CC BY
171
УДК 821.512.145 ББК 83.3(2Рос=Тат)6
Макарова Венера Файзиевна
кандидат филологических наук, доцент
кафедра татарского языка и литературы и методики преподавания, Набережно-Челнинский институт социально-педагогических технологий и ресурсов, г.Набережные Челны, Россия, Татарстан Makarova Venera Faizievna Candidate of Philology,
Assistant Professor Chair of the Tatar Language and Literature and Teaching Methods Institute of Socio-Pedagogical Technologies and Resources Naberezhnye Chelny,
Russia, Tatarstan
Создание антимира как способ гиперболизации действительности Antiworld Creation As a Method of Reality Hyperbolizing
В статье рассматриваются способы воссоздания пародийной модели жизни в повести «Шафигулла агай» Ф.Амирхана. Выделены средства сатирического изображения действительности.
The methods of recreation of the life parody model in the story “ShafiguUa Agay” by F. Amirkhan are examined in the article. The means of satiric description of reality are singled out.
Ключевые слова: антиутопия, сатира, символ, гротеск, пародия,
гипербола.
Key words: antiutopia, satire, symbol, grotesque, parody, hyperbola.
Появление терминов «антижанр», «антимир» в современном литературоведении не случайно и имеет глубокую историю. Д.С.Лихачев обнаруживает корни антижанра в сатирической литературе Древней Руси. В работах Д.С.Лихачева на примере сатирических произведений, таких как «Калязинская челобитная», «Служба кабаку» и др. обнаруживается присутствие в них пародийного антимира. Смысл подобных пародий заключается в том, «чтобы разрушить значение и упорядоченность знаков, обессмыслить их, ... создать упорядоченный мир, мир без системы, мир нелепый...»[7, c.13].
Изучая развитие смеховой литературы в Древней Руси, автор замечает, что постепенно антимир начинает подавлять мир действительный. Данному
явлению Д.С.Лихачев посвящает отдельную главу своей работы под названием «Бунт кромешного мира», в которой пишет, что «своеобразие древнерусской сатиры состоит в том, что создаваемый ею «антимир», изнаночный мир, неожиданно оказывался близко напоминающим реальный мир. В изнаночном мире читатель «вдруг» узнавал тот мир, в котором он живет сам. Реальный мир производил впечатление сугубо нереального, фантастического - и наоборот: антимир становился слишком реальным миром» [7, с.13]. Подобное мы наблюдаем в татарской прозе 1920-х гг., в особенности в творчестве Ф.Амирхана.
Антиутопия, как и утопия, оказалась знаковой для жанровой ситуации 1920—х годов. Когда революционная идея стала фактом общественного сознания (мечтой, целью, программой действия), она возродила надежду на создание «нового мира», способного осуществить вековую мечту человечества о счастье. Как известно, Ф.Амирхан, как и многие другие татарские писатели и поэты, встречает Октябрьскую революцию с оптимизмом и возлагает на неё большие надежды. Поэтому татарская литература, особенно поэзия первых послереволюционных лет живет с верой в преображение мира. Многие литературные манифесты 1920-х гг. были своеобразными художественнопублицистическими утопиями, предлагающими свой образ грядущего.
Но вскоре иллюзии о свободном развитии татарского народа в новых условиях растворяются, и одним из первых Ф.Амирхан открыто ставит под сомнение ценность идей, воплощаемых в нормативной литературе [4]. В результате появляется повесть «Шафигулла агай» (1924, впервые опубликован в 1991г.[1]) - один из немногих образцов, тонко и умело высмеивающих революционные идеи и способы их воплощения в жизнь
Исследователи творчества Ф.Амирхана, которые обращались к изучению повести «Шафигулла агай», определяют её не иначе как острый сатирический памфлет. Л.Р.Гарапшина в своей работе пишет, что «Повесть «Шафигулла агай» стала вершиной политической сатиры Ф.Амирхана. Данное произведение по всем показателям можно назвать памфлетом на действительность 20-х годов,
но писатель обозначил его «дружеским шаржем». Видимо, таким «смягчением» сатирического накала повести Ф.Амирхан хотел отвести удары вульгарной красной критики, сопровождаемые репрессиями» [5, а22].
