CC BY
10
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2023. № 1. С. 35-49 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2023. N 1. P. 35-49
ФИЛОСОФИЯ И ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
Научная статья
УДК 165
doi: 10.55959/MSU0201-7385-7-2023-1-35-49
СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
«НАУКИ В ДЕЙСТВИИ»: ЗНАНИЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
ЭМПИРИЧЕСКОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ
А.В. Баева
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, 119991,
Ленинские горы, д. 1, учебно-научный корпус «Шуваловский», г. Москва, Россия
Аннотация. Появившиеся в последние десятилетия принципиально новые способы исследования науки (как эмпирическое многообразие в том числе) ведут к определенным изменениям в самом концептуальном поле ее философии и современной эпистемологии. Принципиальной, на наш взгляд, характеристикой эмпирической эпистемологии является усложнение «онтологического состава» самой науки — она состоит не только из высказываний. Изменение способов описывать науку и трансформация в концептуальном поле эпистемологии достаточно радикальным образом ставят старый онтологический вопрос, который можно адресовать самой науке: из чего состоит наука? Эмпирический способ исследовать науку приводит к утверждению, что ее онтологический состав является принципиально сложным, поскольку наряду с высказываниями включает в себя разнообразие непропозициональных форм представления научного знания. При этом появление новых способов описывать и исследовать науку ведет к изменению содержания и функций эпистемических понятий, поскольку обнаруживается, что в онтологический состав самой науки входят, помимо прочего, те из них, при помощи которых сама наука описывается.
Ключевые слова: эмпирическая эпистемология, эпистемические понятия, объективность, артефакт, научные практики, онтологический состав науки
Благодарности/финансирование
Исследование выполнено при поддержке Междисциплинарной научно-образовательной школы Московского университета «Сохранение мирового культурно-исторического наследия».
© А.В. Баева, 2023
PHILOSOPHY AND EPISTEMOLOGY
Original article
MODERN STUDIES OF "SCIENCE IN ACTION":
KNOWLEDGE FROM THE POINT OF VIEW
OF EMPIRICAL EPISTEMOLOGY
A.V. Baeva
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory, Moscow, Teaching and
Scientific Building "Shuvalovsky", 119991, Russia
Abstract. The fundamentally new ways of exploring science (including empirical diversity) have emerged in recent decades and it lead to certain changes in the very conceptual field of the philosophy of science and modern epistemology. In our opinion, a fundamental characteristic of the empirical epistemology is the complication of the "ontological composition" of science itself. Science consists not only of statements. The change in the ways of describing science and the change in the conceptual field of epistemology quite radically raise an old ontological question. That question can be addressed to science itself: what does science consist of? The empirical way of exploring science asserts that its ontological composition is fundamentally complex, since along with statements it includes a variety of non-positional forms of representation of scientific knowledge. At the same time, changing the ways to describe and investigate science leads to a change in the content and functions of epistemic concepts, since it is found that the ontological composition of science itself includes, among other things, those epistemic concepts with which science itself is described.
Keywords: empirical epistemology, epistemic concepts, objectivity, artifact, scientific practices, ontological composition of science
Acknowledgments/Financial Support
This research has been supported by the Interdisciplinary Scientific and Educational School of Moscow University "Preservation of the World Cultural and Historical Heritage".
Введение
Современная эмпирическая эпистемология очерчивает область исследований науки (история науки, социология науки, изучение науки и техники и др.) в ситуации, когда изменяются способы описания науки и, соответственно, по-новому ставятся вопросы о том, что представляет собой наука и как существует научное знание. Со второй половины XX в. в фокусе исследователей науки оказываются фактические режимы ее существования, многообразие научных практик. Говоря о порядке практик, мы подразумеваем реальное взаимодействие ученых с материальными вещами и друг с другом, использование инструментария и приборного оснащения науки, создание текстов и визуальных образов, словом, — все то, что со-
ставляет предмет эмпирической философии науки. В современных исследованиях науки происходит переориентация с изучения высказываний на исследование практик, то есть с пропозициональной организации знания как совокупности текстов на организацию мест, инструментов, методов и способов производства научного знания, иначе говоря, — на эмпирическое многообразие того, что составляет науку. При этом в действительности пропозициональный порядок науки (то есть режим ее существования в виде высказываний) никуда не исчезает, но он принципиальным образом расширяется и усложняется. Обращение к научным практикам и, как следствие, выделение наряду с историей науки отдельной области эмпирических исследований науки — «исследование науки и технологий» (8Т8) — становится одним из основных направлений эмпирической эпистемологии и одной из ключевых характеристик трансформации традиционной эпистемологии в современную.
