CC BY
204
Человек, общество, цивилизация
М.Ю. ШИНКОВСКИЙ
Глокализация как предмет научного исследования
Анализируются современные процессы глобализации и регионализации с привлечением материала по российскому Дальнему Востоку. Делается вывод о правомерности использования дефиниции «глокализация.» и приводится соответствующая аргументация. Даны оценки и прогнозы интеграционных процессов в Северо-Восточной Азии.
В последние несколько десятилетий особый интерес у исследователей вызывает проблема глобализации и тех процессов, которые в той или иной степени могут быть включены в нее. Однако этот очевидный факт усложняет нечеткое понимание того, что представляют собой явление и процесс, определяемые этим термином, т. к. порой им обозначают различные, часто несхожие, а порой и не совпадающие вовсе, феномены современности. В основе обыденных представлений о глобализации, как правило, лежат представления об объединяющейся и интегрирующейся земной цивилизации, охватывающей в своей экспансии все земное и околоземное пространство и преодолевающей в силу этого различного рода границы культур, государств, социальное неравенство, а также и расстояния в чисто физическом смысле. Мир становится компактным, транспарентно рассматриваемым, а части его тесно взаимосвязанными. Высказывание «The world is so small» сравнительно точно выражает общее умонастроение. Именно так выглядят в основном общепринятые, но обыденные представления о глобализации.
В научном тексте упоминание о глобализации впервые появилось в словаре Вебстера в 1961 г. и обозначалось как начало ясного осознания возрастающего значения взаимосвязи социальных событий и отношений ко всему миру [31, с. 257]. С тех пор научное рассмотрение этой проблемы значительно расширилось и углубилось. Опираясь на результаты этих исследований, констатируется, что глобализация - это процесс и явление, в котором географический фактор теряет свою важность либо становится незначительным в установлении и поддержании межграничных, широко распространяющихся экономических, политических или социокультурных отношений. Сеть человеческих отношений и взаимозависимостей становится действительно безграничной и охватывает всю планету (см., например, работу [30]).
Надо отметить, что процесс интернационализации отношений и взаимозависимости вызывает как действия, так и противодействия. Именно поэтому особый акцент в современных исследованиях делается на политические, экономические и социально-культурные изменения и их последствия, которые происходят под воздействием глобальных тенденций.
Констатируя стремительное нарастание количества исследований по проблеме глобализации, необходимо признать, что неизбежным следствием этого стало появление большого числа точек зрения в существующей в этом смысле академической традиции. Их спектр уже достаточно широк: от вывода с элементом восторженного оптимизма о том, что глобализация - явление абсолютно не новое, а появившееся столетия назад, через очевидно объективное признание «европеизации» нашей планеты посредством великих географических открытий и связанной с этим колонизации мира до обоснования отрицания всякой глобализации, подмены ее «американизацией» и тщательного выстраивания доводов в поддержку движения антиглобализма.
В своем понимании мы исходим из доказанного, как представляется, утверждения об объективном характере глобализации. Именно об этом свидетельствуют результаты большого числа современных исследований [4-6, 12-17, 20, 22, 23, 26, 27, 29]. По понятным причинам пласт научного знания по проблемам глобализации за пределами России выглядит более мощным, но поскольку анализ этих точек зрения не является непосредственной нашей задачей, считаем возможным добавить к приведенному перечню литературных источников упоминание о реферативном издании «Глобализация: контуры XXI века» [3] и ограничиться этим.
Итак, глобализация объективна и сегодня охватывает уже не только сферы экономическую и предпринимательской деятельности, но и политическую. А кроме того, социально-культурную сферу.
В экономической сфере, во-первых, происходит скачкообразное увеличение масштабов и темпов перемещения капиталов, создание предпринимательских сетей интернационального типа.
Во-вторых, отмечается опережающий рост международной торговли по сравнению с ростом ВВП всех стран и создание сетей международных производств с быстрым размещением мощностей по выпуску стандартизированной и унифицированной продукции.
В-третьих, формируются мировые финансовые рынки, на которых многие операции осуществляются практически круглосуточно. В результате этого процесса финансовая сфера становится самодовлеющей силой, определяющей возможности развития промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, сферы услуг. Другими словами, финансовая сфера сама стала «реальной экономикой».
В-четвертых, за счет развития телекоммуникационных систем и программного обеспечения информация об изменениях на финансо-
вых и других рынках распространяется практически мгновенно, в результате чего решения о перемещении капиталов, продажах и покупках принимаются в реальном масштабе времени.
И, наконец, в-пятых, мировые финансовые рынки становятся неподвластными юрисдикции отдельных, даже наиболее крупных государств. Возникают новые мощные субъекты мировой экономики за счет слияний и поглощений транснациональных корпораций.
В политической сфере вступление мира в XXI в. совпало не только с небывалым усилением глобализационных процессов, но и с окончанием длинного цикла мировой политической истории, длившегося с 1945 г. Начался новый длинный политический цикл, который уже явил миру гигантские изменения в мироустройстве.