Подобное жанровое определение повести в какой-то степени сближает её с произведением М.Булгакова «Собачье сердце», которое рассматривается в большинстве случаев как яркий пример сатирического памфлета. Но, стоит заметить, что памфлет может быть создан на любом историческом отрезке времени независимо от политической и культурной обстановки в стране. Даже в самом внешне благополучном обществе, построенном по основным государственным законам, могут быть обнаружены определенные недостатки, которые незамедлительно преобразуются в разного рода литературную сатиру. Подобного рода произведения существовали всегда, они так же, как и антиутопические, несли в себе определенные предупреждения, указывая людям на возможные ошибки и их последствия. Очень часто сатира разрушала разнообразные мифы, созданные как государством, так и самими людьми. Но только в особенных, определенных случаях сатирический памфлет можно называть антиутопией. Для того чтобы иметь возможность обнаружить в сатирическом произведении антиутопическую направленность, необходимо, чтобы мощная волна сатиры была направлена на разрушение именно утопического мифа. Также необходимым условием является наличие в сюжете произведения двух противостоящих миров: один - со знаком плюс, второй - со знаком минус. Именно по этой причине многие сатирические произведения 1920-30-х годов целесообразнее соотносить с антиутопическим жанром, нежели с обыкновенной политической сатирой.
На первый взгляд, повесть «Шафигулла агай» действительно напоминает памфлет на молодое советское государство и объединяет в себе черты сатиры и футурологии, однако выявленные нами характерные признаки со всей очевидностью доказывают, что она является модификацией утопии -антиутопией.
Повесть поразительно емка. Автор рисует человека нового времени, сторонника революционных перемен не таким, каким предлагала официальная идеология. В образе Шафигуллы преобладает карикатурность, его действия и замыслы доводятся до абсурда — они направлены на демифологизацию образа человека революции, простого селького жителя. Как пишет Ганиева Р. : «В нём в карикатурной форме автор по-булгаковски едко высмеивает, как под прессом большевистской демагогии и идеологических манипуляций рабочий люд превращается в бездумных роботов и отказывается от многовековых национальных традиций и общечеловеческих ценностей» [4, с99]. Ураган революции в изображении Амирхана оказывается силой, которая сметает национальные, религиозные устои и возвращает человека в архаическое, первозданное состояние, состояние ребенка, выполняющего непонятные указания, а страна погружается в прошлое.
«Основной жанрообразующий элемент антиутопии - спор с утопией, полемика с ней на уровнях отбора обобщаемого в произведении жизненного материала» [6, с.66]. Ф.Амирхан в повести противопоставляет утопическим надеждам и мечтаниям, вызванным Октябрьской революцией, идеи, проблемы, героев, которые избавляют читателя от революционных иллюзий. При этом автор отстаивает свою позицию с помощью приёмов и художественных средств, присущих утопии: гиперболы, символов, гротеска. Как и утопия, антиутопия изображает целостный образ мира с характерными для него аспектами как политика, экономика, научные представления, культура, религия, мораль. Однако по сравнению с эпохой, в которую живёт и творит писатель, в утопии представлен лучший, будущий мир («Фатхулла хазрет»), а в антиутопии («Шафигулла агай») - худший образ мира, прошлое человечества.
В каждом из произведений обнаруживается противостояние реального мира и антимира. В повести «Фатхулла хазрет» автор создает картину идеального будущего и сатирически высмеивает мир настоящий, а в повести «Шафигулла агай» Ф. Амирхан отстаивает позицию мира реального и разрушает новый, еще только создающийся мир.
Обратимся к более подробному рассмотрению способов воссоздания антимира в повести «Шафигулла агай».
Повесть насыщена событиями, связанными с идеологическим переустройством страны под лозунгом создания новой пролетарской культуры. Главный герой - Шафигулла агай, будучи пожилым человеком, оказался по наивности в передовых рядах этого культурного преобразования. Нововведения большевистской власти особенно колоритно выглядят в действиях главного героя, которому согласно возрасту следовало бы отстаивать мудрые народные традиции и испытанные жизнью морально-этические ценности.
