание Генриха II Плантагенета. «Молодой династии, - пишет А.Д. Михайлов, - нужен миф, подобный тому, чем были "Энеида" Вергилия для вновь созданной Римской империи, или же предания о Шарлемане для французских королей. Такой миф был найден в книге Гальфрида с ее сказочными историями о Новой Трое и норманизированным Артуром» (28, с. 11). Симбиоз кельтского фольклора с французской куртуазной поэзией ярко выражен в лэ (форма небольшой средневековой поэмы, слово кельтского происхо-

ждения) «Ионек» (26). Автор этой поэмы Мария Французская жила при дворе Генриха Плантагенета.

В конце XII в. в Англии, в графстве Сомерсет, в аббатстве Гластобери по приказу Генриха II были произведены раскопки, в результате которых были «найдены» гробницы короля Артура и королевы Геньевры (27, с. 74). Как уже говорилось, первые Планта-генеты были французами, поэтому первые романы артуровского цикла относятся к памятникам французской культуры. Одним из самых знаменитых авторов был Кретьен де Труа, автор ряда романов: «Ивейн, или Рыцарь со Львом», «Ланселот, рыцарь телеги», «Тристан и Изольда», «Роман о Граале» и т.д. Биография Кретьена де Труа мало известна. Он жил долгое время при дворе Марии Шампанской, дочери Элеоноры Аквитанской. Существует мнение, что под именами Артура и Геньевры Кретьен де Труа пытался прославить Генриха II и королеву Элеонору. Как предполагает В.Ф. Шишмарев, Кретьен де Труа был уроженцем Шампани, простолюдином, клириком. Он также известен как переводчик стихов Овидия (50, с. 130-131). Влияние его романов на образ жизни рыцарства прежних веков оказалось весьма значительным. В этих романах ярко проявился менталитет рыцарства. Мифический Круглый стол короля Артура в какой-то степени отражал воспоминания о минувшей племенной кельтской вольности. Здесь можно считать, что эта вольность, связанная с общинным существованием, преобразовалась в определенную индивидуальную независимость рыцаря, ограниченную вассальным долгом. «Круглый стол короля Артура, -пишет французский историк Жан Флори, - в отличие от столов прямоугольных не имеет председательского кресла и игнорирует иерархический статус сидящих за ним - это стол для собеседования и совместной трапезы равных. Однако каждый из рыцарей за честь и право занять место за этим столом обязан совершить ряд подвигов, причем самых разнообразных, в том числе и таких, которые предполагают вызов силам оккультным, силам мирового зла. Они, стало быть, выполняли миссию космического масштаба - миссию противостояния мировому хаосу и поддержания мирового порядка, то есть космоса как такового. Эти идеи, выраженные символически - образным языком преданий и романов о короле Артуре, - составили самую сердцевину рыцарской идеологии, породив представление рыцарей о некоем "ордене", стоящем на страже справедливости» (37, с. 180). Так возникал стереотипный образ рыцарства как определен-

ной интернациональной силы, несущей миру спокойствие и порядок. Не случайно рыцари называли себя защитниками вдов и сирот.

Сказочный сюжет романов в стихах Кретьена де Труа не мешает им быть источником по истории быта Франции XII в. (73, 74). Мифический Камелот напоминает рыцарский замок в Шампани. В романе «Ивейн, или Рыцарь со Львом» мы встречаемся с терминами, отражающими специфику жизни французского Средневековья. Так, например, встречается слово «сенешал», синоним словосочетания «мажордом замка» (35, с. 32). Еще более любопытно слово «вавассер», это синоним слова «аррьер-вассал», или «мелкий вассал». Остановимся на толковании этого термина. Уже в XII в. феодальная иерархия была весьма сложной, наряду с крупными вассалами были средние и мелкие. Большое число феодалов не имело рыцарского звания. Рыцарское оружие уже в это время было крайне дорого. К 1100 г. стоимость рыцарской экипировки была равна стоимости 30 быков. Флори указывает, что иметь рыцарское снаряжение и содержать оруженосца мог лишь человек, имевший доход с земли размером в 150 гектаров (37, с. 130). Поэтому в документах, фиксирующих земельные отношения, и других средневековых хартиях слово «домуазо» встречается чаще, чем «рыцарь». Домуазо или ^шюеПш - это мелкий феодал, не смогший стать рыцарем. Такие люди составляли многочисленный слой арьер-вассалов, который все время увеличивался по мере того как со временем постоянно дорожало тяжелое рыцарское вооружение. Смесь времен и географических названий - характерная черта рыцарских романов. Рассмотрение всех рыцарских романов не входит в нашу задачу. Но смешение географических мест в романе говорит не только о невежестве автора и даже не столько о нем. Здесь проявляется некое безразличие к вопросу - какому роду и племени принадлежит герой. Подобное отношение, на наш взгляд, есть прохладный подход к народу как к людям, связанным узами национального единства, и оно свойственно представителям династии Плантагенетов, которые не знали языка своего королевства. Кретьен де Труа выполнял заказ своих знатных повелителей, вольно или невольно становился носителем того менталитета, который создавался при дворах представителей этой династии. Здесь придется снова коснуться роли герцогини Аквитанской Элеоноры, которая была сначала королевой Франции, а затем, после развода, стала женой Генриха II Плантагенета. Таким образом, огромные земельные владения, принадлежавшие аквитанской герцогине, пе-

решли под власть английского короля. Это событие, будучи нормальным для средневековой Европы, стало поводом для многолетних войн вплоть до конца Столетней войны в середине XV в.

Элеонора Авитанская, первая прекрасная дама своего времени, сыграла значительную роль в мифологии романов артуровского цикла. Внучка Гильома IX Аквитанского, одного из первых трубадуров своего времени, создателя зыбких правил сближения и размежевания плотской и платонической любви, автора эротических стихов, она унаследовала шаловливый образ жизни своего знатного деда (37, с. 292). Ее дочь Мария Шампанская, как считают Ж. Флори, Ж. Маркаль, Ж. Дюби и другие историки, подсказала Кретьену де Труа сюжет о Ланселоте, герое романа «Рыцарь телеги» (37, с. 300). Очень любопытно расставлены акценты в этом романе. Артур выглядит благородным старцем. Поэтому чувство Ланселота и не приобретает характер измены. Напротив, земная любовь к королеве заставляет Ланселота переживать смиренно все ее капризы, совершать великие подвиги во имя своей возлюбленной. Мне кажется, что здесь нужно понять мотив заказа. Мария Шампанская, хотя и дочь английской королевы Элеоноры, но она и сводная сестра короля Франции. И Генрих II, которого подданные сравнивали с королем Артуром и который в последние годы своего царствования жестоко преследовал Элеонору, не вызывал симпатий у своей падчерицы. Поэтому в романе о Ланселоте Артур изображен дряхлым старцем, а даже предполагаемая измена Геньевры почти не является грехом. Здесь двойственность куртуазных отношений получает свое наиболее законченное выражение. Пылкость любви извиняет все. Бессмертный образ любви Паоло и Франчески навеян Данте примером страсти Геньевры и Ланселота. Роман, который Кретьен де Труа не захотел заканчивать и поручил это делать своему ученику, стал наиболее популярным из всех романов артуровского цикла. Образ Ланселота постоянно оставался в центре многих романов последующих времен, из которых наиболее известен написанный по-английски роман Томаса Мэлори «Смерть Артура». Мэлори, писавший во второй половине XV в., более откровенно оправдывает измену Геньевры. Автор «не сомневается, что в небесах она будет посажена одесную Господа Бога, ведь там уже сидят такие грешники, как она. На Ланселота, несмотря на его греховную любовь, Господь смотрит снисходительным оком, коль скоро стерегущему его тело епископу снится, что ангелы уносят Ланселота на небо» (30, с. 99).

Но в романах ХШ в., которым было свойственно переосмысление кельтских языческих ритуалов, еще оставивших свой след в произведениях Кретьена де Труа, происходит изменение сюжета, а также образов романа. Церковь не могла вынести восхваления Ланселота даже в романах Кретьена де Труа (Мэлори писал в другое время, когда влияние церкви значительно ослабло). Ланселот и Геньевра порой предстают страшными грешниками, например, в романе «Регее^аш». Геньевра погибает, наказанная за свой грех, а Ланселот искупает свой грех, отправляясь в крестовый поход против «язычника» короля Артура, с целью обратить его и его подданных в христианство (37, с. 307). В романе Робера де Барона Ланселот, по веленью Бога, проводит ночь с любимой, приняв за Геньевру неизвестную девственницу (37, с. 308). В многочисленных романах XIII в. Ланселот и другие рыцари принимают облик идеальных тамплиеров и госпитальеров, они отныне не принадлежат какому-либо народу, даже мифическому. Вместе с процессом христианизации романов укрепляется угодная римской курии того времени мысль о превращении рыцарства в наднациональную силу, верную вселенской - католической церкви.

Этот процесс может быть прослежен при рассмотрении романов, посвященных другой теме артуровского цикла. В них рассказывается о Граале. Впервые слово «Грааль» появляется в романе Креть-ена де Труа «Персеваль». Поскольку точное происхождение этого слова неизвестно, то возникает множество гипотез по поводу его происхождения. Так, например, французский историк Жан Маркаль предлагает гипотезу о том, что Кретьен де Труа был крещенным евреем (27, с. 35-36), на это указывает его имя «Кретьен», которое давали обычно иудеям при крещении в Шампани, рассказывает Маркаль, и где обучали традиционной каббале; последняя могла быть одним из источников тех иносказаний, которыми отличается легенда о Граале. В романе множество неясностей, неясен и сам образ драгоценного сосуда, куда стекала кровь Иисуса с копья, каким был ранен Спаситель. Неопределенность священного предмета делала его более таинственным, создавалось впечатление, что образ Грааля невыразим. «Единственная особенность Грааля - это необъяснимое, исходящее от него свечение, способное затмить свет других источников освещения» (27, с. 37). Существует множество христианских интерпретаций, но автор считает, что возможно и толкование легенды о Граале, исходя из сюжетов древних мифов. Сравнивая уэльский миф о Передуре с романом Кретьена де Труа, можно найти определенное сходство в

обоих сюжетах, т.е. образ сосуда, с которого стекает кровь. В уэльском мифе рассказывается об обряде посвящения в воины, там также возникает образ копья, обагренного кровью. В других кельтских мифах также можно проследить подобное сходство. Однако нельзя все сводить к кельтским мифам. Слово «Грааль», в основе которого лежит лангедокское слово сга1а1, родственно и латинскому, и греческому слову каег (27, с. 69).

Вскоре после появления романа Кретьена де Труа монахи аббатства Гластобери издали роман «Персельво, или Великая книга о Граале», написанный на англо-нормандском наречии. Сюжет романа очень хаотичен. Довольно трудно выделить главного героя среди различных рыцарей Круглого стола. Роман перенасыщен множеством малосвязанных событий. И хотя здесь можно проследить влияние кельтской мифологии, но евангельские мотивы выражены в этом романе с большей силой. Очень много места уделено Иосифу Аримафейскому, о котором рассказывают Евангелия от Матфея, Луки, Иоанна. Это был человек, которому Пилат разрешил похоронить Христа. Во II в. появляются предания о чаше, в которую Иосиф собирал кровь Христа, и о том, что, будучи заключен в тюрьму за свою веру, Иосиф Аримафейский благодаря чуду вновь обрел свою чашу. В романе «Персельво» история продолжается. Иосиф Аримафейский был освобожден из тюрьмы императором Веспасианом, затем долго путешествовал, переживая различные приключения, пока не появился в Англии, именно в Гластобери, где и спрятал в надежном месте знаменитый Грааль. Миф о Граале постепенно подвергся значительному усложнению. Природа великого света получила дополнительное объяснение: чаша была вытесана из сияющего изумруда, который некогда украшал голову Люцифера, но последний лишился чудесного камня при низвержении в ад. В легенде рассказывается, что Адаму и Еве было позволено взять изумруд, и в конце концов он оказался у Понтия Пилата, который приказал вытесать из камня чашу и передал Иосифу Арима-фейскому (27, с. 80-81). Дальнейшая детализация мифа о Граале наблюдается в романе Робера де Барона, уроженца Франш-Конте, франкоязычной провинции, находившейся под властью германского императора. Но лучшим переложением этого романа Кретьена де Труа считается произведение немецкого миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль». В этой большой поэме одного из самых талантливых представителей плеяды «Вартбургских певцов»

(70, с. 1995) более всего проявляется наднациональное начало рыцарской ментальности.

Это умонастроение связано с индивидуализмом и отсутствием выражения неприязни к неверным, что так явно проявляется в жанре «шансон де жест». Наиболее полный текст стихотворного романа «Парцифаль» издан на русском языке в 1974 г. (35, с. 261578). Автором высококачественного перевода данного романа является Л. Гинзбург.

Первая часть романа посвящена описанию подвигов отца Парцифаля, Гамурета. Идеальный рыцарь, младший сын анжуйского короля Гамурет становится странствующим воином. Главная черта свободного рыцаря - это его независимость, он может служить сеньору, но в строгом соответствии с «феодальной демократией». Вот как характеризует Вольфрам фон Эшенбах своего героя:

Он, окруженный громкой славой, Ей не кичился никогда, Душа его была тверда Как ясен был рассудок здравый. Служить хотел он... Но кому? Не коронованным особам, Не кесарям высоколобым, -А только Богу одному (35, с. 268).

Это крайнее выражение рыцарской индивидуальности, главная этическая ценность - «честь». Постоянное и бескомпромиссное стремление следовать идеализированным предкам. Принцип чести связан с понятием долга, но он более приоритетен при решении сложных вопросов. Принцип чести отрицает стереотипную нетерпимость к религии и образу жизни других народов. Вот как описывает Вольфрам фон Эшенбах правление мусульманского султана Баруха:

Он предназначен был творцом Стать для язычников отцом, Как папа римский христианам И так же, как к воротам Рима Из разных стран земель краев В Багдад тянулись пилигримы За отпущением грехов (35, с. 269).

А.Д. Михайлов отмечает: «Сопоставленный с миром Востока, где, как оказывается, царит то же вежество и рыцарская доблесть, та же возвышенная и утонченная любовь, мир Артура сам становится реальностью, просто синонимом, субститутом мира Запада» (с. 21). В первой половине XIII в. уже четвертое поколение европейцев жило в Палестине. Пилигримы из Европы могли с удивлением наблюдать сцены мирного сосуществования двух миров - христианского и мусульманского. Осевшие на Востоке европейцы перенимали многие черты образа жизни местных жителей. Из романа мы узнаем, что анжуйский принц Гамурет влюбляется в чернокожую мусульманскую принцессу Белакану, и она становится его женой. Однако рыцарь покидает свою супругу, оставляя ее беременной, поскольку Белакана сохраняла свою веру. Вероятно, этот эпизод романа создан под влиянием главы из «Энеиды» Вергилия, где описывается печальная история любви Дидоны к Энею. Сын Гамурета и Белаканы благородный мулат Ферейфиц - один из самых доблестных рыцарей. Вольфрам фон Эшенбах описывает душевные муки Гамурета, расставшегося с мавританской царицей. Вот строки из его письма:

Охвачен болью нестерпимой, Пишу тебе, моей любимой. Я от тебя бежал как вор, Украв последний твой укор. Вина моя не знает меры... (35, с. 285).

Приключения странствующего рыцаря продолжаются, он оказывается в Севилье, где покоряет сердце христианки - королевы Гер-целойды и сам влюбляется в нее. Но память о бывшей супруге еще заставляет его страдать, поскольку жители христианской страны уверены, что причиной его расставания с Белаканой был цвет ее кожи:

Я о себе самом узнал, Что, обвенчавшись с Белаканой, От черноты ее бежал! Словами гнусного навета Я насмерть ранен неспроста: Светлее солнечного света Была мне эта чернота (35, с. 299).

Характерно, что наряду с кастовостью рыцарского общества в Средние века имеются примеры расовой терпимости, несвойственной обществу более нового времени. Но страдания не помешали Гамурету стать супругом Герцелойды, которая родила ему двух сыновей. Один из них, Парцифаль, стал главным героем огромного романа в стихах. Пересказ его приключений в рамках данного обзора невозможен, напомним только, что после многих перипетий он встретился со своим сводным братом Ферейфицем. Парцифаль стал монархом волшебного королевства Грааля, а благородный мулат Ферейфиц принял христианство и стал одним из рыцарей Грааля. В немецком романе Вольфрама фон Эшенбаха трудно найти что-то специфически немецкое, он по сюжету и по стилю мало отличается от традиционных романов артуровского цикла. Однако идея Грааля получает здесь значительное развитие. Следует отметить, что королевство Артура отступает на задний план, ибо главным объектом романа является божественное царство Грааля:

... Там все священно Святого Мунсальваша стены Храмовники иль Тамплиеры Рыцари Христовой веры И ночью стерегут и днем. Святой Грааль хранится в нем (с. 470).

Вольфрам фон Эшенбах развивает мысль Кретьена де Труа о рыцарях - хранителях Грааля. Они представляют наиболее одухотворенный круг рыцарства. Каждый страж божественного сосуда избран Богом. Избранники, представители «Народов, со всех концов земли» (с. 472), все они члены христианского братства. Земным аналогом этого братства является орден тамплиеров, основанный Бернардом Клервоским, ведущим католическим идеологом XII в. А.Д. Михайлов отмечает: «Мораль Грааля антисословна и наднациональна, и в этом ее осознанный демократизм. Она глубоко человечна, и в этом ее притягательная сила. Содружество Грааля -это сообщество благородных духов, мужественных и честных, и поэтому оно открыто для многих, не только для ставшего праведным и постигшего суть Бога Парцифаля, но и для язычника Ферей-фица» (29, с. 22). Моральная чистота - фундамент истинной веры -залог богоизбранности членов братства Грааля.

Но как всякая прекрасная мечта содержит в себе нечто непредсказуемое, так и идея Грааля могла воплотиться в явление, противоположное первоначальному замыслу. Литература о Граале огромна, образ таинственного сосуда породил множество фантазий, возникла целая наука о Граале. Шли века, но идея не умирала. Мысль Вольфрама фон Эшенбаха, что Грааль был принесен ангелами на землю и доверен лучшим людям планеты, получала причудливое развитие в учениях масонов, розенкрейцеров и особенно - иллюминатов в XVIII в. В следующем веке романтическая любовь к рыцарским романам совпала с близостью идеи Грааля с идеей пангерманизма. Тема христианского равенства сословий перед Богом и всех народов перед Всевышним стала исчезать, зато на первый план выделилась тема избранности. Она прозвучала и в великих операх Вагнера, хотя в «Лоэнгрине» и «Парцифале» красота музыки и сказочность сюжета исключали агрессивность и ксенофобию, порой присущих публицистике позднего Вагнера. Зато такие идеологи национализма, как Гвидо Лист и его последователь Йорг Ланц, начали на основе текстов романов артуровского цикла разрабатывать идею об арийском сверхчеловеке. Ланц был одним из создателей тайной агрессивной организации «Германского ордена» (27, с. 263-268). Позднее организация приобрела еще более агрессивный характер. Не случайно, что в этот тайный союз вступили Рудольф Гесс и Альфред Розенберг. Вскоре «Общество Туле» (новое название «Германского ордена») превратилось в политическую организацию ДАП (немецкую рабочую партию). С приходом в эту партию Гитлера она стала называться НСДАП, и расистская теория, ставшая ядром нацистской идеологии, активно подпитывалась арийской мифологией Грааля.

Кончилась Вторая мировая война, но образ Грааля, в основном потеряв свою агрессивность, до сих пор по-прежнему приковывает интерес людей своей таинственной загадочностью. Отсутствие достаточной информации позволяет фантазии рисовать красочные картины и создавать остроумные гипотезы. Однако, безусловно, что моделью для образов рыцарей - стражей Грааля был действительно существовавший орден тамплиеров, самый могущественный из духовно-рыцарских орденов, задуманный как высший орден рыцарства. Но его печальная история означала начало длительного заката рыцарства.

