CC BY
102
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2008. № 2
А.Г. Смирнов
ЭЛЕМЕНТЫ ВАРВАРСКОЙ И ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУР
В РЫЦАРСКОМ АВТОСТЕРЕОТИПЕ
В современном гуманитарном знании все более актуализируется проблематика межкультурного диалога. В этом плане особую значимость обретает опыт прошлого, традиции в культуре. Рыцарство, к автостереотипу которого мы обращаемся в настоящей статье, выступило коллективным аккумулятором духовного опыта эпохи. На латинском Западе была создана в высшей степени оригинальная этика, сублимировавшая воинские традиции и христианские нравственные ценности. При этом рыцарские идеалы оказали влияние не только на средневековую элиту, но и на культурное развитие Европы.
Исследователи отмечают влияние различных культурных традиций (греческих, римских, азиатских, исламских и др.) на формирование рыцарства и его идеологии1. Вместе с тем, несмотря на общность ряда элементов воинской этики и практики в этих культурах, наиболее важными для рыцарской идеологии являются традиции варваров-германцев2, расселившихся на территории завоеванной ими Римской империи, и христианство как культуро-образующий фактор западноевропейского Средневековья.
Рыцарство предстает перед исследователем в двух аспектах — как социальный институт и как идея. Понимание этого явления невозможно вне окружавших воинскую элиту мифологических представлений и стереотипов, выступавших в качестве эталона. Мир воображаемого представляет собой некую реальность, существенно влияющую на действительность3.
Непосредственно рыцарский автостереотип, в который вошли многие элементы этики варваров-германцев и латинских церковных концепций, посвященных проблеме войны и ее участников, в эпоху расцвета рыцарства не имел четкого документального оформления. Однако его воссоздание возможно на основании анализа произведений рыцарской литературы (chansons de geste, romans courtois, поэзии труверов, трубадуров, миннезингеров)4.
Вассалитет — один из важнейших институтов средневекового Запада, на примере которого возможно проследить синтез христианских и варварских культурных влияний с точки зрения идеала рыцарства. Обращение к различным в географическом плане областям (Франция, Испания, Германия) обусловлено средневековым сословным представлением о том, что истинное рыцарство не имеет границ5.
Вассальные отношения неразрывно связаны с воинской корпоративной иерархией, экономическими и социально-политическими отношениями. Они устанавливали тесную связь сеньора и вассала, предполагавшую как их субординацию, так и взаимность принятых сторонами обязательств. Ритуал принесения присяги — оммаж — сопровождался рядом символических жестов: преклонением коленей перед сеньором, вложением ладоней в его руки, произнесением обета верности и ритуальным поцелуем. В свою очередь вассал обычно получал оружие и пожалование фьефа. Исследования Ж. Ле Гоффа наглядно свидетельствуют о синтезе в данном ритуале древнегерманских традиций с христианскими (освящение оружия, клятва на святых мощах и др.), характерными для зрелого Средневековья6.
Одна из важнейших категорий вассалитета и рыцарской морали — верность. Представленный в литературе идеал демонстрирует службу не ради выгоды, а из любви к сеньору. "Вассал сеньору служит своему, // Он терпит зимний холод и жару, // Кровь за него не жаль пролить ему"7. Этот эталон рельефно представлен как в эпосе, так и в хронологически более поздних рыцарских романах.
Групповой характер рыцарского этоса связывал личные устремления с корпоративными интересами. Сохранившиеся с эпохи военной демократии узы воинской солидарности символизировал Круглый стол короля Артура. Иерархизм средневекового общества, освящавшийся его подобием небесной иерархии8, и роль межличностных отношений в социальной структуре придавали вассальной преданности особое значение. Поэтому предательство считалось тягчайшим преступлением. Неслучайно в приписываемом эпосом обращении к Гильому Оранжскому римский понтифик обещал отпустить графу все грехи, даже смертные, "за исключеньем разве что измены"9.
