CC BY
11УДК 82(574)-394
Г.И. Полторжицкая, Р.Ю. Иващенко
СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ МИФОЛОГИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ НА ТЕРРИТОРИИ ВОСТОЧНОГО КАЗАХСТАНА
Аннотация: Статья посвящена проблемам состояния славянского фольклора на территории Восточно-Казахстанской области. Выявляется жанровый состав несказочной прозы, а также выделяются характерные для региональной традиции произведения. Для анализа использованы жанры мифологических поверий, быличек, суеверных рассказов, обрядов и обычаев. В статье последовательно прослеживается, что мифологическая проза пронизывает многообразные стороны жизни общества и активно проявляет себя во многих фольклорных, ритуально-коммуникативных и речевых жанрах. Славянский фольклор, являясь неотъемлемой частью общеказахстанского региона, развивается в соответствии с общими законами, в то же время неизбежно отражает самобытность местного уклада.
Ключевые слова: мифологическая проза, демонологические представления, быличка, нарратив, оппозиция «свой - чужой», диалектные обороты, мотив.
G.I. Poltorzhitskaya, R. Y. Ivashenko
CURRENT STATE OF MYTHOLOGC PROSE IN EASTERN KAZAKHSTAN
Abstract: The article covers the issues of current state of the Slavic folklore in Eastern Kazakhstan. It highlights the genre composition of non-mythical prose, as well as, traditional opuses. The analysis is based on the genres of mythological legends, folk tales, superstitions, customs and traditions. The article consecutively describes how the mythological prose penetrates various sides of life and actively comes out into numerous folklore, ceremonial communications and verbal genres. The Slavic folklore, as an integral part of Kazakh region, is developing in line with the general rules, and at the same time, is reflecting the uniqueness of local behaviours.
Key words: mythological prose, demonological beliefs, folk tale, narrative, antithesis: insider - outsider, dialectal forms, motive.
Цель нашего исследования - выделить особенности и связи славянских демонологических представлений с фольклорной традицией народов, проживающих на территории Восточного Казахстана. Мы обратились к региональному материалу, который позволил обнаружить изменения, характерные в современной фольклорной ситуации, и выявили особенности функционирования системы демонологических персонажей в народной культуре Восточного Казахстана. Наше исследование базируется на работах классических и современных исследователей: А.Н. Афанасьева, Е.М. Мелетинского, Л.Н. Виноградовой, А.К. Байбурина, казахстанских ученых - М.М. Багизбаевой, Н.М. Назаренко, А.Д. Цветковой.
Каждой эпохе свойственна своя мифология, которая определяется параметрами времени, этноса, социума и т. д. Миф, по словам Е.М. Мелетинского, «первичная модель всякой идеологии и синкретическая колыбель различных видов культуры - литературы, искусства, религии и, в известной мере, философии и даже наук» [5, с. 78]. В славянском
фольклоре практически не сохранилось мифов о верховных божествах, участвовавших в сотворении мира. В связи с этим в реконструкции мифологической системы персонажей центральную роль будут играть герои «низшей» мифологии, так как на сегодняшний день в мировоззрении славян сохраняется комплекс верований в сверхъестественные существа демонологического характера - это фольклорные тексты о духах, нечистой силе и людях, наделенных фантастическими исключительными способностями. Демонологические поверья, по мнению Л.Н. Виноградовой, пронизывают практически все, самые многообразные стороны жизни традиционного общества и активно проявляют себя во многих фольклорных, ритуально-коммуникативных и речевых жанрах. Они являются неотъемлемой частью семейных, календарных и хозяйственно-бытовых обрядов; тесно связаны с представлениями о времени и пространстве, о явлениях природы, о животном и растительном мире, о причинах возникновения болезней и эпидемий; находят свое отражение в представлениях о судьбе человека, его удачливости и психическом здоровье [3].
