CC BY
296
УДК 321.1
М. Ю. Шинковский
СОВРЕМЕННЫЕ ГЛОБАЛЬНЫЕ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ: ПРОБЛЕМА РЕАЛИЗАЦИИ
Рассматриваются современные глобализационные процессы, протекающие в условиях конкретного региона. Обосновывается необходимость и правомерность применения термина «глокализация».
The current global and regional processes: the problem of realization. MICHAIL YU. SHINKOV-SKIY (Vladivostok State University of Economy and Service, Vladivostok).
The Article examines the current global and regional processes take place under the conditions of the region. There is arguing the necessity and properly the using the expression of “glocalization”.
В последние несколько десятилетий особый интерес у исследователей вызывает проблема глобализации и тех процессов, которые в той или иной степени могут быть включены в нее. Однако этот очевидный факт усложняет четкое понимание того, что представляют собой явление и процесс, определяемые этим термином, так как порой им обозначают различные, часто несхожие, а порой и несовпадающие вовсе, феномены современности. В основе широко распространенных представлений о глобализации, как правило, лежат представления об объединяющейся и интегрирующейся земной цивилизации, преодолевающей различного рода границы культур, государств, социальных неравенств, а также и расстояния. Мир становится компактным, транспарентно рассматриваемым, а части его тесно взаимосвязанными. Высказывание “The world is so small” сравнительно точно выражает общее умонастроение. Именно так выглядят общепринятые представления о глобализации.
В научном тексте упоминание о глобализации впервые появилось в словаре Вебстера в 1961 г., она трактовалась как начало осознания возрастающего значения взаимосвязи социальных событий и отношений во всем мире [40, p. 257]. С тех пор научная мысль по этой про-
блеме развивалась вглубь и в разных направлениях, и сегодня мы констатируем: глобализация - это процесс и явление, в котором географический фактор теряет свою важность или становится незначительным в установлении и поддержании межграничных, широко распространяющихся экономических, политических или социокультурных отношений. Сеть человеческих отношений и взаимозависимостей становится действительно безграничной и охватывает всю планету (см. [39]).
Соотношение между глобализационными процессами, которые, возникнув в сфере экономики, постепенно проникают в политическую сферу, и традиционными агентами мировой политики - государствами - сегодня вызывает огромный интерес и у ученых, и у всей мыслящей части человечества. Вместе с тем рост этого интереса обострил проблему недостаточности научного языка, позволяющего описывать новые реалии. Концептуальные схемы и системы категорий политического анализа складывались в период, когда государства являлись единственной реальностью, и были рассчитаны на дескриптивность типов и форм взаимодействия между государствами. С возникновением новых, пусть еще не до конца оформленных и проявленных акторов мировой политики описание только межгосударствен-
ШИНКОВСКИИ Михаил Юрьевич, доктор политических наук, профессор, директор Института международных отношений и социальных отношений (Владивостокский государственный университет экономики и сервиса). E-mail: Mikhail. [email protected] © Шинковский М.Ю., 2009
Статья подготовлена в рамках аналитической ведомственной целевой программы Рособразования «Развитие научного потенциала высшей школы (2009 - 2010)». Проект № 2.13/4472.
ных отношений перестает отражать фактическое положение вещей. Однако для исследования процессов, протекающих помимо государств или параллельно им, привычных категорий и терминов явно недостаточно. Приходится искать, находить и доказывать адекватность применения новых. В результате стремление включить пока еще интуитивно ощущаемые новации в сферу видимого и исследуемого оборачивается иной крайностью: мир мыслится уже глобальным в политическом отношении, реальность же отдельных государств и, более того, отдельных их регионов и их взаимодействий воспринимается как реликт прошедшей эпохи [35].
Однако процесс интернационализации отношений и взаимозависимости вызывает как действие, так и противодействие. На международной арене действуют разноуровневые силы: становящееся глобальное пространство и вполне жизнеспособные государства. Между этими силами возникает основное притяжение/ отталкивание нашего времени. Это притяжение/отталкивание и является в данном случае предметом анализа, в контексте которого справедливо утверждение: «основная проблема сегодняшней глобализации связана с соотношением глобального и локального. «Гло -бальное» и «локальное» всегда конкурировали между собой и сейчас потенциально противостоят друг другу [18, с. 23]. Именно поэтому особый акцент в современных исследованиях делается на политические, экономические и социально-культурные изменения и их последствия, которые происходят под воздействием глобальных тенденций.
Констатируя стремительное нарастание количества исследований по проблеме глобализации, необходимо признать, что неизбежным его следствием стало появление большого числа точек зрения: от восторженнооптимистичного вывода, что глобализация - явление абсолютно не новое, а появившееся столетия назад (аргумент - объективное признание «европеизации» нашей планеты посредством великих географических открытий и связанной с этим колонизации мира), до обоснования отрицания всякой глобализации, подмены ее «американизацией» и тщательного выстраивания доводов в поддержку движения антиглобализма.
В своем понимании мы исходим из доказанного, как представляется, утверждения об объективном характере глобализации. Именно об этом свидетельствуют выводы большого числа современных исследований [7, 8, 15-17, 19-21, 24, 28, 29, 31, 32, 36]. По понятным причинам пласт научного знания по проблемам глобализации за пределами нашей страны выглядит более мощным, но поскольку анализ этих точек зрения не является непосредственной задачей нашей статьи, то представляется достаточным добавить лишь упоминание о реферативном издании «Глобализация: контуры XXI века» [5].
Итак, глобализация объективна и сегодня охватывает уже не только экономику и сферу предпринимательской деятельности, но и политическую, и социальнокультурную области.
В экономике глобализация, во-первых, выражается в скачкообразном увеличении масштабов и темпов перемещения капиталов, в создании предпринимательских сетей интернационального типа.
Во-вторых, она проявляется в опережающем росте международной торговли по сравнению с ростом ВВП всех стран и создании сетей международных производств с возможностью быстрого размещения мощностей по выпуску стандартизированной и унифицированной продукции.