IV. ИЗМЕНЕНИЕ МЕНТАЛЬНОСТИ ВО ФРАНЦИИ В XIII ВЕКЕ. ГОРОДСКАЯ ПОЭЗИЯ, РЮТБЕФ

О XIII веке, когда, как казалось, рыцарское сословие переживало период свого расцвета, одновременно превращаясь во все более замкнутую касту, Шпенглер писал: «Космополитическая струя присутствует в начале и в конце каждой культуры. символическая мощь сословных форм еще превышает символическую мощь наций» (52, с. 351). Мир сравнительно быстро менялся. Сказались результаты предшествующего развития: рост городов и внутренняя колонизация земли. Французские историки Жак Ле Гофф, Жорж Дюби, Жером Баше, а также отечественный историк А.Я. Гуревич в своих работах прослеживали изменение менталитета низшего сословия. Оно отражало динамку социального положения горожан и крестьянства. Развитие торговли и ремесла в городах незаметно, но упрямо, ослабляло личную власть владельца замка над (согласно обычному праву) подвластной замку территорией. Король становился естественным союзником городов. Происходил синтез двух различных чувств в коллективной психологии: осознание свободы городского сообщества соседнего сеньора и признание своей зависимости от королевской власти. На первых порах чувство коммунальной замкнутости было более ощутимо, чем ощущение полного подчинения монархической власти. Купцы и объединенные в цехи ремесленники во время становления сословно-представительной монархии чувствовали себя связанными, помимо признания божественной власти монарха, с определенным договором с королем. Напомним, что именно во Франции феодальные отношения достигли наиболее законченного развития. И представление о феодальной иерархии могло трансформироваться в период определенного подъема рыночных отношений в некую всеобщность. Даже в деревне личная зависимость заменялась поземельной. И бесправный виллан превращался в лично свободного держателя цензивы. А процесс субъинфеодации, то есть превращение феодальных повинностей в товар, заставлял крестьянина быть должным многим господам, что порождало, с одной стороны, хаос и произвол, но с другой стороны, давало крестьянам ощущение свободы маневра и некоторой независимости. Историк Ф. Перруа, знаток поземельных отношений во Франции XIII в., называет крестьянина «спорщиком и сутяжником» (цит. по: 56, с. 218).

Историки конца ХХ в. выдвигают на первый план термин «готический человек». Жером Баше отмечает, что переход от романского стиля в архитектуре к готическому означал перемены не только в искусстве, но и в менталитете (56, с. 179). В ХШ в. влияние архитектуры на человека намного превышало влияние поэзии и других искусств. Жорж Дюби в своей книге «Время соборов» (17) на основании изучения архитектуры готических соборов, и особенно исследования многочисленных изображений человека в этот период, делает следующий вывод: «Итак, на подъеме иконографического процесса утвердилась фигура человека. Готический человек представлял собой особый тип. Лицо его не было изможденным ликом аскета... Оно не было подвержено изменениям, которые накладывали возраст, работа или удовольствия» (17, с. 178). Мастер, украшавший готический собор, стремился быть в согласии с принципом рациональной гармонии: «Исказить человеческое тело чрезмерным реализмом или же подобно романским миниатюристам сжать его, подчинив размерам рамки, означало умалить совершенство Господа. Изображения святых, пророков Ветхого Завета в готической иконографии отражают стремление мастеров соответствовать при творчестве совершенным геометрическим пропорциям. Готическое искусство может быть доказательством того факта что готический человек был личностью» (17, с. 179). Дюби подтверждает свой тезис, обращая внимание на то обстоятельство, что серьезность ежегодной исповеди требовала от христианина того времени задуматься о своей судьбе и упражняться в самоанализе (17, с. 180). Добавим, что на IV Латеранском соборе исповедь была признана обязательной для всех католиков, папская курия усилила работу по подготовке исповедников (15, с. 74). Как пишет Дюби, сама архитектура готического собора и его символика заставляла людей классического Средневековья чувствовать себя причастными к Вселенной как к интернациональной общности. Сама готическая символика утверждала примат вселенской церкви. Это «глобалистское» чувство препятствовало идее национального единства. У средневекового человека личностное чувство спелеталось с осознанием необходимости места во «всемирной» феодальной иерархии. Аббат Сугерий, идеолог укрепления французского государства, один из первых вдохновителей готических строений, был в то же время горячим приверженцем учения Дионисия Ареопагита, автора приписываемого ему трактата «О небесной иерархии», ставшего основой множества трудов, ут-

верждавших незыблемость вселенской иерархии. Поэтому он мечтал не о создании национального государства, а о превращении французского короля в императора. Но слепое подчинение каноническим правилам привело к тому, что сильно затруднило процесс объединения Франции. Речь идет о разводе короля Людовика VII с развратной Элеонорой Аквитанской, в результате чего значительная часть Франции оказалась под властью Плантагенетов. Но во все эпохи существовали короли-прагматики, и таковым был Филипп II, которому современники за мудрую политику присвоили второе имя - Август. Он сумел отвоевать в начале XIII в. значительную часть французской территории. Самым выдающимся из королей Франции этого века был Людовик IX Святой. В исторической памяти народа он остался благородным и искренне религиозным человеком (23). Людовик IX прославился как монарх-законодатель, он создал первый свод законов, образовал первый коллективный судебный орган - Парижский парламент, наделенный большими полномочиями, во многом смирил феодальную вольницу. Можно, казалось бы, сказать, что при этом мудром короле Франция стала обретать национальное единство. Но цель всей жизни святого короля не совпадала с национальными интересами страны. Цель деятельности Людовика IX была архаичной, химерической, это была умирающая идея крестовых походов, которые к этому времени во многом потеряли свою духовную привлекательность и все более напоминали грабительские экспедиции или хладнокровные политические акции, хотя в глазах современников король приобрел славу крестоносца-подвижника. Результаты его деятельности как крестоносца оказались плачевны. В хронике Жу-анвиля, подробно пересказанной современным историком А. Гарро (9, с. 107-138), рассказывается о Седьмом крестовом походе. Жу-анвиль писал свою историю как панегирик великому королю, но в его изложении король предстает не как полководец, а как Дон Кихот. Высадившись в Египте, Людовик IX быстро потерял управление над своей армией, страдавшей от жары и от болезней, и вскоре сам оказался в плену. За его освобождение пришлось заплатить гигантский выкуп. Спустя 22 года после Седьмого крестового похода король возглавил последний, восьмой, поход вновь в Африку, где его настигла смерть. После этого трагического похода (9, с. 213228) остальные попытки возродить крестоносное движение либо кончались, либо представляли политические спекуляции; идея завоевания Гроба Господня медленно умирала. До сих пор в памяти

людей имя Людовика Святого является символом мудрости и нравственности. Даже Вольтер, не щадивший никого, вплоть до Жанны д' Арк, пишет об этом короле с нескрываемым восторгом (9, с. 249). Никто не может оспаривать высокую нравственность короля, но ясно, что в конечном счете главной ценностью была вселенская идея католической церкви, хотя уже появились ростки нового, которые медленно и незаметно предопределяли рождение нового.

Противоречивый характер развития проявляется на примере расцвета Сорбонны. С одной стороны, это был культурный прорыв, а с другой - означал укрепление билингвизма и определенное вытеснение французского языка не только из области науки, ведь латынь стала одним из языков народной поэзии. Сорбонна была местом обучения для богословов и юристов, но здесь находили себе пристанище представители, как пишет М.Л. Каспаров (21, с. 439), «низовой» поэзии - поэзии вагантов. Слово «вагант» - это синоним слова «бродяга». В основном так в Средние века называли бродячих школяров, которые ходили по небезопасным дорогам Европы. Эти люди не представляли большого интереса для разбойников. Они вели жалкий образ жизни при помощи попрошайничества и мелкого воровства. Уроженцев различных стран объединял общий язык - латынь. Жак Ле Гофф пишет: «Нас озадачивает чрезвычайная мобильность средневековых людей» (24, с. 126). Но школяр того времени был крайне неприхотлив, как и множество бедных пилигримов, которые шли к святым местам. Студенты вначале собирались при соборных школах, а в XII-XIII вв. их главным пристанищем стали университеты. Обычно в среде студентов той поры было принято кочевать в поисках того заведения, где можно приобрести знания, дающие возможность получить прибыльное место в приходе, в монастырской или соборной школе или в канцелярии крупного феодала. В Средние века, отмечает О. А. Добиаш-Рожденственская, благонамеренные люди «любили повторять, что школьная молодежь, приходя в мир, искала семи искусств в Париже, гуманитарных наук в Орлеане, права в Болонье, медицины в Са-лерно, магии в Толедо, но добрых нравов нигде» (14, с. 125). В XIII в. бурное развитие университетов привело к перепроизводству ученых клириков. Образованные студенты становились невостребованными изгоями. Их протест против безработицы принимал различные формы - от открытых бунтов до едких насмешек над властями. Хронист Матвей Парижский упоминает стихи парижских школяров, написанные в 1229 г., в которых они издевались

над королевой Бланкой Кастильской, матерью Людовика IX, славившейся своим благочестием, обвиняя ее в преступной связи с папским легатом (21, с. 461). Церковь применяла в борьбе против поэзии вагантов политику кнута и пряника. Порой преследуя одних, она пыталась растворить шутовской протест других в «праздниках дураков» и иных карнавалах, которые были повседневным явлением для Средних веков.

М.Л. Каспаров отмечает, что к концу XIII в. «сам собой рассосался тот избыток грамотных людей» (21, с. 509). Возможно, причиной этого явления было развитие торговли, и грамотные люди все больше становились нужными: процесс субъинфеодации увеличивал потребность в нотариусах и т.д. В нашу задачу не входит разбор поэзии вагантов. Заинтересованный читатель может познакомиться с их творчеством в прекрасной статье О.А. Добиаш-Рождественской «Коллизии во французском обществе XII-XIII вв. по студенческой сатире этой эпохи» (14, с. 113-141).

Одновременно с латинской поэзией вагантов получило ра-пространение сатирическое творчество в жанре фаблио. Фаблио можно определить как «сказ», «пример», «рассказ». Обычно это небольшое поэтическое произведение, комическое повествование (200-250 стихов), в нем сочетается комизм с элементами дидактики. Проблема фаблио хорошо изучена в отечественной литературе, особенно в трудах А. Д. Михайлова.

Мы позволим себе остановиться на некоторых высказываниях известного знатока французской средневековой литературы канадского ученого Поля Зантора (75). По мнению Зантора, понятия «народная» и «элитарная» культура в Средневековье, когда господствовала устная речь, не могли соответствовать разделению людей на сословные категории. Грамотность не была привилегией светских феодалов. Большинство из них были безграмотными или малограмотными людьми. Устное чтение было основной формой передачи поэзии. Чтец играл большую роль в средневековом обществе. В.П. Даркевич подробно описывает жизнь чтецов, выходцев из простого народа. Они принадлежали к презренному племени жонглеров. Жонглерами называли бродячих артистов, среди них были танцоры, музыканты, певцы, акробаты, дрессировщики зверей, фокусники и чтецы (12, с. 16-94). Порой один и тот же человек мог владеть несколькими жонглерскими ремеслами, и толпа на рыночной площади могла радоваться выступлению акробата, а потом жадно слушать фаблио или отрывки из рыцарских романов. Интересы публики

замка и публики рыночной площади в Средние века были более схожими. С каждым веком национальная элитарная культура отделялась от культуры народной. Но в классическое Средневековье латинский язык был языком элитарной культуры. Сосуществование латинского и национального языков наложило значительный отпечаток на характер мышления. Творения богословов внушали народу лишь суеверное уважение, знающие латынь ваганты относились к простому народу с нескрываемым презрением (14, с. 128). Их недовольство объяснялось, возможно, тем, что жонглеры были более востребованы, чем ваганты. Эту отчужденность их от народа подметил один из недоброжелателей творчества вагантов-голиардов, называя их «бесплодным чертополохом» (14, с. 120). В классическое Средневековье многотысячное нищее студенчество было отделено от народа, тогда как большинство средних и мелких феодалов мало отличались от простолюдинов по своему интеллектуальному развитию. Жонглер обычно сопровождал чтение комментариями. П. Зантор отмечает, что в Средние века между словом и звуком не было различия. Искусство интонации не получило достаточного развития (75, с. 142). Но в церковной традиции латинские слова в устах церковных проповедников были более многозначными по тональности. Иногда переливы голоса отдельных слишком эмоциональных проповедников вызывали протест у богословов, ибо они видели здесь влияние «дьявольских сирен» (75, с. 143). Однако сакрализация слова, стремление приблизить произнесение слова, хоть на немного, к ангельскому пению постепенно содействовало развитию интонации при чтении светской поэзии, когда она исполнялась без музыкального сопровождения. При всем различии образа жизни феодалов, горожан, сельских жителей можно сказать, что средневековое общество было более эмоционально интегрировано. Средневековый город являлся самой активной силой интеграции. Добиаш-Рождественская пишет, «что и в истории минувшего, до и после мало было эпох, когда втянулись бы в процесс художественной деятельности такое множество разнообразных общественных сил, как то было в городском искусстве Средневековья. Они причастны к ней в качестве сотрудников творчества, в качестве "протагонистов" и "хора", актеров и публики» (14, с. 34-35).

Следует еще отметить тот факт, что не только ваганты, но и создатели фаблио выражали в своем творчестве резкую неприязнь к большинству населения Франции - крестьянам. Виллан - грязный дикарь, это вечный объект непристойных историй (50, с. 258-

269). Авторами фаблио были и представители рыцарства, и бродячие жонглеры. Этот жанр был привлекателен для безграмотных и малограмотных горожан и феодалов. Феодальная иерархичность порождала причудливую и одновременную разъединенность, а также сосуществование культур. Аристократический аллегорический роман, например «Роман о розе» (50, с. 275-292), был доступен читателям небольшого круга, которые могли быть обожателями фаблио. В то же время схоластическая литература, создаваемая интеллектуальной элитой, могла быть понятна и вагантами, по своему статусу принадлежавшими к низкой ступени иерархической лестницы. Культурная раздробленность являлась препятствием для развития национального сознания.

Классическим городским поэтом был Рютбеф (50, с. 229244). Иногда его называют представителем жанра фаблио или трувером, но по своему положению он был клириком, а жизнь клирика достаточно подробно отражена в стихах вагантов. Можно вспомнить строки из очень популярного стихотворения одного из ваган-тов. Они звучали приблизительно так: «Только хлебом и водой жил на свете книжник. Хлеб его заплесневел, твердый, как булыжник». Биография Рютбефа мало известна: выходец из Бургундии, он, по-видимому, долго жил в Париже. Его поэтическое наследие весьма велико, оно включает сатирические произведения, поэмы, мистерии, ди. Самое известное произведение - «Миракль о Теофиле». Миракль есть религиозная драма, в которой изображалось чудо, совершенное Мадонной или святым. Сюжет о духовных мучениях был не нов. Эта легенда еще в VI в. возникла в Византии, считалось, что это рассказ ученика самого Теофила (31, с. 81). Вскоре эта легенда была переведена на латынь. В Х в. известная писательница эпохи раннего Средневековья Гросвита Гандерсгеймская написала латинскую поэму об отречении и покаянии Теофила. Но произведение представительницы знатного рода, ученой аббатисы Гросвиты было менее доступно, чем миракль Рютбефа, рассчитанный на то, что он будет разыгран в виде пьесы на городской площади. Теофил - это прообраз, правда, примитивный, Фауста, клирик, представитель самой низшей ступени духовной иерархии. Обиженный епископом, он в гневе продает душу дьяволу, но затем обращается за помощью к Мадонне, и она спасает его. Живой народный язык средневекового миракля привлек внимание Александра Блока, и он перевел это произведение Рютбефа. «Действо о Теофиле» было поставлено в одном из петербургских театров.

Обратимся к содержанию этого миракля как источника, дающего представление о менталитете мелкого клирика. Миракль начинается с монолога Теофила. В его словах отчаяние и безнадежность. Типична судьба мелкого клирика, ранее он имел доход и кров, а теперь выброшен на улицу. Теофила бесит полное равнодушие прелата к тому, что его верный слуга обречен на голод. Ненависть к бывшему хозяину растет с каждой фразой монолога. Он желает смерти епископу. Нас не должно удивлять такое отношение к высокому духовному сану. Вот как относился два столетия спустя к своему врагу епископу Вийон:

Он был несправедлив со мною, И так жесток - не счесть обид! И пусть же телом и душою Он в серном пламени горит! (8, с. 64).

Подобная ненависть к знатным членам церкви типична для менталитета средневековой Западной Европы. Ведь Данте не стеснялся помещать в ад даже римских пап. Теофил не только ненавидит епископа, но выражает недоверие и неприязнь к Богу. Герой миракля Рютбефа обращается к волшебнику, носящему имя Сала-дин. Имя это автор миракля выбрал не случайно. Египетский султан Салахедин изгнал в 1187 г. крестоносцев из Иерусалима. Образ Саладина в массовом сознании одновременно вызывал страх, ненависть и уважение. Как бы оправдывая поражение крестоносцев, народная мифология приписывала Саладину свойства волшебника, способного использовать силу дьявола. Саладин, появляющийся в пьесе, играет роль плутоватого слуги дьявола, этот слуга начинает соблазнять Теофила богатством, но последний колеблется. Тогда Саладин путем заклинания вызывает дьявола, и тот вступает в игру. Диалог между Теофилом и дьяволом весьма интересен. Высокопоэтический перевод Блока не всегда передает оттенки средневекового менталитета того времени. Для клирика Теофила епископ, которого Блок называет кардиналом, был не только господином, но и сеньором. Как известно, отношения между сеньором и вассалом требовали взаимных гарантий. Блок так переводит обращение Теофила к дьяволу: «Вот кланяюсь вам, господин...» (4, с. 277). В подлиннике, на старом французском языке, сказано: «Vez ei que je vos faz homage» (50, с. 242) - «Я присягаю Вам». В ответ дьявол обещает сделать Тео-

фила знатным сеньором. До сих пор мы слышим разговор между сюзереном и вассалом. Но, приняв присягу, дьявол говорит:

Беру расписку от тебя. В умно расставленных словах, Не раз бывал я в дураках, Когда расписок не беря Я пользу приносил вам зря (4, с. 277).

В этих словах отражается перемена в системе ценностных оринтаций на христианском Западе XIII в. Этот процесс неплохо изучен. Главную роль здесь сыграли исследования известного историка Ж. Ле Гоффа, его дело активно продолжал российский историк А.Я. Гуревич. Хорошо известно, пишет Ле Гофф, что «в сфере торговой деятельности развивалось понятие барыша, выгоды» (24, с. 219). Это побудило церковь смирится с новым отношением во времени. Ведь для традиционного христианина понятие «суетность» было разновидностью порока. В связи с экономическим развитием городов в сознании людей, не только занимающихся торговлей, внедрялась мысль «время - деньги». А.Я. Гуревич отмечает: «Хотя время и остается собственностью Бога, оно принадлежит индивиду, и он ответственен за его использование. Купцы и ремесленники по-новому оценивают время в своей практической деятельности» (11, с. 99). Но следует сказать, что в тексте миракля носителем подобного отношения ко времени является дьявол. Это отражает некую тревогу. Из-за перемен в восприятии времени Рютбеф как бы живет в двух измерениях: между временем церкви и временем рынка.

Подписав договор с дьяволом, отдав ему расписку, Теофил подчиняет свое время воле нечистой силы, теперь он постоянно должен приносить зло. Но вскоре, как рассказывает автор миракля, епископ решает возвратить Теофила к себе на службу и щедро наградить его. Но возомнив себя вассалом могущественного сеньора - сатаны, Теофил ничего не боится, он принимает дары епископа без всякой благодарности и стремится причинить вред всем, кто встречается на его пути. Так проходят семь лет; случайно Теофил забредает в часовню, посвященную Мадонне, и здесь внезапно ощущает раскаяние. Раскаяние и затем молитва Теофила Мадонне - наиболее яркие строки стихов миракля. Грешник удивительно явственно ощущает грядущие муки ада. Он предвидит кипящую преисподнюю,

чувствует, как клыки чертей впиваются в его тело; груз расписки, принадлежащей дьяволу, давит на него: «Проклятый свиток мой кольцом моим скреплен» (4, с. 284). Характерно, что от присяги сеньору легче освободиться, чем от зафиксированного долга.

В XIII в. в средневековой схоластике было разработано учение о покаянии. Теологи различали совершенное и несовершенное раскаяние. Несовершенное раскаяние связано со страхом перед наказанием за грехи, а совершенное покаяние вызывается чувством любви к Богу (15, с. 81). Рютбеф мог знать эти тезисы. В покаянной молитве Теофила переплетаются страх и любовь, происходит движение от несовершенного покаяния к совершенному. Грешник обращается к Мадонне:

Вели, чтоб тело, Оставив душу спасенной В Тебя влюбленной В огне сгорело (4, с. 286).