Однако преданность вассала сочеталась с чувством личного достоинства, обусловленного взаимностью заключивших договор сторон. Союз равных в сословном плане сторон не мог ущемлять чьи-то интересы. Отсюда — при императиве верности — конфликты сеньоров и вассалов. Правовые аспекты взаимоотношений milites с сеньорами даже породили "цикл мятежных баронов", а Ж. Флори выделил данную проблему в качестве основной в эпосе10. Картина возмездия за любую, даже мнимую, обиду характерна и для рыцарских романов. Так, когда один из рыцарей Круглого стола был повержен соперником в поединке, Ивэйн, выражая позицию собравшихся, сказал, что опозорены все: "Кузен мой, ваше пораженье! // Мой долг — отнюдь не одолженье. // Теперь за наш фамильный стыд // Моя десница отомстит!"11 Корпоративная общность не препятствовала праву на месть за любое оскорбление. М. Блок отметил, что "месть считалась священным
долгом оскорбленного", а обозначавшее ее древнегерманское слово файда было хорошо известно в средневековой Европе12. Этот германский обычай явно противоречил христианской этике, но чтился рыцарством.
Вступление рыцаря во владение фьефом накладывало на него ряд обязательств, которые феодальным правом характеризовались двумя терминами — auxilium (помощь) и consilium (совет)13. Помощь имела две составляющие — военную и финансовую. Вассал должен был защищать владения сеньора, участвовать в его походах в течение 40 дней в году14. Военная деятельность исходя из специфики профессии была главной в жизни рыцаря15. У древних германцев же право на владение оружием и успехи в бою неразрывно связывались с религиозными воззрениями и социальным статусом человека, что дало основание Ж. Дюби охарактеризовать раннее Средневековье как "цивилизацию войны и агрессии"16. Западнохристианская идеология, изначально базировавшаяся на заповедях о запрете убийства (Исх., 20: 13) и любви к ближнему (Мк., 12: 31), также претерпела эволюцию от идей пацифизма у апологетов — Оригена, Тертуллиана, Ипполита Римского и др. — к концепции "справедливой войны", разработанной в IV—V вв. св. Амвросием Медиоланским и св. Августином, допускавшей кровопролитие при защите веры и единоверцев, и далее к доктрине "священной войны" против иноверцев в эпоху крестовых походов17. В свою очередь массовая христианизация германцев способствовала становлению понятия о христианском воинстве.
Компромиссом между наиболее близкой к христианскому эталону концепцией "справедливой войны" и этикой древних германцев стала возникшая на рубеже Х—Х1 вв. доктрина "Божьего мира". В ее рамках церковь создала свод правил воинов, ставших идеологической базой рыцарства18.
Специфика профессиональной активности рыцарства требовала необходимых для воина силы, храбрости, должной профессиональной подготовки. Но в куртуазной литературе древние традиции имеют ощутимый христианский подтекст. Так, сила, часто обретенная чудесным образом, воспринималась как дар Божий для благих дел. Профессиональная деятельность требовала отваги, тогда как малодушие — одно из тягчайших обвинений для воина. Заподозренный в лености Эрек совершил массу подвигов, дабы восстановить свое доброе имя19, а струсившие в бою германцы "покончили со своим бесславием, накинув на шею петлю"20. А знаменитый рыцарь и трубадур Бертран де Борн писал по этому поводу: "Лучше смерть, чем стыд и срам"21.
Защитная функция в контексте трехчастной церковной модели была важнейшей для рыцарства. Но в отличие от германцев рыцарство под явным влиянием церкви значительно гуманизировало боевые действия. В сословном стереотипе функциональная
эффективность сочеталась с этической компонентой. Практически ничем не ограниченное насилие под влиянием клерикальной идеологии превратилось в регламентированный поединок равных соперников. Идеал требовал максимума, достижения абсолюта. Поэтому славу приносила лишь победа над более сильным противником, тогда как одолеть слабого считалось позором. Неслучайно в романе К. де Труа герцог в единоборстве с молодым Кли-жесом сказал: "Юнец, давай признаем честно, // Тебе со мною биться лестно, // Тогда как стыдно мне с тобой // Вести такой неравный бой"22. Правила также требовали уважать противника в бою и гуманно обращаться с пленными.
Обычай сохранял право феодалов на частные войны. Но в отличие от германцев, у которых, по словам Тацита, добывать трудом то, "что может быть приобретено кровью, — леность и малодушие"23, в рыцарской среде доминировало игровое начало. Гуманизация войн вела к презрению корыстолюбцев. Когда такой воин в поэме Юона Леру попросил у барона руки его дочери, то получил ответ: "Не так я пьян, // Чтобы выдать дочь // За человека, живущего грабежом"24. Нарушение корпоративных норм вело к потере чести.