Изменение способов описания науки:
от вопроса «что есть наука?» к вопросу «как она делается?»
Говоря о трансформации традиционной эпистемологии в современную эпистемологию, мы прежде всего отмечаем различие, которое наблюдается в способах описания науки (если в традиционной эпистемологии речь идет о том, «что есть» наука, то в современной описывается «как делается» наука). Она связана с рядом произошедших изменений как внутри самого пространства эпистемологии (изменения, вызванные внутренними противоречиями и невозможностью их разрешения средствами эпистемологии традиционного типа), так и во вне этого пространства (изменения, вызванные социальными, культурными и историческими особенностями развития науки). Эта трансформация (носящая типологический, а не хронологический характер) прослеживается, например, в работах современных философов и историков науки, выстраивавших проект истории науки, основанный не на изложении истории идей, а на изучении локальных исторических событий и «научных революций» [1; 5; 15; 18; 29]. Если одной из отличительных черт традиционной эпистемологии была претензия на обоснование автономии научного знания наряду с допущением единого и неизменного субъекта познания, единой и неизменной сущности науки, то в современной эпистемологии происходит деавтономизация науки: под вопрос ставятся основания научного знания, универсальность его критериев и претензия на автономию от конкретных практик, объектов и связей с социально-историческими контекстами, внеисторический характер науки как таковой.
В связи с обращением современных исследований науки к эмпирическому многообразию научных практик происходит вторжение в пространство философии других дисциплин, работающих с эмпирическим материалом. Смещение исследовательского фокуса на практики требует перенастройки оптики и концептуализации прибавочных элементов, позволяющих по-новому описывать науку. Изменение способов описания и изучения науки нашло отражение в исследовательских проектах инструментальной и «материальной» эпистемологии [17; 30], наблюдениях «лабораторной жизни» [8; 27]. Обнаруживается, что наука делается не только учеными и не только в специально выделенных местах. Практики производства «науки в действии» вплетены в сложные сети социальных, политических, институциональных отношений, анализу которых посвящен ряд уже ставших хрестоматийными работ в области современных исследований науки [6; 9; 10]. В последние десятилетия также появились значимые сборники трудов, объединенных общей тематикой, вышедших под редакцией ведущих историков и философов науки, в которых анализируются проблемы, ставшие ключевыми для дисциплин, претендующих на то, чтобы описывать науку и знание. В них рассматриваются новые направления в социологии и истории технологий, рассказывается о биографиях научных объектов [21], направлениях в современных исследованиях наук, научном авторстве и интеллектуальной собственности в науке, о практическом повороте в современной теории, об историзации практик научного наблюдения [25].
Выступая мультипликаторами режимов существования науки, практики умножают способы репрезентации научного знания: графики, диаграммы, научные образы и т.п. — все эти непропозициональные формы представления оказываются вписанными в пространство современной эпистемологии как некоторого концептуального поля, описывающего, что представляет собой наука. Именно практики, являющиеся исследовательским приоритетом современной эпистемологии, по-новому задают ее проблемное поле: их эмпирическое разнообразие вступает в противоречие с характерным для традиционной эпистемологии мнением о вневременном характере науки и универсальности эпистемических понятий. И одной из отличительных особенностей эмпирической эпистемологии сегодня является, на наш взгляд, то обстоятельство, что появившиеся примерно со второй половины XX в. принципиально новые (и во многих аспектах даже антифилософские на первый взгляд) способы исследовать науку как таковую ведут к определенным изменениям в этом концептуальном поле.
Усложнение «онтологического состава» науки:
историзация эпистемических понятий
В связи с умножением способов говорить о науке и исследовать науку, а также переопределением того, что понимается под наукой в результате изменения концептуального поля эпистемологии, происходит и переосмысление эпистемических понятий, описывающих науку, — таких как истинность, достоверность, объективность, факт, эксперимент, наблюдение. В современной эпистемологии и философии науки проблематизация эпистемических понятий становится предметом интереса для ряда отечественных ученых, рассматривающих отдельные исследовательские сюжеты, проблемные эпистемологические зоны, вопросы историзации эпистемических понятий и самого проекта современной эпистемологии как исторического пространства проблематизаций [2; 11; 12; 13; 14]. Изменения в концептуальном поле эпистемологии ставят онтологический вопрос, который можно адресовать самой науке: из чего состоит наука? Отличие способов исследования науки и знания в современной эпистемологии по сравнению с традиционной связано с тем, что достаточно принципиальным образом изменяется и усложняется «онтологический состав» науки. И в этом смысле онтология науки — это не та онтология, под которой подразумевается, что наука что-то утверждает о мире: это онтология самой науки как исследовательской области. Наука (а если быть точнее — множество наук или множество сложных со-циотехнических систем) оказывается эмпирически многообразной, включая в себя, наряду с высказываниями, все то, что составляет гетерогенное поле объектов под названием «наука»: многообразие материальных практик, исследовательских объектов, приборного оснащения, репрезентационных форматов, социальных институций и в том числе эпистемических понятий.