Здесь любовь побеждает страх, и Теофил готов наказать свое грешное тело, дабы выразить свою любовь к Богоматери. Ведь средневековые инквизиторы предавали тело грешника огню, чтобы смягчить наказание его души. Мадонна сначала не желает слушать Теофила, но затем прощает грешника и решает отобрать у дьявола хартию, где зафиксирован договор. Разговор Мадонны с дьяволом напоминает перебранку на рынке. Как бы незаметно сакральный стиль миракля превращается в стиль фарса. Это обстоятельство придает произведению живость и зрелищность. Дьявол возвращает грамоту только после угрозы Мадонны: «Вот я намну тебе бока» (4, с. 288). Действо заканчивается торжественной речью прелата, который вновь повторяет содержание миракля и славит Бога и Мадонну. Следует отметить, что образ дьявола вполне соответствует типичному представлению о нем в классическое Средневековье. Это, грубо говоря, домашний черт, имеющий некое сходство с языческими лешими и домовыми.

Миракль Рютбефа отражает то, как в сознании одного человека, типичного представителя нижнего слоя церковной иерархии, переплелись различные стереотипы массового сознания. Историк Ж. Ле Гофф отмечает, что уже в XIII в. стала вырисовываться новая система мировосприятия, особенно в городах: «... в средневековом обществе, и часто в одном и том же человеке, две эти системы

не только сосуществовали, но и вмещались одна в другую: в старую систему все больше проникала новая и постепенно подтачивала её, создавая внутреннее напряжение, нарушая связность и последовательность представлений» (24, с. 320). В творчестве Рютбефа, как и в произведениях его современников вагантов и авторов фаблио, мы видим смешение традиционного религиозного и нового городского мышления, где проявляются корпоративный и личный интересы. По сравнению с полной раскованностью эмоций вагантов, которые в латинских виршах не щадили ничего святого (достаточно вспомнить «Всепьянейшую литургию» (21, с. 342-248), стихи Рютбефа еще можно считать сдержанными. Но в них можно видеть медленную кончину старых представлений, отход от старых общеевропейских идеалов. Рютбефу еще дорога идея освобождения Гроба Господня, которую он высказывает в своих «11 поэмах о крестовых походах» (20, с. 232). Но в другом своем произведении («Спор крестоносца и некрестоносца») он выдвигает жестокие аргументы против крестовых походов. В конечном счете поэт признает необходимость крестовых походов, хотя с точки зрения здравого смысла аргументы противника походов более весомы. Согласно Рютбе-фу семьям бедных крестоносцев никто не помогает: когда воин в походе, его семья вынуждена продать свое имущество, чтобы воз-местетить деньги, потраченные на оружие и доспехи, т.е. деньги, взятые в долг за большие проценты. Это лишь один из многочисленных фактов, оправдывающих неприятие идеи крестовых походов. В заключение противник крестовых походов говорит их стороннику весьма резко:

Ступайте к тем, ступайте смело

Вы тех к походу призывать,

Кто помещается над нами.

Прелаты и кюре должны

Отмстить врагам за Бога сами (20, с. 196).

Есть одна тема, которой Рютбеф посвятил ряд стихов. Здесь его поэтическое слово более беспощадно, чем филиппики вагантов. Это тема борьбы против засилья доминиканцев. Тут проявились настроения французских студентов и части духовенства, которые можно условно назвать патриотическими. Дело в том, что доминиканцы и францисканцы выступали с наднациональной идеей «вечного Евангелия» (50, с. 231), т.е. с одним из отзвуков учения Иохи-

ма Флорского, который утверждал, что наступает «царство Святого Духа». Это учение многие доминиканские проповедники понимали как полную духовную власть интернационального монашества, что конкретно означало замещение французских профессоров доминиканцами. В ответ последовал протест французских студентов и также профессоров, как отмечает В.Ф. Шишмарев, «настроенных в духе галликанизма» (50, с. 231). Известно, что в Парижском университете существовали различные землячества: английское, кастильское, германское, пикардийское, французское. Между отдельными землячествами порой возникали конфликты. Французское землячество было самым большим. Французские преподаватели и студенты часто объединялись. Так произошло и в середине XIII в. Когда против доминиканцев выступил профессор Сорбонны Гийом де Сент-Амур и назвал нищенствующих монахов лжепроповедниками и лицемерами (50, с. 231), его поддержали многие. Однако благочестивый король Людовик IX покровительствовал доминиканцам, он был лично знаком с самыми влиятельными членами доминиканского и францисканского орденов: Фомой Аквинским и Бонавентурой. Справедливости ради следует сказать, что Фома Аквинский и его учитель Альберт Великий вошли в историю как лучшие преподаватели теологии в Сорбонне. Но в данном случае речь не идет о вкладе в средневековую науку того или иного ученого, а об одном из первых проявлений национального чувства. Неприязнь к нищенствующим орденам постоянно проявляется в творчестве поэтов. Это проявление галликанской тенденции враждебной вселенской претензии римской курии. «Песня об орденах», «Рассказ о якобинцах» (т.е. доминиканцах, чей монастырь находился в Париже на улице св. Иакова) и другие стихотворные произведения Рютбефа, где яростно обличается лицемерие нищенствующих орденов, имели долгую жизнь. На протяжении веков их неоднократно издавали и запрещали, только в XVIII в. они перестали быть запретным изданием (50, с. 232). Но если в поздние времена их считали проявлением чуть ли не богоборчества, то в период Средневековья вплоть до периода контрреформации к подобным стихам относились более снисходительно. Мысль о том, что духовные ордена являются чужеродным наростом на теле Франции, порой совпадала с политикой французских монархов.

Мировоззрение Рютбефа весьма противоречиво, оно в определенной степени отражает всю сложность становления национального самосознания Франции, связанного с развитием ее госу-

дарственности и усиления сакральности монархической власти. Но традиционные стереотипы обладают, как учил Юнг, автономностью. Они возрождаются в коллективном сознании, сливаясь с новыми представлениями, приобретают новый образный рисунок, а сущность их остается старой. Творчество Рютбефа отражало ситуацию, когда под видимостью расцвета иерархического феодализма появились еще малозаметные ростки кризиса.

V. КРИЗИС РЫЦАРСТВА В ПЕРВЫЙ ЭТАП СТОЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ. ПОЭЗИЯ ГИЛЬОМА МАШО

Проблемы, связанные с кризисом рыцарства, который являлся во многом причиной пробуждения национального самосознания, могут быть более наглядно прослежены при рассмотрении ряда фактов кануна и истории Столетней войны.

Казалось, что царствование короля Филиппа IV Красивого и есть становление единого французского государства. Он сумел завоевать земли вокруг Лиона, Гасконь. Под его властью оказалась значительная территория Франции. При этом короле Франция являла классический пример рецепции римского права. Легисты, знатоки права Г. Ногаре и П. Дюбуа были первыми советниками короля. Он укрепил Парижский парламент как верховный суд французского королевства, придав его решениям сакральную силу, поскольку тот представлял волю короля. Известна роль короля в создании сослов-но-представительной монархии во Франции - созыв Генеральных штатов. Также известна и его политика подчинения церкви королю. То, что не удалось сделать германским императорам за несколько веков, Филипп Красивый совершил в течение нескольких лет. Он не только освободился от церковной власти папы, но и подчинил ее себе. Король всеми средствами стремился быстро увеличить свою казну. Он прославился в качестве фальшивомонетчика на троне, занимаяющегося порчей полноценных монет. Но в то же время король постоянно увеличивал налоги, требуя платить их полновесной монетой. Впрочем, королю этого было мало. Присвоив доходы римской церкви, он конфисковал деньги у ломбардских банкиров и у евреев. Особенно обогатилась королевская казна после процесса над тамплиерами. Этот процесс породил огромный интерес у историков и писателей всех жанров. В руках короля оказалась огромная масса денег. Рассуждая логически, можно предположить, что эти деньги использовались в интересах государства. Филипп IV был

одержим идеей стать верховным сеньором Европы (72, с. 1442), то есть императором Священной Римской империи германской нации. Мало того, мечтая объединить территорию империи с французскими землями, Филипп стремился сделать власть императора наследственной. Огромные суммы денег шли на подкуп выборщиков императора, крупнейших феодальных церковных и светских властителей. Филипп маневрировал, прибегая к разным вариантам. Курфюрсты охотно брали деньги, но пристально следили за его планами. Тем более, что легисты в своих трактатах не скрывали проекта превратить короля в наследственного императора (22, с. 143). Поэтому в 1309 г. императором был избран Генрих, граф Люксембургский. Это был полный крах всей стратегии Филиппа Красивого (22, с. 144). После смерти короля казна оказалась пуста. Так утопическая идея европейской империи на много лет затормозила осознание королевской властью национальной идеи.

Немецкий историк и социолог Норберт Элиас раскрывает причины задержки в понимании объективного развития. Он отмечает, что традиционный феодальный стереотип отбрасывал национальное развитие назад. Феодальный образ жизни диктовал свои правила. В эпоху позднего феодализма весьма распространенный в Средние века принцип майората часто не принимался во внимание. «Удел и власть в нем не находились в распоряжении отдельного индивида, еще в значительной мере оставаясь семейной собственностью, сферой влияния рыцарского дома. Все близкие родственники могли претендовать хотя бы на часть семейного удела, и глава дома еще долгое время не мог (да и не хотел) игнорировать эти притязания. Чем больше был удел, тем труднее было им отказывать» (53, с. 129). Н. Элиас сравнивает французского монарха с капиталистом ХХ в., который может поделить свою собственность между детьми. Но в период становления государства дробление земель постоянно отбрасывает страну назад. На протяжении веков апанжи (уделы) принцев крови постоянно становились все более крупными и многочисленными.

Известно, что после смерти Филиппа Красивого наступило мрачное время «проклятых королей». Этот период блестяще отражен в серии исторических романов Мориса Дрюона «Проклятые короли». Наступило господство медленной ползучей смуты. Три сына Железного короля - Людовик Х Сварливый, Филипп V Длинный, Карл IV Красивый смогли все вместе процарствовать всего 14 лет. Проклятье горящего на костре магистра ордена тамплиеров

Жака де Моле, предвещавшего гибель потомков Филиппа IV, оказалось действенным. Всех его сыновей быстро скосила беспощадная смерть. Можно еще добавить, что Изабелла, дочь Филиппа Красивого, была выдана за английского монарха Эдуарда II, что позволило его сыну Эдуарду III претендовать на французский престол, а это обстоятельство стало поводом к Столетней войне.

Будущий долголетний противник Франции в самой длительной войне в мире, Англия, была отчасти франкоязычная страна. Конечно, после потери Нормандии и других французских провинций (1203-1204) в Англии французский язык сохранился (50, с. 338). Английские феодалы стали жить в своих британских владениях. Это усиливало смешение английского языка с французским в повседневной речи. Процесс формирования английского литературного языка был весьма длительным. На французском языке говорили все английские короли вплоть до Генриха IV, который вступил на престол в 1399 г. Хотя уже к концу XIII в. для представителей знати было не зазорно говорить только на английском языке, но французский язык еще сохранял свои позиции. Английские хронисты XIV в. отмечают стремление людей из простонародья овладеть французским языком. Особенно активизация французского языка заметна в начале царствования короля Эдуарда III. Именно этот король начал войну против Франции, считая себя более законным наследником, чем правящий там монарх. Поэтому английский парламент принимает решение, обязывающее всех принадлежащих к дворянству, а также купцов и ремесленников владеть французским языком. Рабочими языками парламента еще долго оставались латынь и французский язык. Но чем дольше шла война, тем больше наблюдалось отчуждение английского народа от французского влияния (50, с. 339).

Создается впечатление, что в первые десятилетия Столетней войны в коллективной психологии народов воюющих стран еще не ощущается национальный характер войны. Люди, особенно во Франции, находятся в плену традиционных стереотипов, они рассматривают эту войну в качестве столкновения двух династий, как великий турнир. Накануне войны, в годы правления «проклятых королей» и царствования сменившего их Филиппа Валуа, подлинная, полная интриг подспудной борьбы жизнь была прикрыта показным блеском французского двора, места притяжения всех рыцарей Европы. Время трубадуров и труверов проходило. Появился новый тип поэта - средневекового интеллектуала. Одним из пер-

вых таких поэтов может считаться Филипп де Витри (1291-1361). Как и многие поэты позднего Средневековья, он являлся не только поэтом и композитором, но и занимал высокие должности (50, с. 356-358). В конце жизни он стал епископом, и история сохранила память о нем как о композиторе и реформаторе музыки, авторе музыкального трактата «Ars nova» (1320) и десяти мотетов. Мотеты написаны на латинские тексты и являются примером музыкально-поэтической риторики. Историк музыки Т.Н. Ливанова отмечает, что жанр данных мотетов - это «не песня, но и не строгая декламация, а некое сочетание декламационности со своего рода внутреннем варьированием... развертыванием мелодии» (25, с. 64). Чисто поэтическое наследство Филиппа де Витри невелико. В книге В.Ф. Шишмарева приводятся всего два стихотворения этого поэта. «Рассказ о дровосеке Франке Гонтье» (50, с. 357) есть безоблачная пасторальная идиллия, высмеянная впоследствии Франсуа Вийоном в его сатирическом стихотворении «Спор с Франком Гон-тье» (8). Второе стихотворение направлено против Пьера д'Альи -епископа города Камбре, где де Витри обличает этого служителя церкви как обжору и развратника, противопоставляя ему образ скромного дровосека Гонтье (50, с. 358). Стихотворение о Гонтье пользовалось большой известностью и даже удостоилось похвалы Петрарки. Можно привести ряд строк из этого стихотворения:

В тени дубров под сению сплетенной Журчаща близ ручья, где ключ студен, -Гонтье там ел и госпожа Элен Сыр свежий, масло, сливки и творог, Орехи, груши, яблоки; погуще На серый хлеб крошили лук, чеснок, Их посолив, дабы пилось получше. (Перевод Д.В. Силвестрова (46, с. 140)).

Конечно, Филипп де Витри находится здесь под властью античной традиции, великим примером которой были буколики Вергилия. Идиллия поэтического рассказа радует своей конкретностью при описании завтрака дровосека. Следует отметить и другое обстоятельство. В поэзии трубадуров и в творчестве вагантов крестьянин - это объект ненависти, злобный дикарь. В поэзии фаблио виллан, как правило, вызывает презрение и насмешку. В поэтическом рассказе Филиппа де Витри образ дровосека выступает как

пример нравственности. Уважительное отношение к людям из народа может быть рассматриваемо как предтеча осознания определенного единства страны. Но пройдет больше столетия и «поэт на все времена» Франсуа Вийон своеобразно откликнется на идиллический рассказ Филиппа де Витри:

Толстяк, монах, обедом разморенный Разлегся на ковре перед огнем, А рядом с ним блудница, дочь Сидона, Бела, нежна, уселась нагишом, Горячим услаждаются вином, Целуются - и что им кущи рая.

Когда Гонтье, с Еленой обрученный, Был с этой жизнью сладкою знаком, Он не хвалил бы хлеб непроперченный, Приправленный вонючим чесноком. (Перевод Мендельсона. 8, с. 135).

Здесь Вийон высмеивает фантастичность идиллии Филиппа де Витри, отлично зная подлинный быт французского крестьянина. В позднее Средневековье мир фантазии и игры все более проникает в жизнь рыцарского сословия. Игровое поведение занимает в жизни рыцаря больше места, чем деятельность, к которой он предназначен обычаем и законом. Сакральная форма феодального договора «все больше вырождается в некую условность, игру рыцарской чести» (46, с. 117). Церемония вытесняет целесообразность; взаимосвязь между психологической средой турнира и атмосферой военных действий растет (46, с. 115). Игра может быть переключением от паразитической жизни, преступных деяний и даже их оправданием. Во всей рыцарской культуре позднего Средневековья царит неустойчивое равновесие между насмешкой и сентиментальной серьезностью. «Рыцарские понятия чести, верности и благородной любви воспринимаются абсолютно серьезно, однако время от времени напряженные складки на лбу расправляются от внезапного смеха», - пишет Хёйзинга (46, с. 85). Именно в XIV-XV вв. формируется тип «полурыцаря - полуциника», способного на самые преступные агрессивные поступки.

Изучая причины войн, Эрих Фромм подчеркивал, что врожденная агрессия, которая в совершенно различной степени свойст-

венна человеку, не может быть причиной войны, но именно в ходе войны агрессивность и садизм получают самую полную возможность для развития (41, с. 83). Если индивидуальная агрессивность, как отмечает Фромм, возникает в результате деструктивности личного существования, то разрушение привычного образа жизни порождает коллективную агрессивность (40, с. 162). Накануне Столетней войны уже сознательно или подсознательно многие рыцари переживали свою «профессиональную невостребованность». Это состояние может порождать беспричинную агрессивность.

По нашему мнению, кризис рыцарства в качестве военного сословия во Франции удачно прослеживается на примере судьбы одного человека, короля Иоанна (Жана) II Доброго. Один из лучших авторов исторических биографий Жорж Бордонов в своей монографии «Иоанн Добрый» рисует портрет короля-неудачника на фоне первого этапа кризиса рыцарства (58). Однако начало этого упадка проявилось при отце Иоанна Филиппе VI (1328-1350). При нем Париж стал Меккой рыцарства, здесь турнир сменялся турниром, причем каждый турнир сопровождался пышным праздником. Придворные развлечения дорого обходились стране, в 1330 г. -265 873 ливра и в 1331 г. - 271 933 ливра (58, с. 51). Для того чтобы собрать такие огромные деньги, королевская власть обращается к испытанному средству - перечеканке монеты, сопровождавшейся добавлением неблагородных металлов, а это вело к росту цен. Вторым способом обогащения была спекуляция на идее крестового похода. Возложив на себя крест, король Филипп потребовал от папы Бенедикта XII половину накопленных папской курией сокровищ под предлогом финансирования крестовых походов (58, с. 52). В окружении множества рыцарей Филипп прибыл в Авиньон, где находилась резиденция папы; здесь ему удалось получить крупную сумму денег и большое количество сокровищ. После чего «крестоносное ополчение» направилось в Париж, причем новоявленные крестоносцы по пути на Север вели себя как завоеватели чужой страны. Печальная пародия на крестовый поход оказалась прелюдией Столетней войны. Начавшаяся в 1337 г. война долгое время казалась современникам обычной «династической разборкой». Спустя почти десять лет после начала войны произошла первая из трех великих битв Столетней войны - битва при Кресси (1346), показавшая всю рутинность и неэффективность рыцарского войска. Если английская армия обладала определенной воинской дисциплиной, то французское рыцарское ополчение было традиционной

феодальной вольницей. Единственным профессиональным воинским подразделением могли считаться генуэзские наемники-арбалетчики. Французская кавалерия, стремясь настигнуть врага, топтала собственных пехотинцев. Английские лучники, которыми командовали спешившиеся рыцари, хладнокровно расстреливали французов, одетых в тяжелые доспехи. Достаточно было ранить лошадь в ногу, чтобы рыцарь терял управление над раненым животным и оказывался на земле. Здесь, как правило, его могли добить пехотинцы. Остатки рыцарского войска были не в силах противостоять английской кавалерии. Трагической оказалась судьба Яна Богемского: старый слепой король, видя безнадежный исход битвы, врезался в ряды англичан и погиб. Для многих современников и даже хронистов последующих поколений подвиг Яна Богемского чуть ли не искупал позор поражения французского рыцарства при Кресси. Но подлинное рыцарство в то время было не правилом, а исключением. Никого не удивило трусливое поведение короля Филиппа VI, бросившего на произвол судьбы город Кале.

