CC BY
123
УДК 32.019.51
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 1
Е. О. Негров
СПЕЦИФИКА ОРГАНИЗАЦИИ
ОФИЦИАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В РОССИИ: ИНТЕНЦИОНАЛИЗАЦИЯ, АДРЕСАЦИЯ И ЭФФЕКТИВНОСТЬ
Данная статья посвящена специфике организации официального политического дискурса в Российской Федерации, которая, в свою очередь, вызвана как особенностями российской политической культуры в целом, так и целями и задачами, преследуемыми современной политической элитой. Анализируя текущий политический процесс, необходимо учитывать не только особенности электорального цикла 20112012 гг., но и более обширные факторы, на него влияющие, и, на наш взгляд, организация официального политического дискурса занимает в ряду этих факторов далеко не последнее место.
Так как проблема дефиниции терминов стоит в русскоязычной политической науке весьма остро (что, кстати, влияет и на сам политический дискурс — об этом ниже), то представляется необходимым обозначить собственный подход к ключевым терминам данного исследования. Политический дискурс понимается нами как исторически и социально обусловленное, хронологически и географически очерченное, количественно и тематически неограниченное кроссжанровое сверхтекстовое пространство, обладающее своей специфической модальностью и способное выступать как «машина порождения» высказываний, также обладающих указанной модальностью. Таким образом, дискурс является как бы «языком в языке» — это «использование естественного языка для выражения определенной ментальности, предусматривающее свои правила реализации этого языка... За единством дискурса стоит некий образ реальности, свой мир» [1, с. 4].
При этом необходимо учитывать, что при переходе к понятию политического дискурса мы сталкиваемся с проблемой интердисциплинарности самого этого концепта. Его изучением занимаются политологи, психологи, философы, социологи, филологи, экономисты, специалисты по теории коммуникации, лингвисты [подробнее см.: 2]. Многие исследователи считают, что политическое мышление, политическое действие и языковая форма находятся в тесном единстве, тем самым признавая, что политический дискурс является объектом междисциплинарных исследований. В научной литературе существуют широкое и узкое понимания политического дискурса. Ученые, придерживающиеся широкого определения политического дискурса, понимают под ним «любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики» [3, с. 23]; «сумму речевых произведений в определенном пара-лингвистическом контексте — контексте политической деятельности, политических взглядов и убеждений, включая негативные ее проявления (уклонение от политической деятельности, отсутствие политических убеждений)» [4, с. 22]; «совокупность дискурсивных практик, идентифицирующих участников политического дискурса как таковых или формирующих конкретную тематику политической коммуникации» [5, с. 246].
© Е. О. Негров, 2012
В качестве языкового материала могут быть использованы выступления политиков, политических обозревателей и комментаторов, публикации в средствах массовой коммуникации, материалы специализированных изданий на различные темы, касающиеся аспектов политики. При таком подходе исследование политического дискурса включает в себя изучение практически всех семиотических систем. Но многие исследователи рассматривают политический дискурс как язык исключительно публичной сферы. Так, в коллективном исследовании "Politically speaking: a worldwide examination of language used in the public sphere" группа ученых выдвигает положение о том, что политическая функция характерна преимущественно для публичных высказываний. Таким образом, политический дискурс понимается как актуальное использование языка в социально-политической сфере общения и, шире, в публичной сфере общения. Принадлежность текста к числу политических определяется как его тематикой, так и его местом в системе политической коммуникации. Такое понимание «политического языка» как языка, используемого в публичной сфере, учитывает растущее влияние средств массовой коммуникации, развитие новых коммуникационных технологий, расширение процессов глобализации и процесс коммерциализации политической коммуникации [подробнее см.: 6]. Этого подхода придерживается и один из ведущих исследователей данной проблематики, известный нидерландский ученый Т. Ван Дейк. Он считает, что политический дискурс — это класс жанров, достаточно четко ограниченный социальной сферой, а именно политикой. Правительственные обсуждения, парламентские дебаты, партийные программы, речи политиков — это те жанры, которые принадлежат сфере политики. Таким образом, политический дискурс — это исключительно дискурс политиков. Ограничивая политический дискурс профессиональными рамками, деятельностью политиков, ученый отмечает, что политический дискурс в то же время является формой институционального дискурса. Это означает, что дискурсами политиков считаются те дискурсы, которые производятся в такой институциональной окружающей обстановке, как заседание правительства, сессия парламента, съезд политической партии. Высказывание должно быть произнесено говорящим в его профессиональной роли политика и в институциональной окружающей обстановке. Таким образом, дискурс является политическим, когда он сопровождает политический акт в политической обстановке [7]. Такой же точки зрения придерживается и известный российский ученый М. В. Ильин, который по этой причине, кстати, ставит под сомнение саму интердисциплинарность политического дискурса, считая, что его изучение должно являться исключительно прерогативой политической науки [8].
