CC BY
84
М. А. Петров
СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ТРАНЗИТА ИСПАНИИ И РОССИИ. Ч. I
В современной политической науке все большее распространение получает метод бинарного анализа. Его суть состоит в том, что он ограничен рамками сравнения двух стран, тщательно отобранных в соответствии с предметом исследования (см.: Доган, Пелас-си, 1994, с. 179). Бинарный анализ удобен тем, что позволяет сравнить две страны, являющиеся различными иллюстрациями одного и того же процесса, и объяснить выбранную ими различную траекторию развития. Так, пользуясь методом бинарного анализа, можно провести многоаспектное сравнение демократического транзита в Испании и России с целью выявить, почему две страны избрали разные модели перехода к демократии — соответственно консен-сусную в Испании и мажоритарную в России.
Сразу возникает вопрос о правомерности такого сравнения: не будет ли это, по выражению Валери Банс, сравнением яблок с кенгуру (см.: Bunce, 1995)? Действительно, использование России в качестве сравниваемого объекта может вызвать серьезные возражения в виде доводов о различных стартовых условиях в двух странах, а также о разном наследии, оставляемом после себя авторитарным и посттоталитарным режимами, и, наконец, об «уникальности» и «непохожести» России на другие страны, не говоря уже о том, что сама принадлежность России к «третьей волне» демократизации ставится под сомнение многими советологами. Однако если использовать при сравнении методы среднего уровня, не претендующие на универсальность и обобщение, такие, например, как транзитологическая парадигма и институциональный подход, то в алгоритме управления различными переходами «выявляются общие корреляционные (положительные и отрицательные) связи, знание которых может быть полезно и с научной, и с практической точки зрения» (см.: Елисеев, 2002). В данном случае таким знанием может выступать обусловленность выбора той или иной модели перехода. Например, используя транзитологическую парадигму, можно выявить четкую корреляцию между этапом либерализации в Испании и России. Не случайно Рассел Бова считает, что ситуацию в Испании более уместно сравнивать с советским транзитом, нежели с переходом к демократии в Португалии, географическим соседом Испании (Bova, 1991, p. 115).
Еще один аргумент в пользу сравнения Испании и России может состоять в том, что две страны разделяли некоторые важные черты социокультурной модели. К ним относятся тип политического
развития, способ элитообразования и тип связей в обществе. Так, для Испании и России был характерен мобилизационный тип политического развития, в противоположность инновационному, получившему развитие в странах Западной Европы. Также две страны разделяли один и тот же способ элитообразования, что выражалось в доминировании политической и административной элиты над экономической. Наконец, традиционно общества в Испании и России выстраивались по вертикали, а не по горизонтали, как в других государствах Западной Европы. Как заметил Р. Патнэм, вертикальная структура не способна к утверждению социального доверия и сотрудничества, поскольку построена на отношениях патрон - клиент, которые включают в себя межличностный обмен и взаимные обязательства, но при этом обмен носит вертикальный характер, а обязательства асимметричны (Патнэм, 1996, с. 216-217). Кроме того, исследователи отмечают сходство Испании и России и на культурологическом уровне. Еще немецкий философ Вальтер Шубарт сделал вывод о принадлежности двух стран к готической (духовной) культуре в противоположность западной прометеевской (материальной) традиции. На эту же особенность обращает внимание Е. В. Старостина, указывая, что в Испании политическая культура складывалась при существующей вертикальной структуре мировосприятия, в которой доминировали духовные ценности в резком контрасте с западной материальной традицией (см.: Ажаева, Ананьева, Гаджиев, 1994, с. 190).
Именно наличие в двух странах общих черт социокультурной модели развития дало основания некоторым исследователям говорить о возможности для России успешно осуществить переход к демократическому устройству подобно тому, как это в свое время сделала Испания. Эти надежды нашли свое выражение в знаменитом вопросе Джузеппе Ди Пальма «Если у Испании получилось, то почему не может получиться у стран Восточной Европы»?, который Джон Ловенхардт редуцировал до лаконичного «Если Испания, то почему не Россия» (см.: Ь^епИаг^, 1995, р. 20)?