В фольклорных материалах архива ВКГУ им. С. Аманжолова с 2004 по 2012 год зафиксировано около 30 текстов несказочной прозы, записанных на территории Восточно -Казахстанской области (ВКР). Большинство из них составляют былички, но сами информанты называют свои рассказы поверьями, преданиями, рассказами о прошлом, случаями и даже легендами. В Курчатове был записан следующий текст: «Рассказывали мне, что вроде был какой-то механизатор - Иван. И здесь была посеяна, якобы пшеница. Потом случился пожар. Он решил спасти пшеницу и опахивал вот это вот место, на котором образовалась гора. Но насколько верна эта легенда, я не знаю» [1, с. 9].
Наибольшее число быличек было записано в селах со старожильческим русским населением, появившихся в числе первых славянских поселений. Это село Северное и Никольское Зыряновского района, с. Коробиха Катон-Карагайского района, с. Черемшанка, Глубоковского района, с. Палатцы Самарского района, с. Самарское Кокпектинского района. Но в ВКО былички бытуют и в городской среде, ряд из них был записан в г. Усть-Каменогорске, Риддере и Курчатове.
В нашей области записаны былички, где главные герои являются традиционными персонажами восточно-славянского фольклора: это ведьма, колдун, черт, домовой, банник. Под быличкой мы вслед за А.Д. Цветковой будем понимать устный прозаический суеверный рассказ о столкновении человека с представителями «чужого» мира или с людьми-посредниками между «своим» и «чужим» миром. Построенные на суевериях данные устные рассказы служили своеобразным доказательством могущества и всевластия представителей народной демонологии (комплекс мифологических представлений и верований в «нечистую силу», принадлежащую к потустороннему миру и взаимодействующую с человеком) [7].
Несмотря на сложившуюся фольклорную традицию, с течением времени в фольклорных текстах нашего региона отражаются история заселения местности, хозяйственно-экономические, природные, культурно-бытовые особенности края. Межэтнические связи народов проявляются в том, что устные рассказы записываются не только от русских, но и от информантов других национальностей: немцев, поляков, казахов, белорусов и украинцев. От информантки Сучковой В.Д., украинки, записано: «Я слышала, почему село Камышенка называлось. Там было озеро, и росли одни камыши и деревья, сосны. И вот, люди, в основном, с Украины приехали на лошадях. Ехали в город Верный - это в Алмату. А там значит, были местные жители, но их было очень мало. И вот мой отец и мать обозом ехали с Украины в Казахстан. Обозом - это 20-30 повозок, на каждую семью своя повозка. И они доехали до Семипалатинска, немного не доезжая, им люди стали говорить, вот, не езжайте туда. Там, значит, делают набеги казахи. Они и сами знают казахи, что такое было, что там грабют, все забирают повозки, все. И многие уехали, а мои деды остались. А село назвалось Камышенка, потому что там было озеро и очень много камышей росли. Так и назвали Камышенка» [1, с. 9].
В текстах часто называются конкретные имена и фамилии: Иван, Сергей, Яна, Петр, Мария Протопопова, Санька. Информантка М.В. Какаулина из с. Северное Зыряновского района повествует о событиях, происходивших в ее селе: «Председатель сельсовета был по фамилии Плотников. Все пошли с иконами - старухи, ребятишки. Было советское время, запрещали же. Плотников вышел и сказал вроде того что куда пошли, куда вас нечистая понесла. А у него был маленький сын, его Галина мать (теща) несла на плечах. Подошел колхозный бык и боднул женщину. Ей ничего, а сын председателя слетел с плеч и насмерть. Гадай теперь: Бог наказал или нет» [1, с. 9].