Рухнула биполярная система, мир стал гораздо более непредсказуемым в силу того, что современный мировой лидер - Соединенные Штаты Америки - не в состоянии контролировать все процессы, происходящие в различных регионах мира. Опасность этих процессов определилась последствиями выхода из-под контроля прежних мировых супердержав изрядной части политических игроков, среди которых появились несистемные акторы.
Понятие государственного суверенитета размывается сегодня как сверху, за счет диктата мирового рынка, так и снизу, за счет сепаратизма, а также расово-этнических и религиозных конфликтов. При этом совершенно очевидно, что «устаревание суверенитета» в том упрощенном виде, каким оно рисовалось сторонникам либеральных концепций, оказалось локальным явлением. В политической практике этот тезис оказался реально работающим главным образом применительно к странам Евросоюза, сознательно вступившим на путь самоограничения своей самостоятельности, а также к наиболее слабым, как правило, небольшим государствам из породы «несостоявшихся» и «распадающихся». При этом нелишним считаем напомнить, что в 1990-х гг. немало зарубежных и даже российских ученых рассматривали и Россию в ряду последних.
В начале XXI в. стал очевидностью тот объективный факт, что глобализация не является «коварным порождением мирового империализма», а представляет собой комплексный и крайне противоречивый процесс, который способен создавать серьезные угрозы как раз для стран, изначально наиболее радостно ее приветствовавших. Всемирный сетевой терроризм, «избравший» себе в качестве главного врага (независимо от региона проведения акции) Соединенные Штаты, - «родное дитя» глобализации. Он не мог возникнуть и проявить свою эффективность с такой силой вне современного контекста всемирных экономико-финансовых, политико-идеологических и информационно-технических процессов.
Чрезвычайно любопытным, с нашей точки зрения, представляется тот очевидный факт, что глобализация, возбудив в мире невиданные перетоки людских миграций, затронула этносоциальную струк-
туру абсолютно всех стран мира, вне зависимости от конкретного региона их расположения. Наиболее непредвиденным образом последствия этого процесса обнаружили себя как раз в той группе государств, которые рассчитывали поставить глобализацию себе на службу. После веков торжества в Европе национальных государств им на смену стало приходить не однородное наднациональное и надэтни-ческое системное единство европейцев в рамках ЕС, а сложный и внутренне крайне разнородный и несплоченный европо-азиатский многоэтничный конгломерат. Несомненно, что «Европа наций», сложившаяся в XIX в. и существовавшая в XX в., закончилась.
Проведение первенства идеи гуманитарного интервенционизма и первенства гуманитарного права по отношению к традиционному международному праву фактически служит радикальным группам внутри религиозных и этнических меньшинств стимулом для обострения конфликтов вплоть до применения вооруженной силы в надежде на победу с помощью международных миротворческих сил1. Другим словами, во многих регионах мира в современных условиях принцип самоопределения наций выступает против принципа территориальной целостности и нерушимости границ, а принцип гуманитарной интервенции - против принципа государственного суверенитета. Правомерным представляется утверждение, что, если процесс «снизу» не будет регулироваться международным сообществом, то к 2020 г. в мире будет примерно на два десятка государств больше, чем сегодня.
Тезис о «размывании государственного суверенитета» обладает двойным дном. С одной стороны, он, безусловно, отражает реальные процессы. В результате глобализации некоторые функции, бывшие в прошлом прерогативой национального государства, как бы денационализируются и становятся делом международных институтов. С другой - нельзя не видеть и обратной стороны воздействия глобализации, способствующей не сокращению, а напротив, расширению функций государства. Достаточно долго в истории оно воспринималось не столько как хранитель, сколько как ограничитель демократических институтов. Глобализация привела к заметному смещению акцентов. Исторически демократия сложилась в национально-государственных рамках. Размывание этих рамок, распространяющееся на все новые сферы, сделало актуальным перемещение демократического контроля с национального на глобальный уровень. Но органов такого контроля до сих пор нет, и об их создании в обозримом будущем говорить не приходится. В результате возникает сфера, закрытая для демократических механизмов. Расчищается поле для эгоистических злоупотреблений и неконтролируемых дестабилизирующих влияний, прежде всего на региональном уровне. И это не абстрактное предположение, а констатация действительных политических процессов.
1 Концепция «гуманитарной интервенции» впервые была сформулирована в разгар Косовского кризиса в 1999 г. премьер-министром Великобритании Тони Блэром в его речи в пресс-клубе Чикаго [13, с. 95].