На первый взгляд перспективы успешного демократического транзита для России выглядели более обнадеживающими, чем для других стран. Образованное население, блестящая плеяда ученых в различных областях, прорывы в космической и военной технологии — все это, по мнению многих исследователей, поднимало стартовые условия демократизации в России выше, чем даже в таких странах, как Аргентина и Южная Корея (см.: ЗМ!е1Тег, Тге1этап, 2004). Однако анализ испанского демократического транзита убедительно доказывает, что успех Испании в действительности был обусловлен некоторыми важными предпосылками, которые и соз-
дали благоприятные для демократизации факторы. К наиболее релевантным для успеха демократизации в Испании предварительным условиям можно отнести следующие: образование ценностного консенсуса, формирование социального капитала, наличие соответствующих когнитивных способностей и социальных навыков у правящей элиты. Именно по этим трем параметрам целесообразно сравнить контекст, предшествовавший транзитам в Испании и России.
Из трех выделенных факторов самым важным представляется образование ценностного консенсуса на уровне политической культуры. Хотя традиционно испанская политическая культура отличалась уникальными и специфическими чертами, особенность ее развития состояла не в том, что она находилась в оппозиции Западу, как это имело и имеет место в России, а в том, что, в отличие от других стран западной цивилизации, более медленно меняла систему ценностей, что означало более медленное изменение традиционного уклада жизни и более медленный переход к системе капиталистического производства.
В 60-х годах XX в. под влиянием экономической модернизации и секуляризации Испания стала отходить от своих традиционных консервативных устоев и начала переход к либеральному светскому обществу. Так, приближение Испании по уровню жизни и стандартам потребления к наиболее развитым странам Западной Европы ликвидировало многовековой раскол испанцев на либералов и традиционалистов, поскольку успехи экономической модернизации сделали продолжение «большого спора» об Испании бессмысленным. В свою очередь, изменение позиции Церкви и ее переход в оппозицию к режиму Франко ослабил остроту другого традиционного раскола — религиозного. Благодаря этим тенденциям периода позднего франкизма разногласия среди испанцев относительно политических ценностей носили локализованный и не идеологизированный характер, что оставляло возможность достижения ценностного консенсуса на уровне всего общества в виде конкретной референтной модели развития, каковой стала выступать идея «европеизации» или «вхождения» в Европу.
Как доказывает опыт Испании, принципиальным условием формирования ценностного консенсуса является наличие в сознании большинства граждан какого-то общего образа (разделяемого всеми единого альтернативного мира, по терминологии В. Нечаева или М. Вартофского (Нечаев, 2002; Вартофский, 1988, с. 209-210), мира третичных артефактов) в виде какой-то конкретной модели развития. Другими словами, недостаточно, чтобы у членов социума просто сформировались абстрактные образы демократии или либера-
лизма; они обязательно должны иметь опору в форме какой-то конкретной внешней модели.
В России к концу 1980-х-началу 1990-х годов, как и в Испании, образовался разделяемый обществом альтернативный мир, находящийся в оппозиции тогдашнему общественно-политическому строю. Однако это скорее был негативный консенсус, направленный против существующего режима, который так и не смог перерасти в позитивный в виде разделяемой всем обществом модели развития. В отличие от Испании, новому альтернативному миру в российском обществе недоставало определенности. Раскол в российском обществе проходил как раз по линии поиска конкретных измерений альтернативного мира. Западная ценностная модель по-прежнему не разделялись большинством населения, но и так называемая альтернативная политическая культура, под которой понимается приверженность ценностям дореволюционной России, также была не востребована (см.: Ре1го, 1997, р. 106-108).
Дело в том, что в России, в отличие от Испании, не произошло замены старых ценностей их новыми более демократическими и современными модификациями. До сих пор в российском массовом сознании присутствует несколько устойчивых мифологем в виде своеобразного набора идей о «порядке», представлений об «особо-сти» России и как, следствие этого, страха перед потерей страной ее уникальности. Даже 1990-е годы (период наибольшей открытости страны внешнему миру) можно охарактеризовать как период все большей значимости противопоставления символов коллективного «мы» и «других они» (см.: Дубин, 2004, с. 24).