В-третьих, глобализация реализуется формированием мировых финансовых рынков, на которых многие операции осуществляются практически круглосуточно. В результате этого процесса финансовая сфера становится самодовлеющей силой, определяющей возможности развития промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, сферы услуг. Другими словами, финансовая сфера сама стала «реальной экономикой». При этом необходимо заметить и то обстоятельство, которое стало очевидным к концу первого десятилетия XXI в.: развитие глобализационных процессов по неолиберальному сценарию, стартовавшее с началом 1980-х годов и имевшее своей программой так называемый Вашингтонский консенсус, не преодолело застой в прибылях промышленных предприятий всего мира. Повсеместный же взлет мировых финансовых рынков основывался не на доходах от производства, а на спекулятивных финансовых махинациях, бывших не чем иным, как «мыльным пузырем», который не мог не лопнуть, что и случилось в 2008 г., дав старт глубокому мир-системному кризису [3].
В-четвертых, с развитием телекоммуникационных систем и программного обеспечения информация об изменениях на финансовых и других рынках распространяется практически мгновенно, в результате решения о перемещении капиталов, продажах и покупках принимаются в реальном масштабе времени. Глобализация действительно создает стимулы экономического роста для большей части стран. Но довольно быстро обозначились ее теневые стороны - и объективные, и субъективные. Среди первых следует отметить такое парадоксальное явление, как более чем удвоение числа государств, в первую очередь за счет распада крупнейших структур - колониальных империй и многонациональных государств. Возникла своеобразная глобальная асимметрия [46], когда мощнейшим экономическим субъектам (государствам, ТНК, интеграционным объединениям развитых стран) противостоят несопоставимые по возможностям ведения равного диалога страны и объединения, уровень развития которых на порядок и более ниже. Субъективным пороком глобализации стало ее превращение из объективного процесса в проект доминирующей в мировом хозяйстве группы стран [11, с. 44]. Следует согласиться с выводом Яна Пронка, который считает, что «до 1989 г. глобализация была процессом, но в 90-е годы стала проектом. Сегодня она порождает нищету и неравенство. Сохранение нищеты
и неравенства уже не является ее побочным продуктом. Это предвидимый результат политики “преднамеренного дефолта”» [38, р. 26].
И, наконец, в-пятых, мировые финансовые рынки становятся неподвластными юрисдикции отдельных, даже наиболее крупных государств. Возникают новые мощные субъекты мировой экономики за счет слияний и поглощений транснациональных корпораций.
В политической сфере вступление мира в XXI век совпало не только с небывалым усилением глобализационных процессов, но и с окончанием длинного цикла мировой политической истории, который начался в 1945 г. Новый длинный политический цикл уже явил гигантские изменения в устройстве международных отношений.
Рухнула биполярная система, мир стал гораздо более непредсказуемым в силу того, что современный лидер - Соединенные Штаты Америки - не в состоянии контролировать все процессы, происходящие в различных регионах земного шара. Опасность этих процессов определилась последствиями выхода из-под контроля прежних супердержав изрядной части политических игроков, среди которых появились несистемные акторы, и прежде всего мировой терроризм.
Понятие государственного суверенитета размывается сегодня как сверху, за счет диктата мирового рынка, так и снизу, за счет сепаратизма, а также расово-этнических и религиозных конфликтов. Обоснованным представляется предположение о появлении нового качества глобального пространства, доказательство тому
- очевидная утрата значимости географического фактора в установлении и поддержании экономических, политических или социокультурных отношений. Сеть человеческих взаимодействий и взаимозависимостей становится действительно безграничной [39]. Одновременно растет понимание того, что глобализация означает совершенно иной, нежели прежде, способ пространственной организации экономики и иное соотношение политического и физического пространства.
Основой государства в той форме, в которой оно сложилось в Новое время, стала жесткая связка между физическим и политическим пространством. Госу -дарства были и остаются прежде всего территорией, на которой реализуется суверенитет. «Естественность» такого положения заслоняет собой тот факт, что история знает множество других (не территориальных) способов организации политического. Так, Средневековье прекрасно обходилось без территориальной привязки политики, поскольку охватывало весь «божий мир», оно было вселенским и безграничным по определению. Однако распад имперского пространства [14] вызвал к жизни новые государства, которые уже не могли претендовать на вселенский статус и потому отгораживались от соседей государственными границами. Сам суверенитет, будучи абсолютным внутри границ, базировался в первую очередь на признании со стороны других таких же образований. Возникнув в Европе, го-
могенные в политическом отношении территориальные государства распространились по всему миру. Именно они и составили ткань мировой политической системы. Наличие надгосударственных альянсов, союзов, блоков и т.д. не отменяло ни суверенности, ни территориальности. Даже глобальное противостояние второй половины XX в. базировалось на них, а любое отклонение воспринималось как отклонение и вызывало ответную реакцию. Но в конце столетия у территориального государства, похоже, появилась реальная альтернатива в виде глобального мира.
Простираясь не столько поверх государственных границ, сколько вне их, в иной плоскости, глобальный мир подрывает даже не сам государственный суверенитет, а реальность политической карты мира, производной от которой выступает территориальное государство. Конечно, как некогда наличие территориально отграниченных анклавов далеко не автоматически разрушило идею имперского мира христианства, так и возникновение глобалистской альтернативы территориальному государству отнюдь не означает автоматического отказа от принципа суверенитета, предполагающего соединение политического и физического пространства. Очевидно предположение о том, что «устаревание суверенитета», каким оно рисовалось сторонникам либеральных концепций, оказалось частным, акцидентным явлением. О движении в описанном в этих концепциях направлении можно говорить лишь применительно к странам Евросоюза, сознательно вступившим на путь самоограничения своей самостоятельности, а также к наиболее слабым, как правило, небольшим государствам из разряда «несостоявшихся». При этом не менее очевидно и то, что государства вынуждены трансформировать себя, выстраивать значительно более сложные, чем прежде, отношения не только между собой, но и с самим глобальным пространством. Создание новых политических форм влечет за собой появление новых концепций, которые, в свою очередь, порождают новые практики, порою идущие вразрез с устоявшимися нормами международного/межгосударственного взаимодействия. Особенно показательна в этом плане концепция (и реальная политическая практика) гуманитарной интервенции1, прямо отрицающая значимость принципов суверенитета и территориальной целостности. Понимая важность проблемы и совершенно не поддерживая конкретные проявления этого «теоретического открытия», подчеркнем другой аспект. Дело не в том, что концепция гуманитарной интервенции работает на самоопределение наций в ущерб территориальной целостности существующих государств. Сам по себе принцип самоопределения наций, хотя и вступает в противоречие с принципом нерушимости границ,
1 Концепция «гуманитарной интервенции» впервые была сформулирована в разгар Косовского кризиса в 1999 г. премьер-министром Великобритании Тони Блэром в его речи в пресс-клубе Чикаго [16, с. 95].