Перед современной эпистемологией встает, в свою очередь, вопрос, как работать с этой онтологической сложностью науки, с ее фактическими модальностями существования. В этой связи принципиально эмпирическими становятся и сами режимы исследования науки: чтобы понять, что представляет собой наука, исследователи идут в те места, где наука делается, — например, в лаборатории, погружаются в эмпирические практики, наблюдают, фиксируют или непосредственно участвуют в этих практиках. При этом эмпирические исследования науки обнаруживают, что в онтологический состав самой науки входят, помимо всего прочего, те эпистемические (метанаучные) понятия, которые эту науку описывают. Эти понятия начинают отсылать к определенным исторически изменчивым практикам науки. И в исследовании практик обнаруживается, что
сами эпистемические понятия формируются в них, а значит, перестают пониматься как само собой разумеющиеся характеристики научного знания. Именно на этом строится, например, историческая концепция объективности Л. Дастон и П. Галисона [4]: объективность является частью онтологического состава науки, а значит, исследовать объективность становится возможным, например, с помощью анализа научных изображений и материальных практик их создания. Концепция объективности Галисона и Дастон представляет собой наиболее показательный, на наш взгляд, пример пробле-матизации эпистемических понятий на основе практик наблюдения, визуализации и создания научных образов. В этой связи новая постановка вопроса об объективности является одним из актуальных исследовательских направлений современных исследований науки, развиваемых в последние десятилетия.
Объективность как исследовательский объект в современной эпистемологии — это не просто абстрактное эпистемическое понятие в традиционном понимании: она отсылает к конкретным исторически варьируемым практикам, которые надлежит совершать ученому, чтобы быть объективным. Вслед за Дастон и Галисоном мы рассматриваем объективность как одну из «эпистемических добродетелей», которая, с одной стороны, имеет историю, не сопро-тяженную с историей науки, и формируется наряду с другими эпи-стемическими добродетелями, не вытесняя их, но лишь выдвигаясь на передний план или же уступая место другим эпистемическим добродетелям в зависимости от того, что в конкретный исторический момент принимается в качестве нормы научности. В то же время объективность практикуется «научными самостями», то есть определенным типом ученого, сложившимся в конкретный исторический период и характеризующимся соблюдением определенных норм и правил для достижения объективности, что позволяет утверждать, что в какой-то момент заниматься наукой начинает означать то же, что и практиковать объективность. Соответственно, вопросом об объективности теперь становится не «что есть объективность?», а «как делается объективность?» или «как быть объективным?» Многообразие научных практик поделило пространство производства науки в зависимости от приверженности тем или иным техникам и инструментам, с одной стороны, и этической позиции, выработанной конкретным ученым с целью достижения определенного научного результата — с другой. И в этом смысле объективность проблематизируется как характеристика непосредственно научных практик, а не содержания знания, что сближает понятие объективности с понятием артефакта.
Под артефактом мы понимаем в широком смысле слова материальные вещи, которые с точки зрения традиционной эпистемологии подлежали устранению из онтологического состава науки как искажения, а с точки зрения современной эпистемологии являются сущностным элементом онтологического состава науки и поэтому играют эпистемическую роль. «Наука в действии» как исследовательский объект современной эпистемологии оказывается эмпирически многообразной, находясь в поле действия гетерогенных и разветвленных связей и материальных практик. Артефакт в таком случае начинает играть роль не побочного эффекта эмпирических процедур, который подлежит контролю или устранению, а «эписте-мической вещи», то есть созданного или полученного материального объекта, служащего для производства научного знания. Понятия объективности и артефакта, на наш взгляд, выступают наиболее показательным примером тех изменений содержания и функций эпистемических понятий, которые происходят с эпистемически-ми понятиями в современной эпистемологии, и превращения их в объект эмпирических исследований. Иначе говоря, на примере исследования концептуальных изменений, происходящих с этими понятиями в современной эпистемологии, можно обнаружить, что в условиях изменения способов описания науки эпистемические понятия начинают фиксировать сложные (и более того — исторически изменчивые) формы сопряжения нормативного порядка науки и порядка материальных научных практик.