Безусловно, можно говорить о продуктивности жанра, свидетельством этого является включение в текст быличек не только современных местных реалий, но и современных разговорных и диалектных оборотов («короче», «прям», «в натуре», «шуганулись» и др.). От Карменова Ж.М., казаха по национальности, записана следующая быличка: «Это мне еще бабушка моя рассказывала, что есть за аэропортом, там где Прапорщиково - вот это все - гора, короче. И там, короче, есть пещера. Прям конкретная пещера, большая. Она еще говорит, там этот, как его, бандит... А! - Разбойник! - Во! Короче, говорит, разбойник там жил и оттуда, с горы, всех высматривал, и, короче, грабил там, кого. А! Орел - короче, она говорила - и гору в честь него так назвали. Ну, что он как орел там высматривал все.
Ну и мы, короче, еще пацанами были - классе в седьмом, что ли? - ну и поехали, короче эту пещеру искать. Человек пять было, где-то. Ну и поехали, короче, в «экспедицию». Все - на «двенадцатом» до аэропорта, там потом. Короче, ходили-ходили там по горам по этим, хрен знает сколько.
Нашли мы эту пещеру! Ага! Нашли - все. Зашли, короче, туда, ну там как -заползли, скорее. А там, внутри-то, прям конкретная пещера, ну как вот комната, короче, большая. В натуре! И там, вроде, дальше еще есть че-то. Ну там я не разглядел. Почему! Потому что там, короче, такой камень - вроде как стол. Ну стол, короче, конкретный. А на столе на этом (я отвечаю!) стоит бутылка вина и консерва какая-то открытая. И мы, такие, стоим, смо-отрим. И там вдруг, в глубине-то че-то - как кашлянул, что ли, кто-то. И мы тут, короче, ... как шуганулись! Я вот даже не помню, как бежал, куда бежал.
Потом-то мы уже с пацанами думали, кто бы это мог быть. Скорее всего, зэк какой-нибудь сбежавший. Ну а кто еще? Вот такая у нас была «экспедиция». Но, главное, пещеру-то мы нашли! Так что есть эта пещера!» [1, с. 10].
Несомненно, наблюдается подвижность жанра, что позволяет наблюдать не только суеверное мировоззрение информантов, но и детали окружающей человека современной действительности. Функционирование жанра быличек определяется, прежде всего, назидательным характером текстов. В них проецируются поведенческие нормы. Все, что противоречит народной морали, приводит к дисгармонии между «своим » и «чужим» миром. В быличках осуждается такое явление, как воровство. «Дед, отец моего отца, знал слова, чтоб у него никто ничего не украл. Оставит сани на улице, например, и если, кто-то что-то украдет, он от саней не сможет отойти», - вспоминает М.И. Гетеникова из села Самарское. [1, с. 5]. Нарушение той или иной нормы поведения влечет за собой наказание, в данной быличке это невозможность уйти с места преступления.
Наиболее распространенной темой в быличках, записанных на территории ВКО, является тема домашнего культа, а демонологическим персонажем - хранитель этого культа домовой. Дом, жилище для человека - свое освоенное пространство, это «один из ключевых символов культуры» [2, с. 3]. «В образе домового, - считает исследовательница жанра быличек А.Д. Цветкова, - олицетворяется жизнь дома, совокупность неведомых и непостижимых явлений, причин, действий возле домашнего очага. Исходя из этого, любое нарушение гармонии, равновесия в системе «дом-человек» приписывалось действиям домового в ответ на нарушение традиционной нормы» [7, с. 26-27]. Это может быть реакцией духа дома на незнакомого, чужого человека. «Летом ко мне из Ярославля
приезжала моя двоюродная сестра Яна. Мы остались с ней дома одни. Вдруг я обнаружила, что дома закончился хлеб, и пошла в магазин. Яна осталась дома одна. Когда я вернулась и зашла в свой подъезд, то увидела сестру на площадке. Она была напугана и говорила, что больше никогда не останется у меня дома одна. Впоследствии она рассказала мне, что как только я ушла, ей на правое ухо кто-то стал шептать что-то неразборчивое. Скорей всего это был домовой. Наверное, он увидел в моей двоюродной сестре незнакомого человека» (записано в 2009 г. в г. Усть-Каменогорске от А.П. Лейсле, 1991 г. р.) [1, с. 11].