полностью отвечает логике территориального устройства мира. Первенство же гуманитарного права, судя по всему, есть проявление иного (непространственного) типа организации политического, где личные связи и личное участие (своеобразный аналог клятв верности эпохи Средневековья) заменяют территориальное подданство.
Тем не менее представляется корректным утверждение, что тезис о «размывании государственного суверенитета», безусловно, отражает реальные процессы. В результате глобализации некоторые функции, бывшие в прошлом прерогативой национального государства, как бы «денационализируются» и переходят к международным институтам. Вместе с тем было бы неверно игнорировать очевидное: глобализация одновременно ведет к расширению функций государства и именно от его действий зависит (во всяком случае, на данном этапе) интенсивность глобальных трансакций. Исторически демократия сложилась в национально-государственных рамках. Размывание этих рамок, распространяющееся на всё новые сферы, сделало актуальным перемещение демократического контроля с национального на глобальный уровень. Но органов такого контроля до сих пор нет, и об их создании в обозримом будущем говорить не приходится. В результате возникает сфера, закрытая для демократических механизмов. Расчищается поле для эгоистических злоупотреблений и неконтролируемых дестабилизирующих влияний, прежде всего на региональном уровне. И это не абстрактное предположение, а констатация действительных политических процессов.
В конце первого десятилетия XXI в. стало очевидным: глобализация представляет собой комплексный и крайне противоречивый процесс, который способен создавать серьезные угрозы как раз для стран, изначально ее наиболее радостно приветствовавших. Всемирный сетевой терроризм, «избравший» себе в качестве главного врага, независимо от региона проведения акции, Соединенные Штаты - «родное дитя» глобализации, не мог возникнуть и проявить свою эффективность с такой силой вне современного контекста всемирных экономико-финансовых, политико-идеологических и информационно-технических процессов.
Чрезвычайно любопытным, с нашей точки зрения, представляется то, что глобализация, вызвав невиданные перетоки людских миграций, затронула этносоциальную структуру абсолютно всех стран мира, независимо от географического расположения. Наиболее непредвиденные последствия этого процесса обнаружились как раз в той группе государств, которые рассчитывали поставить глобализацию себе на службу. После веков торжества в Европе национальных государств им на смену приходит не однородное наднациональное и надэтническое системное единство европейцев в рамках ЕС, а сложный и внутренне крайне разнородный и несплоченный европо-азиатский мно-гоэтничный конгломерат. Несомненно, что «Европа на-
ций», сложившаяся в XIX в. и существовавшая в веке XX, закончилась.
Особое значение взаимодействие территориального государства и глобального пространства приобретает в региональном секторе. В отличие от политического существа государств, которое в идеале гомогенно, глобальное пространство, будучи «вселенским» по масштабу, включает в себя крайне разнородные образования, т.е. оно гетерогенно. Это утверждение релевантно и по отношению к империям прошлого. Речь здесь не столько о «степени вовлеченности в глобальные процессы», сколько о новом (глобальном) центре и новой (глобальной) периферии. В противовес империям прошлого, где существование единого центра выступало структурообразующим началом, центр глобального мира представляет собой распределенное образование, набор точек пересечения наибольшего числа финансовых, товарных, политических, символических и иных потоков [25]. Формирование таких «точек» («ворот в глобальный мир»), их «включенность» в глобальное пространство - в такой же мере результат усилий государства, как и следствие объективных экономических процессов, протекающих на надгосударственном уровне. «Ворота в глобальный мир» повышают не только экономические возможности, но и политический вес государства, а потому являются предметом постоянной заботы с его стороны. В то же время наличие «ворот» ведет к нарушению политической гомогенности государства, а также к появлению экономически выделенных автономных регионов. «Ворота в глобальный мир», более соотносящиеся с другими «воротами», чем с собственным политическим центром, «втягивают» в себя сопредельные территории вне зависимости от их политической принадлежности. Используя эти территории в качестве источника ресурсов (сырьевых, демографических и т.д.), «ворота» обеспечивают им выход на мировые рынки, способствуют их включению в глобальные «обменные процессы». Конечно, политический центр в состоянии прервать это «втягивание», прибегнув к традиционным протекционистским стратегиям (введение пошлин, лицензий, экологических и иных нормативов). Однако тем самым государство исключает себя из мирового мэйнстрима, отказываясь не только от благ развития мировой экономики и торговли, но и от инновационного развития, поскольку инновации тоже реализуются через пространство «ворот».
Очевидным представляется: процессы глобализации в реальных политических, экономических и социально-культурных практиках всегда принимают конкретную региональную форму, которая может либо усиливать глобализационный эффект, либо, противодействуя ему, - ослаблять. В конце XX - начале XXI в. соотношение процессов глобализации и регионализации стало предметом многочисленных научных дискуссий. Существуют точки зрения, аргументирующие один из главных тезисов: глобализация и регионализация - части одного целого и, развиваясь параллельно,
взаимно укрепляются. Немало аргументов и у другой позиции - между этими двумя процессами существуют серьезные противоречия. Есть и третья, компромиссная, точка зрения, выраженная известной формулой: «мыслить глобально, но действовать локально» [4]. Такой подход, как представляется, позволяет с необходимой основательностью рассматривать эти феномены и процессы как сопряженные и, что очень важно, политически мотивированные.
Для обозначения этой диалектической взаимосвязи, которая лишь подчеркивает внутреннюю сложную иерархию этой проблемы, английский социолог Роланд Робертсон предложил понятие «глокализация». Оно включает значение терминов «интернациональное», «транснациональное», «трансрегиональное» и «транскультурное» [43]. Справедливость введения в теоретический и практически-политический оборот такого термина доказывается прежде всего аргументами экономического развития: глобально производить не может никто. Корпорации, производящие свою продукцию в глобальных масштабах, с необходимостью развивают свои локальные связи. Во-первых, они производят и совершенствуют свой товар в конкретных локальных условиях, во-вторых, вынуждены изыскивать сырье и даже составные части готового продукта (процесс, хорошо описываемый понятием «оШьошъ-ш§») для своих глобальных символов из локальных, т.е. региональных, структур1.