Сопряжение нормативного и материального
порядков науки: историзация практик наблюдения
Чем же характеризуется такое сопряжение и что оно может означать для современных эмпирических исследований науки? С одной стороны, абстрактные теоретические универсалии традиционной эпистемологии (такие, как объективность) подвергаются эмпирической деконструкции в современной эпистемологии, что позволяет по-новому поставить вопрос об объективности: к чему отсылает объективность, когда перестает мыслиться в неразрывной связи с наукой? Объективность, традиционно связанная с научным знанием, перестает пониматься как само собой разумеющаяся характеристика науки. Будучи частью онтологического состава самой науки как понятие, которым пользуются ученые, и в то же время будучи нормативом, которым они сами оценивают свою деятельность, объективность оказывается вплетенной в практики разных исторических периодов как объект эмпирических исследований. С другой стороны, если мы говорим об артефакте не как о том, что
должно быть устранено из описания научного порядка для достижения объективности, а как о том, что теперь становится частью не только онтологического состава науки, но и концептуального поля современной эпистемологии, то мы можем говорить и о том, что в современных исследованиях науки осуществляется своего рода эпистемическая реабилитация артефакта, превращающая его в «эпи-стемическую вещь» и наделяющая его эпистемической значимостью.
Проблематизация эпистемических понятий (в частности — объективности и артефакта) на основе научных практик наблюдения и визуализации тесным образом связана с проблематизацией и исто-ризацией самой практики научного наблюдения. В настоящее время появляется все больше работ, посвященных исследованию эпистеми-ческой значимости материального и инструментального (см., например: [23; 26; 28]), практик наблюдения и цифровой визуализации [7; 16; 20; 24], а также переосмыслению нормативности универсальных законов природы [19; 22]. Так, например, целью работы по историям научного наблюдения, вышедшей под редакцией Дастон и Лунбек [25], является эпистемологическая реабилитация научного наблюдения не на уровне переупорядочивания эпистемических понятий, а на уровне работы с эмпирическими описаниями фактических модальностей практик производства знания. Теоретическое переосмысление научного наблюдения происходит в эпоху становления «империи наблюдения» в условиях умножения исследовательских объектов, усложнения инструментов и техник, повсеместного распространения и стандартизации практик наблюдения. Наблюдение как исторический объект становится предметом интереса современных исследователей науки, ставящих перед собой задачу проследить историю того, как формировалась и становилась научной практика наблюдения, как развивались и внедрялись повсеместно практики визуализации и как, в конечном счете, индивидуальный опыт становился коллективным, а знание — объективным.
Однако вопрос о наблюдении как историческом объекте — это вопрос о практиках производства не только «видимостей», но и «са-мостей»: кто и как получает возможность видеть и чем определяется позиция наблюдателя и его точка зрения — один из главных вопросов историзации наблюдения. Трансформации в практиках научного наблюдения (усовершенствование технического инструментария, изменение в способах видения и связанных с ними требованиях, с одной стороны, к наблюдаемым объектам, а с другой — к научной самости как к тому, кто наблюдает и должен видеть «правильно» или «объективно») влекут за собой изменения в способах описания наблюдаемых явлений и, как следствие, в самих эпистемических по-
нятиях. Об этом пишут Дастон и Галисон, анализируя перемены в научных атласах: «...изображения в научных атласах — это образы в действии, и так было на протяжении столетий во всех визуальных науках — от анатомии до физики, от метеорологии до эмбриологии» [4, 60]. Атласы подвергались пересмотру в соответствии с изменениями оптики научного наблюдения и способов визуализации. Разные способы видения дают возможность по-разному выбирать рабочие объекты и, соответственно, по-разному выстраивать работу ученого. Изучение научных практик (в частности практик изготовления научных образов) позволяет исследователям наиболее наглядно проследить различия между эпистемическими добродетелями и убедительно продемонстрировать, что в лексике ученых в определенной области эпистемическое понятие объективности возникает в XIX в. (в качестве не только абстрактной нормы, но и исторически специфического множества материальных практик) и вытесняет подобные понятия достоверности, истины («истины-по-природе»).