Шафигулла агай для Амирхана - символ доведения до абсурда утопических надежд первых революций. Знаменательно в этом отношении противопоставление позиции Шафигуллы и его семьи в отношении религии. В пространстве, где люди живут по законам ислама, зрелый мужчина 54 лет вдруг начинает отстаивать точку зрения большевиков о том, что религия - наркотик, дурман, чепуха, которой нельзя верить. Он постоянно упрекает жену в «несознательности» и религиозности. В повести масса мелких примеров тому, как страстно Шафигулла пытается избавиться от «религиозного дурмана»: он расторгает брак с женой Сэрви, заключенный по законам шариата, уничтожает шамаиль, демонстративно отказывается праздновать религиозные праздники, не забывая при этом осмеивать тех, кто все же продолжает жить по законам ислама. Вся эта показательная нарочитость в действиях Шафигуллы свидетельствует лишь о том, что все это делается в первую очередь для личного одобрения секретаря партийной ячейки. Получив очередную порцию лестных слов в свой адрес, Шафигулла незамедлительно принимается за очередные «подвиги» на благо общего дела. Высмеивая и критикуя бесхребетных, писатель подвергает сомнению позицию большевиков. Обнаруживается противостояние народа «секретарю партийной ячейки».
Тема ислама всегда имела для Ф. Амирхана большое значение, она пронизывала его творчество на всех этапах развития. Менялись времена и взгляды, но отношение Ф. Амирхана к религии оставалось прежним. Он на
протяжении всей своей жизни пытался показать в своем творчестве, каким должно быть отношение татарского народа к исламу. В своей ранней повести «Фатхулла хазрет» Ф. Амирхан изображает, каким уважительным может быть отношение к исламу, если искоренить проявления религиозного фанатизма. Но, спустя несколько лет он осознает, что его мечтам в ближайшие годы не суждено сбыться. Более того, после нависшей над страной угрозы всеобщего атеизма, Ф. Амирхан в повести «Шафигулла агай» пытается утвердить необходимость сохранения ислама даже в таком виде, который он так активно высмеивал в ранних своих произведениях.
В пространстве повести противостояние религии и большевистской идеологии подчиняется своего рода закону зеркальной обратимости. После отречения от мусульманской веры, в главном герое остается определенная религиозная потребность, которая незамедлительно находит новый объект поклонения в лице В.И. Ленина и всей коммунистической партии. В этом плане повесть Амирхана созвучна с «Котлованом» А.Платонова, в котором описывается, «с какой тщательностью, внутренним восторгом изучает Активист поступающие из центра Резолюции! Они для него не менее ритуальные тексты, чем Пятикнижие Моисея для евреев, чем Евангелие для христиан. Надо ли говорить, что каждая фраза Маркса для него священна» [8, а28 ].
Компоненты предметно-бытовой детализации подчиняются тому же закону зеркальной обратимости и тяготеют к двум противоположным полюсам. Ф. Амирхан использует характерный для всего своего творчества прием -накопления сатирических деталей, компрометирующих главного героя, которые по мере развития сюжета перерастают в плотную массу, вызывая смех у читателя. Они помогают воссоздать духовную атмосферу времени, которая воспроизводится в условной форме, в парадоксальных деталях и ситуациях. Так, с целью создания «красного быта», новоиспеченный коммунист Шафигулла «разводится» с женой Сарби, с которой прожил 20 лет по законам шариата. В день смерти Ленина герой лихорадочно плачет и припевает
погребальный марш: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...». Перед рабочими завода он рвет и топчет святой молитвенник. Иронично описывается эпизод, где на собрании выбирают имя для шестимесячного Валиуллы - сыну примерного коммуниста Шафигуллы. Какие только имена не предлагают имажинисты, футуристы: Чыф фахыт латта латтит (гул завода), Чыгыр тогы и т.д. Хотя и в ячейке было уже 43 ребёнка с таким именем, поступило предложение дать имя Нинель. Наконец, решили назвать Валиуллу Володей. Ни красная материя (красный цвет как символ), ни деньги, выделенные заводом, ни мнимый авторитет мужа не радуют Сарби - она хочет, чтобы её дети носили имя предков. Так проступают противостоящие друг другу тенденции общественного сознания в отношении «детей» - будущего нации.
Апогея достигает фанатизм героя, когда он решается продать всё имущество ради того, чтобы поехать в Москву, увидеть тело В.Ильича. Его «партийную сознательность» отмечают в газетной статье, которая написана на «татарском» языке, вперемешку с русскими словами. Деталь несет функцию оценки будущего нации как ассимиляцию народов. «За то, что тебе не нравится русское имя Владимир и обзываешься - ты ещё хлопот не оберёшься,» - эти слова Шафигуллы, обращённые к жене, являются авторским намеком на будущие репрессии. Это исторический прогноз той драмы, которая разыгралась ещё при жизни автора.