В 1995 г. известный японский ученый Кениче Омаэ опубликовал книгу «Конец национального государства: становление региональных экономик», которая моментально стала бестселлером [42]. Он подсчитал, что если бы Токио и три прилегающие к нему японские префектуры образовали самостоятельное государство, то по объему ВВП оно заняло бы третье место в мире после США и Германии. Другой регион Японии, включающий Осаку, Киото и Кобе, оказался бы шестым после Великобритании. Существующий глобальный рынок гипотетически позволял бы каждому из этих образований существовать в качестве самодостаточного и автономного государства - региона. Производя свои расчеты, К. Омаэ совершенно не выступал идеологом нового сепаратизма. Он лишь обратил внимание на то, что в конце XX в. на экономической карте мира значимость той или иной страны стала определяться прежде всего ее регионами, и именно теми, которые смогли стать «узлами», связывающими мировые потоки товаров, финансов, людей, технологий и информации. К таким он отнес Тихоокеанское побережье США и район Великих озер в Северной Америке, города «большой пятерки» Европы (Лондон, Париж, Милан, Мюнхен и Г амбург), район Пусана в Республике Корея. В этот же ряд с небольшими оговорками К. Омаэ причисляет район, прилегающий к Сянгану (бывший Гонконг),
1 См. с точки зрения предмета исследования об этом подробнее: [1].
в Китае, и регион, включающий в себя Западную Австралию и Центральную Яву в Индонезии.
Из приведенного ясно, что иногда масштаб глобализированных регионов столь велик, что они уже не вмещаются в старые государственные границы и, надстраиваясь над ними, задают новую архитектуру уже не только экономико-географического, но и политико-правового пространства. Так, район Северной Италии гораздо ближе по всему комплексу социальноэкономических и политических связей к Южной Гер -мании и Юго-Восточной Франции, чем к собственно итальянской южной части. Да и французская область Эльзас-Лотарингия в рамках объединенной Европы гораздо ближе к Берлину, чем к Парижу.
Очевидно, что термин «глокализация» призван описать способы «переплетения» глобального и локального. Уже сейчас их можно выделить несколько, но все они объединены одной сущностной чертой: именно посредством этих «переплетений» глобализация открывает малым регионам доступ к мировым рынкам и вовлекает их в мировые процессы, превращаясь тем самым в основной фактор децентрализации страны. При определенном стечении обстоятельств глобализация может возобладать над политической деятельностью, экономикой и планами развития той или иной страны настолько, что национальное государство в конкретном регионе будет стремительно терять авторитет [45]. Некоторые современные исследователи в этом направлении пошли еще дальше. Так, Брюс Мазлиш определяет глокализацию как провокацию [18, с. 23], а Майкл Уолцер достаточно аргументированно утверждает, что глобального политического пространства не существует [27].
Такой одномерный подход неконструктивен, возможность его теоретического преодоления видится в применении классической теории диалектики в части, касающейся взаимосвязи категорий «общее-особен-ное-единичное». Уместно напомнить о том, что категории «общее» и «единичное» представляют собой научные абстракции и не существуют в реальном мире, т.е. не имеют реальных носителей в чистом виде, в отличие от категории «отдельное», реально существующей в виде «отдельной страны, региона, процесса, человека, предмета, животного» и т.д. При этом совершенно очевидно, что однопорядковые отдельные - страны, процессы, регионы, люди (этот список может быть чрезвычайно обширным) - могут кардинально, существенно или в незначительно степени отличаться друг от друга либо, наоборот, быть тождественными. Они таковы благодаря вполне конкретным особенностям. Последние представляют собой ту меру, в которой или с которой в каждом данном отдельном процессе, регионе, государстве, человеке и т.д. соединяются «общее» и «единичное». Разность этой меры и лежит в основании деления всего существующего по оси «схожесть-несхожесть». Другими словами, у глобализации нет возможности обозначить себя в сознании людей иначе, как
в конкретных своих сущностных чертах в определенном регионе посредством сравнения их с информацией из других территорий нашей планеты. Глобализация реализуется локально, и сопротивление ее продвижению происходит и фиксируется также в конкретном регионе. Таким образом, «глокализация» являет собой адекватный термин для обозначения отдельного реального объекта, региона или процесса, являющего собой конкретную форму переплетения/взаимодействия глобального и локального (регионального)1.
Имея в виду такой подход, нетрудно заметить, что глобализированные регионы, конечно же, пока не потеснили государства в качестве строителей нового мирового порядка. Однако очевидно и то, что экономическая, а стало быть, и политическая мощь государства теперь зависит не столько от валовых объемов производства и природных запасов, скрытых в его земле, сколько от обладания центрами, управляющими потоками финансов, товаров, людей на глобальном рынке. С политической точки зрения возникла проблема поиска неконфликтного сочетания глобальных и региональных процессов - достижения открытости внешнему миру и необходимости защиты локальных, страновых и субрегиональных интересов. К сожалению, эти уровни не только взаимодействуют в современном мире, но и соперничают. Это двухвекторное взаимодействие находит свое отражение в острых дискуссиях сторонников и оппонентов глобализма и регионализма. Однако с началом XXI в. и особенно после углубления глобального финансово-экономического кризиса стали укрепляться позиции здравомыслящей середины, утверждающей, что в современном мировом хозяйстве представлены обе тенденции, причем их соотношение в каждом регионе определяется как экономическими, так и множеством других факторов. Это уровень развития, степень вовлеченности в международное разделение труда, интенсивность региональных связей, цивилизационная ориентация, стратегия экономического роста, политическое устройство, взаимоотношения государства и бизнеса, особенности исторического развития и т.д. (см. [11, с. 44; 41]).
С этой точки зрения модернизационные стратегии России выглядят весьма туманными и неконкретными. В соответствии с методологией К. Омаэ в нашей стране всего полтора региона соответствуют критериям «глобального региона»: Москва и еще половина в виде вместе взятых Санкт-Петербурга - «окна в Европу», комплекса краснодарских портов и Владивостока
- «окна в Азиатско-Тихоокеанский регион». Для такой большой страны, как Российская Федерация, этого явно недостаточно для того, чтобы, с одной стороны, вывести другие российские регионы на глобальный рынок в качестве значимых узлов в системе товарных, финансо-
1 С этой точки зрения представляется весьма удачным определение «глобализации» через социальные взаимодействия, данное Сильвией Вальби: [47].
вых, технологических и культурных обменов, с другой
- закрепить за страной значимое место в этой системе.