Вырисовывается неоспоримая картина: процессы глобализации в реальных политических, экономических и социально-культурных практиках всегда принимают конкретную региональную форму, которая может либо усиливать глобализационный эффект, либо, противодействуя ему, ослабить. В конце XX-начале XXI в. соотношение процессов глобализации и регионализации стало предметом многочисленных научных дискуссий. Существуют точки зрения, аргументирующие главную мысль: глобализация и регионализация - части одного целого и, развиваясь параллельно, взаимно укрепляются. Немало аргументов и у другой позиции - между этими двумя процессами существуют серьезные противоречия. Есть и третья, компромиссная, точка зрения, выраженная известной формулой: «Мыслить глобально, но действовать локально» [2]. Такой подход, как представляется, позволяет с необходимой основательностью рассматривать эти феномены и процессы как сопряженные и, что очень важно, политически мотивированные.
Для обозначения этой диалектической взаимосвязи, которая лишь подчеркивает всю внутреннюю сложную иерархированность рассматриваемой проблемы, английский социолог Роланд Робертсон предложил понятие «глокализация», включающее в себя значение терминов «интернациональное», «транснациональное», «трансрегиональное» и «транскультурное» [33]. Справедливость введения в теоретический и практически-политический оборот такого термина доказывается прежде всего аргументами экономического развития: глобально производить не может никто. Именно корпорации, производящие продукцию в глобальных масштабах, с необходимостью развивают свои локальные связи. Во-первых, они производят и совершенствуют свой товар в конкретных локальных условиях и, во-вторых, вынуждены изыскивать сырье и даже составные части готового продукта (процесс, хорошо описываемый понятием «оИ^оига^»)2 для своих глобальных символов в локальных, т. е. региональных, структурах.
В 1995 г. известный японский ученый современности Кениче Омаэ опубликовал свою очередную книгу «Конец национального государства: становление региональных экономик» [32], которая моментально стала бестселлером [9]. Он подсчитал, что если бы Токио и три прилегающие к нему японские префектуры образовали самостоятельное государство, то по объему ВВП оно заняло третье место в мире после США и Германии. Другой регион Японии, включающий Осаку, Киото и Кобе, оказался бы шестым непосредственно после Великобритании. Существующий глобальный рынок гипотетически позволял бы каждому из этих образований существовать в качестве самодостаточного и автономного государства - региона. Производя свои расчеты, К. Омаэ отнюдь не выступал идеологом нового сепаратизма. Он лишь обратил внимание на то, что в конце XX в. на экономической
2 См. с точки зрения предмета исследования об этом подробнее работу И. Аш-мянской [1].
карте мира значимость той или иной страны стала определяться прежде всего ее регионами, но не всеми, а лишь теми, которые смогли стать «узлами», связывающими мировые потоки товаров, финансов, людей, технологий и информации.
К таким он отнес: Тихоокеанское побережье США и район Великих Американских озер, города «большой пятерки» Европы (Лондон, Париж, Милан, Мюнхен и Гамбург), район Пусана в Республике Корея. В этот же ряд с небольшими оговорками К. Омаэ причисляет район, прилегающий к Сянгану (бывший Гонконг), в Китае; регион, включающий в себя Западную Австралию и Центральную Яву в Индонезии.
Из приведенного очевидно, что иногда масштаб глобализированных регионов столь велик, что они уже не вмещаются в старые государственные границы, надстраиваются над ними, задавая новую архитектуру уже не только экономико-географического, но и политикоправового пространства. Об этом говорит тот очевидный факт, что район Северной Италии гораздо ближе по всему комплексу социально-экономических и политических связей к Южной Германии и Юго-Восточной Франции, чем к собственно итальянской южной части. Да и французская область Эльзас-Лотарингия в рамках объединенной Европы гораздо ближе к Берлину, чем к Парижу.
Глобализированные регионы, конечно же, пока не потеснили государства в качестве строителей нового мирового порядка. Однако очевидным представляется, что экономическая мощь государства теперь зависит не столько от валовых объемов производства и природных запасов, скрытых в его земле, сколько от обладания центрами, управляющими потоками на глобальном рынке.
С такой точки зрения модернизационные планы России выглядят весьма сложными. Согласно методологии К. Омаэ, наша страна обладает всего полутора регионами, соответствующими критериям «глобального региона»: Москвой и еще половиной в виде вместе взятых Санкт-Петербурга - «окна в Европу», комплекса краснодарских портов и Владивостока - «окна в Азиатско-Тихоокеанский регион». Для такой большой страны, как Российская Федерация, этого явно недостаточно для того, чтобы, с одной стороны, вывести остальные российские регионы на глобальный рынок в качестве значимых узлов в системе товарных, финансовых, технологических и культурных обменов; с другой стороны, чтобы закрепить за страной значимое место в этой системе.
«Если где и наблюдается процветание, оно имеет региональную базу. А если процветает регион, фортуна распространяет свою благосклонность и на прилегающие территории как внутри, так и вне политических образований... Регионы-государства не являются - и не должны являться - врагами центральных властей. Если с ними бережно обращаться, исходя из принципов федерализма, эти окна в глобальную экономику могут вполне оказаться лучшими друзьями на-
циональных государств» [32, с. 100]. С большой долей достоверности можно предположить: успешность развития России сегодня напрямую зависит от успешности ее регионального развития.
