CC BY
36
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
УДК 1(091) + 165 DOI: 10.24412/2071-6141-2021-4-175-186
СОВРЕМЕННАЯ «РЕВОЛЮЦИЯ» В ФИЛОСОФИИ НАУКИ: ПРОЕКТЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
В. В. Волошин
Предмет статьи - постнеклассическая философская рефлексия над наукой. Проанализированы атрибутивные характеристики ряда направлений современной эпистемологии и философии науки, дана оценка STS (Science and Technology Studies) Трендом философии науки предложено считать конкуренцию между двумя программами: социокультурной и логико-эпистемологической, ориентированной на естествознание. Обосновывается предположение: изменения в современной философии науки не корректно именовать «революционными». Эти трансформации (и их следствия) не имеют большинства конвенционально установленных признаков научной революции, но могут трактоваться в качестве эвристических аномалий.
Ключевые слова: эпистемология, философия науки, STS, научная революция.
Без понятия «научная революция» трудно представить историко-философскую рефлексию над наукой. До XVIII в. слово «революция» не связывалось с радикальными изменениями. Оно ассоциировалось скорее с повторяющимися циклами (у Н. Коперника планеты вращаются (revolutiones) вокруг Солнца). Многие естествоиспытатели XVI - XVII вв. считали себя не новаторами и борцами со старыми учениями, а продолжателями традиции, которая подлежит усовершенствованию. Представления о революционных переворотах в познании возникают постфактум. Понятие «научная революция» введено в оборот А. Койре (1939). Чуть раньше Г. Башляр пишет о «мутациях» (высокой степени прерывностях) в развитии структуры науки. Первый курс лекций по проблемам научных революций прочитан в Кембридже Г. Баттерфилдом в 1948 г. После публикаций Т. Куна (1957, 1962) и Ч. П. Сноу (1959), данный термин становится в философии науки устойчивым. Он гармонично связал технико-технологические, философские, исторические объяснения прошлого науки, стал интеллектуальным инструментом, работающим и в кумулятивной, и в парадигмальной программе роста научного знания.
Анализ дефиниций научной революции, представленный А. Р. Холлом, В. С. Степиным, В. Н. Порусом, Л. А. Микешиной, Д. Вуттоном, позволяет констатировать следующее. Научная революция-конструкт, фиксирующий атрибутивность и процессуальность научного познания; научная революция - обнаружение новых объектов исследования и понятийное переопределение старых. Научная революция есть инновационное, качественное изменение системы производства знаний, эффективная «перенормировка» исследовательских стратегий, сопровождающа-
яся модификацией методологии, перестройкой оснований науки и выявлением новых смысловых «точек сборки». В качестве существенных признаков данного феномена фиксируются: интенсивный рост знаний, пересмотр иерархии абстрактных объектов, высокая «плотность» открытий, продуктивные междисциплинарные взаимодействия («парадигмальные прививки»). Научная революция предполагает сдвиг в образе мышления и принципиальное преобразование научной картины мира (НКМ). В результате кардинально обновляется эпистемологическая архитектура науки, происходит ее социокультурное «перепрограммирование».
Науке более четырехсот лет, философии науки - нет и двухсот. Философия науки - свидетель трех научных революций. Уместно задаться вопросом: были ли в истории самой философии науки плодотворные аномалии, переживала ли она кризисы и смену парадигм? Попробуем выйти на уровень метафилософии науки и определить применимость понятия «революция» к истории современной философии науки. Достичь поставленной цели помогут сравнительно-исторический метод, некоторые аналогии и объяснительные гипотезы. Положение о неразрывной связи эпистемологии и философии науки принимается нами в качестве аксиоматического.
Если наука прогрессирует, то философия видоизменяется, и эти трансформации трудно назвать линейными. Философские утверждения экспериментально и математически непроверяемы. Философским аномалиям сложно претендовать на статус объективных. Философские проблемы, в отличие от научных, имеют более широкий «радиус действия», они сохраняют свою актуальность продолжительное время, не получая окончательного решения (например, проблема познаваемости мира, абсолютности и/или относительности знания). Ответы на мировоззренческие вопросы не могут быть ложными, что, разумеется, не исключает тривиальности, нерелевантности, противоречивости, некогерентности. «Старые» философские темы способны приобретать новое, яркое звучание. В науке такие «реинкарнации» случаются редко. Это не значит, что в философии нет новизны (к учениям И. Канта, К. Маркса, В. С. Соловьева или Л. Витгенштейна вполне применим предикат «революционные»).