Вследствие этого на момент начала транзита ни общество, ни правящая элита не имели четкого политического ориентира и четкой ролевой модели.
Сложность образования ценностного консенсуса в России связана с тем, что российская политическая культура не основана на ценностях гражданской культуры, предполагающей коллективное действие, и является скорее культурой «наблюдателей» (см.: Патрушев, 2003, с. 59). Это обстоятельство позволяет констатировать, что на сегодняшний день отечественная политическая культура скорее напоминает политическую культуру испанского общества времен франкизма, охарактеризованного социологом Л. Пинтором как «безразличное большинство». Таким образом, для образования ценностного консенсуса российскому социуму предстоит решить две задачи: преодоление ценностного раскола и переход от культуры «наблюдателей» к культуре коллективного действия.
Важнейшая для успеха демократического транзита предпосылка, сформировавшаяся в позднефранкистской Испании, связана с
развитием гражданского общества. Одна из главных функций этого института, отмеченная американским социологом Р. Патнэмом, заключается в том, что гражданское общество усиливает ценность социального капитала, под которым понимаются общественные принципы, нормы и структуры, обеспечивающие эффективность скоор-динированности действий в обществе (см.: Патнэм, 1996, с. 207).
Каким бы парадоксом это ни казалось, широкое распространение гражданской вовлеченности началось в Испании только в период франкизма. Сама его авторитарная природа способствовала тому, что масса мелких организаций, созданных на местах, выпадала из государственной корпоративной системы, что позволило таким независимым от государства организациям постепенно стать школой социализации для многих испанцев и превратиться в первичные ячейки гражданского общества. Самыми динамичными из новых форм гражданской вовлеченности в виде хунт семей, домохозяек, квартиросъемщиков и потребителей стали ассоциации жителей, подлинный расцвет которых приходится на начало 70-х годов. Заслуга этих организаций состоит в том, что они начали использовать коллективный протест как единственную форму, которая могла вынудить местные власти отреагировать на их нужды. Благодаря этой тенденции в Испании в это время обозначился четкий переход от решения проблем с помощью суррогатных заменителей гражданского общества в виде семейных сетей и влиятельных знакомых к использованию коллективного действия, основанного на гражданской вовлеченности.
Таким образом, впервые за всю историю Испании в гражданском обществе этой страны образовался консенсус, который проходил по двум линиям. Во-первых, объединяющей основой гражданского общества Испании служил тот факт, что коллективный протест был направлен против общего центра власти — режима Франко. Во-вторых, новым элементом было то, что гражданское общество скреплялось не только принципом отрицания существующего режима, но и единым, разделяемым всеми, прообразом будущего демократического устройства страны, то есть общего коллективного образа или единого альтернативного воображаемого мира.
Гражданское общество на Западе представляет собой итог длительного процесса исторической трансформации, основанной, прежде всего, на частной собственности. Применительно к Испании институт частной собственности является фактором «по умолчанию», поскольку возник там еще в Средние века. Как и в большинстве других западных стран, образование частной собственности в Испании предшествовало оформлению централизованной монархии,
вследствие чего собственность выступала сдерживающим фактором на пути превращения монархии в абсолютизм. Неприкосновенность института собственности в странах западной культуры постепенно стала аксиомой политической мысли и практики. Так, в Испании еще в XV в. и подданными, и короной разделялось представление, «что власть короля ограничивается только управлением королевством, но не владением вещами» (Pipes, 2005, p. 3). Этот пример иллюстрирует, что в средневековой Испании существовало разделение института королевской власти и института государства (выражаясь современным языком — государства и режима), и одно не было тождественно другому. В России право частной собственности было официально закреплено на шесть столетий позже, чем в странах Западной Европы. По этой причине частная собственность в России не была ни основой становления государства (как в Афинах или Риме), ни тем институтом, который развивался наряду с государством (как в большей части Западной Европы); она проистекала из государства (см.: Пайпс, 2001, с. 219). Именно это обстоятельство, по мнению Р. Пайпса, объясняет причину отклонения России от общеевропейского пути развития, так как из-за таких отношений власти и собственности в России, в отличие от большинства западноевропейских стран, не оказалось института, способного послужить преградой росту абсолютизма царской власти (Там же, с. 235-236).