Казалось, его наследник - Иоанн II должен был бы извлечь опыт из прошлого, но этого не случилось. Вступив на престол, Иоанн Добрый решил укрепить в стране рыцарские традиции, создать круг рыцарей, достойных пера Кретьена де Труа. Это была реакция на порочные нравы, царившие при дворах «проклятых королей» и особенно при дворе ФилиппаVI. Но король не хотел понимать, что время прежнего рыцарства проходит. Наступает период господства феодальной бюрократии в эпоху сословно-представительной монархии, предшествующей абсолютизму. Иоанн Добрый вместо проведения реалистической военной реформы мечтал о создании идеального рыцарского войска. Король, будучи во власти утопических химер, попытался создать новый рыцарский орден Звезды. В отличие от английского ордена Подвязки, который насчитывал всего 24 человека, орден Звезды насчитывал более 500 человек (58, с. 132). Король не жалел денег на содержание членов ордена. Для них была изготовлена новая пышная форма для специальных придворных церемоний, где Иоанн Добрый играл роль легендарного короля Артура. На первых порах жизнь рыцарей ордена Звезды казалась вечным праздником. Для торжественных собраний был полностью перестроен один из главных замков. Множество мастеров трудилось над созданием зала, где должны были собираться члены ордена. Зал был обит алым бархатом с вышитыми изображениями рыцарских гербов кавалеров ордена. За огромными столами на по-

золоченных креслах восседали рыцари ордена Звезды. Над всеми возвышался роскошный трон короля. Регулярными стали пышные пиры, на которых их участники подражали обычаям рыцарей Круглого стола (58, с. 134-135).

Всякая игра, которая соприкасается с серьезной жизнью, может стать бессмысленной и жестокой. В одной сравнительно небольшой битве при Мароне 90 рыцарей ордена Звезды погибли только потому, что они, согласно уставу ордена, фактически не имели права отступать. Подобная регламентация лишала их свободы маневра, они гибли, окруженные противником. Желая закончить войну, Иоанн Добрый вызвал английского короля на поединок. Эдуард III был монархом своего времени и предпочел военные действия. Самая большая часть его армии под началом наследника английского престола - Черного принца, энергичного и жестокого военачальника, двинулась из Бордо в центр Франции. Половину его армии составляли англичане - рыцарская кавалерия и лучники; вторую половину составляли гасконские наемники - дикие горцы, для которых грабеж был законным делом воина. Впрочем, и здесь англичане не отставали от гасконцев. Юг Франции был полностью разорен.

Иоанн созвал феодальное ополчение, ядро его составляли рыцари ордена Звезды. Его войско вдвое превышало, как считают многие хронисты, английские силы. У Черного принца было всего три тысячи рыцарей, но у них было преимущество, они имели сходство с регулярной кавалерией, в то время как французские рыцари представляли конгломерат почти независимых сеньоров, окруженных свитой из своих вассалов. Основная масса английского войска состояла из профессиональных лучников и гасконцев, которые, будучи природными воинами, умели приспосабливаться к любой обстановке (2, с. 72). Черный принц учитывал многие факторы для будущих битв: изучал местность, искал удобные переправы для возможного отступления. Гасконцы, подобно казачьим разъездам, осуществляли службу разведки. Долголетние оборонительные войны с шотландцами приучили англичан к тактике обороны. Английские лучники умели находить естественное прикрытие в густых кустарниках, быстро возводили высокие плетни, являющиеся препятствием для рыцарей (58, с. 202). Английский лук - грозное оружие, его длина достигала двух метров, тетива была из шелка или из специально обработанного льна, стрела летела на четыреста метров. Опытный лучник мог производить шесть выстрелов в минуту.

Стрела размером в один метр с острым зазубренным наконечником при ранении причиняла жгучую боль (2, с. 73).

Вооружение французского рыцаря делало его малоподвижным. На нижнюю тонкую одежду рыцарь надевал специальный боевой камзол и штаны из плотной ткани или кожи; на этот костюм надевали нагрудные латы либо кольчугу с нашитыми металлическими пластинами. В середине XIV в. полный комплект доспехов встречался редко. Искусно выполненные доспехи (в основном миланскими оружейниками) еще не были распространены. Ни изящных кирас, ни плавно двигающихся на шарнирах наплечников и наколенников множество рыцарей еще не носило, кольчуга и железные пластины, покрывающее все тело, были тяжелыми и неудобными, сковывали движения. Как только рыцарь или его конь были ранены стрелой, этот тяжело вооруженный всадник терял всю свою боеспособность, наступала очередь наемников: ирландцев, валлийцев, гасконцев, вооруженных копьями или боевыми топорами. У них имелось много приемов, как сбросить рыцаря с коня (58, с. 206). Английская военная традиция была иной: в Англии еще со времен Вильгельма Завоевателя уделялось большое внимание наемной армии. 18 сентября 1356 г. войска встретились около города Пуатье, где еще в 647 г. франкская армия разбила арабов. Видя численное превосходство французов, Черный принц опасался за исход битвы, и он предложил Иоанну Доброму перемирие на семь лет, обещал возвратить всех пленников и просил разрешения отвести войска на Запад. Но французский король отказался от фактически бескровной победы, он жаждал реванша за поражение при Кресси. Иоанн отослал назад городское ополчение, пришедшее из Пуатье для помощи рыцарям, он считал, что не дело простого народа вмешиваться в споры между королями. Кроме того, король считал грехом начать бой в воскресенье и решил перенести битву на понедельник. Пока французы молились, англичане возводили укрепления (2, с. 52-53).

19 сентября началась еще одна из решающих битв Столетней войны. Король находился в центре, предоставив двум фланговым ополчениям свободу действий. Оба маршала, командующие флангами, во главе своих сил бросились на врага. Но фланговые атаки захлебнулись в потоке стрел. Наследник престола Карл, видя неизбежность поражения, покинул поле битвы. Так же поступили два других сына короля: Людовик и Иоанн. Рыцари, находившиеся в центре поля, стояли на месте. Они, дабы не отступать, сошли с коней, чтобы сражаться с пехотинцами, но против английской дисци-

плинированной кавалерии оказались бессильны. Множество французских рыцарей погибли под копытами английских коней. В своих тяжелых доспехах они с трудом передвигались по мокрой земле и становились легкой добычей английских наемников. В этот день бесславно закончил свое существование орден Звезды. Паника, охватившая знатных французов, заставила забыть их рыцарские клятвы. Тщетно французский король пытался соблюдать устав ордена. Он отказался отступить вместе со своим младшим сыном Филиппом. Когда группа из гасконцев и англичан набросилась на короля, он понял, что битва проиграна и закричал: «Где мой кузен, принц Уэльский, я сдаюсь ему в плен» (58, с. 220). Это классический показатель рыцарской психологии. Турнирная романтическая мораль оттесняет на задний план чувство национального позора. Только тяжелые доспехи спасли Иоанна II от неминуемой смерти. Несколько рыцарей из свиты Черного принца с трудом отбили лежащего на земле короля у гасконцев (58, с. 220). С точки зрения рыцарской морали, которую разделял Черный принц, Иоанн Добрый вел себя безупречно, поскольку он проиграл большой турнир и сдался. Но битва при Пуатье была не турниром, а национальным поражением Франции и крахом рыцарства.

После битвы при Пуатье в стране наступила смута. Стихийное осознание вины рыцарства вскоре выразилось в повсеместном проявлении ненависти к этому сословию. Купцы и ремесленники Парижа восстали против короля и объявили Париж независимой Коммуной. Еще более опасной для короны стала Жакерия - крестьянское восстание, охватившее все северные и многие центральные провинции королевства. Впервые ужас охватил все привилегированные слои Франции, поскольку застарелое унижение и гнет, усилившийся во время войны, вызвали беспощадный бунт. Жаки не щадили ни крупных сеньоров, ни мелких феодалов. Следует отметить, что имя «Жак» в этот период было крайне непопулярно во Франции среди знати. Об этом говорит антропонимический анализ многих документов классического и позднего Средневековья. На волне смуты выдвигаются авантюристы и демагоги. Таким оказался родственник короля Карл Злой - король Наварры. Он умел использовать коллективный аффект толпы в своих попытках овладеть короной, но в то же время «прославился» как инициатор кровавой расправы над восставшими крестьянами. На плечи молодого и болезненного наследника престола свалилась задача вывести Францию из состояния национальной катастрофы. Но он обладал вы-

держкой и решительностью, в его действиях уже были видны черты мудрого правителя, в котором так нуждалась страна. Однако трон еще принадлежал Иоанну Доброму, жившему по обычаям, описываемым в рыцарских романах XII в. Тем временем английский король Эдуард, видя полное ослабление военной силы Франции, предпринял попытку увенчать свое господство над страной. Он мечтал войти, как победитель, в священный город Реймс и, согласно обычаю, короноваться там. Но здесь ему пришлось столкнуться с волей народа: население ряда городов оказывало более решительное сопротивление англичанам. Достаточно вспомнить героическое сопротивление граждан Кале, их подвиг обессмертил в своей скульптурной композиции Роден. Горожане Реймса также проявили чувство понимания своей национальной судьбы. Штурм Реймса не удался. Сильные дожди и тяжелые эпидемии заставили Эдуарда снять осаду города. Временно оставив мечты стать государем Франции, английский король склонил своего пленника Иоанна Доброго к миру в городке Бретиньи 18 мая 1360 г. По этому миру король уступил Англии все бывшие французские владения Плантагенетов и обещал уплатить за свою свободу огромный выкуп. Но мир не принес Франции покоя. Лишенные своих командиров войска двух стран смешались в хаотическую массу, из которой возникали банды, получившие название «компаний» (58, с. 332). Здесь собирался самый разнородный люд: представители многих народов и сословий. Эти «компании» вели непрерывные грабежи. Редко в истории был период, когда раздробленный разбой действовал с таким размахом. Порой банды объединялись, устремляясь в районы, не тронутые войной. Местные рыцарские ополчения не могли оказать сопротивления большим «компаниям». Так, 15-тысячная армия, собранная феодалами Юго-Восточной Франции, 6 апреля 1362 г. была разгромлена разбойничьей ордой в битве при Брине.

Мало кто из монархов принес своему государству столько несчастья, как Иоанн II. Даже его завещание вновь разорвало французскую территорию на уделы принцев, из которых могли вырасти отдельные государства, что впоследствии произошло с Бургундией. Однако в памяти король остался Иоанном Добрым. По нашему мнению, многозначное слово «bon» следует перевести как «славный» или «достойный славы». Ибо с точки зрения рыцарской морали Иоанн был безукоризненным рыцарем, лично храбрым человеком, безукоризненно исполнявшим рыцарские обычаи. Но в ходе Столетней вой-

ны рождался новый мир, и человек, опоздавший родиться в свое время, не мог стать серьезным политиком.

Современники первого этапа Столетней войны не могли осознавать всего ужаса своего времени. Ведь они были свидетели возможно еще большей катастрофы, чем Столетняя война. Имеется в виду самая тяжелая эпидемия чумы, оставшаяся в человеческой памяти. Эта особенность менталитета того времени проявляется в творчестве одного из известных поэтов периода позднего Средневековья Гильома де Машо. Поэт и композитор Гильом де Машо (1300-1377) родился в Северо-Восточной Франции. Происходил он, как пишет В.Ф. Шишмарев, «из очень скромной среды» (50, с. 359). Машо, вероятно, получил юридическое образование, поскольку известно, что он значительное время был секретарем Иоанна Люксембургского - короля Богемии. Этот государь вел жизнь странствующего рыцаря и постоянно ввязывался в различные военные авантюры. Машо побывал вместе со своим королем во многих походах в Германии, Польше, Литве. Но Иоанн часто посещал Париж, он был родственником королевского дома, очень любил участвовать в турнирах, особенно в Париже, на которые приезжали самые прославленные рыцари Европы. Турниры обычно сопровождались состязаниями певцов и поэтов. И здесь Машо имел все возможности, чтобы проявить свои способности поэта и музыканта, отчего имя его быстро стало известным. Надо отметить, что хозяин Машо Иоанн Люксембургский, смелый до безрассудства человек, в результате ранения ослеп, но продолжал участвовать в битвах и турнирах. Когда началась Столетняя война, он примкнул к войску короля Франции и погиб в битве при Кресси в 1346 г.

Машо поступил на службу к королю Наварры Карлу, который вошел в историю под именем Карла Злого. В период смуты, последовавшей за разгромом французской армии при Пуатье в 1356 г., Карл Злой попытался захватить французский трон, но неудачно. Он активно участвовал в подавлении Жакерии. Машо, по-видимому, разглядел в законном наследнике престола Карле (будущем Карле V) выдающегося политика и поступил к нему на службу. Но после коронации Карла в Реймсе Машо становится приближенным Пьера де Лузиньяна - короля Кипра, который мечтал вновь вернуть завоевания крестоносцев. Как и все жалкие подражания крестовым походам, попытка короля Кипра победить сарацин окончилась провалом, неудачливый полководец был убит во время восстания кипрских рыцарей в 1369 г. Машо попытался про-

славить своего сеньора в поэме «Взятие Александрии» (50, с. 367368). Престарелый поэт не был свидетелем деяний кипрского монарха, но он построил свое изложение событий, опираясь на рассказы участников похода. Однако при этом погрешил против правды, прославляя Лузиньяна как великого военачальника.

Поэтическое наследство Машо весьма велико. Одних баллад осталось более двухсот, кроме того множество стихотворений других жанров, ряд поэм, роман в письмах «Правдивый рассказ». Кроме того, Машо известен как знаменитый композитор и музыкант своего времени. Будучи в свите Иоанна Богемского он побывал в Германии и в Италии. Там он познакомился с творчеством немецких миннезингеров и итальянских мастеров музыки и пения. Исследователи находят в творчестве Машо много новых музыкальных приемов: большая приверженность к многоголосью при сохранении традиций песенного искусства трубадуров и труверов. Машо создал 23 мотета, 42 баллады, 22 рондо, 32 вирилэ, 19 лэ, ряд канонов, а также мессу (25, с. 66). Таким образом, многие его произведения, содержащие поэтические тексты, ноты и цветные миниатюры, представляли собой синтетические издания. Подобные рукописи могли считаться предметами роскоши. Историк музыки Т. Ливанова отмечает, что изящная гибкость мелодики Гильома де Машо придавала стихотворениям поэта, которые отличаются излишней риторичностью, эмоциональность и одухотворенность (25, с. 67). Типично куртуазные стихи звучали с небывалой искренностью. Машо явился создателем первой многоголосной мессы. Структура мессы из пяти частей (Kyrie, Gloria, Credo, Sanctus, Agnus Dei) лежит в основе всех духовных музыкальных произведений этого жанра вплоть до нашего времени. В 2000 г. музыкальная общественность всего мира отметила 700-летие со дня рождения поэта-музыканта.

Машо был признанным в свое время придворным поэтом. Он рассматривал свое творчество как служение сеньору, которого он выбирал по собственной воле. Сеньор оказывал поэту покровительство, словно своему вассалу. В творческом наследии Машо трудно найти ясное осознание себя как патриота Франции. Жизнь Машо (1300-1377) протекала в годы, тяжелейшие для Франции и всей Западной Европы, но для Франции - в особенности: Столетняя война, чума - «Черная смерть», Жакерия. Описание чумы, унесшей треть населения Европы, имеется в одной из поэм Машо. Содержание этой поэмы: спор двух сеньоров о том, что печальнее, смерть рыцаря или потеря им любви прекрасной дамы - типичный

куртуазный сюжет. Средневековые поэмы отличались большим многословием, автор часто отступал от канвы сюжета, отчего описание самой грандиозной в истории человечества чумы и нашло свое место в поэме. Оно напоминает о рассказе Боккаччо в «Декамероне». Отрывок из поэмы Машо, посвященный страшной картине чумы, приведен в «Книге для чтения по истории французского языка» В.Ф. Шишмаревым на французском языке (50, с. 362). Предлагаем стихи Машо в русском переводе:

Воздух, что раньше легко летел, Стал вдруг тяжелым и почернел. И тот, кто вынужден им дышать, Начал болеть и затем умирать. И коль болезнью был кто-то задет, Тело быстро теряло свой цвет. Так валялся он - одинок, Больному страдальцу никто не помог. Словно, как труп зараженный, гнил, Но подойти к нему не было сил.

А он весь в язвах - сплошной нарыв, Смерть принимал, одиноко застыв. Тысячи трупов во всех местах. Людей охватил невиданный страх: Сын убегал от родного отца, Дочь - с материнского крыльца, Мать бросала своих детей, Страх смерти ломал обычай людей. (50, с. 362) (Перевод мой. - А.К.).

Эта картина страшна для Машо не только как зрелище массовой смерти, но и как гибель тысяч людей без отпущения грехов, что для средневекового человека было большим горем. Однако наш поэт слишком риторичен и многословен. Машо еще долго рассуждает об ужасах чумы, но многочисленные повторения снижают эффект первоначального рассказа. Машо еще не ощущает эпидемию в качестве национального бедствия, но как средневековый человек он покорно воспринимает чуму в виде проявления Божьего гнева.

Все картины чумы и Столетней войны в произведениях Ма-шо играют роль второго плана. Это видно при рассмотрении одного из главных его творений, относящегося к жанру «dit» - поэтиче-

ского рассказа, напоминающего роман в письмах, «Книга правдивого рассказа» («Le livre du Voir Dit»). Термин «dit» - «сказано» означал еще со времен классического Средневековья, что данный текст есть не вымысел, а правда, поскольку произошел от судебного термина, означающего «правдивое показание» (50, с. 366). Основное содержание «рассказа» составляют любовные письма шестидесятидвухлетнего поэта, изнуренного подагрой и полуслепого, к юной знатной девице -поклоннице его таланта. Машо с завидной откровенностью рассказывает о том, как шаловливая красавица издевалась над влюбленным больным стариком, превращая его в персонаж из новелл Боккаччо (50, с. 135). Хёйзинга использует этот источник, изучая нравы рыцарского общества периода «Осени Средневековья». Для нас же содержание «Правдивого рассказа» интересно тем, что в тексте выражение любовных переживаний иногда прерывается краткими заметками о внешних событиях. Машо с радостью сообщает своей любимой, что в провинции Бовези уже нет негодяев. Речь идет о полном подавлении последних всплесков Жакерии (50, с. 363). Впрочем, в основном рассказ переполнен многочисленными сравнениями страсти поэта с примерами несчастной любви из античных преданий и рыцарских романов. Поэтическое творчество Машо является переходным от поэзии Средневековья к поэзии эпохи Возрождения. Классическим примером такого переходного творчества Машо считается одна из многочисленных его баллад:

Стыд, страх и злые подозренья Должны смириться там, где воля есть. Твердый отказ, разумное решенье Диктует ум твой, твоя честь, Что в сердце ласковом цветет, От клеветы, что всех гнетет. И что любовь обычно разрушает, Душа твоя всегда тебя спасает.

Мудра и жизни опыт знает, Хранит любовь в небесной чистоте, Одета скромно, и ее не привлекают Проворные любители утех. Любовь не любит лживой суеты, Правдивость, верность - вот души ее черты. Она всегда их в сердце сохраняет.

Душа твоя всегда тебя спасает.

Когда любовь играет в сердце благородном, Полна веселья, радостных затей Во время юности свободной И предвкушает сласть грядущих дней, То это может вызвать острый спор, Насколько совести укор Жар страсти сердца охлаждает?

Но верю я, душа твоя всегда тебя спасает (55, с. 83-84). (Перевод мой. - А.К.).

Л.В. Евдокимова справедливо отмечает: «Завершая эпоху куртуазной поэзии, Машо уже движется к тому периоду, когда дарование поэта будут считать естественным» (19, с. 32). В своей работе «Французская поэзия позднего Средневековья» (19) она называет поэта-композитора последним трувером, показывая, как внутри его консервативной теории поэзии появляются ростки осознания творчества в качестве субъективного дара. Защитник традиционной идеи «куртуазной науки любви» Гильом де Машо одновременно признает побудительную силу «сладкой думы» (19, с. 3738). Это сложное переживание, выражаемое в «новой лирике». Л.В. Евдокимова пишет: «Будучи "сладкой", дума соотносится со "сладостью" (douceur) возлюбленной, которая, в свою очередь, образует единство с "болью" (douleur) влюбленного, с его сомнением (doubt) и т.д.; лишенная "сладости", дума может получать отрицательные антикуртуазные коннотации, сближается с элементами, грозящими куртуазному универсуму разрушением» (19, с. 38).

Переход от стихотворной наррации (термин «наррация» от латинского «narrtio» - «рассказ») к лирике, особенно в жанре ди, наблюдается в творчестве Мишо, а также - его последователя поэта Жана Фруассара, который считается самым выдающимся хронистом позднего Средневековья. В книге Л.В. Евдокимовой содержится блестящий анализ уже упоминаемого произведения Машо «Voir Dit» - «Правдивое ди» (19, с. 164-188). Л.В. Евдокимова прослеживает, как под покровом куртуазной традиции существует новая лирика, связанная с выражением многих переживаний - от радостных до уничижительных, а также с бессознательным самоанализом. Вариант лирического дневника, где проза прерывается стихотворениями в жанре баллад и вирилэ, «Правдивое ди» отражает слож-

ную смену чувств - от любовного восторга, сладкой надежды до горького осознания угасания любви.