В следующей быличке информант очень подробно останавливается на описании домового:
«Мария Протопопова (односельчанка в родном селе - примечание А. Семенко) видела домового! Рассказывала. Она вечером тесто ставила. Но и воды у ней не хватило. Она думает: «Че же делать?» Поздно уж. К колодцу не схотелось ей идти. Думает: «В бане возьму воды!» Но и пошла в баню-то. А у их баня-то за огородом. Но вот она в баню-то заходить. Фонарь у ей. А он у ей в ногах-то и как побежит наружу-то. Ее толкнул. Ага. Она-то упала. Не заорала, главно, ниче. Соскочила и - домой. А там-то потом отдышалась, но а пото-ом уж потом рассказывала. Ага. Разглядела она видь ево. Маленького росту - как мужичок такой невысокай. Ага. А он ышшо согнулся весь, вроде как прятался. Да весь в шерсти. Шерсть-то длинная, вроде как у медведя. Да и бурая тоже. А лицо вроде как прятал. А у ей ышшо спрашивали: може то медведь-то и был?. Нет, говорит, не медведь. На ногах, говорит, бежал. Да и видала, говорит, медведей я. А може то цыган, говорят, какой, приблудный? В полушубке, мехом наружу? А она говорит, нет, мол, шерсть-то и на лице была - заметила, и на голове. Но. И цыганов-то по ту пору никто окрест не видал. От. А ышшо у ихнай лошади нет-нет, да и косички в гриве появятся. Много потом че говорили...» (записано в 2008 г. в г. Усть-Каменогорске от М.Г. Хайдиной, 1926 г. р.) [1, с. 16].
«Люди, скажем, домового почитают. Это дух дома, это хозяин, к нему очень уважительно надо относиться. Вот, в нашем городке я слушала много историй про домовых. И одна женщина мне рассказывала о том, что она переехала в новую квартиру, купила ее у бабушки у одной. И у нее начались в квартире непонятные вещи. Вот у нас на кухне есть такой ящичек, как мы его называем, хрущевский холодильник. И там она хранила банки с вареньем. И вот она говорит, не пойму, что такое. Постоянно какие-то стуки, звоны и так далее. И, как утром встаю, у меня постоянно банки вот эти, которые с вареньем, они все выброшены из этого холодильника. И некоторые, конечно, разбитые, все варенье по полу. И она не знала, что делать. Это продолжалось в течение некоторого времени и пришлось мне эту бабушку потом разыскивать, прежнюю хозяйку. И вот, когда она ей рассказала, что творится что-то неладное в квартире, бабушка и говорит, что домового-то она забыла взять с собой.
А вообще есть такой обряд, обычай, как забрать с собой домового на новое место. Приходишь домой и вот, когда уезжаешь, нужно позвать домового с собой. Обычно, берется такой лапоть, веничек и вот в такое место, где думаешь, может жить домовой, подносишь лапоть, как совочек, и веничком заметаешь. И приговариваешь: «Хозяин, хозяин, пойдем-ка со мною в новое место жить». И как бы заметаешь. И вот таким вот образом уносишь его с собой.
А если ты уехал и забыл домового, то, естественно, к новому хозяину он очень пренебрежительно относится, начинает делать различные проказы.
Бывает, что обозлиться может домовой. Многие бабушки рассказывают, что когда к вам приходит домовой, он приходит с какой-то вестью, либо с радостной, либо с печальной. И обычно он представляется таким вот мохнатым существом, пушистым, но очень холодным на ощупь. Ну вот так вот рассказывали очевидцы. И когда к вам приходит домовой, если он запрыгивает к вам на кровать, нужно его вот так вот обнять и сказать: «К худу? Или к добру?». И вообще, можно услышать. Если к добру, он вам ничего не скажет, просто помолчит, полежит и уйдет. Если к худу, то можно услышать - к худу, к худу. И вот, как бы, он вестник такого, что возможно что-то изменится.