Л. Дастон и П. Галисон охватывают два принципиальных для научного познания аспекта — эпистемические добродетели (в частности объективность) и визуальность. И через практики визуализации рабочих объектов науки авторы подбираются к общему проблематическому узлу этих двух аспектов. Изменения в практиках визуализации и в характере самих изображений влекут за собой смену эпистемических добродетелей и изменение эпистемических понятий. В научных практиках XVI столетия обнаруживается тенденция «верности природе», которая находит выражение в стандартизации рабочего объекта, противостоящего случайной и многообразной природной вариативности. Этот способ стандартизации предполагает изображение идеализированного (реально не существующего в природе идеального объекта, формой выражения которого являются существующие образцы) или типичного (наиболее характерного образца) объекта. Следующим этапом практик объективности становится борьба с субъективностью и стремление приблизиться к реальности за счет устранения излишней субъективной теоретической или изобразительной нагруженности объекта. Вариативность не требует единства репрезентации, поскольку норма, которой принадлежит та или иная индивидуальность, не может быть исчерпана никакими конкретными представлениями. Таким образом, каждое из изображений в естественно-научных атласах, рассматриваемых Дастон и Галисоном, сформировано под влиянием господства определенной эпистемической добродетели: «истине-по-природе» соответствовал образ характерного, существенного, универсального и типического, «механической объективности» — изображение инди-
видуального во всех особенностях и асимметриях с минимальным вмешательством человека, «тренированному суждению» — образ, совмещающий в себе результаты сложного оборудования с «субъективным» вмешательством, необходимым для устранения артефактов. В этом смысле можно говорить о том, что «исследование объективности сопрягает уровень идеального, нормативного и конкретные материальные практики, отвечая на вопросы "Что значило быть объективным? Как и что нужно было буквально делать руками и взглядом, чтобы достичь объективности?"» [там же, 20]. Желание увидеть природу как она есть с помощью специальных технических средств замещается желанием устранить субъективность, отодвинув субъекта на второй план. «До-объективная эпоха» ставила целью разглядеть идеальные типы объектов. Однако фотография вскрыла неидеальность пропорций, отсутствие повторов и строгость форм. Новый идеал «объективности» потребовал от ученого полного самоустранения: запечатленная в артефактах природа говорила сама за себя. Но не потому, что фотография имела большую достоверность, а потому, что устраняла человеческий фактор. В буквальном и переносном смысле ученые конца XIX в. создали новый образ объективности. В это время, как заявляют Дастон и Галисон, объективность и обретает свой научный статус как эпистемическая добродетель, которая обязана своим появлением организованным определенным образом практикам наблюдения и практикам себя.
Пропозициональная природа научного знания традиционно считалась условием его универсальности и алгоритмизируемости, а визуальное в таком случае выступало локальным и контингентным, соответственно, не могло быть опорой для научного знания (однако это не значит, что визуальное в науке появляется только недавно: в некоторых науках таблицы, графики или изображения имеют эпистемологический статус универсалий, например в математике или астрономии). Но, как отмечают Галисон и Дастон, к концу XX в. кажущиеся самоочевидными ранее способы репрезентации природы отошли на второй план с появлением новых технологий и нового гибридизированного способа делать науку. Происходит трансформация науки в «технонауку». Это означает, что «мы не можем говорить о том, что наука существует (делается) в отдельных выделенных местах (в "университетах" или "лабораториях"), по отношению к которым остальные зоны социального мира являются внешней средой ("наука в обществе"): в пределе для технонауки нет внешнего — она становится сопротяженной "социально-природным" мирам» [3, 41]. В контексте этой трансформации сближения науки и инженерии появляются практики «изображения-как-инструмента», неотделимого
от манипулирования объектами в наномасштабе и, соответственно, характеризующего переход от стратегии репрезентации (как отображения) к стратегии презентации (как производства). Этот переход меняет статус образа в науке: это теперь не «изображение» как то, что «соответствует» изображаемому объекту, а сам «объект», который «создается» в практике создания образа. Соединение природного и артефактного в научной практике создания изображений как инструментов, обладающих размерностью атома, приводит от репрезентативной к презентативной стратегии. Показательным в этом плане становится появление практик компьютерного моделирования и новых методов визуализации, ставших очередным революционным прорывом в научных практиках после наблюдения и эксперимента. Соответственно, современные научные изображения становятся отображением не столько репрезентируемого объекта, сколько инструментов производимых с ним манипуляций. И в этом смысле наиболее глубокое изменение, демонстрирующее различие между репрезентативной и презентативной стратегиями, происходит именно на уровне научной самости. Стремление к минимизации роли самости в процессе создания и наблюдения объективного образа вплоть до отказа от самости как таковой, способной каким-либо образом вмешаться или неправильно увидеть и проинтерпретировать наблюдаемое явление, все больше можно наблюдать в современных научных практиках, использующих компьютерные, цифровые и НБИКС-технологии. Таким образом, переход от репрезентации к презентации знаменует новый способ видения и научной практики в целом: манипулирование визуальным образом начинает означать то же, что и манипулирование самим изображаемым или наблюдаемым объектом.