Финансовая помощь предоставлялась в торжественные и тяжелые этапы жизни сеньора, требовавшие больших затрат: при посвящении в рыцари старшего сына, выдаче замуж старшей дочери, выкупе из плена, а с XII в. — при организации крестового похода. Материальное благосостояние рыцарю обеспечивали доходы от фьефа и военные трофеи, подчеркивавшие еще и доблесть воителя. Но достоинство заключалось не в богатстве, а в отношении к нему. Щедрость, отличавшая еще древних германцев, у рыцарства выступала как знак сословной идентификации; противоположное качество — бережливость — отличало простолюдинов. М. Оссовская назвала мужество добродетелью воина, тогда как щедрость — черта аристократическая, "непременное свойство [человека. — А.С.] благородного"25. Вассал должен был без раздумий жертвовать своим достатком ради сеньора, что соответствовало заповеди о любви к ближнему. В свою очередь и сеньор, подобно германскому вождю, разделял свое богатство с окружавшими его людьми. Так, славный Гамурет после победы "осыпал золотым дождем // Своих вассалов верных // В признанье их заслуг безмерных"26. Но в отличие от помощи христианской, даваемой тайно, рыцарский дар непременно публичен.
СопяНиш главным образом заключался в участии вассалов в су-дебно-административной курии сеньора, рассматривавшей юридические вопросы и конфликтные ситуации. Справедливость, представленная в сословном идеале, выступает важнейшей характеристикой в данной сфере, ибо в средневековом сознании власть имела сакральный характер. Легендарный король Артур так характеризовал свою деятельность: "Король — борец с бесчестьем:
он // Обязан охранять закон, // Нельзя, чтоб и казалось даже людям, // Что не в ладах я с правосудьем, // И слабый с сильным не равны // Перед лицом моей страны"27. Сила и статус позволяли рыцарю и обязывали его защищать права представителей иных сословий, что отвечало неоднократным призывам церковных соборов.
Однако рыцарская справедливость и готовность помочь ближнему, даже рискуя жизнью, нивелировалась распространением рыцарской этики лишь в отношении равных. В куртуазной литературе простолюдины (составлявшие более 90% населения Европы) упоминаются редко, а отношение к ним обычно пренебрежитель-ное28. Правда, Ж. Дюби29 констатирует, что сословное высокомерие не мешало сеньору ревностно защищать своих вилланов, пусть и руководствуясь при этом не заботой о них, а чувством чести, требовавшим уважения его прав соседями.
Таков в общих чертах эталон вассальных отношений, представленный в рыцарской литературе. Этический аспект показывает сложное переплетение компонентов церковной и "варварской" традиций. Так, в ряде положений эталонной модели четко видно благотворное влияние церкви (защита слабых, регламентация военных действий, уважение к сопернику и др.). Однако и традиции германцев (например, верность) одобрялись клиром. Ряд положений стереотипа, связанных со спецификой профессиональной деятельности (физические данные, отвага и пр.), нейтральны в религиозном плане и оценивались лишь в контексте направленности практических действий. Но рыцарство, ассоциируя себя с "воинством Христовым", заимствовало из варварской традиции, вопреки воле духовенства, явно противоречащие христианской вере частные войны и кровную месть за любую, даже мнимую, обиду. Церковная модель трехчастного социального устройства, где "воюющие" выступали в роли защитника "работающих", у воинского сословия трансформировалась в резкий антагонизм к простолюдинам — крестьянам и горожанам.
Краткий анализ основных аспектов рыцарского автостереотипа на примере вассальных отношений показал значительное влияние на него как норм церковной этики, так и обычаев древних германцев. При этом диапазон эталонной модели необычайно широк, что свидетельствует о глубоком взаимопроникновении элементов столь различных культурных традиций, их частичном синтезе и трансформации в условиях средневекового рыцарского общества.
Примечания
1 О греческих, римских, азиатских традициях см.: Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987; Оссовская М. Рыцарь и буржуа. М., 1977. Об исламском влиянии писали: Гердер И.Г. Рыцарский дух в Европе // Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 583—597; Уотт У.М.
Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976. Сходство с отдельными элементами рыцарства отмечено даже в воинских традициях географически сильно удаленной от Европы дальневосточной цивилизации: Асмолов К.В. Воинские традиции конфуцианского региона // Одиссей. Человек в истории. М., 2004. С. 127—143.
2 Подробнее о традициях германцев см.: Тацит К. Германия // Тацит К. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1969; Записки Юлия Цезаря. М., 1962; также см.: Тодд М. Варвары. Древние германцы. Быт, религия, культура. М., 2005; Уомес-Хедрим Дж.-М. Варварский Запад. Раннее Средневековье, 400—1000. СПб., 2002.
3 Разработку данного подхода см.: Бессмертный ЮЛ. Казус Бертрана де Борна, или "Хотят ли рыцари войны?" // Казус. Вып. 2. М., 1999. С. 131—147; Он же. Странное счастье рыцаря // Казус. Вып. 4. М., 2000. С. 53—72.
4 Классическое исследование, давшее импульс этому направлению и не утратившее актуальности: Gautier L. La chevalerie. Paris, 1884.
5 Типологическая близость рыцарской культуры в различных регионах Западной Европы отмечена, в частности, А.Д. Михайловым: Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976.
6 См.: Ле Гофф Ж. Символический ритуал вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 211—262.
7 Песнь о Роланде. М.; Л., 1964. С. 36.
8 См.: Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. М., 1995. С. 57.
9 Коронование Людовика // Песни о Гильоме Оранжском. М., 1985. С. 94.
10 Flori J. Chevalier et chevalerie au Moyen Age. Paris, 1998. Ch. 11.
11 Труа К. де. Ивэйн, или Рыцарь со львом // Средневековый роман и повесть. М., 1974. C. 43.
12 Bloch M. La vendetta // Bloch M. La cociété feodalé. Paris, 1989. P. 186—192.
13 Bloch M. La vassalité et le fief // Ibid. P. 209—333.
14 См.: Контамин Ф. Воинские обязанности и повинности // Контамин Ф. Война в Средние века. СПб., 2001. С. 91—105.
15 См.: Кин М. Рыцарство и война // Кин М. Рыцарство. М., 2000. С. 389—422.
16 Duby G. Guerriers et paysans, VI—XIII siecle, premier esser de l'economie europeenne. Paris, 1973. P. 60.
17 Flori J. L'idéologie du glaive: Préchistoire de la chevalerie. Gèneve, 1983.
18 См.: Контамин Ф. Божий мир и Божье перемирие // Контамин Ф. Война в Средние века. СПб., 2001. С. 288—296; Head T., Landes R. The Peace of God. Social Violence and Religious Response in France around the Year 1000. Ithaca; L., 1992; Barthelemy D. La paix de Dieu dans son contexte (989—1041) // Caliers de civilisation medievale. 1997. N 40.
19 См.: Труа К де. Эрек и Энида. Клижес. М., 1980.
20 Тацит К. Указ. соч. Гл. 6.
21 Борн Б. де. Мила мне радость вешних дней // Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. С. 95.
22 Труа К. де. Эрек и Энида. Клижес. С. 336.
23 Тацит К. Указ. соч. Гл. 14.
24 Cohen G. Histoire de la chevalerie en France du Moyen Age. Paris, 1949. P. 169.
25 Оссовская М. Рыцарь и буржуа. М., 1977. С. 84. Как аристократическую черту отмечает щедрость и С.И. Лучицкая: Лучицкая С.И. Рыцарство — уникальный феномен западноевропейского Средневековья // Одиссей. Человек в истории. С. 23—24.
26 Эшенбах В. фон. Парцифаль // Средневековый роман и повесть. М., 1974. С. 284.
27 Труа К. де. Эрек и Энида. Клижес. С. 59.
28 См.: Бессмертный Ю.Л. Крестьянин глазами рыцаря // Культура и общественная мысль: Античность. Средние века. Эпоха Возрождения. М., 1988. С. 99—109.
29 См.: Дюби Ж. Средние века (987—1460). От Гуго Капета до Жанны д'Арк. М., 2000. С. 89.