Итак, экономическая составляющая глокализации несомненна, однако в контексте предпринимаемого исследования нас более всего, естественно, интересует ее политическая и геополитическая части.
Формирование асимметричной политико-территориальной структуры государства, несомненно, имеет принципиальную важность. Этот процесс может объясняться как автономизацией отдельных частей государства, так и наличием территорий в составе федеративного государства, находящихся под прямым контролем центра, но существенно отличающихся по модели и темпам экономического, социально-политического и культурного развития.
Первый сюжет связан с адресной автономизацией отдельных периферий конкретного государства. Компромисс между центром и перифериями обычно предполагает обмен политической лояльности последних на более или менее широкие полномочия. Крайние примеры связаны с территориями, глубокая автономизация которых стала стимулом к федерализации всего государства, представляющего собой объединение территориальной основы и небольшой, но активной политически и/или отличающейся по этнокультурным параметрам периферии. Типичный пример: островное государство Занзибар, который получил независимость и почти сразу после этого объединился с Танганьикой в одно государство Танзания, выбирая при этом своего президента и свой парламент.
Особый интерес вызывают те формально унитарные государства, которые идут на уступки наиболее активным и специфичным перифериям, предоставляя им автономию в индивидуальном порядке. Причины здесь вполне типичны и обоснованны - этническая или физико-географическая обособленность территории, а также развитая политико-культурная идентичность. Баланс отношений обеспечивается тем, что государство идет на уступку конкретной территории, предоставляя ей сообразно существующим условиям известный уровень самоуправления. При этом территория остается в составе единого государства, а уровень внутриполитической напряженности спадает.
Процесс «индивидуальной» децентрализации, влекущий за собой развитие внутригосударственной политико-географической асимметрии, особенно характерен для некоторых регионов европейских государств. Их список достаточно хорошо известен и стал в некотором смысле классикой. Во-первых, это пять областей Италии с особым статусом, две из которых обособлены географически, а три имеют этнолингвистическую специфику. Во-вторых, это островные зоны Португалии - Азоры и Мадейра. В-третьих, островные регионы, имеющие при этом свою этническую специфику, прежде всего -Аландские острова в Финляндии; с оговорками сюда можно отнести и Корсику, где все еще нет полноценного самоуправления. В-четвертых,
в этом ряду можно рассматривать удаленные территории Дании, входящие в единую монархическую систему Danish Realm, - Фарерские острова и Гренландию.
Процесс развития регионального самоуправления и становления глокальных сущностей разворачивается и в трех кельтских регионах Великобритании. В Шотландии и Северной Ирландии, где тяга к автономии особенно велика, избраны парламенты, созданы исполнительные органы власти во главе с первыми министрами. В более ассимилированном Уэльсе организована национальная ассамблея, а исполнительный орган власти выделен не столь явно, он представлен исполнительным комитетом.
При всем развитом самоуправлении государство, тем более не привыкшее к федералистским «вольностям», которые получают серьезную подпитку из глобальных тенденций современного развития, создает для своих «асимметричных» частей различные инструменты централизованного контроля3. Процесс превращения европейских государств в асимметричные за счет особенностей глокального развития продолжается на наших глазах.
Отдельно следует сказать о системе автономий Китайской Народной Республики, где применяется известная из опыта социалистических стран модель национально-территориальных автономий. В последнее время Китай осваивает и иную практику асимметричной ав-тономизации - в связи с присоединением Гонконга и Макао. В реальной политической практике их инкорпорация в состав единого государства была осуществлена в обмен на широкую автономию, и они имеют статус особых административных районов. Структурно они приближаются к европейским автономным перифериям, но с важной оговоркой - особый статус и идентичность этих территорий определились по причинам исторического (многолетние колонии Великобритании и Португалии) и экономического («азиатский тигр» как особая модель развития) характера.
Асимметрия территориально-государственного строительства предполагает как особый статус регионов в унитарных государствах, так и наличие регионов с более слабой автономией в федеративных государствах. Последнее также определяется политико-культурными и экономико-демографическими показателями.
Федерализм обычно понимается как равенство регионов, невзирая на экономические и прочие контрасты. Это - принципиальный подход, поскольку структура федеративного государства определяется региональной идентичностью, т. е. границы субъектов федерации имеют историко-культурное происхождение. Поэтому для всех федеративных государств характерны огромные различия между субъектами по таким основным показателям, как размеры территории и численность населения. В этом государство, как правило, не видит про-
3 Их удачную систематизацию предложил Р. Туровский [21, с. 44].
блемы, поскольку федеративное устройство и административно-территориальное деление понимаются как историческая традиция, не подлежащая нарушению.