Генерирование новых знаний сопровождало и эволюцию философии науки. До середины ХХ в. борьба идей шла преимущественно в рамках одной наукоцентричной парадигмы. Она была представлена самобытными, но соизмеримыми направлениями - позитивизмом, конвенционализмом, инструментализмом, аналитической и марксистской философией науки. Из этой логико-эпистемологической в своих основаниях парадигмы, следует признать, отчасти выпадали неокантианская философия науки и историческая эпистемология во Франции.
Большую часть своей истории философия науки концентрировалась на исследовании эпистемологической структуры науки, путей ее саморазвития, способов формирования достоверного знания. Ее модели строились
относительно автономной науки, интерпретируемой в качестве самодостаточного механизма. Имел место своего рода сциентистский деизм: человек «сотворил» науку, но развивается она по собственным законам, подчиняясь внутренней логике. Ситуация меняется, когда минимизируются контакты между естествознанием и философией. Во второй половине ХХ века из философии науки уходят ученые с мировым именем. Конечно, были исключения. Например, М. Полани - крупный специалист в области физической химии, учитель лауреата Нобелевской премии по физике Ю. Вигнера. По словам А. Л. Никифорова «Тесная связь науки и философии науки еще сохранялась у Э. Маха, А. Пуанкаре, П. Дюгема, однако в дальнейшем она стала ослабевать, а к середине ХХ в. вообще исчезла. К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос, Дж. Агасси и другие представители философии науки стоят вне самой науки и описывают ее структуру и развитие как бы со стороны. Философ науки теперь уже не философствующий ученый, как это было во времена Хьюэлла и несколько позже, а философ, который предметом своего интереса делает науку. Естественно, такая философия науки самой науке ничего дать не может» [1, с. 36-37].
Отдаление философии науки от ее объекта, продолжает тот же автор, имело причины. Это возросшая специализация и дифференциация наук, увеличение объема научного знания, обострение отношений между государствами. Процесс вытеснения ученых из философского дискурса (по терминологии П. Галисона, «разрыв») отчасти был обусловлен ошибками в изначально устойчивой и многообещающей позитивистской программе. (приведшими далее к формированию постпозитивизма). Благоговение перед наукой сменялось пониманием ее как аксиологически нейтрального и одновременно сугубо утилитарного феномена. Пришло осознание того, что мир, возможно, вовсе не такой, каким его видят ученые, а образ мира зависим не только от языка. На сцену выходят конструктивизм и постмодернистские трактовки науки. Еще в постпозитивизме ставилась цель оценить знание, имеющее своим предметом независимую от ученого реальность. В конструктивизме же граница между объектом и субъектом, означаемым и означающим, представлением и представляемым нивелируется; неопозитивистская стандартная модель науки объявляется анахронизмом, ибо прототипы любой модели, якобы, создаются в процессе общественной деятельности.
В 70-е гг. у философии науки появился «соперник» - STS (Science and Technology Studies - научно-технологические исследования). STS акцентирует внимание на проблемах взаимодействия научных институтов и общества, учете интересов населения при реализации технократических проектов, планировании научной политики. Наука понимается в качестве набора социальных практик, создающих знание. Эти практики вписаны в исторические, политические, организационные, ролевые, коммуникационные контексты. Наличие у STS таких черт, как экстернализм и трактовка науки как деятельности, узкая специализация и междисциплинарность, от-
крытость не апробированным новациям и скепсис в отношении концептуального анализа не являются убедительным доказательством того, что STS «прогрессивнее» философии науки. Хотя бы потому, что «налицо принципиальная теоретическая и методологическая неясность, присущая дисциплине STS» [2, с. 74]. Для постмодернистского комплекса STS характерно стремление избавиться от системной философии и влияния естествознания. Декларируя натурализм, эмпиризм и специально-научный подход, STS отказывается от философских экспликаций и обобщений. Тем не менее, по убеждению самих современных мыслителей, только философия и способна играть роль «жесткого ядра» STS. Так, И. Т. Касавин подчеркивает: «культурная (неутилитарная) ценность науки тесно связана с философским идеалом научности; минимизация философии бьет рикошетом по статусу науки» [3, с. 11-12]. Отсюда еще одна проблема STS, а именно выбор между целями: формированием научной картины мира (НКМ) или выстраиванием политики в отношении науки. «В первом случае мы концентрируемся на том, чтобы извлечь из науки мировоззренческие смыслы и одновременно снабдить ее саму всем богатством содержания в форме целей, ценностей и иных культурных ресурсов. Второй вариант низводит науку до технических приложений и объекта технократического управления» [там же].