«Если где и наблюдается процветание, оно имеет региональную базу. А если процветает регион, фортуна распространяет свою благосклонность и на прилегающие территории как внутри, так и вне политических образований... Такие регионы не являются - и не должны являться - врагами центральных властей. Если с ними бережно обращаться, исходя из принципов федерализма, эти окна в глобальную экономику могут вполне оказаться лучшими друзьями национальных государств» [42, р. 100]. С большой долей достоверности можно предположить: успешность развития России сегодня напрямую зависит от успешности ее регионального развития.
Итак, экономическая составляющая глокализа-ции несомненна, однако по понятным причинам более интересным представляются ее политическая и геополитическая части. Понимая ее как порождение глобального мира, следует помнить, что возникновение глокальных регионов не в последнюю очередь связано с готовностью государства включить часть своей территории в «сферу притяжения» того или иного глобального центра/субцентра или создать условия для появления собственного глобального субцентра. Иными словами, успех глокализации зависит от готовности государства пожертвовать политической гомогенностью в обмен на финансовые, товарные и информационные потоки, идущие из глобального мира. Формирование асимметричной политико-территориальной структуры государства принципиально важно. Этот процесс может объясняться как автономизацией отдельных частей государства, так и наличием территорий в составе федеративного государства, находящихся под прямым контролем центра, но существенно отличающихся по модели и темпам экономического, социально-политического и культурного развития.
Первый сюжет связан с адресной автономизацией отдельных периферий конкретного государства. Компромисс центра и периферий обычно предполагает обмен политической лояльности последних на более или менее широкие полномочия. Крайние случаи связаны с территориями, глубокая автономизация которых стала стимулом к федерализации всего государства, представляющего собой объединение территориальной основы и небольшой, но активной политически и/или отличающейся по этнокультурным параметрам периферии. Типичный пример: островное государство Занзибар, которое, получив независимость, почти сразу объединилось с Танганьикой в одно государство Танзания, при этом выбирая своего президента и свой парламент.
Особый интерес вызывают те формально унитарные государства, которые идут на уступки наиболее активным и специфичным перифериям, предоставляя им автономию в индивидуальном порядке. Причины здесь вполне типичны и обоснованны - этническая или физико-географическая обособленность территории,
а также развитая политико-культурная идентичность. Баланс отношений обеспечивается тем, что государство идет на уступку конкретной территории, предоставляя ей сообразно существующим условиям известный уровень самоуправления; при этом последняя остается в составе единого государства, а уровень внутриполитической напряженности спадает.
Процесс «индивидуальной» децентрализации, влекущий за собой развитие внутригосударственной политико-географической асимметрии, особенно характерен для некоторых регионов европейских государств. Их список достаточно хорошо известен и стал в некотором смысле классикой. Во-первых, это пять областей Италии с особым статусом, две из которых обособлены географически, а три имеют этнолингвистическую специфику. Во-вторых, это островные зоны Португалии - Азоры и Мадейра. В-третьих, островные регионы, имеющие при этом свою этническую специфику. Прежде всего - Аландские острова в Финляндии; с оговорками сюда можно отнести и Корсику, где все еще нет полноценного самоуправления. В-четвертых, в этом ряду можно рассматривать удаленные территории Дании, входящие в единую монархическую систему Danish Realm, - Фарерские острова и Гренландию. Процесс развития регионального самоуправления и становления глокальных сущностей разворачивается и в трех кельтских регионах Великобритании. В Шотландии и Северной Ирландии, где тяга к автономии была особенно велика, избраны парламенты, создавались исполнительные органы власти во главе с первыми министрами. В более ассимилированном Уэльсе действует национальная ассамблея, а исполнительный орган власти выделен не столь явно, он представлен исполнительным комитетом.
При всем развитом самоуправлении государство, тем более не привыкшее к федералистским «вольностям», которые получают серьезную подпитку от глобальных тенденций современного развития, создает для своих «асимметричных» частей различные инструменты централизованного контроля1. Процесс превращения европейских государств в асимметричные за счет особенностей глокального развития продолжается на наших глазах.
Отдельно следует сказать о системе автономий Китайской Народной Республики, где применяется известная из опыта социалистических стран модель национально-территориальных автономий. В последнее время Китай, в связи с присоединением Гонконга и Макао, осваивает и иную практику асимметричной ав-тономизации. В реальной политике их инкорпорация в состав единого государства была осуществлена в обмен на широкую автономию, и они имеют статус особых административных районов. Структурно они приближаются к европейским автономным перифериям, но с
1 Их удачную систематизацию предложил Р. Туровский. См.: [26, с. 44].
важной оговоркой - особый статус и идентичность этих территорий определились по причинам исторического (многолетние колонии Великобритании и Португалии) и экономического («азиатский тигр» как особая модель развития) характера.
Асимметрия территориально-государственного
строительства предполагает как особый статус регионов в унитарных государствах, так и наличие регионов с более слабой автономией в федеративных государствах. Последнее также определяется политикокультурными и экономико-демографическими показателями.
Федерализм обычно понимается как равенство регионов, невзирая на экономические и прочие контрасты. Это принципиальный подход, поскольку структура федеративного государства определяется региональной идентичностью, т.е. границы субъектов федерации имеют историко-культурное происхождение. Поэтому для всех федеративных государств характерны огромные различия между субъектами по таким основным показателям, как величина территории и численность населения. В этом государство, как правило, не видит проблемы, поскольку федеративное устройство и административно-территориальное деление понимаются как историческая традиция, не подлежащая нарушению.
Несколько особняком стоит вопрос о принципах реорганизации территории в государствах с развитыми региональными интересами. Децентрализация может побуждать не только к расширению автономии существующих регионов, но и к созданию новых. При этом интерес центра состоит в том, чтобы обеспечить стабильность, а значит, принять обоснованное государственное решение, не влекущее за собой конфликты в системе и учитывающее мнение других регионов. Данный вопрос наиболее значим в федеративных государствах, где изменение административно-территориального деления практически невозможно без учета региональных интересов, поскольку чревато конфликтом между центром и регионами.
Обычная формула реорганизации территории подразумевает взаимное согласие центра и регионов. В соответствии с ней в большинстве федераций дозволяются изменения политической карты с созданием, укрупнением, выделением субъектов федерации, приемом в ее состав новых территорий или повышением статуса существующих. Дополнительным фактором сохранения статус-кво нередко служит перечисление субъектов федерации в конституции, что подчеркивает их высокий статус. Однако внесение поправок в конституцию для изменения списка регионов при наличии политического консенсуса не представляет особой проблемы.