Несколько особняком стоит вопрос о принципах реорганизации территории в государствах с развитыми региональными интересами. Децентрализация может побуждать не только к расширению автономии существующих регионов, но и к созданию новых. При этом интерес центра состоит в том, чтобы обеспечить стабильность, а значит, принять обоснованное государственное решение, не влекущее за собой конфликты в системе и учитывающее мнение других регионов. Данный вопрос имеет наибольшее значение в федеративных государствах, где изменение административно-территориального деления практически невозможно без учета региональных интересов, поскольку чревато конфликтом между центром и регионами.
Обычная формула реорганизации территории подразумевает взаимное согласие центра и регионов. В соответствии с ней в большинстве федераций дозволяются изменения политической карты с созданием, укрупнением, выделением субъектов федерации, приемом в состав федерации новых территорий или повышением статуса существующих. Дополнительным фактором сохранения статус-кво нередко служит перечисление субъектов федерации в конституции, которое одновременно подчеркивает их высокий статус. Однако внесение поправок в конституцию для изменения списка регионов при наличии политического консенсуса не представляет особой проблемы.
Ситуация, когда решающее слово в реорганизации территории принадлежит исключительно центру, довольно редка. Более всего она характерна для Индии, где велика субординация уровней власти: здесь решения о реорганизации территории принимает парламент с помощью закона. Как правило, законодательство предполагает учет мнения заинтересованных территорий и даже всех территорий страны. Примерно так, с правовой точки зрения, обстоит дело в современной Российской Федерации. В реальной же политической практике все определяется позицией центральной власти, которая, как показывает наша современная история, заинтересована в снижении числа субъектов федерации за счет их слияния, что, по ее мнению, должно привести к улучшению управляемости страны.
Так в общих чертах представляется ситуация с региональным развитием в условиях глобализации с точки зрения внутреннего политического развития современных государств. Однако именно глобальные тенденции, концентрируясь в условиях конкретного региона вне зависимости от страны и места ее расположения, привносят в региональное развитие свою специфику, т. е., как уже отмечалось, делают его глокальным. Первой формой, в которой реализуются создающие специфику тенденции, следует признать трансграничное сотрудничество, которое может принимать различные формы, связанные со ступенями эволюционной зрелости поли-
тической организации4. Первая, простейшая форма такого сотрудничества - локальные приграничные контакты. Вторая - взаимодействие между территориальными политическими образованиями, например нациями-государствами и/или административно-территориальными единицами отдельных государств. Наконец, третья, сетевая форма трансграничного сотрудничества только формируется в условиях глобализации и благодаря ей. Она предполагает взаимодействие между акторами различных уровней при опоре на узлы ячеистой сети глобальных взаимодействий, минуя территориальные размежевания.
Трансграничное региональное сотрудничество является одним из перспективных направлений международной интеграции. Подключение к нему российских регионов стало возможным благодаря применению принципов федерализма, децентрализации власти и приватизации экономики в постсоветской России. При этом такое подключение имело и имеет свою специфику в разных частях страны. Если на северо-западе накоплен некоторый опыт «дозированных» трансграничных контактов, то на востоке он практически отсутствовал, за исключением весьма скромной по объему прибрежной торговли с Японией и ритуальных по своему характеру, детально контролируемых с обеих сторон «мероприятий» с КНДР.
Нынешнее трансграничное сотрудничество дальневосточных субъектов РФ с регионами-соседями представляет собой эффективный способ преодоления многих политических завалов и тупиков, оставшихся после холодной войны, снижения уровня недоверия к нашей стране, а также преодоления недооценки ее роли в Азии. Ценность такого сотрудничества велика еще и потому, что окончание холодной войны и заметное потепление отношений России с ее дальневосточными соседями отнюдь не устранили все противоречия в регионе. Среди последних, в частности, следует упомянуть вопрос о принадлежности Южных Курильских островов, а также проблему объединения Корейского полуострова и проблему ядерного потенциала КНДР. Возникают и новые потенциально конфликтные ситуации. Так, определенные сложности уже принес процесс реализации проекта строительства нефтепровода «Ангарск - Находка», или, как его все больше называют в последнее время, системы «Восточная Сибирь - Тихий океан» (ВСТО). Стремление России к диверсификации экспорта своего углеводородного сырья одно время серьезно препятствовало поступательному процессу развития российско-китайских отношений. Эксперты лондонского Королевского института международных отношений даже высказывали предположения об угрозе самого острого кризиса в отношениях с Китаем после развала Советского Союза и о проблеме «политического доверия» между Пекином и Москвой [18]. Ситуацию удалось разрешить созданием 2-этапной схемы строитель-
4 Используемая трактовка зрелости политической организации основана на концепции хронополитики, разработанной М.В. Ильиным [9].