Писатель воссоздает мир чуждых друг другу представлений. Реплика Колынбайского: «В коммунистическом обществе нет личности, есть только коллектив», а также демагогические большевистские нотации товарища Рахимова и вся история, описанная в рассказе в условно-деформированном виде, отражают неприятие писателем уравниловки, нивелирования индивидуального, увиденного им в жизни молодого советского общества.
С целью разоблачения утопии - мифа о равенстве народов, справедливости, демократии, автор расчленяет жизнь татарской деревни на противоположные сферы: традиционный образ жизни - новый образ жизни. Приведем несколько примеров. После того, как Шафигулла прилюдно порвал
на части предмет культа - мусульманский шамаиль, его жена стала отчитывать за поступок. На что находчивый Шафигулла ответил: «А вместо твоего дурмана, я лучше портрет Владимира Ильича повешу - будет, понимаешь, еще один примир...» [1, с. 10]. В данном эпизоде налицо подмена ценностей: вместо предмета, связанного с религиозным культом - предмет, имеющий отношение к новому культу (изображение вождя). Абсурдность усиливается еще и за счет несовместимости предмета нового культа с традиционными мусульманскими представлениями, налагающими запрет на изображение человека и поклонение ему.
Или вторая ситуация. Вместо совершения намаза, Шафигулла заставляет детей по нескольку раз в день петь Интернационал. Он не знает смысла, заключенного в словах этой песни, просто при любом случае повторяет их подобно молитве, называя при этом «священный Интернатсианал».
При изображении Первомая, который является «самым большим и дорогим праздником для рабочих и крестьян всего мира», писатель прибегает к стилизации под мусульманские праздники. Подробно изображается подготовительный этап, который непременно проводится в каждом доме в канун всякого религиозного праздника: «По случаю Первомая в доме была произведена уборка, вся одежда выстирана и заштопана, закупались и готовились праздничные кушанья, которые могла позволить себе семья». Так новая жизнь изображается в таких типических обстоятельствах, как празднование или исполнение идущих от века обычаев. В повести Амирхана новая идеология оказывается силой, сметающей присущие национальной жизни религиозные, социальные, исторические «напластования», подменяющие их новыми символами и знаками. И люди, интеллектуально отсталые, проявляют готовность слиться с массовой жизнью, безоговорочно принять новые правила «игры».
Это особенно заметно в речи самого Шафигуллы, которая чрезмерно наполнена русскими заимствованиями и пестрит цитатами различных партийных чиновников. Все это в очередной раз подчеркивает
несамостоятельность сделанных Шафигуллой выводов и непререкаемый авторитет коммунистической партии в лице секретаря партийной ячейки. Вместо цитирования многовековой мудрости, заложенной в тексте Корана, герой использует изречения К. Маркса, В. Ленина, и пр. Его шаблонная речь на похоронах - пародия на лозунги того времени.
Религиозно-фольклорная стихия бушует и в заключительной части повести. Шафигулла едет в Москву совершить поклонение самому главному человеку, прародителю новой коммунистической «религии» В.И. Ленину. Цель своей поездки он определяет так: «буду ходить по тем же улицам, что и Владимир Ильич, дом увижу, в котором он жил, к могилке его припаду...». Подобными действиями главного героя автор проводит параллель со святым для каждого мусульманина паломничеством - хаджем. Да и сам Шафигулла агай не отрицает подобной соотнесенности: «Чем же это не хадж? Только у меня свой хадж - партейный! Он, если хочешь знать, в тысячу, в млиун раз священнее, чем этот твой религиозный, дурманный хадж!..».
Таким образом, Амирхан подвергает испытанию простых людей, для которых новая социалистическая идеология обернулась подменой привычных для мусульманского мира ценностей. Само повествование построено как изображение быта, каждодневных ситуаций, праздничных дней коммуны, отдельной семьи, где мужчина осознал себя строителем коммунизма. Автора интересует механизм смены идеологий, трансформации в общественном сознании. «В образе Шафигуллы отчетливо видно, как жалостен человек, который фанатично поклоняется какой-нибудь догме и слепо использует его в практике» [1, с.4].
Шафигулла - жертва идеологической манипуляции. И его поведение -самый страшный знак деградации общества, духовной гибели тех, кто был неподготовлен к новым переменам. Поэтому Н.Валиев определяет его героем-флюгером, одурманенным новой идеологией, действия которого в революционном экстазе доходят до абсурда [3, с.113]. Этот герой дает
возможность автору приоткрыть истинное лицо революционной действительности и трагедию гибели многовековых традиций.