Бывает, что домовые обижаются на хозяев, тогда пропадают вещи. У меня обычно пропадают тетради. Бывает такое. И я все время хожу, не могу найти тетрадь. Потом становлюсь посреди комнаты и говорю: «Отдай. Вот тебе нужны эти тетради? Отдай». И через 2 дня я их нахожу» (записано в 2008 г. в г. Курчатове от С.М. Топоровой, 1962 г. р.) [1, с. 23].
По композиции среди записанных текстов можно выделить рассказы двух типов. В первом типе мы наблюдаем сохранение всех традиционных особенностей жанра: установку на достоверность, ссылку на авторитетный источник, указание на точное место происшедших событий. Сюжет былички связан чаще всего с конкретным лицом. «Ночью, часа в два, мой отчим Сергей приехал с работы домой. Он лег спать, но через несколько минут услышал, как в ванной бежит вода. Воду открыть было очень трудно -краны были тугие. Сергей пошел, отключил воду, крепко закрутил кран. После этого он опять лег спать. Через некоторое время в ванной опять побежала вода. Сергей разбудил мою маму. Они вместе слышали, как бежит вода. Мама потом сказала, что так шутит домовой. А Сергей впоследствии видел домового воочию. Он описал его так: невысокое существо, примерно 50 см. ростом, похожее на дедушку, покрытый длинной густой шерстью» (записано в 2008 г. в г. Усть-Каменогорске от А.А. Заклинского, 1957 г. р.) [1, с. 30].
Второй тип - это рассказы, абстрагированные от конкретного лица, местности и времени происходящего события. «Шел мужик по деревне. Смотрит, у ворот чьих-то собака черная сидит и на него лает. Взял мужик камень и хотел кинуть в собаку. Пригляделся, а то уже не собака сидит, а старуха в черных лохмотьях. Говорит ему старуха: «Чем я тебе помешала?» Мужик испугался, покачал головой. «Ну и иди тогда отсюда подальше, а то я тебя в кого-нибудь превращу», - сказала старуха» (записано в 2008 г. в г. Усть-Каменогорске от Ж.М. Карменова, 1969 г. р., казаха). По мнению А.Д. Цветковой, «фабулат, лишенный конкретности, - это своеобразная ступень эволюции сюжета, что иллюстрирует мысль о продолжающихся в наши дни процессах создания новых, не разрушающих традиционную художественную основу рассказов» [7, с. 20].
Часто быличка повествует не только о столкновении человека с ирреальным миром, но и о семейном укладе, деталях народного быта. «Дело было уж скоро двадцать лет будет, как Санька (сын - примечание А. Семенко) тогда еще не разговаривал толком. Ну так -мама, папа, ляля, да и то - когда как. Мы тогда еще на Арматурном жили. Ну вот, однажды вечером, как-то, его спать уложили. Убаюкали. Ну и сами. А! Моя-то тогда на смене была. Ну вот. А я чего-то там делаю. То ли писал чего-то. Не помню. Но это и не важно. В общем, лежал он и, главное, спал, вроде. И вдруг как-то так садится, показывает рукой в угол комнаты и четко - абсолютно четко - произносит: «Там боб!» Потом посидел еще секунд пять, лег и дальше спит.
Надо сказать, что я, вообще-то, мистикой совершенно не увлекаюсь, ну и как-то вообще эта тема меня не трогала. Я был «правоверным» материалистом. Но в этот момент мне стало, мягко говоря, не по себе. Сашка-то дальше спит, а я вот долго тогда не смог уснуть. Но это еще не все. Потом еще продолжение было.