ства ВСТО, которая нашла свое закрепление в Приказе министра промышленности и энергетики Российской Федерации В. Христенко от 26 апреля 2005 г. В соответствии с ним первая очередь трубопровода пропускной способностью до 30 млн т нефти в год до г. Сково-родино в Амурской области будет построена до ноября 2008 г. Далее маршрут этого сырья будет направлен в Китай. К 2020 г. вся система «Восточная Сибирь - Тихий океан» выйдет на проектную мощность с прокачкой до 50 млн т нефти в год до берега Тихого океана [7, с. 3].
Трансграничные связи российского Дальнего Востока охватывают все основные сферы его жизнедеятельности. При этом ключевую роль в региональном сотрудничестве, что, собственно говоря, и создает сущностную основу феномена «глокализация», играют торгово-экономические связи, ибо их легче всего наладить между сопредельными и прилегающими к ним внутренними частями различных стран.
Естественным фундаментом трансграничного сотрудничества являются исторические традиции, опыт взаимодействия в прошлом. В Северо-Восточной Азии как части Северной Пацифики и Азиатско-Тихоокеанского региона в целом, куда собственно и входит российский Дальний Восток, этот опыт носит своеобразный характер.
Как известно, русские появились в рассматриваемом регионе в XVII в. Но политическое и культурное влияние нашей страны оставалось там весьма ограниченным вследствие явной недостаточности ресурсов, направлявшихся на освоение нового края. При этом следует заметить, что Северо-Восточная Азия имеет гораздо меньшую культурную и цивилизационную историю, чем АТР в целом. В течение длительного времени она не выделялась в качестве самостоятельного трансграничного географического образа [8, 28]. Политически данный регион воспринимался, а отчасти воспринимается и сейчас, как дальняя периферия великой полуазиатской державы, как символ большого этнографического и природного разнообразия и богатства.
Завершение строительства Транссибирской магистрали в начале
XX в. существенно изменило ситуацию. Получив такую несущую «конструкцию», страна перестала распадаться на европейскую и азиатскую половины, и по мере развития российского Дальнего Востока новообретенное единство усиливалось. При этом в условиях царской империи регион рассматривался как колония, а в советские времена -как резервная промышленная база и одновременно как крепость и плацдарм для продвижения в Азию. Для достижения поставленных целей центральная власть прибегла к затратной мобилизационной модели развития, основанной на использовании несвободного труда многих сотен тысяч людей, требуя полного и слепого подчинения своим директивам. Подобная политика привела к фактической изоляции региона от своих соседей, обусловив многие особенности его экономики, социальной структуры и менталитета населения. Все это с неизбежностью следует учитывать при изучении и будущем планировании векторов развития процессов реальной глокализации.
Нелишним выглядит напоминание о реальных результатах, с которыми советский Дальний Восток пришел ко времени распада СССР. На огромной территории нынешнего Дальневосточного федерального округа (он только с севера на юг протянулся на 4500 км и включает в себя одну республику, два края, пять областей и два автономных округа) в 1990 г. было произведено лишь 0,7 % того, что произвели страны Тихоокеанского бассейна, в 30 раз меньше того, что было произведено в Японии, в 12 раз меньше того, что дала экономика пяти тихоокеанских штатов США. За прошедшие с тех пор годы ситуация лишь обострилась. В этой связи вряд ли стоит удивляться зарубежным прогнозам, не учитывающим тихоокеанскую составляющую России: при расчетах крупных чисел малыми величинами можно пренебречь. Отечественный Дальний Восток продолжают высокомерно называть «задворками России» на Тихом океане, где русские, как и в ХVII в., представлены промысловыми и лесозаготовительными факториями, а также рудниками5.
Описанное положение вещей в значительной степени объясняется природными обстоятельствами. Как известно, геополитическую связь дальневосточных территорий с основными пространствами евразийской России затрудняют бассейновые разграничения, и прежде всего мировой водораздел. Зонально-климатические особенности региона позволяют выделить достаточно однородный комплекс Маньчжурии (Северо-Восточный Китай), Приамурья, Приморья и Кореи. Он отличается как от российских Северо-Восточной Азии и Восточной Сибири, так и от китайской Восточной Азии. Нетрудно заметить, что поселенческая структура этих пространств находится в существенной зависимости от их зонально-климатических особенностей. Все это порождает крайне противоречивую ситуацию «несоответствия» административно-политических границ геополитическим, наложения друг на друга разных геополитических зон. Подобное положение вещей, с одной стороны, создает потенциал соперничества между государствами региона, но с другой - при определенных условиях способно стать фактором сотрудничества этих же государств, но в формате их приграничных регионов [10], т. е. базой для глокальных формирований и их реальных политических практик.
Противоречивость геополитических членений Северо-Восточной Азии вкупе с установкой российского Дальнего Востока на приоритетную связь с «коренной» Россией затрудняет процесс самоидентификации его жителей. Социально-экономическое и политическое развитие там всегда проходило, а во многом проходит и сейчас, в таких формах, что вело к распаду региона на несколько «территориальных фрагментов» [11]. В результате в современных условиях мы не можем говорить о российском Дальнем Востоке как о едином полити-
5 В этой связи очень интересная и беспощадная для многих россиян точка зрения представлена в работе [24].