Ф.Галимуллин отмечает, что среди произведений оппозиционного и сатирического характера советского периода, кроме эмигрантских произведений Г.Исхаки, достойных этому произведению не найти [4, с.201-202]. Действительно, в рассказе «Лукман хаким» Г.Исхаки, написанном в Берлине в те же годы, что и «Шафигулла агай» Ф.Амирхана, нарисован худший образ мира по сравнению с прошлым татарского общества. По идейноэстетическому содержанию «Лукман-хаким» ближе к субжанру - дистопии -типу антиутопии, который разоблачает утопию, описывая результаты её реализации. Она отличается от тех антиутопий, которые изобличают саму возможность осуществления утопии, или абсурдность и ошибочность логики её создателей.
Было бы ошибкой утверждать, что любая антиутопия несет в себе только разрушительное начало. Прежде всего, она создает новый антимир, строительным материалом которого являются разнообразные художественные методы и приемы, сперва разрушающие мир реальный и уже потом создающие новый пародийный мир.
Политические процессы с 1917 г. по 80-е годы ХХ века полностью подтвердили социально-психологический диагноз, определенный в
антиутопических произведениях Ф.Амирхана и Г.Исхаки. Их произведения пророчески показали, к чему могут привести пренебрежение к
общечеловеческим ценностям и национальным традициям и манипулирование человеческим сознанием.
Библиографический список
1. Амирхан Ф. Шафигулла агай // Идель. 1991. №8-9. С.4-16.
2. Ахмадуллин А.Шэфигулла агай (Кереш CYз) // Идел. 1991. №8-9. С.4
3. Вэлиев Н. Фатих Эмирханньщ рухи мирасы: идея - сэнгатьчэ
Yзенчэлеклэре. Казан: ТР Фэннэр академиясенец «Фэн» нэшрияты, 2005.
196 б.
4. Галимуллин Ф. Эле без туганчы... Казан: Таткитнэшр., 2001. 113 б.;
5. Ганиева Р. Художественные поиски Фатиха Амирхана // Татарская литература: традиции, взаимосвязи. Казань: Изд-во КГУ, 2002. С.92-101; Вэлиев Н.Фатих Эмирханньщ рухи мирасы: идея-сэнгатьчэ Yзенчэлеклэре. Казан: ТР Фэннэр академиясенец «Фэн» нэшрияты, 2005.196 б.
6. Гарапшина Л.Р.Сатирическое творчество Фатыха Амирхана (эпоха и герой): автореф. дис. на соиск. ученой степени канд. филолог. наук. Казань, 2004. С.22.
7. Давыдова Т.Т., Пронин В.А. Жанровые модификации и системы // Теория литературы: Учеб. Пособие. М.: Логос, 2003. С.60-65.
8. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в древней Руси. Л.: Наука, 1984. 295 с.
9. Павловский А.И. Яма. // Русская литература. 1991. №1. С. 22-41.
Bibliography
1. Amirkhan, F. Shafigulla Agay//Idel. - 1991. - № 8-9. - P.4-16.
2. Akhmadullin, A. Shefigulla Agay (Introduction)//Idel. - 1991. - №8-9. - P.4
3. Davydova, T.T., Pronin, V.A. Genre Modifications and Systems // The Theory of Literature: Teaching Manual. - Moscow.: Logos, 2003. - P.60-65.
4. Galimullin, F. Before We Were Bom... . - Kazan: Tatkitneshr., 2001. - 113 p.
5. Ganieva, R. Fatikh Amerkhan’s Literary Search // Tatar Literature: Traditions, Interconnections. - Kazan: Kazan State University Press, 2002. - P.92-101.
6. Garapshina, L.R. Fatykh Amirkhan’s Satiric Creation (Epoch and Character): Synopsis of Diss. ... Cand. of Philol. - Kazan, 2004. - P.22.
7. Likhachev, D S., Panchenko, A. M., Ponyrko, N.V. Laugthter in the Ancient Russia. - Leningrad: Science, 1984. - 295 p.
8. Pavlovsky, A.I. The Hole // The Russian Literature. - 1991. - №1. - P. 22-41.
9. Veliev, N. Fatikh Amerkhan’s Creative Heritage: Idea, the Artist’s Peculiarities. - Kazan: PH of Scientific Academy “Fan”, 2005. - 196 p.