Уже несколько лет прошло (я уж не помню сколько). Я уже и как-то подзабыл про этот случай. А тут как-то - сплю. И вдруг что-то меня разбудило. Бывает так - шум какой-нибудь или еще что-нибудь. А тут вроде и шума-то не было. Но только проснулся я. И почему-то сразу сел. И вдруг увидел - и именно в том самом углу, куда в тот раз Сашка показывал - такая, как галактика, спираль, такого изумрудного цвета. И она, вращаясь, постепенно втянулась в точку. Ну, где-то секунды за две. В общем, опять я, конечно, заснуть уже не мог. Ну вот. После этих случаев я, конечно, уже не стал таким ярым материалистом как раньше. Мистиком, надо заметить, я тоже не стал, да и не собираюсь, но вот, например, в домового верю довольно твердо, надо сказать» [1, с. 22].
Рассказчик говорит и об изменении своего отношения к сверхъестественному. Данный текст был записан от Заклинского А.А. в г. Усть-Каменогорске. Следует отметить неповторимую манеру исполнения данного информанта, которая проявляется не только в отношении к описываемому событию, но и в художественных особенностях рассказа. В текст включаются личные комментарии, оценка событий, попытка проанализировать и объяснить увиденное, что создает определенную интригу, занимательность повествования, а также раскрывает внутренний мир самого рассказчика.
Взаимоотношения человека и природы в быличках четко регламентированы. Нарушение этих отношений грозит опасностью человеку. Особенно это проявляется, когда человек нарушает устоявшееся веками соблюдение календарных обрядов, а именно совершение купания в запрещенное для этого время. «Я узнала, что в день Троицы (день всех утопленников) никто никогда в селе не купается, включая молодежь. Были, конечно, и исключения, но все, кто купался в этот день, неизменно тонули. В селе есть болото, которое раньше было чистым, в нем купались. Однажды в день утопленников компания из пяти человек решила там искупаться, как их ни уговаривали одуматься, они только смеялись и говорили, что не верят в «бабушкины сказки». Стали купаться: ныряли, веселились, шумели. Один из них зацепился под водой за что-то, остальные кинулись его спасать, нет, я не знаю, может это просто виннинская легенда, но и сейчас к этой воде не подходят. Все 5 человек в тот день утонули. После произошедшего водоем стал заболачиваться, в нем уже никто не купался, воду считали проклятой. Было это на самом деле или нет, я не знаю, может, это просто виннинская легенда, но и сейчас к этой воде не подходят» [1, с. 14].
Для бухтарминских староверов река служила символом благодатного края. Она отдавала свою животворящую силу, служила оберегом для новорожденных, которых в ней крестили и наказывала преступников за злодеяния. «Пуская плот со злоумышленником по течению реки ... полагались на волю Божью и рассуждали: невиновен, значит останется жить, виновен - Бог его накажет. Когда хотели показать свою удаль, говорили: «Ведьмы в Бухтарме крещены» [4, с. 86]. Но вода, река в народном понимании всегда считалась и границей между мирами и, соответственно, представляла опасность для человека. В быличке мы наблюдаем устойчивый мотив-инвариант: «человек переживает последствия контакта с мифологическим персонажем», нарушение запрета оборачивается гибелью для людей.
Тексты быличек соединяют в себе не только языческие верования и обряды, но и православные представления о нечистой силе. Христианским персонажем, воплощающим нечистую силу, является черт. Н.М. Назаренко, исследуя несказочную прозу Казахстана, отмечает, что сам образ черта довольно редко встречается в быличках, чаще это обобщенный образ нечистой силы, вобравший в себя множество народных суеверий [6]. В следующей быличке демонологический персонаж не определяется рассказчиком. «Это было после войны. Брат мой Иван, работал бригадиром. Ехал из Акчуа аула. Ехать надо было 6 км. Там по дороге был крутой овраг. А с ним были две собаки. Когда он доехал до этого оврага, собаки кинулись лошади под ноги. И он обратил внимание, что там трое высоких мужчин в белом прыгают по узкой тропинке друг за другом. Лошадь остановилась, и они остановились. Он думал натравить собак, а собаки спрятались. Он и сам испугался. Стал погонять плеткой лошадь, лошадь храпит, а не идет, и они стоят. Он сильнее ударил лошадь, лошадь начала ход, и они попрыгали тихо. И он это место проехал тихо, пока они не скрылись из этого места» (записано в 2007 г. в селе Самарское от М.И. Гетениковой, 1935 г. р.) [1, с. 22]. Мифологический персонаж в данном нарративе не называется, но его присутствие проявляется в невозможности человека объяснить происшедшее. По мнению А.Д. Цветковой, «большинство славянских демонов классифицируется по месту обитания. Черт же локально не ограничен. Поскольку для местной традиции не характерен образ лешего, сверхъестественные события вне дома в том случае если персонаж не называется, в рассказе приписываются черту» [7, с. 173].