ческом регионе. Наличие формальных структур одноименного федерального округа мало что меняет с сущностной точки зрения.
Структуру политической организации на российском Дальнем Востоке, как и во всей РФ, обусловливают географические, зональные, климатические дифференциации, однако в наибольшей мере она является производной от демографических и экономических факторов. Структурообразующим же стержнем здесь выступает ось «центр-регионы», для которой в нашей стране характерна явная асимметрия [19].
Для исследования существа рассматриваемой проблемы чрезвычайно важным является понятие «трансграничный регион». Обычно под ним подразумевается достаточно обширное пространство, обладающее определенным культурно-историческим единством (общность политической и культурной истории, сходство культурных ландшафтов, экономическое взаимодействие) и в то же время концентрирующее максимально возможное число переходных зон (культурных, политических, социально-экономических). Подобные образования Р. Скалапино называл «естественными экономическими территориями» [34]. В настоящее время процессы, ведущие к их образованию, чаще всего и наиболее адекватно называют процессами глокализации, результатами которых служит появление трансграничных регионов. В этом случае следует признать, что российский Дальний Восток еще не стал частью такого образования в Северной Пацифике вообще, в Северо-Восточной Азии в частности. Другими словами, трансграничное сотрудничество, в которое он стал втягиваться с последнего десятилетия XX в., может и должно создать условия для организации российского сегмента трансграничного региона в Северо-Восточной Азии, но процесс этот находится еще в самом начале.
Ключевой политической целью становления, развития и совершенствования трансграничной региональной деятельности на российском Дальнем Востоке является создание единого пространства с экономиками сопредельных регионов стран Северо-Восточной Азии. «Встроенность» в подобное пространство способна обеспечить эффективное распределение имеющихся ресурсов и использование их для структурных преобразований в экономике, выхода на траекторию устойчивого хозяйственного роста и повышения уровня жизни населения, что, безусловно, сделает жизнь в регионе более привлекательной для россиян. Кроме того, данный вектор движения приведет к усилению политической стабильности и геополитической сбалансированности в регионе.
Скорее всего, для таких предположений существуют объективные основания, развитие трансграничного регионального сотрудничества на Дальнем Востоке как части Северной Пацифики в обозримом будущем будет определяться отдельными прорывами России в двусторонних и многосторонних экономических и политических отно-
шениях. При этом в ходе такого развития придется решать проблемы, далеко выходящие за рамки указанных отношений. Так, в Юго-Восточной Азии интегрирующим фактором уже стали неформальные сети, где ключевую роль играют этнические китайцы, их внутренние иерархированные связи и капиталы. Чем и кем можно было бы заменить этот фактор в Северо-Восточной Азии вообще, на Дальнем Востоке России в частности? Насколько реальна подобная замена? Насколько она возможна и, самое главное, насколько необходима?
Ответы на эти и, возможно, иные подобные вопросы еще предстоит найти и сформулировать. Сейчас же лишь заметим, что, несмотря на все евразийство России, у простых граждан и политических элит стран Азии сохраняется представление о ее культурной отчужденности. Что же касается российского общественного мнения, то оно ориентировано в целом на Европу. Существование в рамках европейского культурно-политического пространства для него намного ценнее, чем в каком-либо аналогичном сообществе в Азии. Реально иные экономические и культурно-политические ориентации, складывающиеся у россиян, живущих на Дальнем Востоке, в расчет не принимаются. Между тем именно такие ориентации могут способствовать размыванию границ, еще до недавнего времени открыто враждебных, и преодолению разломов между культурами, а тем самым - формированию предпосылок для сотрудничества их носителей.
Таким образом, Россия ни в коем случае не должна изолироваться от евразийского геополитического пространства. Она должна сохранить и упрочить в нем свое политическое, культурное и экономическое присутствие. Вместо обращения «вовнутрь» в целях разрешения сугубо «домашних» проблем, прогрессивной и смотрящей в будущее части российской политической и интеллектуальной элиты следует расценивать эти проблемы как неразрывно связанные с более широкими вопросами политической, геополитической и экономической организации российского, постсоветского и в целом мирового пространства. Необходимо осознать очевидность следующего утверждения: «Большинство внутренних проблем России и конфликтов на ее периферии являются геополитическими по своей природе, и, следовательно, могут быть решены только на основе объединяющего геополитического видения и стратегии, а не индивидуально по мере их накопления» [25, с. 3].
Глокализационные процессы уже привели к формированию геополитического региона Северо-Восточная Азия, главным существом которого являются нарастающие количественно и качественно проявления трансграничного сотрудничества, а также трансграничных предпринимательских сетей. У России еще есть историческое время стать его полноправным и эффективным сегментом. Доказательству справедливости и необходимости такого вектора политического развития и будет уделено внимание в дальнейшем исследовании.