В соответствии с транзитологической парадигмой во время либерализации гражданское общество возрождается и предоставляет готовый набор акторов для политического общества. Именно так происходило в Испании и некоторых странах ЦВЕ, однако к России это положение транзитологической теории оказывается неприменимым, так как по причине отсутствия института частной собственности гражданского общества в стране просто не существовало, а вместо него были демократические движения, которые объединяют силы, находящиеся в оппозиции к режиму, но неспособные создать ему серьезную политическую альтернативу.
Третьим по важности предварительным условием, повлиявшим на характер и исход испанского транзита, можно назвать когнитивные способности и социальные навыки элиты. В наибольшей степени творческая и заинтересованная роль акторов в испанском транзите проявилась в действиях молодого короля Хуана Карлоса. Согласно Г. Моске, правящий класс легитимирует свое положение особой политической формулой, навязанной всему обществу (см.: Медушевский, 1998, с. 259). Для молодого короля такой формулой стал переход к демократии с участием всех политических сил. В связи с этим главной целью Хуана Карлоса было сократить неиз-
бежные издержки транзита, то есть не позволить одной политической силе получить преимущество за счет другой. В наибольшей степени когнитивные способности Хуана Карлоса как политического актора проявились в двух случаях: в назначении на пост премьер-министра А. Суареса и в пресечении попытки военного переворота в 1981 г.
Изменение поведения испанских элит связано также и с изменением типа элитообразования, что, наряду с образованием среднего класса, является одним из важных итогов процесса модернизации, предпринятой режимом Франко. Постепенно политическая элита, состоящая из фалангистов, стала вытесняться технократами из организации «Opus Dei» и экономистами-либералами, что позволяет говорить о переходе доминирующей роли в принятии решений (по крайней мере, в разработке планов развития) к экономической элите.
В плане формирования социальных навыков представителей испанской элиты в период позднего франкизма можно выделить два обстоятельства: изменения в способе принятия решений и методе рекрутирования правящей элиты. В частности, смена критериев пополнения правящей элиты с идеологических на профессиональные к концу правления Франко привела к тому, что многие члены правительства обладали такими качествами, как прагматизм, политический расчет и умение находить компромисс, что заставляло их вести себя как рациональных акторов.
Дж. Ди Пальма считал, что демократические убеждения, позиции и навыки, необходимые элитам для осуществления транзита, могут быть приобретены ими в процессе демократического строительства независимо от того, являются ли новые правители подлинными демократами и знакомы ли они вообще с демократическими принципами (см.: Löwenhardt, 1995, p. 20). Почему же с российской элитой не произошло подобной эволюции?
В отличие от испанской элиты, которая к концу правления Франко стала приближаться по своим профессиональным характеристикам к западноевропейской, советская элита эволюционировала к формированию нового класса — особой политической или партийной бюрократии, получившей название номенклатуры. Специфика советской системы заключалась в слиянии экономической, политической и административной власти в одних руках, что, по замечанию А. Медушевского, есть явление всякого докапиталистического общества, не знающего или знающего лишь отчасти разделение властей (Медушевский, 1998, с. 263-264). При социализме советской номенклатуре недоставало одного важного признака для превращения в класс — обладания частной собственностью. Используя свою монополию на власть, номенклатура конвертировала ее в
собственность и приобрела, наконец, не достающий ей параметр класса.
В Испании менеджерам бывшего франкистского режима также в значительной степени удалось сохранить свои позиции в обмен на их негласное согласие не мешать демократическим преобразованиям. Однако в Испании, а позже и в странах ЦВЕ, воспроизводство элит произошло только в экономике, тогда как в политике имел место процесс подлинной смены элит. В России экономическая и политическая элиты оказались слиты в единое целое. Практическим результатом сосредоточения в руках правящей элиты политической и экономической власти стало ее крайнее нежелание создавать систему конкурентных выборов или равноправные экономические условия для всех участников рынка. Начиная с момента монополизации экономической и политической власти, целью элиты становится создание институциональной системы, гарантирующей ей бессрочное пребывание наверху. Легче всего создать систему таких институтов можно было только в условиях конфронтационного характера транзита, дающего максимальную выгоду тем, кто располагает наибольшими ресурсами, и увеличивающего издержки более мелких игроков.