Нельзя отрицать, что в творчестве, и особенно в лирике Машо видны новые черты индивидуализма. Известный французский социолог и культуролог Луи Дюмон в своих работах сосредоточил внимание на понятиях «иерархический человек» и «эгалитарный человек». Он отмечал, что основным признаком общественного строя является его приближение к двум идеальным типам: 1) холистское (иерархическое) общество, предусматривающее сложную систему взаимно необходимых связей, 2) эгалитарное общество, в котором воплощена тенденция принципа равенства. Причем, как подчеркивает Дюмон, развитие эгалитаризма взаимосвязано с развитием индивидуализма (63). Наиболее близка к типу иерархического общества индийская кастовая система, а также весьма сопоставима с ним феодальная иерархия. Эгалитаристские тенденции проявляются в развитии Западной Европы, начиная с рождениия сильных государств. В позднее Средневековье в процессе усиления абсолютной монархии утверждается тезис подчинения всех подданных государю. Понятие подданства сближается с понятием принадлежности к определенной нации. Но вместе с разрывом иерархических связей растет чувство индивидуализма, при сознании того, что «я» причастно к великому целому. (Наибольшее воплощение сосуществование эгалитаризма и индивидуализма получило позже в определении «Общество равных возможностей».) В позднее Средневековье укрепление национального сознания происходило в период национальных катастроф, каковой во Франции стала Столетняя война. Уже в первый период Столетней войны вассально-сеньориальные связи начали терять свое свойство «сакральности». Вместе с тем можно проследить, что непривычно жестокое время могло вырывать человека из системы привычных общественных связей. Поэтому в лирике последнего трувера Машо, подлинная биография которого почти неизвестна, проявляются новые черты - зародыш поэтического индивидуализма.

VI. ВТОРОЙ ЭТАП СТОЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ, КРАХ РЫЦАРСТВА, ПОДЪЕМ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ЭСТАША ДЕШАНА

О Франции после битвы при Пуатье можно говорить как о конгломерате провинциальных национальностей. Провинциальное

подданство стало пользоваться приоритетом по сравнению с подданством французским, а иногда и противостоять ему. Наиболее типичен случай Аквитании, в течение двух веков политически объединенной с Англией. Крайне ошибочно было бы видеть в ней английскую «колонию» на континенте - и потому, что именно герцоги Аквитанские становились английскими королями, а не наоборот, и потому, что аквитанцы, несмотря на достаточно большое количество выходцев из Великобритании, обосновавшихся в герцогстве, нисколько не чувствовали себя англичанами. Но они не чувствовали себя и французами: их экономические интересы - продажа своего вина, торговля своей солью, равно как и желание избежать подчинения капетингским государям, чья власть могла оказаться для них куда тяжелее правления собственных герцогов, заставляли их тянуться к Англии. «Уж лучше нам быть с англичанами, которые дают нам свободу и не стесняют, чем подчиняться французам, -говорил хронисту Фруассару некий горожанин из Бордо. - Мы продаем англичанам больше вин, шерсти и сукна, значит, естественным образом больше склоняемся к ним» (13, с. 16-17).

Языковые различия также играли большую роль в разделении провинций. Аквитанцы, говорившие на окситанском французском наречии, отличались и от жителей более северных областей, говоривших на языке лангедойль, и от гасконцев, чей окситанский диалект был очень близок к испанскому языку. Во время битвы при Пуатье, в 1356 г., в рядах армии, которую принято называть «английской», больше всего было людей, говоривших на французском языке: гасконцев, перигорцев и т.д. Великий французский историк Мишле писал: «Обессилевшее, можно сказать, умирающее и не осознающее себя королевство лежало, уподобившись трупу. Пораженное гангреной тело кишело червями: под червями я подразумеваю разбойников -англичан, наваррцев. Вся эта мерзость разъединяла, отделяла один от другого члены этого жалкого тела» (цит по: 13, с. 20).

Вот такое наследство получил в 1364 г. король Карл V, который справедливо вошел в историю под прозвищем «Мудрый». Христина Пизанская, известная поэтесса, уроженка Италии, писавшая на французском языке, создала книгу, посвященную жизни Карла Мудрого. Это панегирик королю, его содержание включает в себя личные воспоминания и воспоминания отца Христины, королевского врача (50, с. 423). Деятельность этого монарха заслуживает похвалы. Он остался в памяти людей как государственный деятель и покровитель наук и искусств. Карл V назначил командующим вой-

сками Бертрана дю Геклена. Тот быстро покончил с разноплеменными бандами, разорявшими страну, и к концу 70-х годов Х1У в. очистил почти всю страну от англичан. Он избегал больших сражений, придерживался тактики последовательных осад городов, где стояли гарнизоны, опирался на помощь городских ополчений. Война стала приобретать национально-освободительный характер, англичане часто оказывали вялое сопротивление. В это время Англия осталась фактически без главы государства: Черного принца терзала жестокая болезнь, король Эдуард III впал в детство, наследник престола был ребенком. Все это также содействовало победе короля Франции. Но сделав много в области строительства в Париже и в других городах, укрепляя власть парламента, король проявил непоследовательность. Укрепляя личную власть, он стремился ослабить влияние Генеральных штатов. Свои амбиции он предпочел государственным интересам, не стал считаться с постановлением Генеральных штатов от 1359 г. «О неотчуждаемости земель французской короны» и фактически одобрил политику своего отца, подтвердив право короля наделять принцев крови наследственными уделами (апанжами). Он также не провел военной реформы, сохранив как главную силу рыцарское ополчение. В 1380 г. Карл V умер, в этом же году ушел из жизни Бертран дю Геклен. Власть перешла к регентам - братьям короля, поскольку наследнику престола Карлу было двенадцать лет. Теперь каждый из них почувствовал себя самостоятельным владельцем своего апанжа. Над страной, которая только недавно обрела относительное единство, снова нависла опасность раздела. Юный король с детства страдал нервными расстройствами. В 1385 г. шестнадцатилетний король Карл VI вступил в брак с принцессой Изабеллой Баварской, которая вошла в историю под уничижительным именем Изабо Баварской, оставившей недобрую память у потомков. Даже если наполовину правда то, что писали о ней маркиз де Сад, Дюма и другие писатели, все равно трудно найти исторический персонаж, превосходящий ее развратом и преступной жестокостью. Не по годам физически развитая четырнадцатилетняя девочка-подросток оказалась в обстановке, где могли проявиться самые черные черты характера человека. При новом королевском дворе юные король, королева, принцы крови, многочисленная знать (при попустительстве братьев покойного короля) быстро преодолели все нравственные барьеры. Автор хроники Сен-Дени пишет, что по случаю посвящения в рыцари младшего брата короля были устроены празднества, которые

быстро переросли в «необычные оргии» (57, с. 310). Подобный постоянный образ жизни сказался на психическом здоровье короля, у которого в восемнадцать лет, т.е. в 1392 г., произошел первый приступ безумия, а затем состояния невменяемости стали более продолжительными и частыми. Власть снова перешла в руки братьев его отца, управление страной фактически принадлежало Филиппу, герцогу Бургундскому (1342-1404), который значительно увеличил свой апанж путем выгодного династического брака, присоединив к своему герцогству Фландрию. Но он еще заботился о судьбе Франции, выдав французскую принцессу за английского короля Ричарда II, и заключил с Англией мир.

Казалось, долгожданный мир наступил. Но прослеживая историю Франции, можно убедиться в том, что порой новое поколение абсолютно не считается с уроками прошлого времени и точно повторяет ошибки предыдущего поколения. Менталитет рыцарства не претерпел ни малейших изменений. Вновь возродилась химерическая мечта о крестовом походе, на этот раз против турок. Десять тысяч рыцарей, во главе со старшим сыном герцога Бургундского Иоанном, который получил прозвище Иоанн Бесстрашный, выступили в поход, по-видимому, совершенно не зная, что представляет собой Оттоманская империя. Этот поход (57, с. 328-336) оказался очередной печальной пародией на крестовые походы: турки султана Баязета окружили рыцарское войско и могли истребить всех новоявленных крестоносцев, если бы султан, желая получить выкуп, не приказал сохранить жизнь знатным рыцарям. Известно, что сумма выкупа за Иоанна Бесстрашного составила 200 тысяч венецианских дукатов. Этот человек играл роль благородного рыцаря, но фактически был коварным политиком. В 1404 г. Иоанн стал герцогом Бургундским и решил, пользуясь безумием формально царствующего короля Карла VI, стать фактическим властелином французского королевства. Но на его пути оказался младший брат короля Людовик Орлеанский, который открыто жил с женой своего брата, королевой Иза-бо. Во Франции началась смута, переросшая в междоусобную войну. Главной ареной этой войны стал Париж, огромный по тем временам город, ибо в конце XIV в. здесь насчитывалось 350 корпораций - цехов (7, с. 11). Кроме того, здесь были тысячи студентов, множество слуг знатных сеньоров, тысячи нищих и т.д. (34).

Вся эта разношерстная масса легко вырывалась из привычного ритма жизни, быстро превращаясь в агрессивную толпу. З. Фрейд отмечает, что вытеснение в сферу бессознательного раз-

дражительных импульсов получает освобождение в массовом экстазе. В этот момент может угасать и совесть, и чувство ответственности. «Масса импульсивна, изменчива и возбудима. Она не выносит отсрочки между желанием и осуществлением желания» (38, с. 75). Возбужденное массовое сознание верит в самые невероятные утверждения, а если эти утверждения отчасти правдивы, то они еще больше овладевают толпой. Еще в XIV в. Карл Злой пытался использовать возмущение парижан в своих интересах, но будучи непостоянным в своей политике, он так и не смог стать «вождем», а бывший крестоносец Иоанн Бесстрашный стал кумиром парижских улиц. Фрейд писал, что «массовые индивиды нуждаются в иллюзиях, что все они равным и справедливым образом любимы вождем» (38, с. 199).

Война между сторонниками Людовика Орлеанского и сторонниками герцога Бургундского получила название войны бур-гундцев с арманьяками. Последних называли так потому, что предводителем враждебного бургундцам войска был граф Арманьяк, родственник Людовика Орлеанского. Особенного накала достигла междоусобная война после убийства Людовика Орлеанского наемниками Иоанна Бесстрашного в 1407 году. Подробнейшее описание этой войны содержится в третьем томе многотомной истории дома Валуа П. Баранта (57). Можно отметить только, что армия графа Арманьяка состояла наполовину из воинов, завербованных в Испании, которые вели себя как грабители. В первые годы войны симпатии французов (особенно парижан) были на стороне герцога Бургундского, а слово «арманьяки» было синонимом слова «варвары». Даже когда в период деятельности Жанны д'Арк вся Франция поднялась против английских завоевателей, жители Парижа не проявляли большой приверженности к освободительному движению (13, с. 264-265). Пока Париж впервые во время междоусобной войны переходил из рук в руки под власть то одной, то другой партии, Англия вновь готовилась к нападению на Францию. В 1399 г. Генрих Ланкастерский сверг Ричарда II, который считался союзником Франции, и стал королем. Приход новой Ланкастерской династии ознаменовался еще большим усилением господства английского языка. На протяжении XIV в. этот язык активно вытеснял французский даже на уровне высших слоев общества. С приходом новой династии и при дворе перестали пользоваться французским языком (50, с. 74). Существует мнение, что сын Генриха IV - Генрих V не знал французского языка. Пользуясь тем, что во Франции

царила смута, Генрих V с большим войском переправился в Нормандию и двинулся на Париж. Нападение англичан на первых порах даже заставило объединиться французскую знать против общего врага. Но как и в прошлые времена, французские рыцари составляли основную часть войска. Казалось, главной целью каждого знатного рыцаря было доказать превосходство красоты своих доспехов. Они ехали на битву, как на парад. Каждого сеньора сопровождали не только оруженосцы, но пажи, носильщики и другие бесполезные для военных действий люди. В 1415 г. обе армии встретились около городка Азенкур в Нормандии. Тяжело вооруженные французские рыцари, не обращая внимания на сильный дождь, двинулись на англичан, но размокшая почва стала их главным противником. Кони, чье убранство было весьма тяжелым, застревали в грязи, а вскоре рыцари стали похожими на неподвижные металлические статуи - идеальные мишени для лучников. Началось повальное истребление французов. За исключением принцев крови и представителей высшей знати, никого не брали в плен. Старые рыцарские законы умирали, это была уже не династическая война, а война с чужим народом. На смену турнирной психологии приходила новая беспощадная психологическая установка военной целесообразности. После уничтожения французского рыцарского ополчения путь на Париж был открыт. Битва при Азенкуре не прекратила борьбу между арманьякамии и бургундца-ми. Она окончательно показала, что рыцарство не способно защищать родину от внешнего врага.

На втором этапе Столетней войны общественное сознание претерпело во Франции значительные изменения. Об этом свидетельствует творчество поэта Эсташа Дешана (1346-1406). Выходец из Шампани Эсташ Дешан принадлежал к мелкой знати, но предпочел военной карьере образование. Дешан учился на юридическом факультете университета в Орлеане. С юных лет он увлекался поэзией, в частности стихами Гильома Машо. Дешан, в отличие своего старшего коллеги, не был композитором. Но зато он стал профессиональным чиновником и всегда служил королю Франции. Уже в двадцать девять лет он является бальи - представителем власти брата короля Филиппа Орлеанского во вверенной ему провинции. В это время поэт уже был женат, в отличие от Машо, который предпочитал вести жизнь одинокого странствующего рыцаря. Ведь Дешан стремился к устойчивому статусу своего бытия. Медленно, но верно, он поднимался по служебной лестнице. Дешан выполнял

отдельные поручения короля Карла V, был конюшим дофина, контролировал сбор налогов. Он близко общался с сильными мира сего: Карлом V, Карлом VI, с героем Столетней войны коннетаблем Бертраном дю Гекленом.

Его поэтическое наследие очень велико (50, с. 381). В отличие от Машо, который стремился подражать великим трубадурам и труверам, Дешан проявил себя как моралист, сатирик и публицист. Он ценил куртуазную поэзию, но был ближе к миру чиновников, клириков и городских буржуа. Отличие Дешана от Машо заключается еще и в том, что он принадлежал к поколению, которое ощущало себя французами. Столетняя война, которая начиналась как война династическая, превращалась для жителей Франции в национально-освободительную войну. Дешан не только отражал это умонастроение, но выступал с призывами к борьбе против общего врага. Его огромное поэтическое наследие не содержит, по мнению историков литературы, великих образцов поэтической лирики, и тем не менее его стихи вызывают у историков большой интерес, ибо они могут быть в определенной степени источником информации о менталитете народа Франции позднего Средневековья. Й. Хёйзинга в своей фундаментальной книге «Осень Средневековья» приводит стихотворения Дешана для доказательства особенностей умонастроений того времени. В конце XIV в. множество людей было озабочено расколом в католической церкви, начавшимся в 1378 г. и окончившимся только в 1417 г. Тогда в Риме сидел один папа, а в Авиньоне - другой. И оба они проклинали друг друга. Этот кризис церкви породил глубокое обмирщвление людей и унылое предчувствие загнивания мира. Мир представляется Дешану в виде злого старика, который «ныне мерзок, вял и хмур, дряхл, алчен и злоречив» (46, с. 38). Это одно из поздних стихотворений Дешана, когда он сам устал от жизни, да и его страна переживала не лучшие дни.

Стихи Дешана часто были зарифмованным дневником, откуда можно почерпнуть ряд сведений о жизни королевского двора. Поэтизация Средневековья в романтической литературе породила стереотип пышности придворной жизни. Дешан как ревностный служака, преданный королевскому дому, в серии баллад жалуется на убожество придворной жизни. «Дурное жилье, дурной стол, везде шум, сумятица, брань» (46, с. 52). К примеру подобных стихов мы вернемся ниже. Распространенное настроение о всесилии смерти очень часто выражают многие стихи и огромные по размеру по-

эмы Дешана. Человек всегда думает о неизбежности смерти, но такой наглядной в повседневной жизни смерть не часто бывала, как в это время в Западной Европе. Надо помнить, что с середины XVI в. сюжетом множества картин и литературных произведений была «Пляска смерти». Здесь идея обреченности уживалась с настроением некоего злорадства: смерть во время своей пляски косила и бедняков, и королей.

Не следует думать, что Эсташ Дешан был законченным пессимистом, ибо таким он стал только в последние годы своей жизни. Служа при дворе короля Карла V, поэт восхищался мудростью коронованного сеньора, который к концу своего царствования освободил Францию от оккупации англичан. Особенно он ценил командующего войсками Бертрана дю Геклена, причисляя его к девяти самым великим героям средневекового рыцарства: античным (Гектор, Цезарь, Александр), библейским (Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей) и средневековым (Артур, Карл Великий, Гот-фрид Бульонский). На смерть своего героя Дешан написал печальную балладу. Главный ее рефрен - «Плачь, цвет рыцарства». Но есть там и такие строки:

Плачь, Бретань, твоя мечта исчезла.

Нормандия, плати печали дань.

Гиень, Овернь, вся ваша боль известна.

Ты, Лангедок, таким же грустным стань,

Как и Пикардия, и Запад, и Шампань (55, с. 103).

(Перевод мой. - А.К.).

Характерно, что здесь появляется мысль о единстве всех феодальных провинций Франции. Правда, каждая имеет облик своей собственной страны. Медленно создается этот образ единства, но он еще не очень четкий. Дешан в этой балладе как бы предвидит новый фактический распад страны на отдельные уделы. Поэту пришлось с горечью наблюдать, как на трон, который занимал король Карл V, вступил его малолетний сын, подверженный с восемнадцати лет постоянным долговременным приступам безумия. Кроме того, Дешан стал свидетелем дикого разврата, царившего при дворе жены нового короля Карла VI - Изабеллы Баварской. Поэт глубоко переживал зрелище нравственного гниения королевской власти. Он откликнулся на новые веяния при дворе большой обличительной поэмой «Фиктивный лев», в которой,

сравнивая нынешнего монарха с бывшим, сурово укорял правящего короля и его окружение в забвении интересов вверенной им страны. Не следует удивляться тому, что Дешан не пострадал от своих инвектив. Королеву Изабо (как народ называл известную своим развратом королеву Изабеллу) абсолютно не беспокоили никакие обвинения. Она с царственным безразличием выслушивала обличительные проповеди различных церковных деятелей и продолжала жить, как хотела.

К счастью для себя, Дешан не дожил до дней национального позора Франции, когда королева и безумный король отдали страну под власть английского завоевателя Генриха V. Уважение Дешана к рыцарям - героям нельзя сравнивать с его отношением к образу жизни рыцарского сословия. Постоянные поединки, погоня за военной добычей кажутся ему бесполезными, презренными занятиями. Он противопоставляет им мирный труд, приносящий пользу (46, с. 142). Главные взгляды на вопросы морали он развивает в самой большой своей поэме «Зеркало брака». Хотя она осталась незаконченной, в ней 12 тысяч стихов. Это огромный зарифмованный трактат. Его основой послужил латинский трактат некоего Гуго Фуиллу «О браке» (50, с. 383). Дешан переложил его стихами. В.Ф. Шишмарев подчеркивает, что оригинал в изложении Дешана превратился в знаменитую книгу, которую современники читали с интересом. Главный вопрос «Зеркала брака» - проблема супружеской жизни. Если в балладах молодого Дешана любовь и семейная жизнь служат стимулом для восхваления бытия, то к концу жизни престарелый поэт смотрит на брак с тревогой, предупреждая читателя о тяжелых оковах семейной жизни (50, с. 389). Многочисленные сомнения, выраженные в книге Дешана по поводу брака, послужили, возможно, Рабле некой основой для сатирическо-философской дискуссии между Пантагрюэлем и Панургом о природе брака. Но как и все многословные поэмы, «Зеркало брака» содержало множество других сюжетов. Так, в 95 главе неоконченной поэмы Дешан обращается к периоду вступления на престол короля Карла V Мудрого, воспевая его как освободителя страны от иноземцев. Поэты XV в. будут более активно продолжать эту патриотическую традицию. Но многие современники Дешана долго еще остаются верными прежним умонастроениям. Например, Жан Фруассар (1337-1400?), известный как поэт и автор прозаических произведений, но прославившийся своими хрониками. Его называют первым журналистом Франции. Фруассар обладал талантом

художника и аналитика. Его хроники - это цепь увлекательных рассказов. Их ценность - относительная объективность. У Фруас-сара был менталитет странствующего рыцаря. Для него главная ценность - доблесть. Он одинаково восхищается победами и англичан, и французов. Главная задача летописца - быть свидетелем интересных событий в «горячих точках», считал этот автор. «Хроники» Фруассара включают как и собственные наблюдения, так и рассказы очевидцев описываемых событий. Он не только стремился объективно изложить факты, но хотел их объяснить, часто обращаясь к прошлому, прибегая к сравнительному анализу, при этом оставаясь историком-рассказчиком (50, с. 371-374). Если Фруассар превосходил Дешана как стилист, то его мировоззрение можно назвать феодально-традиционным, ибо подобно Бертрану де Борну и Гильому де Машо он считал себя свободным в выборе своих сюзеренов и в отличие от Дешана не ощущал себя прежде всего французом.