Заключение
Различные способы визуализации (использование диаграмм, карт, фотографий, составление атласов) с применением новейших (в том числе цифровых) технологий становятся одной из фундаментальных и неотъемлемых частей выстраивания аргументации в современных научных исследованиях. При этом практика визуализации выступает непосредственно формой исследования благодаря возможностям новых цифровых технологий. Именно область визуального, охватывая широкий спектр различных практик, становится пространством анализа не только прошедшей истории объективности, но и ее будущего как эпистемической добродетели, характеризующей научность. В этой связи резонной кажется постановка вопроса о том, не грозят ли новые технологии стиранием
научной самости как инстанции, которая была призвана регулироваться объективностью как эпистемической добродетелью? С другой стороны, под вопрос может быть поставлена и сама связь этики и эпистемологии: не являемся ли мы свидетелями появления новых эпистемических режимов, разрывающих эту связь? Возможно, мы стоим на пороге изменений, происходящих на уровне научной самости: носителями эпистемических добродетелей становятся сами алгоритмы и системы данных, пришедшие на смену сложившимся научным самостям. Пока представляется, что вопросов относительно перспектив и возможного будущего объективности как эписте-мической добродетели, регулирующей научную самость, больше, чем ответов. Однако уже сейчас внедрение искусственного интеллекта, наделение значительным функционалом технического или цифрового посредника так или иначе изменяет отношение к тому, что считать, в конечном счете, объективным знанием и кого считать инстанцией производства и присвоения этого знания. Например, развитие так называемой «гражданской науки», предполагающей участие добровольцев в накоплении эмпирических научных данных за счет развития информатизации и цифровизации медицинских практик, проблематизируется в современной философии науки и, в частности, в развивающейся в тесной связи с медициной области биоэтики.
Этическая компонента в сфере научного знания (в частности, медицинского), с одной стороны, приобретает все большее значение, а с другой — все больше проблематизируется за счет наращивания технологического потенциала и, в частности, прироста технологий на основе искусственного интеллекта и больших данных [7; 16]. Возникает проблема ответственности субъекта принятия решения (научной самости) на основе данных, предоставленных алгоритмами/ искусственным интеллектом. И в этой связи возникает также проблема определения этого субъекта: кто, к примеру, несет ответственность за сбой работы системы сбора данных, фактические неточности, возникающие при осуществлении этого процесса и, в конченом счете, за рекомендации или решения, вынесенные на основе данных, которые могут оказаться некорректными? Объективность как ценность и критерий научности и в определенном смысле успешности таких решений, принятых на основе полученных научных данных и показателей, если не ставится под вопрос, то, по меньшей мере, проблематизируется, поскольку научный успех измеряется уже не столько правильным соблюдением практик с применением технического инструментария, сколько использованием высоких технологий. Вопрос о том, что я (как субъект принятия решения и как
научая самость) должен сделать с собой, чтобы заниматься наукой (то есть быть объективным), приобретает новую форму: что я должен сделать не только с собой, но и с данными (эмпирическими или цифровыми), чтобы заниматься наукой (то есть быть объективным).
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Вуттон Д. Изобретение науки: Новая история научной революции. М.: КоЛибри; Азбука-Аттикус, 2018. 655 с.
2. Гавриленко С.М. Историческая эпистемология: зона неопределенности и пространство теоретического воображения // Эпистемология и философия науки.
2017. Т. 52, № 2. С. 20-28.
3. Гавриленко С.М. Технонаука, биополитика и биобанкинг // Эпистемология и философия науки. 2020. Т. 57, № 1. С. 38-44.
4. Галисон П., Дастон Л. Объективность. М.: Новое литературное обозрение,
2018. 584 с.
5. Деар П., Шейпин С. Научная революция как событие. М.: Новое литературное обозрение, 2015. 576 с.
6. Каллон М. Некоторые элементы социологии перевода: приручение морских гребешков и рыболовов бухты Сен-Брие // Логос. 2017. Т. 27, № 2. С. 49-94.