Ситуация, когда решающее слово в реорганизации территории принадлежит исключительно центру, довольно редка. Она более характерна для Индии, где субординация уровней власти велика: здесь решения о реорганизации территории согласно закону принимает
парламент. Как правило, законодательство предполагает учет мнения всех заинтересованных территорий страны. Примерно так, с правовой точки зрения, обстоит дело в современной Российской Федерации. В реальной же политической практике все определяется позицией центральной власти, которая, как показывает история, заинтересована в снижении числа субъектов федерации за счет их слияния, что, по ее мнению, должно привести к улучшению управляемости страной.
Так, в общих чертах, представляется ситуация с региональным развитием в условиях глобализации с точки зрения внутреннего политического развития современных государств. Однако именно глобальные тенденции, концентрируясь в условиях конкретного региона вне зависимости от страны и места ее расположения, привносят в региональное развитие свою специфику, т.е., как уже отмечалось, делают его глокальным. Специфические тенденции реализуются прежде всего в трансграничном сотрудничестве, которое может принимать различные формы, связанные со ступенями эволюционной зрелости политической организации1. Первая, простейшая форма такого сотрудничества -локальные приграничные контакты. Вторая - это взаимодействие между территориальными политическими образованиями, например нациями-государствами и/ или административно-территориальными единицами отдельных государств. Наконец, третья, сетевая форма трансграничного сотрудничества только формируется в условиях глобализации - и прежде всего благодаря ей. Она предполагает взаимодействие между акторами различных уровней при опоре на узлы ячеистой сети глобальных взаимодействий, минуя территориальные размежевания.
Трансграничное региональное сотрудничество является одним из перспективных направлений международной интеграции. Подключение к нему российских регионов стало возможным благодаря применению принципов федерализма, децентрализации власти и приватизации экономики в постсоветской России. При этом такое подключение имело и имеет свою специфику в разных частях страны. Если на северо-западе накоплен некоторый опыт «дозированных» трансграничных контактов, то на востоке он практически отсутствовал, за исключением весьма скромной по объему прибрежной торговли с Японией и ритуальных по своему характеру, детально контролируемых с обеих сторон «мероприятий» с КНДР.
Нынешнее трансграничное сотрудничество дальневосточных субъектов РФ с регионами-соседями представляет собой эффективный способ преодоления многих политических завалов и тупиков, оставшихся после «холодной войны», снижения уровня недоверия к нашей стране и недооценки ее роли в Азии. Ценность
1 Используемая трактовка зрелости политической организации основана на концепции хронополитики, разработанной М.В. Ильиным [12].
такого сотрудничества велика еще и потому, что окончание «холодной войны» и заметное потепление отношений России с ее дальневосточными соседями отнюдь не устранили все противоречия в регионе. Среди последних, в частности, следует упомянуть вопрос о принадлежности Южно-Курильских островов, проблемы объединения государств полуострова Корея, а также ядерного потенциала КНДР. Возникают и новые потенциально конфликтные ситуации. Так, определенные сложности уже принес процесс реализации проекта, связанного со строительством нефтепровода «Ангарск
- Находка», или, как его все больше называют в последнее время, системы «Восточная Сибирь - Тихий океан» (ВСТО). Стремление России к диверсификации экспорта своего углеводородного сырья одно время серьезно обременяло поступательный процесс развития российско-китайских отношений. Эксперты лондонского Королевского института международных отношений даже высказывали предположения об угрозе самого острого кризиса в отношениях с Китаем после развала Советского Союза и о проблеме «политического доверия» между Пекином и Москвой [22]. Ситуацию удалось разрешить двухэтапной схемой строительства ВСТО, которая нашла свое закрепление в приказе тогдашнего министра промышленности и энергетики Российской Федерации В. Христенко от 26 апреля 2005 г. В соответствии с ним первая очередь трубопровода пропускной способностью до 30 млн т нефти в год до города Сковородино в Амурской области будет построена до ноября 2009 г. Далее маршрут этого сырья будет направлен в Китай. К 2020 г. вся система ВСТО выйдет на проектную мощность с прокачкой до 50 млн т нефти в год до берега Тихого океана [9, с. 3].
Трансграничные связи российского Дальнего Востока охватывают все основные сферы его жизнедеятельности. При этом ключевую роль в региональном сотрудничестве (что, собственно говоря, и создает сущностную основу феномена «глокализации») играют торгово-экономические связи, ибо их легче всего наладить между сопредельными и прилегающими к ним внутренними частями различных стран. Естественным фундаментом трансграничного сотрудничества являются исторические традиции, опыт взаимодействия в прошлом. В Северо-Восточной Азии как части Северной Пацифики и Азиатско-Тихоокеанского региона в целом (куда собственно и входит российский Дальний Восток) этот опыт в целом имеет своеобразный характер.
Как известно, русские появились в рассматриваемом регионе в XVII в. Но политическое и культурное влияние нашей страны оставалось там весьма ограниченным вследствие явной недостаточности ресурсов для освоения нового края. При этом следует заметить, что Северо-Восточная Азия имеет гораздо меньшую культурную и цивилизационную историю, чем АТР в целом. В течение длительного времени она не выделялась в качестве самостоятельного трансграничного
географического образа [10, 33, 34]. Политически данный регион воспринимался, а отчасти воспринимается и сейчас, как дальняя периферия великой полуазиатс-кой державы, как символ большого этнографического и природного разнообразия и богатства. Завершение строительства Транссибирской магистрали в начале
XX в. существенно изменило ситуацию. Получив такую несущую «конструкцию», страна перестала распадаться на европейскую и азиатскую половины, а по мере развития российского Дальнего Востока новооб-ретенное единство усиливалось. При этом в царской России регион рассматривался как колония, а в советские времена - как резервная промышленная база и одновременно как крепость и плацдарм для продвижения в Азию. Для достижения поставленных целей центральная власть прибегла к затратной мобилизационной модели развития, основанной на использовании несвободного труда многих сотен тысяч людей, требуя полного и слепого подчинения своим директивам. Подобная политика привела к фактической изоляции региона от соседей, обусловив многие особенности его экономики, социальной структуры и менталитета населения. Все это следует учитывать при изучении и будущем планировании векторов развития процессов реальной глокализации.