Для Дешана всегда дорога была Франция, особенно Париж. Хотя он отличался пристрастием к риторической поэзии, ему не чуждо было сатирическое творчество, юмор и шутливый тон. Примером подобного стиля могут быть строки одного из стихотворений Дешана, посвященного прощанию с любимым городом по случаю временного отъезда:

Прощай, любовь, прощайте, молодухи, Прощай, купален, рынков, бань возня. Прощайте, пурпуэны, перья в ухе, Прощай, гладчайшая, как сталь, броня. Прощайте, игры ночи, игры дня. Прощайте, пляски и весельчаки, Прощайте, птички, влекшие меня. Прощай, Париж, прощайте, пирожки. (32, с. 74. Перевод А.В. Парина).

«Пурпуэны» - это мелкие стряпчие, о которых так много впоследствии писал Вийон. Великий поэт знал творчество Дешана. Он использовал ряд приемов своего предшественника, особенно пародийные формы, хотя торжественный тон многих стихотворений Дешана был чужд Вийону. Дешан часто выступал как поэт, славящий свою родину. Это особенно проявляется в его балладе, содержащей гимн Парижу. Вот ее полный текст:

Когда увидишь города иные, Пересекая земли и моря: Иерусалим, Дамаск, Александрию, Каир и Вавилон, и прочие края, Войдешь в ворота разных городов, Познаешь вкус невиданных плодов, Красоты тканей и шелков узришь, То скажешь: «Несравненен наш Париж!»

Ведь город наш - король великих знаний, Приют науки - Сены берега. Здесь виноградники сменяются полями И благодатны рощи и луга. Здесь изобилие товаров разных, Которых не найдешь в других краях, Поэтому торговли вечный праздник, И чужеземцы все спешат сюда. Ты средства им для красоты даришь, Они здесь счастливы всегда. И скажут: «Несравненен ты, Париж!»

Великий город наш всегда готов к осаде, И замки предков честь свою блюдут. Ремесленников все уважают труд. Создатели доспехов, ювелиры, Плодами рук своих известны миру. Изделье каждого должно быть образцом Способности и разума притом. Ведь каждый мастер свой хранит престиж, Обычай сей всем жителям знаком. Конечно, несравненен наш Париж. (Цит по: 64, с. 116, перевод мой. - А.К.).

Подобные стихи являются одним из первых гимнов Парижу. Любопытно отметить, что Дешан как-то вскользь упоминает о заслугах аристократии, а главный его интерес привлекают купцы и ремесленники. Особенно ремесленники, ибо они создают те изделия, которыми славился Париж. Его оружейники и ювелиры достигли больших успехов. Впрочем, не только они, ибо в Париже были многие десятки ремесленных цехов, и город славился своими

мастерами. Поражает весьма дробная специализация ремесел. Например, цех мастеров, делавших четки из раковин, цех ремесленников, изготовлявших четки из янтаря, цех ремесленников, изготовлявших четки из рогов и костей (13, с. 237-278). Париж, действительно, поражал разнообразием и богатством. Ведь даже Петрарка был восхищен его масштабом и красотой. А его, жившего во Флоренции, Риме и Неаполе, трудно было удивить. Век спустя Вийон в «Балладе о парижанках» прибегнет к такому же приему, сравнивая остроумие женщин своего города с веселостью речи горожанок других стран. Он все время повторяет рефрен «язык Парижа всех острей». Здесь нет риторического, декларативного патриотизма Дешана, но в форме шутливой иронии удивительно и естественно проявляется любовь к своему народу и ко всей стране. Хотя порой влияние Дешана на Вийона представляется настолько явным, что разница между их стихами становится менее заметной. Приведем несколько строк из «Завещания» Дешана:

Я оставляю нищим орденам Пустой ларец с гвоздями по углам. Железо с деревом необходимо дать, Чтоб грешникам из них могли создать В чистилище из ада переход, Ведь многий эту веру обретет. А бернардинцам, что трудиться все должны, Оставлю старые рубахи и штаны. (50, с. 386). (Перевод мой. - А.К.).

Каждая строка нуждается в комментарии. Нищенствующие ордена: доминиканцы и францисканцы во второй половине XIV в. -были весьма богаты. Доминиканские монахи прославились не только как ученые теологи, но и как инквизиторы. Они огнем и железом очищали заблудшие души от грядущих адских мук. Деревянный ларец с гвоздями по углам мог быть символом железа для пыток и дров для костра. Францисканцы были наиболее активными продавцами индульгенций. Между тем очищение души от грехов не гарантировало прямое попадание в рай. Рай и ад разделяло чистилище, где душа также подвергалась испытаниям. Но чистилище давало надежду на спасение. И этот переход из ада в чистилище находился во власти монахов, плата могла быть жестокой, ведь еретика сжигали на костре. Здесь дерево - необходимый атрибут

костра. Плата была более мягкой, когда богобоязненные миряне покупали индульгенции. Что же касается бернардинцев или цистерцианцев, то устав монашеского ордена, возникшего в конце XI в., отличался крайней строгостью, но к середине XIV в. цистер-цианские монастыри не уступали другим богатым аббатствам. Монахи уже более не трудились, расчищая леса и кустарники, а жили на богатые пожертвования и на повинности держателей своих земель. Поэтому дарение старого платья «бедным» монахам - это шутка в стиле Вийона.

Подобное враждебное отношение к монахам в позднее Средневековье стало более заметным. Дешан, которому были дороги интересы Франции, мог подозревать многих монахов не только в безразличии к судьбе своей страны, но и в неприязни к Франции. В годы начала развития национального самосознания клерикальный космополитизм становился все более нетерпим. Следует напомнить, что основателем доминиканского ордена был кастилец, францисканского - итальянец, цистерцианского - англичанин. Но все ордена подчинялись римскому папе. В эпоху великого раскола католической церкви, когда существовало двое пап: один в Риме, другой в Авиньоне, большинство монахов поддерживало римского папу, который был враждебен Франции.

Во вторую половину жизни Дешану пришлось быть свидетелем самых мрачных явлений в истории французского королевства. В одной из последних своих баллад он описывает страшное падение нравов при королевском дворе, жалкую картину королевской трапезы. Вот строки из 844-й баллады, в которой Дешан не скрывает свой ненависти к придворному сброду:

Столь мерзопакостных людей Еще не видел никогда. Они жрут с радостью зверей, Не зная чести и стыда.

Один, как нищий крохобор, Трясется от желанья весь. Другой зубами грызть все скор, А тот будто бровями ест.

Здесь нет нормального лица. Трясется чья-то борода,

Один проворен, тот овца, Но нет здесь чести и стыда.

Гляжу я с удивленьем, как Жует, видя кругом врагов, Стадо придворных тех кривляк, В боях за лучший из кусков.

И высшей радости порог Тут - донести быстро до рта Умело схваченный кусок, Здесь нет ни чести, ни стыда. (Перевод мой. - А.К.) (55, с. 126-127).

Эта зарисовка с натуры выражает ненависть к придворным паразитам. Обличение внутренних врагов страны было связано с призывами Дешана спасти родину от иноземных поработителей.

Следует сказать, что Дешан не только обличитель нравов, сатирик и лирик. Подобно своему учителю Машо, Дешан был теоретиком поэтического творчества, отчего в своем трактате «Искусство сочинять» (62) поэт сосредоточивает свое внимание на понятии «естественная музыка». В отличие от «искусственной музыки», естественная музыка не требует употребления музыкальных инструментов и знания нот. Само слово, особенно при чтении стиха исполнителем, должно приобрести сладость музыки. Поэзия отделяется от музыки и является не только выражением куртуазной любви и описанием рыцарской доблести. Цель поэзии - усилить влияние авторской мысли, оказать непосредственную помощь нуждающимся людям (например, чтение стихов у изголовья больного человека). Используя античную риторическую традицию, Дешан стремился соединить ораторское и поэтическое искусство. Поэтому гражданская лирика у Дешана связана с приверженностью к судьбам своей родины в страшное время и показывает постепенное осознание единства французской нации.

Осень Средневековья - время создания трактатов, задача которых заключалась в познании искусства поэзии. Используя опыт античных теоретиков и своих средневековых предшественников, авторы подобных трактатов на французском языке (например, Мишель Легран) особенно активно занимались классификацией поэтических форм, разрабатывали подробный свод поэтических

правил, составляли словари сложных понятий, мифологических данных (19, с. 52-53). Весьма распространенным в поэтических кругах было слово «поэтрия», главное значение этого термина -теория поэзии. Безусловно, куртуазная поэзия в позднее Средневековье стала более сложной, в ней возросла игровая интимность и ее характеризует определенная кастовость. Как реакция на этот процесс, возникает более демократическая поэзия, главным представителем которой и был Дешан. Ведь даже в любовных балладах у него ослаблен игровой куртуазный момент.Здесь сильнее выражен уже встречавшийся в поэзии Машо тезис об универсальной, распространявшейся на все сословия власти Амура (19, с. 72-73). Де-шан противопоставил образу дамы сердца образ счастливой семьи. «Взгляд на идеальную любовь как на счастливый союз разделяли с Дешаном Кристина Пизанская и Карл Орлеанский» (17, с. 77). Любовь у Дешана связана с темой нравственного долга, а тема долга связана с основной линией в его поэзии - с откликом на политическую жизнь страны. Поэт развивает мысль Машо о важности риторического подхода к поэзии. Он подчеркивает, что «риторика есть искусство хорошо говорить о гражданских вопросах» (18, с. 172). Дешан приводит примеры из сочинений Цицерона и Квинтилиана, доказывая необходимость гражданской смелости. Поэт не просто певец, он обличитель настоящего, если оно уродливо (18, с. 181). Его оружие - импровизация. Он использует языковой арсенал из речей великого Цицерона и великого проповедника Августина. Цицерон требовал от оратора искусства «убеждать», «услаждать», «волновать» и «затрагивать сердце», Августин же говорил о горячности и неукротимости чувств проповедника (18, с. 182). Мы должны помнить, что стихи Дешана не столько читались, но более часто произносились, поэтому для слушателей голосовая интонация была очень важна при передаче текста: голос должен быть приятным для слуха. Повторяя мысли Квинтилиана, отмечает Л.В. Евдокимова, Дешан пишет, что слова надо произносить «полнозвучнее и медленнее, тем самым сладостнее... Произносить все это следует, растягивая гласные и шире раскрывая рот. две музыки совершенно подобны друг другу, каждая из них может быть названа музыкой - благодаря сладости пения и сладости слов, которые произносятся и выговариваются сладким голосом и широко раскрытым ртом» (18, с. 184). Дешан также упоминает об искусстве «держать в напряжении публику» при помощи умения правильно чередовать звуки и паузы (18, с. 185). Он использует наследство ан-

тичного искусства для развития понятия «сладкий голос» и рассуждает о ремесле голосовой модуляции. Чтец баллад должен был передавать настроение поэта. Стихи Дешана могли читать не только в замках, но и на площадях. В его балладах порой речь классического оратора переплетается с народным говором. Достаточно вспомнить «Завещание» или инвективы против доминиканцев. У этого поэта чувство национального долга - одно из определяющих причин его творчества. При этом Дешан осознает цель своего литературного труда как средство, влияющее на настроение народа.

Тема полезности, долженствования - одна из господствующих в лирике Дешана. Привязанность к античным библейским образцам, характерная для поэзии позднего Средневековья, восхваление древних служат ему патриотическим призывом. Вот как использует Дешан примеры древности в 239-й балладе, французский текст которой приведен в книге Л.В. Евдокимовой (19, с. 116):

Нам скажут, что люди сегодняшних дней Невиданной доблестью наделены. Их смелость геройства древних сильней, Сердца боевым огнем зажжены. Но разве сегодня творец этих слов Есть истины друг? Он создатель химер, Его я легко опровергнуть готов И быстро найду в славных книгах пример. (Перевод мой. - А.К.).

Будучи свидетелем глубокого кризиса рыцарства, Дешан отрицает тезис о природном героизме этого сословия. Он противопоставлял золотой век прошлого современности. Мысленное сравнение «идеального» и «реального» выражается «в рассуждениях о необходимости предпочесть небесное мирскому, ограничить свою жажду земных благ, в советах соблюдать христианский закон, следовать предписаниям морали и избегать их нарушения» (19, с. 117). Живя при дворах королей, Дешан отлично знал, что такое суетность стиля жизни мира сего. Дешан (говоря современным языком) - сторонник социального консерватизма. Для него важно спасение каждого сословия, спасение в соответствии с «холистской» средневековой этикой каждого человека, удовлетворенного своим местом в феодальной иерархии. В основе подобной этики лежало христианизированное учение Аристотеля, содержащее представле-

ние о единстве этики и политики, добродетелей человека и блага государства. Есть основание полагать, что влияние средневекового аристотелизма способствовало обращению лирической поэзии к таким темам (19, с. 119). В период классического Средневековья и расцвета рыцарства средневековые риторы использовали труды Цицерона и Квинтилиана. «Однако цицероновская система добродетелей в средневековой Франции была приспособлена к куртуазной этике: добродетели гражданина были отождествлены с личными доблестями куртуазного рыцаря» (19, с. 119). Дешан же, напротив, объединял мораль с общественным долгом. Следует отметить, что жизнь наложила определенный отпечаток на творчество Дешана. В царствование Карла V Мудрого, когда в стране наступил относительный порядок, поэт предпочитал докторально-назидательный тон своих поучений. Но после смерти Карла V Мудрого в 1380 г. Франция изменилась. К власти пришли безответственные принцы. Пользуясь безумием молодого короля, они сосредоточили все силы на удовлетворении своих корыстных интересов. Парижский двор, как уже упоминалось выше, превратился в место беспредельного разврата. Дешан почувствовал себя фактически ненужным, хотя занимал определенное место при дворе. Его поздние стихи отличаются от ранних измененной тональностью. Здесь присутствуют едкая сатира или откровенное шутовство. Однако ему, как придворному поэту, пришлось воспевать позорную победу рыцарского ополчения Франции над фламандскими ремесленниками. Эта битва при Розебеке - одно из последних сражений, когда французские рыцари смогли расправиться с вооруженным народом. Они отомстили фламандцам за битву при Куртре, где французская знать потерпела от жителей Фландрии крупное поражение. Месть «благородных» рыцарей заключалась в том, что они не брали в плен побежденных, а всех убивали. Поэтому создается впечатление, что в песне о победе при Розебеке восхваление победителей звучит весьма вяло (19, с. 123). Л.В. Евдокимова называет «плачами» определенный тип стихотворений Дешана: «Плачи повествуют о неправедности мира, которая вызывает у автора ряд горестных восклицаний и сетований, выраженных однородными синтаксическими конструкциями. В них можно встретить прямое определение жанра (оно дается и в названиях стихотворений): поэт "плачет", "жалуется", "стонет", призывает "рыдать" вместе с ним. Нередко Дешан пользуется олицетворением: рыдает и раскаивается Париж, нанесший оскорбление государю, жалуется на забвение благочестия Святая Церковь, оплаки-

вает свое былое могущество Франция» (19, с. 128). Л.В. Евдокимова заключает слова «рыдает» и «плачет» в кавычки; эти слова выражают своеобразную «риторическую эмоцию», содержащую упрек «сильным мира сего» за их безумные деяния, противоречившие исторической судьбе Франции. Дешан сблизил традиционную лирику с гражданской латинской риторической лирикой. Преобразуя французскую поэзию стилистически (19, с. 129-133), Дешан одновременно отражал народные настроения и в определенной степени мобилизовал общественное мнение. В творчестве современников Дешана, таких как Кристина Пизанская и писавшего после него Алена Шартье, патриотический порыв проявляется более рельефно.

В статье участницы коллоквиума «Европейская поэзия позднего Средневековья: сравнительно-исторические исследования. Поэтика и поэтики» профессора Сорбонны Жаклин Серкильини-Туле «Поэтика в Средние века: между риторикой и теологией» (59) отмечается, что изменение роли поэзии во Франции также имело место в других странах, особенно в Италии. В трактате Данте «Бе уи^ап е1одиепйа» (59, с. 195) провозглашалась миссия поэзии открывать людям истину. Причем в позднее Средневековье существовали два утверждения. Одно традиционно связывало поэзию с риторикой и было выражено в рассуждениях о поэзии поклонников творчества Жана де Менга, одного из авторов «Романа о розе». Другие авторы, из которых самым авторитетным был Боккаччо, подчеркивали близость поэзии к теологии. Боккаччо во многих своих трудах, особенно в «Жизни Данте», отказывался признать подчинение поэзии риторике (59, с. 196). Поэзия близка к теологии, ибо поэтическая фантазия ближе к образности теологии. Многие теологи, современники Боккаччо, соглашались с творцом «Декамерона», подчеркивали тезис о том, что поэзия подчиняется теологии. Итак, в позднее Средневековье постоянно существовали две группы теоретиков поэзии: одни настаивали на необходимости полной ясности поэтической мысли, чего требовала риторика; другие сближали ее с теологией, которая, вечно приближаясь к познанию Божественного откровения, не могла полностью раскрыть всю мудрость Всевышнего. Поэзия также по своей сущности была близка к таинственности откровения. Сторонники последней точки зрения связывали образ поэта с образом Орфея, доказывая необъяснимость поэтического очарования. Одним из защитников этого тезиса была Кристина Пизанская. Эта женщина, сочетавшая поэтический талант со знанием итальянской и латинской культуры, дока-

зывала связь философии и поэзии на примере Древней Греции, где поэтический миф предшествовал развитию философии. Кстати, тезис о ясности поэзии у Данте не противоречит его мысли об «ор-фичности» поэзии высокого жанра (59, с. 200).

В XV в. во Франции существуют разные взгляды на предназначение поэзии. Например, поэт Симон Гребен в одном из своих стихотворений прямо говорит: «В корявой речи пастуха нет места красоте стиха» (59, с. 201, перевод мой. - А.К.), отрицая существование народного элемента в поэзии, но такие известные авторы, как консерватор и хранитель риторических традиций Дешан и сторонница орфической поэзии Кристина Пизанская, не изолировали свое творчество от влияния народной культуры.

В статье профессора Лозаннского университета Ж.К. Мю-леталера «"Поэтики укрощения чувств" во Франции и Италии. Размышления об ориентирах лирической поэзии» (71, с. 206-228) рассматривается этот мотив в теории поэзии. Данте и Петрарка, Гильом де Машо и Карл Орлеанский, казалось бы, неравные пары по своему значению в истории мировой литературы. Однако они жили почти в одно время. Итальянцы и французы не были чужаками, ибо всю феодальную интеллигенцию объединяло знание латыни. Итальянцы, особенно ломбардцы, были желанными или нежеланными гостями во всех странах Европы. Во Франции итальянский язык был весьма распространен среди высшей придворной аристократии. Творчество Данте и особенно Петрарки было хорошо известно в поэтических кругах. В позднее Средневековье поэты часто выражали в стихах мысли о природе своего творчества. Если в эпоху развития куртуазной поэзии поэт редко задумывался о самом процессе творчества, то в эпоху «Осени Средневековья» поэты под влиянием знакомства с античной поэзией, особенно с римской поэзией, все больше задумываются о взаимосвязи чувства и мастерства.