Однако глубокого противоречия между двумя этими подходами нет. Так, дополняя суждение Ван Дейка, австрийская исследовательница Р. Водак утверждает, что «политический язык находится как бы между двумя полюсами — функционально обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык должен выполнять противоречивые функции, в частности быть и доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды), и ориентированным на определенную группу (по историческим и социально-психологическим причинам)» [9, с. 24; 10].
Вывод из вышесказанного очевиден: политический дискурс можно определить как текст, отображающий политическую и идеологическую практику конкретного государства, отдельных партий и течений в определенную эпоху. В этих текстах актуализируется общественное сознание, и политический дискурс, таким образом, отражает
политическую ситуацию, а его изучение дает более наглядную картину предпочтений в современном обществе, существенно дополняющую иные способы решения данной задачи, к примеру, социологические исследования. При анализе языка политического дискурса обнаруживается совокупность всех речевых актов, использованных в политических дискуссиях в современном обществе.
Таким образом, под официальным политическим дискурсом в данной статье понимается устойчивый набор высказываний на темы важнейших общественных категорий, норм, ценностей и теорий, используемый для публичного объяснения намерений и действий элиты того или иного общества. Определение «публичное» имеет здесь принципиальное значение, поскольку иные, неофициальные высказывания и недоступны, и не являются официальным дискурсом по определению. От идеологии, картины мира, системы взглядов дискурс отличается своей социальной составляющей, а именно подразумеваемым существованием не только носителя (или коммуникатора), но и аудитории. При этом для продуцента дискурса важна не только собственная позиция, но и предполагаемая позиция аудитории. Важнейшей целью официального политического дискурса является воздействие на слушателя. Одновременно дискурс дает аудитории возможность получить представление и о самих коммуникаторах.
Специфика современного российского официального политического дискурса состоит из нескольких важных компонентов. Первый проявляется в полной монополизации важнейшего канала ретрансляции политического дискурса — телевидения. Телевидение как средство массовой информации существует чуть более полувека, однако даже за такой небольшой по историческим меркам промежуток времени оно стало одной из важнейших социальных потребностей человека; ни одно из ныне действующих средств массовой коммуникации не может соревноваться с телевидением по величине и силе влияния на общественные процессы. Сейчас в России телевидение достигло такого влияния, что уже не только политический дискурс транслируется в его рамках, но оно само может изменять его или, по крайней мере, корректировать. Включая телевизор, реципиент постоянно получает на данном канале одну и ту же систему ценностей, норм и представлений, единый дискурс, который зависит от позиции канала. Последствия вышеизложенного сводятся к тому, что «если тебя нет в телевизоре — тебя как бы нет вообще», причем такое положение вещей справедливо как для политических акторов, так и для политических событий, и основные ретрансляторы официального политического дискурса вполне осознали эту поистине огромную роль телевидения.