Нелишне напомнить о реальных результатах, с которыми советский Дальний Восток подошел ко времени распада СССР. На огромной территории нынешнего Дальневосточного Федерального округа (протяженность с севера на юг 4 500 км), который включает одну республику, три края (Хабаровский, Приморский, Камчатский), пять областей (Амурская, Магаданская, Сахалинская, Еврейская) и один автономный округ, в 1990 г. было произведено лишь 0,7% того, что произвели страны Тихоокеанского бассейна, в 30 раз меньше ВВП Японии, в 12 раз меньше того, что дала экономика пяти тихоокеанских штатов США. За прошедшие с тех пор годы ситуация лишь обострилась. В этой связи вряд ли стоит удивляться зарубежным прогнозам, не учитывающим тихоокеанскую составляющую России: при расчетах крупных чисел малыми величинами можно пренебречь. Отечественный Дальний Восток продолжают высокомерно называть «задворками России» на Тихом океане, где русские, как и в XVII в., представлены промысловыми и лесозаготовительными факториями, а также рудниками1.
Описанное положение объясняется природными обстоятельствами. Как известно, геополитическую связь дальневосточных территорий с основными пространствами евразийской России затрудняют бассейновые разграничения, прежде всего мировой водораздел. Зонально-климатические особенности региона позволяют выделить достаточно однородный комплекс Маньчжурии (Северо-Восточный Китай), Приамурья,
1 В этой связи очень интересная и беспощадная для многих россиян точка зрения представлена в работе [37].
Приморья и п-ова Корея. Он отличается как от российских северо-восточной Азии и Восточной Сибири, так и от китайской Восточной Азии. Нетрудно заметить, что поселенческая структура этих пространств существенно зависит от их зонально-климатических особенностей. Все это создает крайне противоречивую ситуацию «несоответствия» административно-политических
границ геополитическим, наложения разных геополитических зон. Подобное положение вещей, с одной стороны, создает потенциал соперничества между государствами региона, но с другой - при определенных условиях способно стать фактором сотрудничества этих же государств в формате их приграничных регионов, т.е. базой для формирования глокальных и их реальных политических практик [12].
Противоречивость геополитических членений Северо-Восточной Азии вкупе с установкой российского Дальнего Востока на приоритет связи с «коренной» Россией затрудняет процесс самоидентификации его жителей. Социально-экономическое и политическое развитие там всегда проходило и проходит в таких формах, что ведет к распаду региона на несколько «территориальных фрагментов» [13]. В результате мы не можем говорить о российском Дальнем Востоке как о едином политическом регионе. Наличие формальных структур одноименного федерального округа в сущности мало что меняет. Структуру политической организации на российском Дальнем Востоке, как и во всей РФ, обусловливают географические, зональные, климатические дифференциации, однако в наибольшей мере она является производной от демографических и экономических факторов. Структурообразующим же стержнем здесь выступает ось «центр-регионы», для которой в нашей стране характерна явная асимметрия [23].
Для рассматриваемой проблемы чрезвычайно важным является понятие «трансграничный регион». Обычно под ним подразумевается достаточно обширное пространство, обладающее определенным культурно-историческим единством (общность политической и культурной истории, сходство культурных ландшафтов, экономическое взаимодействие) и в то же время концентрирующее максимально возможное число переходных зон (культурных, политических, социально-экономических). Это комплексная географическая структура, сочетающая определенные природные ресурсы, объекты инфраструктуры, расселение населения, а также его хозяйственную деятельность в границах крупной геосистемы [2, с. 5, 17]. Подобные образования Р. Скалапино называл «естественными экономическими территориями» [44]. В настоящее время процессы, ведущие к их образованию, чаще всего и наиболее адекватно называют процессами глокализа-ции, их результат - появление трансграничных регионов. В этом случае следует признать, что российский Дальний Восток еще не стал частью такого образования в Северной Пацифике вообще и в Северо-Восточной Азии в частности. Другими словами, трансграничное
сотрудничество, в которое он втягивается с последнего десятилетия XX в., может и должно создать условия для образования российского сегмента трансграничного региона в Северо-Восточной Азии, но процесс этот пока еще в самом начале.
Ключевой политической целью становления, развития и совершенствования трансграничной региональной деятельности на российском Дальнем Востоке является создание единого пространства с экономиками сопредельных регионов стран Северо-Восточной Азии. «Встроенность» в подобное пространство способна обеспечить эффективное распределение имеющихся ресурсов и использование их для структурных преобразований в экономике, выхода на траекторию устойчивого хозяйственного роста и повышения уровня жизни населения, что, безусловно, сделает жизнь в регионе более привлекательной для россиян. Кроме того, данный вектор приведет к усилению политической стабильности и геополитической сбалансированности в регионе.
Скорее всего, для таких предположений существуют объективные основания, и развитие трансграничного регионального сотрудничества на Дальнем Востоке как части Северной Пацифики в обозримом будущем станет определяться отдельными прорывами России в двусторонних и многосторонних экономических и политических отношениях. Причем в ходе такого развития придется решать проблемы, далеко выходящие за рамки этих отношений. Так, в Юго-Восточной Азии интегрирующим фактором уже стали неформальные сети, где ключевую роль играют выходцы из Китая, их внутренние иерархированные связи и капиталы. Чем и кем можно было бы заменить этот фактор в СевероВосточной Азии в целом и на Дальнем Востоке России в частности? Насколько реальна подобная замена? Насколько она возможна и, самое главное, насколько необходима?
Ответы на эти и подобные вопросы еще предстоит найти и сформулировать. Сейчас же лишь заметим, что, несмотря на все евразийство России, у простых граждан и политических элит стран Азии сохраняется представление о ее культурной отчужденности. Что же касается российского общественного мнения, то оно ориентировано в целом на Европу. Для него намного ценнее существование в рамках европейского культурно-политического пространства, чем в каком-либо аналогичном сообществе в Азии. Иные экономические и культурно-политические ориентации, складывающиеся у россиян, живущих на Дальнем Востоке, в расчет не принимаются. Между тем именно такие ориентации могут способствовать размыванию границ, еще до недавнего времени открыто враждебных, и разломов между культурами, а тем самым - формированию предпосылок для сотрудничества их носителей.