Лирика Петрарки и Карла Орлеанского подчинена, как правило, непосредственному проявлению любви и горестной разлуке с любимой. Ее предмет в определенном смысле - это предмет воображения. Автор, с одной стороны, действительно безнадежно переживает, но с другой - творит свое чувство, при этом переживая радость творчества. «Совпадая с экспрессией субъективности, краткость выражения проявляется как гарантия непроизвольности и искренности» (71, с. 208). Это свойственно поэзии как Петрарки, так и Карла Орлеанского. Чувство последнего более открыто, здесь меланхолия пронизывает все настроения. Этим и объясняется од-

нотонность его лирики. В музыке его стиха всегда слышно горестное дыханье. Замкнутость в себе, напряженное чувство высказаться в наиболее черные минуты осознания плена заставляли принца браться за перо. Но поэту нельзя отказать в ясности мысли. Мюле-талер, анализируя рондо 129 Карла Орлеанского, называет это стихотворение «поэтическим манифестом в миниатюре» (71, с. 210). В нем поэт признает, что ему приходится смирять свое чувство искусством мастерства.

Современник Петрарки Гильом де Машо еще более четко определял роль поэтического ремесла в «укрощении чувств». Он считал, что слияние риторики с музыкой - это главное качество поэзии и условие гармонии чувств. Любовное томление есть причина и содержание стиха. Но поэзия приводит в порядок стихийное чувство. Рифма, ритм, музыка, риторика изменяют первоначальный характер горестного настроения. Мюлеталер так излагает сущность взглядов Машо: «Лиризм позволяет сублимировать страдание, преобразовать личную меланхолию в песню, прославляющую дам, чего и требует любовь» (71, с. 215). Это частичная отстраненность поэта от личного чувства, постоянное «укрощение чувств» во многом свойственно творчеству Машо. Быть прежде всего профессионалом, служить поэзии, как ученый служит науке. Современник страшнейших событий, которые переживала его родина («Черная смерть», война, восстание), Машо остается свидетелем со стороны. Он блестяще описывает ужасные события великой чумы, но они как бы не проходят через его сердце в творчество. «Большая печаль не находит подлинного выражения в слове, она вызывает отчужденность, стремление отгородиться от страдания» (71, с. 217). Ведь поэту, для которого искусство и смятение чувств представляются беспорядком, несовместимым с поэзией, несовместимо с поэзией и состояние пьянства (71, с. 218). Впрочем, нельзя представлять Ма-шо человеком безразличным к судьбе своей страны, ибо в самом стремлении к риторичности поэзии проявляется зарождение гражданского чувства, хотя это чувство еще опутано паутиной феодальных традиций. Дешан был также приверженцем риторического подхода к поэзии. Но тема гражданского долга и народного единства была в творчестве Дешана главной. Профессор Сорбонны Т. Лассабатер в работе «Поэзия как зеркало политических и правовых идей. Мистическое тело Франции и ее олицетворение в поэзии Эсташа Дешана» (70) стремится подчеркнуть взгляды Дешана на роль национального единства для блага страны. В одном из своих

стихотворений Дешан изображает Францию, которую он видит во сне, как сильного и хорошо вооруженного человека. Тот временно повержен на землю, но пытается встать. В конце этого стихотворения поэт отходит от аллегорического образа и говорит, что Франция жаждет воспрять и победить врага, но ей нужен сильный вождь. Образ тела как церкви или страны традиционен для схоластической риторики Средневековья. Но осознание Франции как парализованного тела из-за тяжелой войны и требование, чтобы члены тела вновь подчинялись одной голове, характерно для умонастроения большинства населения страны. Эта понятная и ярко выраженная мысль об единстве государственного и национального начал могла усиливать у слушателей патриотические чувства (70, с. 252-253). Автор ссылается на известную работу историка Э. Канторовича о динамике метафорических образов монархии и нации в позднее Средневековье. Канторович выделяет образы, которые параллельно укореняются в массовом сознании. Единство нации и королевской власти вызревает во время Столетней войны. Отныне король не верховный сеньор в иерархической лестнице, а глава тела, которое есть образ отечества. Но на протяжении столетий образ общества, состоящего из индивидов и корпораций, связанных обычаем или соглашением, и аллегории мистического тела родины, а также нации и власти приобретают различные черты. И здесь риторическая аллегория - удобное оружие для выражения определенной оценки постоянно изменяющихся отношений индивида, нации и власти. Французская поэзия позднего Средневековья может быть источником этого процесса. Особенно интересны такие поэты как Дешан и Шартье, в творчестве которых можно увидеть движение национального сознания в его различных проявлениях. Когда Дешан выдвигает на первый план единство короля и нации, перед ним все время царит образ мудрого короля Карла V. Шартье же, который стал свидетелем полного бессилия королевской власти после поражения при Азенкуре, сосредоточивает свое внимание на образе народа (см. об этом ниже).

Лассабатер подчеркивает то обстоятельство, что образ единства короля и общества в истории Франции и других стран имел много олицетворений. Например, широкое распространение получило толкование отношения короля со страной как брак (70, с. 254). Надо сказать, что один из видов огромного поэтического наследства Дешана, «королевские песни», не идентичны по своему содержанию, их можно сравнить с барометром политической погоды.

В 398-й «королевской песне» образ тела приобретает другой вид. В данном поэтическом рисунке рот, желудок и чрево выступают как тираны по отношению к рукам. В этой песне руки требуют от рта и других частей тела отказа от обжорства. Они согласны их кормить, но на разумных условиях. Здесь выступает признание взаимосвязи тем родины и общественного блага (70, с. 255). Баллада Дешана, написанная в 1392 г., т.е. в год, когда король Карл VI потерял разум, когда воспользовавшись безумием племянника, братья бывшего короля стали делить власть над страной, изображает образ тела более конкретно и выразительно. Это сложный, но и больной организм, поэт призывает к его оздоровлению. Братья покойного короля связаны с телом государства кровью. Лассабатер отмечает, что многие образы этой баллады могут менять свой аллегорический облик: руки и ноги должны перестать быть буйными и злыми и начать приносить пользу, кровь должна объединить все части тела, и даже жадный живот следует примирить с сердцем. Автор подчеркивает, что социальный атрибут каждой части тела не обозначен. Но мораль баллады - это утверждение нормальной взаимосвязи всех органов тела при власти головы, причем нервы и кровь связывают суверена и народ (70, с. 256-257).

Не только Дешан являлся поэтом или публицистом, который сравнивал Францию с человеческим телом. Подобные образы можно встретить в творчестве Филиппа де Мезьера и Кристины Пизан-ской. Этот образ существовал и в античные времена, и в Средневековье. Богослов Иоанн Солсберийский (1110-1180) в своем произведении «Поликратик» (70, с. 258) развивал учение об иерархическом теле государства. Во взглядах Кристины Пизанской, как и в мировоззрении Дешана, здоровый организм есть идеал государства. Упоминание о короле и даже о народе обычно не являются поводом для уничижительной аллегории, но зато Кристина Пизан-ская и Дешан используют образы живота и желудка как символы жадности знати, богатых буржуа и даже церкви. У Дешана образ жадного рта является символом тирана, возможно, и дурного короля (70, с. 258). Но в основном король выступает как носитель идеи объединения нации.

Персонификация нации прослеживается на примере творчества Дешана, особенно при анализе связи поэзии и риторики. Лас-сабатер опирается в своем труде на работы Армана Стрюбеля, который пытается проследить роль аллегории в тексте: во-первых, ее роль в убеждении читателя и слушателя, а во-вторых, он отмечает,

что иносказание придает тексту гибкость и поэтическую независимость. Стрюбель выделяет четыре стилистические фигуры: 1) «апостроф» - стилистическая фигура, представляющая собой обращение к отсутствующему лицу, к неодушевленному предмету или к самому себе, она помогает усилить переживания автора или героя; 2) «прозопопея» - стилистическая фигура, помогающая имплицитному синтезу абстрактного и конкретного понятий; 3) «статическая аллегория», она служит раскрытию абстракции, придавая ей подобие человеческого образа; 4) «динамическая аллегория», которая придает абстрактному понятию подобие людских деяний в драматической ткани произведения (70, с. 259).

Апостроф встречается весьма часто в балладах Дешана, автор придает тексту характер торжественного пророчества. Здесь национальный мотив соединяется с эсхатологическим настроением. Дешан сравнивает судьбу Франции с трагедией Иерусалима: «Франция, ты есть Иерусалим» (70, с. 260). Эти слова говорят о горестном положении страны, но слово «Иерусалим» концентрирует в себе еще живущую в сознании людей мысль об освобождении Гроба Господня от ига неверных. Эта тема перекликается с другим призывом поэта: «Воспрянь, прекрасная Франция» (70, с. 260). Прозопопея встречается в балладах, посвященных смерти прославленных людей, оплакивающих кончину полководца дю Геклена или мудрого короля Карла V. Здесь Франция сравнивается с вдовой, потерявшей супруга, или с сиротой, лишенной отца. Статическая аллегория представляется более сложной риторическо-стилистической фигурой, усиливающей олицетворение Франции с образом прекрасной, но несчастной женщины. Дешан прибегает к контрасту при сравнении двух женских образов. Одна женщина символизирует Францию в прошлом, она красива и счастлива; другая женщина - это Франция сегодня. Она также красива, но несчастна, потому что осталась без призора (70, с. 260). Этот риторический прием позволяет поэту находить ряд вариантов для образа несчастной красавицы. Дешан в ряде стихотворений описывает болезнь Франции, употребляя медицинские термины своего времени, горестно восклицая: «Сейчас невозможно найти хорошего врача!» (70, с. 260). Это внимание к больному телу страны усиливает впечатление от олицетворения, делает тело более материализованным, зримым (70, с. 261). Для современников Дешана страшная эпидемия и кровопролитная война сливались в один поток общего несчастья. Порыв любви к прекрасной и больной женщине означал спа-

сение от долгого горя всех людей. «Это было пылким воззванием к народу с призывом сплотиться и осознать себя единой нацией, несмотря на все испытания, в конечном счете выражающим чувство, наиболее сильное, наиболее конкретное, наиболее понятное народу» (70, с. 261).

Наконец, Дешан использует прием динамической аллегории, когда образ женщины - Франции становится действующим лицом, она сама обращается к людям или к поэту со словами призыва. Удобной формой для воплощения такого образа может быть рассказ о вещем сне. Здесь фантазия автора обретает некую реальность, и она находит свое подтверждение в словах поэта после пробуждения. Поэтический рассказ о сне включает в себя и статическую аллегорию. Сначала автор создает статичный портрет лишенной счастья Франции, безвольной и бездейственной. Но затем статичная аллегория превращается в динамическую аллегорию. Дешан изображает беседу Франции с аллегорическими образами разума, чести, добродетели и природы, которые убеждают Францию преодолеть робость и идти на борьбу с врагом. Таково содержание 387 Œant royal («Королевской песни»). Напомним, что баллады Дешана не только читались, но распевались на городских площадях жонглерами при скоплении народа, их влияние на настроение слушателей могло быть весьма эффективным.

Одновременно с созданием образов Франции как единого тела, как прекрасной женщины, как вдовы, как сироты на первый план выдвигается фигура короля - символа отца нации. Король ныне государь всего народа. Постепенно начинает терять свое значение представление о феодальной иерархии как об основном общественном устое, теперь показатель личного могущества есть близость к персоне короля. Сложный процесс развития национального самосознания происходит во Франции одновременно с постепенным вызреванием абсолютизма (70, с. 262-263).

VII. ТВОРЧЕСТВО АЛЕНА ШАРТЬЕ

КАК ПРИМЕР ВЛИЯНИЯ ПОЭТА НА РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ

Ален Шартье родился в 1385 г. и умер в 1430 или в 1433 г. Таким образом, он был свидетелем второго этапа Столетней войны. Как и его предшественники Машо и Дешан, поэт служил, выполнял обязанности дипломата, считался одним из лучших ораторов сво-

его времени и знатоком латинского языка. Он исполнял важнейшие поручения королей. Был советником и дипломатическим представителем наследника престола, а затем - короля Карла VII. В частности, он был послан королем в Шотландию для переговоров о свадьбе дофина с шотландской принцессой. Шартье оставил значительное поэтическое наследство на французском языке, он также писал стихи и трактаты на латыни. Его поэзия в основном связана с риторикой. Однако ряд его стихов признан шедевром лирической поэзии своего времени.

Шартье глубоко переживал поражение Франции в начале XV в. В 1416 г. он написал «Поэму о четырех дамах». В ней рассказывается о встрече поэта с четырьмя знатными дамами, потерявшими своих возлюбленных в битве при Азенкуре. Сквозь куртуазно-риторические монологи дам прорываются упреки всему французскому рыцарству относительно бездарно проигранной битвы, вновь поставившей Францию на колени перед Англией. Разгромленную Францию раздирала гражданская война. Молодой король проявлял нерешительность. После смерти безумного короля Карла VI наследник короля автоматически становился монархом. Но множество людей не считали дофина законным преемником покойного короля. По распространенному мнению, человек, который после 1422 г. именовал себя Карлом VII, был прижит развратной королевой Изабо от очередного любовника. Во Франции существовали политические силы, претендовавшие на французскую корону: 1) Бургундия, ее герцог Филипп мечтал отомстить за своего отца, убитого в 1519 г. людьми дофина Карла; 2) Англия, регентом которой при младенце Генрихе VI, объявленном королем также и Франции, стал брат Генриха V - герцог Бедфорд; 3) Карл VII, которого поддерживала группа феодалов из Южной и Западной Франции, прозванных арманьяками. В стране царил полный беспредел.

В отличие от Дешана, который в конце жизни, в первые годы XV в., был погружен в состояние беспробудной меланхолии, ощущая, что его призывы к спасению Франции не встречают отзыва, Шартье был более уверен в своей миссии поэта-пропагандиста. Ведь он жил в Бурже, где находился двор Карла VII, здесь царила надежда на победу законного короля. Шартье пользовался при дворе славой первого поэта своей страны, он сочетал способности проповедника и лирического поэта (50, с. 443). Средневековый поэт в основном сам озвучивал свои стихи. Даже среди придворных было мало любителей читать книги (49). Хотя у представителей

высшей знати имелись коллекции книг, а библиотека короля Карла V насчитывала больше тысячи томов (49, с. 570), профессия квалифицированного чтеца весьма ценилась. Многие люди, не занимавшиеся поэзией, не принимали участия в составлении своих книг. Профессия чтеца считалась делом ремесленника. Автор, как правило, писал свои стихи на вощаной дощечке, а затем диктовал их писцу. Возможно, считает Зантор, в немецком языке слово «поэт» -«dichter» - связано с латинским глаголом диктовать - «dictare». Часто рукописи переписывались. Переписчики не всегда обладали мастерством папской канцелярии. Поэтому в стихах Средневековья много разночтений. В условиях значительной неграмотности даже среди высшего светского сословия торжественное чтение стихов вслух было очень востребовано. Настоящий чтец обладал громким и приятным голосом, владел мастерством жестикуляции.

В то время, когда писал Шартье, многое начинало изменяться: народный язык стал постепенно теснить традиционную латынь. Конечно, латинский язык оставался, бесспорно, языком религии и науки, но в литературе, особенно в поэзии, язык, на котором говорил народ, активно развивался.

По мнению Зантора, понятия «элитарная культура» и «народная культура» в Средние века не могли соответствовать разделению людей на сословные категории. Люди разделялись на грамотных и безграмотных. Причем среди грамотных большинство было «малограмотными» (75, с. 131). Последние читали книги с трудом и почти не пользовались письменными источниками. Устное чтение поэтому было очень востребовано. В общественном мнении полноценным грамотеем считался человек, знающий латынь. Проблема сосуществования латинского и народного языков в средневековой Европе на протяжении многих веков была весьма сложна. В отличие от православной традиции, долголетнее сосуществование народного и латинского языков наложило серьезный отпечаток на развитие европейских языков. В раннее Средневековье народная культура была более самостоятельна. В классическое Средневековье влияние латинской церковной литературы на народную культуру стало более заметным. Но в то же время развитие литературы на национальном языке (рыцарский роман) достигло значительных успехов, и вместе с ним развивается искусство устного чтения.

Можно сказать, что средневековое общество в определенном смысле было более «культурно интегрировано», чем общество Но-

вого времени. Тексты средневекового романа и даже стихи и поэмы периода позднего Средневековья становились понятными разнородной публике, поскольку устное чтение сопровождалось комментированием (75, с. 142). Зантор отмечает, что между словом и звуком в Средние века почти не было такого различия как в Новое время. Искусство интонации не получило достаточного развития; в Средние века все ограничивалось громкостью произношения. Каждое слово имело твердое значение в отличие от эпохи Возрождения, когда появилось более чуткое отношение к звучанию слова. Чтение в период Ренессанса в определенной степени стало приобретать театральный характер, развивалась многозначность слов, связанная с различными оттенками.

Свободное владение интонацией не приветствовалось в Средние века, и профессиональные чтецы презирали естественный народный говор, более живой, чем каноническое чтение (75, с. 143). Средневековая церковная эстетика содержала призыв лишить голос влияния грешной плоти. Но сакрализация слова, т. е. стремление приблизить его к ангельскому пению, играла положительную роль, влияла на развитие тональности. С конца XIII в. многие стали отходить от строгого канона. Великий Данте писал, что иные слова бывают дикими, другие светскими. Из тех, какие мы называем светскими, одни мы ощущаем как расчесанные и напомаженные, другие как волосатые и взъерошенные. И вот среди расчесанных и волосатых находятся те, которые мы называем величавыми, а напомаженными и взъерошенными мы называем те, которые чересчур звучны. Именно смещение расчесанных слов, произносящихся без придыхания, дает прекрасную слаженность слов (75, с. 144). Во Франции в чтении поэзии на протяжении XIV-XV вв. искусство интонации активно развивалось. Вместе с тем растет различие между куртуазной лирикой позднего Средневековья и поэзией, понятной народу. Однако один и тот же поэт мог выступать в разных жанрах. Это относится к творчеству Дешана и Шартье. Но если куртуазная поэзия Дешана, несмотря на величину его поэтического наследства, не вызывает высокой оценки, то лирика Шартье заставляет признать его мастером поэтического искусства. Его лучшие стихи сравнивают с произведениями Карла Орлеанского и даже Ронсара. Среди баллад и поэм, посвященных неразделенной любви, известна поэма «Жестокая красавица» («La belle dame sans mercy»). Приведем фрагмент из этой баллады:

Недавно вся моя печаль Сгустилась, словно ночи мгла: Ведь я то место проезжал, Где моя радость умерла, Став жертвой равнодушья, зла. Смерть есть спасенье от любимой. Что вместо этого узнал? Тяжесть печали нестерпимой.

Сказал себе я: прекращу Стихи, как раньше, рифмовать. Веселья ныне не ищу, Лишь плакать буду и рыдать. Желанья нет себя занять, Ни вдохновения, ни силы. Зачем к работе приступать, Коли один во тьме унылой.

И тот, кто пересилит грусть, Надежду тщится обрести, Баллады сочиняет пусть. От милой некуда уйти, Душа моя взывает к Богу: «Всевышний, век мой сократи Ведь жизнь моя - одна невзгода». (55, с. 183). (Перевод мой. - А. К.)

Эти стихи написаны в 1424 г., когда положение Франции казалось безнадежным. Можно предположить, что боль тоски по утраченной любимой сливалась с чувством горькой тревоги за судьбу Франции.

И подобно своему учителю Дешану, Шартье глубоко озабочен судьбой родины. Свидетельством этого является его поэма - политический трактат «Квадрилог» (61). Это произведение было широко распространено во Франции. Сначала оно читалось в рукописи не только в замках, но и на городских площадях, и в тавернах. Впоследствии, спустя несколько десятилетий, «Квадрилог» стал одним из первых типографских изданий. Дата первой публикации трактата - 1422 г. - смерть короля Карла VI, событие, которое еще более усилило смуту. Содержание прозаической поэмы Шартье напоминает содержание 389 Chant royal - «Королевской песни» Дешана.