7. Китчин Р. Большие данные, новые эпистемологии и смена парадигм // Социология: методология, методы, математическое моделирование. 2017. № 44. С. 111-152.
8. Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2013. 414 с.
9. Ло Дж. После метода: беспорядок и социальная наука. М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. 352 с.
10. Мол А. Множественное тело: Онтология в медицинской практике. Пермь: Гиле Пресс, 2017. 250 с.
11. Писарев А.А. Историческая эпистемология: эпистемология и другая философия // Эпистемология и философия науки. 2017. Т. 52, № 2. С. 34-39.
12. Сокулер З.А. Историческая эпистемология и судьба философской теории познания // Эпистемология и философия науки. 2017. Т. 52, № 2. С. 29-33.
13. Столярова О.Е. История и философия науки versus STS // Вопросы философии. 2015. № 7. С. 73-84.
14. Шиповалова Л.В. Современная историческая эпистемология: Аналитический обзор направления исследований // Цифровой ученый: лаборатория философа. 2018. Т. 1, № 4. С. 153-167.
15. A Companion to the history of science / Ed. by B. Lightman. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons Limited, 2016. 624 p.
16. Ambrosio C. Objectivity and representative practices across Artistic and scientific visualization // Visualization in the age of computerization / Ed. by A. Carusi, A.S. Hoel, T. Webmoor and S. Woolgar. N.Y.: Routledge, 2015. P. 118-144.
17. Baird D. Thing knowledge: A philosophy of scientific instruments. Berkeley: Un, 2004. 296 p.
18. Bloor D. Knowledge and social imagery. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1976. 209 p.
19. Daston L. Against Nature. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 2019. 86 p.
20. Daston L. Beyond representation // Representation in scientific practice revisited / Ed. by C. Coopmans, J. Vertesi, M. Lynch and S. Woolgar. Cambridge, Mass.: MIT Press. 2014. P. 319-322.
21. Daston L. Introduction: The coming into being of scientific objects // Biographies of scientific objects / Ed. by L. Daston. Chicago: University of Chicago Press, 2000. P. 1-14.
22. Ellis B.D. Truth and objectivity. Cambridge: Blackwell Pub, 1991.
23. Galison P. Abstract materialism: Peter Galison discusses Foucault, Kittler, and the history of science and technology: Interview with Jeremy Packer // International Journal of Communication. 2016. N 10. P. 3160-3173.
24. Galison P. Visual STS // Visualization in the age of computerization / Ed. by A. Carusi, A.S. Hoel, T. Webmoor and S. Woolgar. N.Y.: Routledge, 2015. P. 197-225.
25. Histories of scientific observation / Ed. by L. Daston and E. Lunbeck Chicago; L.: The University of Chicago Press, 2011. 480 p.
26. Ihde D. Epistemology engines // Nature. 2000. Vol. 406, N 6791. P. 21-21.
27. Latour B., Woolgar S. Laboratory life: The construction of scientific facts. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1986. 296 p.
28. Lynch M. Science in the age of mechanical reproduction: Moral and epistemic relations between diagrams and photographs // Biology and Philosophy. 1991. N 6 (2). P. 205-226.
29. Sismondo S. An introduction to science and technology studies. Hoboken, NJ: Wiley-Blackwell, 2010. 256 p.
30. Shapin S., Shaffer S. Leviathan and the air-pump: Hobbes, Boyle, and the experimental life (with a new introduction by the authors). Princeton, NJ: Princeton University Press, 1985. 448 p.
REFERENCES
1. Wootton D. The Invention of Science: A New History of the Scientific Revolution. M.:Ko-Libri; Azbura Atikus, 2018. 655 p. (In Russ.)
2. Gavrilenko S.M. Historical Epistemology: Zone of Uncertainty and Space for theoretical Imagination. Epistemology & Philosophy of Science. 2017. Vol. 52, N2. P. 20-28. (In Russ.)
3. Gavrilenko S.M. Technoscience, Biopolitics and Biobanking. Epistemology & Philosophy of Science. 2020. Vol. 57, N 1. P. 38-44. (In Russ.)
4. Galison P., Daston L. Objectivity. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. 584 p. (In Russ.)
5. Dear P., Shapin S. The Scientific Revolution as an Event. M.: Novoe literaturnor obozrenie, 2015. 576 p. (In Russ.)
6. Callon M. Some elements of a sociology of translation: domestication of the scallops and the fishermen of St Brieuc. Logos. 2017. Vol. 27, N 2. P. 49-94. (In Russ.)