Литература
1. Ашмянская И. Индия и глобальный аутсорсинг, или «банга-лоризация» мировой экономики / И. Ашмянская // Азия и Африка сегодня. 2007. № 1.
2. Ващекин Н.П. Постиндустриальное общество и устойчивое развитие / Н.П. Ващекин, М.А. Мунтян, А.Д. Урсул. - Режим доступа: http//www.nasledie.ru
3. Глобализация: контуры XXI века: реф. сб. В 3 ч. - М.: Горбачев-фонд, 2004.
4. Глобализация и постсоветское общество. - М.: Стови, 2001.
5. Грани глобализации / под. ред. М. С. Горбачева. - М.: Альпина Паблишер, 2003.
6. Делягин М.Г. Мировой кризис. Общая теория глобализации / М.Г. Делягин. - М.: Инфра-М, 2003.
7. Ершов Ю. Нефть и газ Сибири и Дальнего Востока в контексте российско-китайских отношений / Ю. Ершов // Азия и Африка сегодня. 2006. № 6.
8. Замятин Д.Н. АТР и Северо-Восток России: проблемы формирования географических образов трансграничных регионов в
XXI в. / Д.Н. Замятин // Восток. Афро-Азиатские общества: история и современность. 2004. № 1.
9. Ильин М.В. Очерки хронополитический типологии / М.В. Ильин. - М., 1995.
10. Ильин М.В. Российский Дальний Восток в геополитической системе координат Азиатско-Тихоокеанского региона / М.В. Ильин // Россия и Корея в меняющемся мире. М., 1997.
11. Каганский В. Л. Регионы в неосоветском пространстве / В. Л. Ка-ганский // Российские регионы в новых экономических условиях. М., 1996.
12. Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура / М. Кастельс. - М.: GEO, 2000.
13. Леонард Марк. XXI век - век Европы / Марк Леонард. - М.: Хранитель, 2006.
14. Лукашук И.И. Глобализация, государство, право, XXI век / И.И. Лукашук. - М.: Спарк, 2000.
15. Мегатренды мирового развития / под ред. М.В. Ильина, В. Л. Иноземцева. - М.: Экономика, 2001.
16. Михеев В.В. Глобализация и азиатский регионализм. Вызовы для России / В.В. Михеев. - М., 2001.
17. Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире / под ред. П. Бергера, С. Хантингтона. - М.: Аспект-Пресс, 2004.
18. Независимая газета. 2004. 13 июля.
19. Пастухов В.Б. Российский федерализм: политическая и правовая практика / В.Б. Пастухов // Общественные науки и современность. 2003. № 3.
20. Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / под ред. М.Г. Делягина. - М.: Инфра-М, 2000.
21. Туровский Р. Баланс отношений «центр-регионы» как основа территориально-государственного строительства / Р. Туровский // Мировая экономика и международные отношения. 2004. № 1.
22. Уткин А.И. Глобализация: процесс и осмысление / А.И. Уткин. -М.: Логос, 2001.
23. Хелд Д. Глобальные трансформации. Политика, экономика, культура / Д. Хелд, Д. Гольдблатт, Э. Макгрю, Дж. Перратон. -М.: Праксис, 2004.
24. Хилл Фиона. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России / Фиона Хилл, Клиффорд Гэдди. -М., 2007.
25. Цыганков А.П. Что для нас Евразия? Пять стратегий российского освоения пространства после распада СССР / А.П. Цыганков // Вопросы философии. 2003. № 10.
26. Чешков М.А. Глобальный контекст постсоветской России / М.А. Чешков. - М., 1999.
27. Чешков М. А. Глобалистика как научное знание / М. А. Чешков. -М., 2005.
28. Шведов В.Г. Историческая политическая география: обзор становления, теоретические основы, практика / В.Г. Шведов. -Владивосток: Дальнаука, 2006. Гл. 4-7.
29. Шинковский М.Ю. Российский регион: становление политического режима в условиях глобализации / М.Ю. Шинковский. -Владивосток, 2000.
30. Holton R.J. Globalization and the Nation-State / R.J. Holton. - L., 1998.
31. Kilminster R. Globalization as Emergent Concept / R. Kilminster // Limits of Globalization / ed. by A. Scott. - L.; N. Y.: Routlege, 1997.
32. Ohmae K. The End of the Nation State: the Rise of Regional Economies / K. Ohmae. - L.: Harper Collins, 1995. - 214 p.
33. Robertson R. Comments on the «Global Triad» and «Glocalization». -Режим доступа: http//www2.kokugauin.ac.jp/ijcc/
34. Scalapino R.A. The United States and Asia: Future Prospects / R.A. Scalapino // Foreign Affairs. Winter 1991/92. Р. 19-40.
© Шинковский М.Ю., 2007 г.