Таким образом, проведенный сравнительный анализ предварительных условий демократизации в Испании и России позволяет зафиксировать принципиально разную ситуацию в двух странах. В Испании к моменту начала демократического транзита были достаточно благоприятные структурные условия и набор политических акторов, обладающих соответствующими личностными ресурсами и необходимыми социальными навыками, что в итоге привело к образованию в испанском социуме качества, из-за отсутствия которого потерпела неудачу предыдущая попытка реформирования, то есть консенсуса. Именно он был положен в качестве краеугольного камня в основу демократического транзита в Испании, которая оказалась первой страной «третьей волны», где общество, правящая элита и оппозиция попытались создать новые правила игры на основе взаимных договоренностей, а не доминирования одной стороны над другой. Наоборот, в России на момент начала транзита не было сформировано ни ценностного консенсуса на уровне политической культуры, ни социального капитала на уровне гражданского общества, ни личностных ресурсов на уровне правящей элиты — предварительных условий, способных обеспечить образование консенсуса.
Существуют и другие предпосылки, объясняющие невозможность для России репродуцировать испанскую консенсусную модель перехода к демократии. К ним можно отнести национальное единство, сильное и эффективное государство, благоприятный меж_ 213
ПОЛИТЭКС. 2008. Том 4. № 1
дународный контекст, расклад сил между правительством и оппозицией, проведение экономической модернизации, роль Церкви в переходном процессе. Однако в данной статье была сделана попытка на основе частичного использования теорий среднего уровня, таких как транзитологическая парадигма и неоинституциональный подход, выделить наиболее релевантные предпосылки и условия, влияющие на модель перехода к демократии.
Литература
Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. М.: Прогресс, 1988. 506 с.
Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. М.: ИСПИ РАН, 1994. 272 с.
Дубин Б. К вопросу о выборе пути: элиты, масса, институты в России и Восточной Европе 1990-х годов // Вестник общественного мнения. 2004. № 6. С. 22-30.
Елисеев С. М. Выйти из бермудского треугольника: о методологии исследования посткоммунистических трансформаций // Полис. 2002. № 6. С. 71-82.
Медушевский А. Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998. 655 с.
Нечаев В. Д. Когнитивные революции и институциональные изменения // Полис. 2002. № 5. С. 6-19.
Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Московская школа политических исследований, 2001. 415 с.
Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: Гражданские традиции в современной Италии. М.: «Ad Marginem», 1996. 287 с.
Айвазова С. Г., Гвоздева Е. А, Кертман Г. Л., Патрушев С. В. Власть и народ в России: обновление повседневных практик и варианты универсализации институционального порядка. М.: ИСП, 2003. 169 с.
Ажаева В. С., Ананьева Е. В., Гаджиев К. С. Политическая культура: теория и национальные модели. М.: Интерпракс, 1994. 350 с.
Bova R. Political dynamics of the post-communist transition: A comparative perspective // World Politics. 1991. Vol. 44. Issue 1. P. 113-138.
Bunce К Should transitologists be grounded? // Slavic Review. 1995. Vol. 54. N 1. P. 111-127.
Lowenhardt J. The reincarnation of Russia: Struggling with the legacy of communism, 1990-1994. Durham: Duke univ. press, 1995. 238 c.
Petro N. N. The rebirth of Russian democracy: An interpretation of political culture. Cambridge: (Mass.), London: Harvard university press, 1997. 226 с.
Pipes R. Russian conservatism and its critics: a study in political culture. London: Yale university press, 2005. 216 с.
Shleifer A., Treisman D. A Normal Country // Foreign Affairs. 2004. Vol. 83. Issue 2. P. 20-38.
214 _
ПОЯИМЭКС- 2008. Том 4. № 1