В архиве ВКГУ им. С. Аманжолова записаны тексты, которые можно назвать и антибыличками. В них фактически разрушена жанровая основа, и они больше напоминают байку или анекдот. «Раньше печную трубу закрывали на крыше. Как-то хозяйка затопила печку, а один шутник закрыл трубу. Хозяйка как раз к нему и обратилась: «Степанушка, поворожи, чтоб дым в комнату не шел». А «Степанушка» был с другом, и как только скажет «Дым, вон из избы», друг открывает трубу, а скажет «Дым, в избу!», друг трубу закрывает. Так «Степанушка» с другом шутили над хозяйкой. А в конце сказали хозяйке: «Затопляй печку, черт ушел» (записано в 2005 г. в с. Северное, Зыряновского района от А.А. Стариковой, 1926 г. р.) [1, с. 25].
Таким образом, исследование несказочной прозы на территории Восточного Казахстана позволяет сделать следующие выводы:
- тексты быличек соединяют в себе не только языческие верования и обряды, но и православные представления о нечистой силе;
- славянская демонология - это не только список мифологических персонажей, но и значительный комплекс специфических сюжетов и мотивов;
- функционирование жанра быличек определяется, прежде всего, назидательным характером текстов: в них проецируются поведенческие нормы, которым человек должен следовать, общаясь с мифологическим персонажем;
- в устных рассказах наблюдается перерождение предания в легенду; в быличке может присутствовать наличие поэтических особенностей сказочного эпоса; может происходить трансформация былички в антибыличку;
- включенность представлений о демонологических персонажах в самые разные сферы жизни традиционного общества позволяет рассматривать демонологию как особый культурный код, с помощью которого могут быть описаны практически любые фрагменты народной культуры;
- межэтнические связи народов проявляются в том, что устные рассказы записываются не только от русских, но и от информантов других национальностей: немцев, поляков, казахов, белорусов и украинцев.
- о продуктивности жанров несказочной прозы свидетельствуют и включения в текст не только современных местных реалий, но и современных разговорных и диалектных оборотов.
Содержание быличек интересно тем, что в нем преломляется общеславянская традиция. Кроме того, шелковый путь и кержацкие скиты в заповедных лесах, «родительница степь» и древнейшие петроглифы, Восток и Запад - эти константы нашего края определяют специфику бытования славянского устного народного творчества.
Литература
1. Архив фольклорных материалов ВКГУ им. С. Аманжолова (записи 20042012 гг.). 500 с.
2. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983.
188 с.
3. Виноградова Л.Н. Славянская народная демонология: Проблемы сравнительного изучения. М.: РГГУ, 2001. URL: www.ruthenia.ru/folklore/vinogradova1 (дата обращения: 30.01.2014).
4. Лухтанов А.Г. Алтайское притяжение: очерки по истории Восточно-Казахстанской области. Усть-Каменогорск, 2006. 460 с.
5. Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998, 576 с.
6. Назаренко Н.М. Несказочная проза в русском фольклоре Казахстана : дис. канд. филол. н. А-Ата, 1991.
7. Цветкова А.Д. Русская устная мифологическая проза Центрально-Северного Казахстана : Учебное пособие. Павлодар, 2006. 264 с.