Таким образом, России ни в коем случае не стоит изолироваться от евразийского геополитического пространства. Она должна сохранить и упрочить в нем свое
политическое, культурное и экономическое присутствие. Вместо обращения «вовнутрь» в целях разрешения сугубо домашних проблем, прогрессивной и устремленной в будущее части российской политической и интеллектуальной элиты следует рассматривать эти проблемы как неразрывно связанные с более широкими вопросами политической, геополитической и экономической организации российского, постсоветского и мирового пространства в целом. Необходимо осознать очевидность следующего утверждения: «большинство внутренних проблем России и конфликтов на ее периферии являются геополитическими по своей природе и, следовательно, могут быть решены только на основе объединяющего геополитического видения и стратегии, а не индивидуально по мере их накопления» [30, с. 3].
Глокализационные процессы уже привели к формированию геополитического региона «Северо-Восточная Азия», главной характеристикой которого являются нарастающие количественно и качественно проявления трансграничного сотрудничества, а также трансграничных предпринимательских сетей. У России еще есть историческое время стать его полноправным и эффективным сегментом.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ашмянская И. Индия и глобальный аутсорсинг, или «бангалоризация» мировой экономики // Азия и Африка сегодня. 2007. № 1.
2. Бакланов П.Я., Ганзей С.С. Трансграничные территории: проблемы устойчивого природопользования. Владивосток: Дальнаука, 2008. 216 с.
3. Валлерстайн И. О современном кризисе // Социол. ис-след. 2009. № 6. С. 91-94.
4. Ващёкин Н.П., Мунтян М.А., Урсул А.Д. Постиндустриальное общество и устойчивое развитие. URL: http:// www.nasledie.ru (дата обращения 16.07.2009).
5. Глобализация: контуры XXI века: реферативный сб.: в 3 ч. М.: Горбачев-фонд, 2004.
6. Глобализация и постсоветское общество. М.: Стови, 2001.
7. Грани глобализации / под ред. М.С. Горбачева. М: Альпина Паблишер, 2003.
8. Делягин М.Г. Мировой кризис. Общая теория глобализации. М.: Инфра, 2003.
9. Ершов Ю. Нефть и газ Сибири и Дальнего Востока в контексте российско-китайских отношений // Азия и Африка сегодня. 2006. № 6.
10. Замятин Д.Н. АТР и северо-восток России: проблемы формирования географических образов трансграничных регионов в XXI в. // Восток. Афро-Азиатские общества: история и современность. 2004. № 1.
11. Зевин Л. Глобализм и регионализм в контексте экономического роста // Мировая экономика и международные отношения. 2009. № 6.
12. Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. М.: РОССПЭН, 1995.
13. Каганский В.Л. Регионы в неосоветском пространстве // Российские регионы в новых экономических условиях. М., 1996.
14. Каспэ С. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. М.: РОС-СПЭН, 2007.
15. Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. М.: СЕО, 2000.
16. Леонард М. XXI век - век Европы. М.: АСТ; Хранитель, 2006.
17. Лукашук И.И. Глобализация, государство, право,
XXI век. М.: Спарк, 2000.
18. Мазлиш Б. Глобальное и локальное: понятие и проблемы // Социол. исслед. 2006. № 5.
19. Мегатренды мирового развития / под ред. М.В. Ильина, В. Л. Иноземцева. М.: Экономика, 2001.
20. Михеев В.В. Глобализация и азиатский регионализм. Вызовы для России. М.: РОССПЭН, 2001.
21. Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире / под ред. П. Бергера, С Хантингтона. М.: Аспект-Пресс, 2004.
22. Независимая газета. 2004. 13 июля.
23. Пастухов В.Б. Российский федерализм: политическая и правовая практика // Общественные науки и современность. 2003. № 3.
24. Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / под ред. М.Г Делягина. М.: Инфра-М, 2000.
25. Сергеев В., Казанцев А. Сетевая динамика глобализации и типология «глобальных ворот» // ПОЛИС. 2007. № 2.
26. Туровский Р. Баланс отношений «центр-регионы» как основа территориально-государственного строительства // Мировая экономика и междунар. отношения. 2004. № 1. С. 44.
27. Уолцер М. Глобального политического пространства не существует // Свободная мысль. 2009. № 2. С. 5-16.
28. Уткин А.И. Глобализация: процесс и осмысление. М.: Логос, 2001.
29. Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные трансформации. Политика, экономика, культура. М.: Праксис, 2004.
30. Цыганков П.А. Что для нас Евразия? Пять стратегий российского освоения пространства после распада СССР // Вопр. философии. 2003. № 10.
31. Чешков М.А. Глобалистика как научное знание. М., 2005.
32. Чешков М.А. Глобальный контекст постсоветской России. М., 1999.
33. Шведов В.Г. Историческая политическая география: обзор становления, теоретические основы, практика. Владивосток: Дальнаука, 2006. Гл. 4-7.
34. Шинковский М.Ю., Шведов В.Г., Волынчук А.Б. Гео-политическое развитие Северной Пацифики (опыт системного анализа). Владивосток: Дальнаука, 2007. Гл. 2-3.
35. Шинковский М.Ю. Глокализация как предмет научного исследования // Полития. 200S. № 2. С. 46-57.
36. Шинковский М.Ю. Российский регион: становление политического режима в условиях глобализации. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2000.
37. Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России. М., 2007.
3S. Globalization, poverty and conflict. A critical “Development” reader. Dordrecht: Kluver Acad. Publ., 2004.
39. Holton R. J. Globalization and Nation-State. L., 199S.
40. Kilminster R. Globalization as emergent concept. Limits of globalization / Ed. A. Scott. L.; N.Y.: Routledge, 1997.
41. Linn J. F. Economic integration of Eurasia: Opportunities and challenges of global significance / Wolfensohn Center for Development. Wash.: The Brookings Inst. 16.10.2006.
42. Ohmae K. The end of the Nation State: The rise of regional economies. L.: Harper Collins, 1995.
43. Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity / Eds. M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson // Global Modernities. L.: 1995.
44. Scalapino R.A. The United States and Asia: Future prospects // Foreign Affairs. Winter, 1991/1992. Р. 19-40.
45. Shun’ichi F. Decentralization in Japan / Eds. F. Shun’ichi, M. Toshihiro. Ch. 1. Tokyo: Japan’s road to pluralism, 2003.
46. Stiglitz J. E. Globalization and its discontents. L., 2002.
47. Walby S. The Myth of the Nation-State: Theorizing Society and Politics in a Global Era // Sociology. 2003. Vol. 37 (1). P. 531-54S.