Следующая особенность состоит в том, что официальный политический дискурс в современной России стал по сути «вещью в себе». Сегодняшнее политическое пространство распалось на узкий круг лиц, формирующих политическую повестку дня, и всех остальных, причем в числе последних оказалось и экспертное сообщество, в том числе и политологи. Механизм принятия политических решений становится все более недоступным для людей, напрямую к нему не причастных; усиливается неадекватность традиционных инструментов политологических исследований, основанных на анализе публичной политики. Более того, сегодняшняя ситуация привела к такому неожиданному и крайне нуждающемуся в описании последствию, как проблема интерпретации интенций официального политического дискурса. Небольшое количество адресантов такого дискурса, входящее в состав высшей политической элиты страны, сталкивается с тем, что его адресаты, т. е. в первую очередь те, кто по долгу службы обя-
зан реализовывать эти интенции, — среднее и низшее звенья исполнительной власти (и только потом представители общества), интерпретируют их, основываясь на своем представлении о тактических и стратегических задачах, стоящих за исполнением того или иного решения, что в условиях непрозрачности и непубличности описываемых процессов приводит зачастую к непрогнозируемым заранее последствиям. Здесь следует отметить еще одну специфическую особенность современного официального политического дискурса — его сильную зависимость от конечного адресата. Помимо инструментальной функции, связанной с борьбой за власть, и набора зависящих от нее признаков, официальный политический дискурс призван также формировать повестку дня внутри элиты, определяя основные тренды текущего политического процесса. Причем в данном случае понятие элиты выходит за рамки политики, так как такое определение трендов важно и для остальных социальных групп, менее подверженных примитивным манипуляционным технологиям, — интеллигенции, общественных деятелей, ученых и т. д. В связи с данным фактом нам представляется целесообразным ввести не встречавшееся ранее в научной литературе понятие электорально значимого большинства применительно к адресатам официального политического дискурса, преимущественной целью которого является манипулятивная стратегия. Данный термин отражает реальную ситуацию, при которой основная задача официального политического дискурса сводится к донесению своей позиции до большинства, обеспечивающего легитимность власти, причем большинства, ограниченного в своем доступе к информации и вынужденного пользоваться только предложенными официальным дискурсом каналами трансляции. Именно поэтому телевидение благодаря своим качествам становится каналом трансляции для электорально значимого большинства, в отличие от печатных средств массовой информации, которые не имеют такого охвата аудитории.
Наконец, еще один важный аспект, требующий подробного рассмотрения, состоит в методике оценки эффективности усилий официального политического дискурса, т. е. соответствия результатов тем задачам, которые ставит перед собой политическая элита страны. Многие события последнего времени, связанные со вступлением России в текущий электоральный цикл 2011-2012 гг., заставляют серьезно задуматься о самой природе эффективности, воспринимаемой через призму понятий легальности и легитимности власти. В рамках данной статьи эти понятия рассматриваются с точки зрения массового политического поведения, играющего основную роль в электоральной политике, т. е. того самого электорально значимого большинства.
Как известно, легальность — это процедура, соответствующая закону и принятым правовым нормам, а легитимность — наличие не столь очевидно фиксируемого согласия управляемых на насилие над собой, т. е. возможность совершать действия, которые не оспариваются никем из тех, кто теоретически имеет право и возможности эти действия оспорить [подробнее см.: 11]. При этом чем ниже уровень легитимности, тем чаще власть опирается на силовое принуждение или всевозможные манипуляции (политические технологии). Очевидно, что для того, чтобы система функционировала нормально, уровень корреляции между легальностью и легитимностью должен быть весьма высоким, иначе могут произойти события, которые можно было наблюдать последнее время по всему миру («Арабская весна», «Оранжевые революции» в республиках бывшего СССР и т. д.). При этом именно благодаря наличию такой тесной корреляции в странах с давними демократическими режимами такие формы протестного по-
литического поведения, как демонстрации, в Западной Европе (кризисные и посткризисные события в Греции, Франции, Венгрии), по численности вполне сопоставимые или даже превосходящие ближневосточные, не приводят к бегству (Египет, Тунис) или силовым акциям (Ливия, Йемен, Сирия) политических лидеров этих стран, а сами демонстранты, выражая свое несогласие (причем зачастую весьма и весьма неконвенциональное) с отдельными решениями правительств, никогда не ставят под сомнение саму возможность текущего поколения своих политических топ-менеджеров принимать те или иные решения, так как сама эта возможность была делегирована им обществом в ходе последних выборов, итог которых никем под сомнение не ставится. Когда этого не происходит, когда сами выборы проходят лишь легальную процедуру (выдвижение кандидатов, сбор подписей, публичная активность, день голосования, работа Центризбиркома и региональных избирательных комиссий и т. д.), но не проходят легитимацию (ср. развернувшуюся на наших глазах эпопею с инкорпорированием губернатора Санкт-Петербурга В. И. Матвиенко в Совет Федерации в соответствии с новой процедурой, предполагающей обязательное избрание депутатом любого уровня), на первый план выходят силовые варианты развития ситуации: от полуавторитарных, рано или поздно кончающихся падением режима (все те же Тунис с Египтом, не столь однозначный, но тоже вписывающийся в парадигму ливийский case), до авторитарных, замораживающих ситуацию настолько, насколько хватает их ресурсов (Сирия, Иран, Белоруссия).