Здесь мы встречаемся с приемами динамической аллегории. Шар-тье рассказывает о своем сне: прекрасная, но нечастная женщина -Франция обращается к трем своим собеседникам - аллегорическим фигурам трех сословий: знати, церкви и народу. Франция говорит: «Мои старые враги терзают вновь мое тело мечом, жгут его огнем, а вы в это время ведете междоусобную войну из-за своей жадности и тщеславия. Истинные злодеи желают у меня отнять свободу, и вы также помогаете им превратить меня в рабу.., веря, что можете прожить спокойно, когда страна в такой опасности» (62, с. 448). Можно предположить, что Франция обращается только к знати, но женщина, которую можно считать прообразом символа страны -Марианны, взывает ко всем сословиям. Не только рыцари озабочены желанием обогатиться, не только служители церкви стремятся хорошо жить, но весь народ прозябает в равнодушии. Родина обвиняет всех, в ее словах слышится гнев, смешенный с горькой иронией. «Вы, французы, ищите средств пропитания, мечтайте о покое. Спите, как свиньи, в грехе и унижении; грехи, которые вы совершаете, приближают конец вашей жизни, заткните уши и не слушайте добрых слов!» (62, с. 449). Автор заставляет родину обвинять все сословия, чтобы показать несправедливость ее упреков по отношению к народу. Народ отвечает Франции: «Ну что же ты говоришь, мать! Ведь народ подобен ослу, который несет сверхтяжелый груз, а его в это время бьют и колют копьями, дабы он испытывал новые страдания. Посмотри на меня, ведь я жалкий дохляк, но труд моих рук кормит трусов, которые должны защищать меня от врагов, а они постоянно преследуют нас! Мой труд потерял всякий смысл... Только меч и шпага приносят деньги, неужели я должен бросить все и жить грабежом?.. Итак, многие поля заброшены, страна голодает, вдовы и сироты беззащитны. Тело Франции растерзано, оно неподвижно» (62, с. 449). Вероятно, языком народа говорит сам Шартье. Эти слова предельно понятны и могли вызвать у людей не только возмущение, но и заставить думать о судьбе своей нации. Напомним, что поэтический трактат написан в 1422 г., а в 1428 г. страна услышала о Жанне д'Арк.

Впрочем, не менее любопытен монолог рыцаря. Шартье иронически описывает оправдания знати перед страной. Рыцарь обвиняет народ в непослушании и в бунтах, в постоянной переменчивости настроения. Здесь рыцарь, и это должно быть хорошо понятно читателю и слушателю того времени, кривит душой. Он смешивает два события, когда говорит о крестьянских восстаниях и о поведе-

нии населения Парижа во время борьбы бургундцев с арманьяками. Причины крестьянских бунтов понятны в связи с положением народа в это время. Но поведение парижского населения во время второго этапа Столетней войны заслуживает особого рассмотрения. Слова рыцаря о том, что парижане могут сначала приветствовать одно и то же явление криками «Ура!», а затем кричать по этому же поводу «Позор!», отражают историю поведения жителей Парижа, которые, симпатизируя бургундскому герцогу, радовались смерти главы партии арманьяков, брата короля, убитого по приказу герцога. Когда же арманьяки заняли столицу Франции, толпы тех же парижан осуждали это убийство. Все доказывает надуманность обвинений рыцаря. Однако Париж нельзя считать городом, который выступил центром объединения борьбы с внешним врагом. Известно, что Сорбонна, даже во время осады столицы войском Жанны д'Арк, поддерживала английского короля. Дневник одного из парижских горожан свидетельствует о безразличии, как о типичном настроении населения города. Дальнейшая аргументация рыцаря вообще не имеет отношения к народу, он обвиняет городских богачей и высшее духовенство в скупости и нежелании помочь рыцарству. Представляется весьма вероятным, что Шартье так построил речь представителя знати, дабы дискредитировать это сословие.

Заключает «Квадрилог» обращение священника к двум другим сословиям, где содержится призыв к единству нации против общего врага (61, с. 451). Текст этого поэтического трактата как бы предвидит грядущий приход девы, которая сумела поднять против англичан народ. Шартье повезло, он застал подвиги Жанны д'Арк. Но написать книгу о ней ему помешала смерть. Можно сказать, что взгляд на Францию как на единое тело свидетельствует о более ясном осознании национальной общности жителей. Это осознание получило свое выражение в творчестве Дешана и особенно - в творчестве Шартье. В 1420 г. Шартье создал произведение, где проза соседствовала с поэзией. Это был год унизительного договора в Труа, который означал полную капитуляцию безумного короля Карла VI перед Англией. Это произведение поэт назвал «Надежда». «У этой госпожи - Надежды, -писал Шартье, - смеющееся радостное лицо, гордый взгляд и приятные речи» (46, с. 49).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Активная жизнь Жанны д' Арк длилась всего два года. 13 мая 1428 г. она встречается с капитаном Робером де Бодрикуром, который устроил ей встречу с королем. 30 мая 1430 г. Жанна была сожжена на костре в Руане. Все эти годы насыщены героическими и трагическими событиями, многократно описанными в исторической литературе. Сохранились и письма Жанны д'Арк, продиктованные и подписанные ею. Неизвестно, помогал ли кто-либо составлять эти послания, но в каждом из них выражена уверенность в неотвратимости единства и независимости Франции под властью Богом данного ей короля. Вот текст одного из писем Жанны, направленного к англичанам: «Вы, англичане, не имеете никакого права на это французское королевство. Царь небесный повелевает нам и требует моими устами - Жанны, Девы - оставить ваши крепости и вернуться в свою страну, ежели вы этого не сделаете, я вам устрою такое сражение, о котором вы будете помнить вечно» (33, с. 69). Она освободила Орлеан, добилась коронации Карла VII, ее имя сплотило французов в одну нацию и заставило их поверить в себя. «Но она не прожила и девятнадцати лет» (33, с. 221). Тот, кто был обязан Деве короной, предал ее. Современник Карла VII, хронист Жорж Шателен, приписывает этому монарху три порока: «непостоянство, недоверчивость, а главное, зависть» (33, с. 126). Зависть сливалась с подозрительностью. Знаменитый французский художник Жан Фуке (1220-1480) создал замечательный портрет короля, хранящийся в Лувре, навеки запечатлев «брюзгливое лицо Карла VII - это лицо пресыщенного, нерешительного, слабовольного, обуреваемого страстями человека» (42, с. 19). Инертность короля привела к тому, что англичане, не сумевшие провести коронацию своего малолетнего короля Генриха VI в Реймсе, совершили его миропомазание в соборе Парижской Богоматери. Вдоствующая королева Изабо Баварская вынуждена была поклониться малолетнему английскому королю, своему внуку. Современники отмечали, что парижане на этот раз встретили пышный въезд «своего» короля без энтузиазма (13, с. 231-234). Постепенно и неуклонно в сознании враждебных «арманьякскому королю» жителей Парижа укреплялась мысль о его законности. 12 ноября 1437 г. Карл VII торжественно вернулся в свою столицу. Но оправдание Жанны д'Арк и признание несправедливым решения суда инквизиции в Руане было объявлено лишь в 1456 г., когда вся Франция оказалась свобод-

ной. В массовом сознании французов осуждение неблагодарности короля к своей спасительнице не играло заметной роли. Чувство уважения к королю как символу единства страны и чувство любви к Жанне д'Арк как национальной героине слились воедино.

Народные массы сохраняют в своем сознании образы политических деятелей, которые играли роль в объединении страны. Окончательно объединение французского государства произошло при короле Людовике XI. Французский историк Жан Дюфурне в своей работе «Разрушение мифов в мемуарах Филиппа де Комми-на» (65) показывает, как во время царствования этого монарха понятие «государственная измена» становится основным, означющим отказ подданного, вне зависимости от знатности, подчиниться своему государю (65, с. 29-42). Прежние договорные отношения между вассалом и сеньором уходят в прошлое. Известна борьба Людовика XI с Карлом Смелым, герцогом Бургундским, последним властелином великого герцогства - заповедника уходящего Средневековья. Именно жизнь этого разноязычного государства, объединяющего области Восточной Франции, Фландрию и ряд западных земель Германии, стало объектом всестороннего анализа в книге Й. Хёйзинги «Осень Средневековья». Карл Смелый, приверженец традиционных идеалов рыцарства, был обречен на поражение в борьбе с Людовиком XI за земли Восточной Франции. Французский король был рациональным и волевым политиком, но оставил о себе противоречивые воспоминания, поскольку часто умел маскировать свое поведение, изменяясь в зависимости от обстоятельств, проявляя незаурядные актерские качества (65, с. 258259). Он создал образ «народного короля», удивляя современников простотой и даже небрежностью своей одежды и полным отсутствием куртуазности в поведении. С годами его жестокость приобрела характер изощренного садизма. Людовик стал подозрительным и страдал от страха смерти (65, с. 303-308). Может быть, в свои последние годы он перестал использовать природный артистизм и превратился во внушающего ужас старика. В памяти многих хронистов, за исключением Коммина, который сохранил в своих мемуарах объективность рассказа, Людовик XI предстает злобным тираном. Исторические романисты в основном продолжали создавать образ жестокого властителя, обвешенного ладанками, крестами и маленькими иконами, Тартюфа и Нерона в одном лице. Но в памяти народа остался другой образ, эту память зафиксировал Эразм Роттердамский в своем произведении «Разговоры запросто»,

где он стремился отобразить мысли простых людей. Здесь имеется «запись» беседы, где ее участники рассказывают о поступках Людовика XI. Глава, носящая название «Говорливое застолье», содержит несколько народных баек, в каждой из них король выглядит мудрым и простым человеком, обладающим чувством юмора, способным быстро разглядеть зло под маской лести, разоблачить любой обман (54, с. 303-306). Здесь Людовик XI не только выглядит помазанником Божьим, но и добрым отцом народа. Такое отношение к монарху, имеющему в летописях и хрониках репутацию жестокого владыки, весьма типично в легендах, которые создает народ, особенно если этот человек является выразителем сильной государственной власти. Исторический опыт неоднократно доказывал, что массовое сознание не прощает даже добрым властителям слабости и нерешительности. Сопричастность к силе и могуществу создает чувство уверенности и гордости. Этот стереотип является закономерным и соответствует этической норме в период укрепления и развития национального самосознания.

Список литературы

1. Аверинцев С.С. Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от Античности к Средневековью // Из истории культуры Средних веков и Возрождения. - М.: Наука, 1976. - С. 17-64.

2. Басовская Н.И. Столетняя война. - М.: Высш. школа, 1985. - 184 с.

3. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.

4. Блок А.А. Действо о Теофиле // Александр Блок. Собрание сочинений. - М. -Л.: Художественная литература, 1961. - Т. 4. - С. 267-291.

5. Бонецкая Н.К. Бахтин Михаил Михайлович // Культурология: Энциклопедия. -М.: Росспэн, 2007. - С. 158-161.

6. Бородина М.А., Гордина М., Шишмарев В.Ф. Словарь старофранцузского языка. - М.-Л.: Изд. АН СССР, 1955. - 275 с.

7. Буданова В.П. Великое переселение народов. Терминология, концепция и локализация образа // Мир Клио: Сборник статей в честь Лорины Павловны Репиной. - М.: ИВИ РАН, 2007. - Т. 1. - С. 68-99.

8. Вийон Франсуа. Стихи. - М.: Художественная литература, 1963. - 216 с.

9. Гарро А. Людовик Святой и его королевство. - СПб.: Евразия, 2002. - 256 с.

10. Гири П. Память // Словарь средневековой культуры. - М: Росспэн, 2003. -С. 342-348.

11. Гуревич А.Я. Возрождения средневековые // Словарь средневековой культуры. - М.: Росспэн, 2003. - С. 91-96.

12. Гуревич А.Я. Избранные труды. Культура средневековой Европы. - СПб.: Изд. Санкт-Петербургского университета, 2006. - 544 с.

13. Даркевич В.Н. Народная культура Средневековья. - М.: Наука, 1983. - 344 с.

14. Дефурне М. Повседневная жизнь в эпоху Жанны д'Арк. - СПб.: Евразия, 2002. - 320 с.

15. Добиаш-Рождественская О.А. Культура западноевропейского Средневековья. - М.: Наука, 1987. - 352 с.

16. Душин О.Э. Исповедь, как форма интериоризации сознания // Verbum. - СПб., 2005. - Вып. 8. - С. 70-86.

17. Дынник В.А. Бернарт де Вентадорн и «радостная наука» трубадуров // Бернарт де Вентадорн. - М.: Наука, 1979. - С. 191-234.

18. Дюби Ж. Время соборов. Искусство и общество, 980-1420. - М.: Ладомир, 2002. - 379 с.

19. Евдокимова Л.В. Риторика и поэзия в «Искусстве сочинять» Эсташа Дешана // Кентавр. Centauras.Studia classica et medeivalia. - M., 2005. - № 2. - C. 128-193.

20. Евдокимова Л.В. Французская поэзия позднего Средневековья (XIV - первая треть ХV в.). - М.: Наука, 1997. - 355 с.

21. Иванов К.А. Трубадуры, труверы и миннезингеры. - М.: Алетейя, 1997. - 350 с.

22. Ионов И. Н. Феномен мультитемпоральности // Время - история - память. Историческое сознание в пространстве культуры. - М.: ИВИ РАН, 2007. - С. 14-37.

23. Каспаров М.Л. Поэзия вагантов // Поэзия вагантов. - М: Наука, 1975. Послесловие. - С. 431-514.

24. Ковальский Я. Папы и папство. - М.: Издательство политической литературы, 1991. - 238 с.

25. Ле Гофф Ж. Людовик IX, Святой. - М.: Ладомир, 2001. - 800 с.

26. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. - М.: Наука, 1992. -376 с.

27. Ливанова Т.Н. История западноевропейской музыки до 1789 года. - М.: Музыка, 1986. - 462 с.

28. Мария Французская Lai Ионек // Кентавр. Centaurus, Studia №2, Classica et medievalia. - М., 2005. - С. 329-349.

29. Маркаль Ж. Тайна святого Грааля. От Ренн-ле-Шато до Марии Магдалины. -СПб.: Евразия, 2007. - 319 с.

30. Михайлов А.Д. Роман и повесть высокого средневековья // Средневековый роман и повесть высокого средневековья. - М.: Художественная литература, 1974. - С. 5-28.

31. Михайлов А. Д. Рыцарский роман. - М.: Наука, 1976. - 352 с.

32. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. - М.: Прогресс, 1977. - 378 с.

33. Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков. - М.: Наука, 1972. - 566 с.

34. Парин А.В. Книга песен. - М.: Моск. рабочий, 1986. - 637 с.

35. Перну Р., Клэн М.В. Жанна д'Арк. - М.: Издательская группа «Прогресс»: Прогресс-Академия, 1992. - 524 с.

36. Себенцова М.М. Из жизни Парижа времен Столетней войны. - М.: Высш. школа, 1982. - 91 с.

37. Средневековый роман и повесть. - М.: Художественная литература, 1974. - 640 с.

38. Февр Л. Бои за историю. - М.: Наука, 1991. - 629 с.

39. Флори Ж. Повседневная жизнь рыцарства в Средние века. - М.: Молодая гвардия, 2006. - 357 с.

40. Фрейд З. «Я» и «Оно». Труды разных лет. - Тбилиси: Мерани, 1991. - Кн.1. -398 с.

41. Фридман Р. А. Любовная лирика трубадуров и ее истолкование // Учен. зап. Рязанского гос. пед. ин-та. - Рязань, 1965. - Т. 34. - С. 87-417.

42. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. - М.: Республика, 1994. - 448 с.

43. Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для себя. - Минск: Попурри, 1998. - 672 с.

44. Фуке //Художественная галерея. - М., 2007. - № 168. - 30 с.

45. Хачетурян Н.А. Бургундский двор и его властные функции в трактовке Оливье де Ла Марша // Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда. -М.; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 121-136.

46. Хачетурян Н.А. Король-sacre в пространстве взаимоотношений духовной и светской власти в средневековой Европе: (Морфология понятия власти) // Священное тело короля. Ритуал и мифология власти. - М.: Наука, 2006. - С. 49-28.

47. Хачетурян Н.А. Сакральное в человеческом сознании. Загадки и поиски реальности // Там же. - С. 5-16.

48. Хёйзинга Й. Осень Средневековья. - М.: Наука, 1988. - 540 с.

49. Хёйзинга Й. Ното ludens. В тени завтрашнего дня. - М.: Издательская группа «Прогресс»: Прогресс-Академия, 1992. - 464 с.

50. Цатурова С.К. Священная миссия короля-судии, ее вершители и их статус во Франции XIV-XV вв. // Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти. -М.: Наука, 2006. - С. 78-95.

51. Шартье Р. Письменная культура и общество. - М.: Новое издательство, 2006. -270 с.

52. Шишмарев В.Ф. Книга для чтения по истории французского языка. - М.; Л.: Изд. АН СССР, 1955. - 557 с.

53. Шмитт Ж-К. Культура Imago // Анналы на рубеже веков: Антология. - М.: Наука, 2002. - С. 78-104.

54. Шпенглер О. Закат Европы. Том второй. Всемирно-исторические перспективы. - М.: Айрис-пресс, 2003. - 612 с.

55. Элиас Н. О процессе цивилизации. Социотехнические и психогенетические исследования. - М.; СПб.: Университетская книга, 2001. - Т. 2: Изменение в обществе: Проект теории цивилизации. - 382 с.

56. Эразм Роттердамский. Разговоры запросто. - М.: Художественная литература, 1969. - 704 с.

57. Analogie poetique française. Moyen Age. - P.: Garnier-Flamarion, 1967. - 383 p.

58. Bachet J. L'histoire de civilization du Mayon Age. - P.: Seul, 2004. - 569 p.

59. Barante P. Histoire dans maison de Valois 1364-1471. - P.: Calman-Levy, 1842. -T. 2. - 386 p. - T. 3. - 436 с.

60. Bo^nove G. Jeane le Bon et son temps. - P.: Robert Lafont, 1980. - 348 p.

61. Cerquiglini-Toulet J. La poetique au Moyen Age: entre rethorique et theologie // Кентавр Ctntaurus. Studia classica et mediaevalia. - M., 2005. - N 2. - C. 194-205.

62. Certeau M de. L'ecriture de l'histoire. - P.: Gallimard, 1975. - 361 p.

63. Chartier A. Quadrilogue // Шишмарев В.Ф. Книга для чтения по истории французского языка IX-XV вв. - М.; Л.: Издательство АН СССР, 1955. - С. 448-451.

64. Dechmaps E. L'art de dicter // Там же. - С.386-389.

65. Dumont L. Essais sur l'individualisme. - P.: Seule, 1983. - 410 p.

66. Dufournet.J. La literature fransaise du Moyen Age. - P.: Seule, 2003. - T.2: Theatre et poesie. - 620 p.

67. Dufournet J. La destruction des Mythes dans les Memoires de Ph de Commiynes. -Geneve: Droz, 1966. - 710 p.

68. Flori J. L'essor de chevalerie XI-XII. - Geneva: Droz, 1986. - 404 p.

69. Flori J. L'ideologie du Glaive. Prehistoire de la chevalerie. - Geneve: Droz, 1983. - 206 p.

70. Frappier J. Le Graal et la chevalerie // Romania. - 1954, - N 75. - P. 165-210.

71. Lacassagne M. Livre de prison de Jean Regnier: l'experience des et dehors // Кентавр Сentaurus. Studia classica et mediavalia. - М., 2005. - P. 267-278.

72. Lassabatere T. La poеsie comme miroire de idelogie politique et constutinelle: corps mystique et personification de la France chez Eustache Deschamps // Там же. -P. 252-264.

73. Muhlethaler J.C. Poetiques de la « maitrise» en France et en Italie: Reflexions sur les enjeux du lyrisme a la fin du Moyen Age // Там же. - P. 206-228.

74. Petit Robert 2. Dictionnaire universel des noms propres. - P.: SNL-Robert, 1977. - 1992 p.

75. 73 Zink M. Le Moyen Age. Le litterture francaise. - Nancy: Presses univ. de Nancy, 1990. - 168 p.

76. Zink M. Nature et poesie au Moyen Age. - P.: Seuk, 2006. - 203 p.

77. Zumptor P. Introduction a la poesie orale. - P.: Seule, 1983. - 310 p.

А.Б. Каплан

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ПОЭЗИЯ ФРАНЦИИ КАК ИСТОЧНИК ФОРМИРОВАНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ

Художественный редактор Т.П. Солдатова Технический редактор Н.И. Романова Корректор М.П. Крыжановская

Гигиеническое заключение № 77.99.6.953.П.5008.8.99 от 23.08.1999 г. Подписано к печати - 20/V 2008 г. Формат 60х84/16 Бум. офсетная № 1. Печать офсетная Свободная цена Усл. печ.л. 6,25 Уч.-изд.л. 5,5

Тираж 300 экз. Заказ № 66

Институт научной информации по общественным наукам РАН,

Нахимовский проспект, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997 Отдел маркетинга и распространения информационных изданий

Тел/ Факс (495) 120-4514 E-mail: market @INION.ru

Отпечатано в типографии ИНИОН РАН Нахимовский проспект, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997 042(02)9