7. Kitchin R. Big Data, New Epistemologies and Paradigm Shifts. Sociology: Methodology, Methods, Mathematical Modeling. 2017. N 44. P. 111-152. (In Russ.)
8. Latour B. Science in Action: How to follow scientists and engineers through society. SPb.: Izd-vo Evropeyskogo Universiteta v SPb, 2013. 414 p. (In Russ.)
9. Law J. After Method: Mess in Social Science Research. M.: Izd-vo Instituta Gaj-dara, 2015. 352 p. (In Russ.)
10. Mol A. The Body Multiple: ontology in medical practice. Perm': Gile Press, 2017. 250 p. (In Russ.)
11. Pisarev A.A. Historical Epistemology: Epistemology and the other Philosophy. Epistemology & Philosophy of Science. 2017. Vol. 52, N 2. P. 34-39. (In Russ.)
12. Sokuler Z.A. Historical Epistemology and the Fate of Theory of Knowledge in Philosophy. Epistemology & Philosophy of Science. 2017. Vol. 52, N 2. P. 29-33. (In Russ.)
13. Stoliarova O.E. History and Philosophy of Science versus STS. The Questions of Philosophy. 2015. N 7. P. 73-84. (In Russ.)
14. Shipovalova L.S. Modern historical Epistemology: Analytical Review of the research Direction. Digital Scientist: The Philosopher's Laboratory. 2018. Vol. 1, N 4. P. 153-167. (In Russ.)
15. A Companion to the History of Science. Ed. by B. Lightman. Hoboken, NJ: John Wiley & Sons Limited. 2016. 624 p.
16. Ambrosio C. Objectivity and Representative Practices across Artistic and Scientific Visualization. In: Visualization in the Age of Computerization. Ed. by A. Carusi, A.S. Hoel, T. Webmoor and S. Woolgar. N.Y.: Routledge. 2015. P. 118-144.
17. Baird D. Thing knowledge: A Philosophy of Scientific Instruments. Berkeley: Un, 2004. 296 p.
18. Bloor D. Knowledge and Social Imagery. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1976. 209 p.
19. Daston L. Against Nature. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 2019. 86 p.
20. Daston L. Beyond Representation. In: Representation in Scientific Practice Revisited. Ed. by C. Coopmans, J. Vertesi, M. Lynch and S. Woolgar. Cambridge, Mass.: MIT Press, 2014. P. 319-322.
21. Daston L. Introduction: The Coming into Being of Scientific Objects. In: Biographies of Scientific Objects / Ed. by L. Daston. Chicago: University of Chicago Press. 2000. P. 1-14.
22. Ellis B. D. Truth and Objectivity. Cambridge: Blackwell Pub, 1991.
23. Galison P. Abstract Materialism: Peter Galison Discusses Foucault, Kittler, and the History of Science and Technology" [Interview with Jeremy Packer]. International Journal of Communication. 2016. N 10. P. 3160-3173.
24. Galison P. Visual STS. In: Visualization in the Age of Computerization / Ed. by A. Carusi, A.S. Hoel, T. Webmoor and S. Woolgar. N.Y.: Routledge. 2015. P. 197-225.
25. Histories of Scientific Observation. Ed. by L. Daston and E. Lunbeck. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 2011. 480 p.
26. Ihde D. Epistemology engines. Nature. 2000. Vol. 406. N 6791. P. 21-21.
27. 27. Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: The Construction of Scientific Facts. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1986. 296 p.
28. Lynch M. Science in the Age of Mechanical Reproduction: Moral and Epistemic Relations Between Diagrams and Photographs. Biology and Philosophy. 1991. N 6 (2). P. 205-226.
29. Sismondo S. An Introduction to Science and Technology Studies. Hoboken, NJ: Wiley-Blackwell, 2010. 256 p.
30. Shapin S., Shaffer S. Leviathan and the Air-pump: Hobbes, Boyle, and the Experimental Life (with a new introduction by the authors). Princeton, NJ: Princeton University Press, 1985. 448 p.
Информация об авторе: Баева Ангелина Викторовна — кандидат философских наук, доцент философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (495) 939-22-08; baeva@philos.msu.ru
Information on the author: Baeva Angelina Victorovna — Candidate of Philosophical Science, Associate Professor, Faculty of Philosophy, Lomono-sov Moscow State University, tel.: +7 (495) 939-22-08; baeva@philos.msu.ru
Поступила в редакцию 15.06.2022; принята к публикации 29.11.2022