Характерно, что современная мировая история знает и случаи совпадения легальности и легитимности в нестабильных и не отвечающих вызовам современности обществах, таких как некоторые экономически неразвитые или экспортнозависимые страны Латинской Америки (Боливия, Венесуэла, Эквадор) или консенсусные общества, складывающиеся после периода нестабильности, в основе которых лежит или экономическая, или политическая составляющая (Нигерия, Россия первого десятилетия XXI в., Казахстан). Однако ситуация, сложившаяся в нашем отечестве на данный момент, представляется уникальной. Система работает крайне неэффективно (это признается на всех уровнях — как сверху, так и снизу), легальная сторона вопроса де-юре соблюдается, а вот с легитимностью существенные проблемы, причем, опять-таки, признающиеся и на вполне официальном уровне [12].
В этом соотношении ситуация выглядит парадоксально — во многом именно в несовпадении легитимности и легальности российской власти кроется наблюдаемый паралич управления в казалось бы выстроенной за последнее десятилетие вертикали власти, с одной стороны, и возможности гражданского общества влиять на эту самую вертикаль — с другой. Доходит до того, что усилий небольших, но пассионарных и заинтересованных групп оказывается вполне достаточно, чтобы политические элиты согласились с их доводами или просто поддались давлению, если не по сути, то по форме уж точно. А так как для общественного мнения, в конечном итоге и определяющего степень легитимности, форма почти всегда важнее содержания, отвечать за эту самую видимость наличия прямой обратной связи и призван официальный политический дискурс — здесь можно вспомнить и застопорившуюся реформу школьного образования, и Химкинский лес, и деятельность А. Навального — примеры можно продолжать достаточно долго.
Таким образом, получается, что реальная эффективность гражданского общества (точнее, непосредственная эффективность прямого политического поведения) на
практике возможна как раз тогда, когда зазор между легальностью и легитимностью достаточно велик — в США, как известно, президент свой первый срок работает ради второго, а второй ради истории, где-нибудь в Швейцарии или Голландии глава исполнительной власти просто является управленцем высокого уровня, воспринимающим свою деятельность как абсолютно не требующую ежечасного одобрения со стороны избирателя, а в России политические лидеры вынуждены чуть ли не в ежедневном режиме подтверждать свою легитимность, лично борясь с коррупцией или терроризмом или устраивая тест-драйв очередному детищу российского автопрома. При этом их усилия проходят именно в сфере интенций официального политического дискурса, имеющего весьма опосредованную связь с реальностью (тот же Химкинский лес, несмотря ни на что, уже вырублен).
Итак, подводя итоги нашего исследования, подчеркнем, что специфика организации официального политического дискурса в современной России не только состоит в присущей российскому обществу политической культуре, но в большей части является продуктом интенций политической элиты страны, решающей свои собственные задачи.
Литература
1. Саморукова И. В. Художественное высказывание как литературоведческая категория: постановка проблемы. Самара: Изд-во СамГУ, 2000. 41 с.
2. Попова О. В. Политический анализ и прогнозирование. М.: Аст, 2011. 463 с.
3. Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М.: Гнозис, 2004. 324 с.
4. Герасименко Н. А. Информация и фасцинация в политическом дискурсе // Политический дискурс в России-2. М.: РОССПЭН, 1998.
5. Баранов А. Н. Введение в прикладную лингвистику. М.: УРСС Эдиториал, 2001. 358 с.
6. Гаврилова М. В. Лингвистический анализ политического дискурса // Политический анализ. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. Вып. 3.
7. Van Dijk T. A. What is political discourse analysis? // Political linguistics. Amsterdam, 1998.
8. Ильин М. В. Политический дискурс как предмет анализа // Политическая наука. 2002. № 3.
9. ВодакР. Специальный язык и жаргон: о типе текста «партийная программа» // Язык. Дискурс. Политика. Волгоград, 1998.
10. Qualitative Discourse Analysis in the Social Sciences / eds R. Wodak, M. Krzyzanowski. Palgrave Macmillan, 2008.
11. Легитимация власти в постсоциалистическом российском обществе / В. А. Ачкасов, С. М. Елисеев, С. А. Ланцов. М.: Аспект Пресс, 1996. 125 с.
12. Дмитриев М. Э. Риски послекризисного развития и как с ними бороться // Доклад на круглом столе «Россия после кризиса». Москва, 2011. URL: http://www.csr.ru
Статья поступила в редакцию 15 сентября 2011 г.