STS - результат эволюции преимущественно социально-гуманитарного знания. Понятно, гуманитарию не требуются искусственные языки, сложные устройства и механизмы, многолетние утомительные эксперименты. Ему легче претендовать на эрудированность, проще создавать революционные программы и обосновывать их применимость. Эстетствующие, радикально настроенные «лирики» часто не способны понять «сухих» и педантичных «физиков», без которых построение научных картин мира принципиально невозможно. Не всегда уместен поиск «зон обмена» между «либеральной» гуманитаристикой и «консервативным» естествознанием, тем более, в ущерб интересам последнего. Постмодернизм, как это ни парадоксально, упрощает антисциентизм, обедняет культурологические трактовки науки, подрывает авторитет социальных наук. Их предметное поле размывается; проблематика, несмотря на лингвистическую изысканность, предстает нередко тривиальной, симулякры и метафоры не проясняют содержание научных сюжетов и пути решения задач, а запутывают. Новые методы познания, привлекательная терминология, модные смысловые тренды легко превращаются в иррациональный шум, который заглушает голос Истины.
В современной философии науки имеет место пролиферация концепций, в рамках которых анализ науки также сводится к исследованию неясных, подвижных, гетерогенных научных и околонаучных объектов. Эти объекты (многие из них произвольно конструируются) находятся в контингентных, ситуационных взаимодействиях, поэтому их общезначимая интерпретация затруднена. В результате появляются несоизмеримые
познавательные программы, синтез которых влечет эклектику, понятийный хаос, алогичность. Процессы, происходящие в философию науки, отражают общую когнитивную ситуацию. Бесконтрольно расширяющаяся и плюралистическая «цивилизация знаний» минимизирует конкретность, аргументированность, лимитативность, когерентность информации, размывает концептуальные каркасы. Антропологизация и виртуализация эпистем обесценивают объективность и фактуальность. Стираются демаркационные линии между реальным и воображаемым, причиной и следствием; объектом коммуникации выступают информационные массивы, не имеющие пресуппозиции. Все большую роль играют околонаучные, политически ангажированные предположения, искусственно наделяемые чертами мировой значимости. В результате рефлексивное поле отношения человека к действительности сужается, обоснованность имитируется, интерсубъективный мнемонический аспект знания деформируется. Это способствует созданию атмосферы мировоззренческой неопределенности. Проблемы, решение которых невозможно без естественнонаучного анализа, отдаются на откуп политикам, «специалистам» в области гуманитарных технологий и всевозможным «гретам тунберг».
Со второй половины ХХ в. на смену системности, нормативности, организованному скептицизму, вере в Истину приходят релятивизм, методологическая свобода, упрощенный инструментализм, дефляция понятия «достоверность». Концепт «научная рациональность» теряет свою привлекательность. Размывается грань между наукой и околонаучными спекуляциями, между специализированным знанием и обыденным мнением, философией науки и поверхностным науковедением.
Теперь перейдем от общего и абстрактного к частному и конкретному. На генезис STS оказали влияние идеи П. Фейерабенда. С одной стороны, он, обладая энциклопедическими знаниями, проводит глубокий академический анализ ключевых тем философии науки, существенно расширяя эпистемологическое и методологическое пространство. С другой, -способствует разрушению классического научного стиля, дискредитирует понятие научной рациональности. Его релятивизм и анархизм отчасти идут в русле постмодернистской деконструкции. Работы Фейерабенда отличаются критицизмом, вопросительностью, многозначностью, смешением фактуальных и оценочных суждений. Дискуссионным является и наследие некоторых других постпозитивистов (Т. Куна, М. Полани, К. Хюбнера). Формально находясь в сциентистском лагере, они ставят под сомнение ценность научного знания, способствуют формированию мозаичной и нестабильной НКМ. В постпозитивизме, а также у Г. Башляра, К. Манхейма, Л. Флека, П. Бергера, Т. Лукмана заметны тенденции перехода от анализа «чистой» объективной науки с ее самовоспроизводящимся логико-методологическим механизмом к пониманию науки как социального феномена. С начала XXI в. социальная эпистемология - безоговорочный лидер на поле теории познания. Соответственно в философии науки усили-
ваются позиции антиреализма, на ведущие роли выходят «сильная программа», историческая эпистемология, акторно-сетевая теория (АСТ). Представители этих влиятельных школ, вписанных в STS, сделали довольно скорый вывод: оригинальные идеи постмодернистов пригодны для анализа науки. Отметим, что постмодернистские версии онтологии, гносеологии, методологии, в рамках которых допускается манипулирование научными идеями и терминами, убедительно критиковались (и критикуются) представителями логико-эпистемологического и ориентированного на естествознание крыла в философии науки (Э. Агацци, Ж. Брикмон, Р. Докинз, С. Вайнберг, С. П. Капица, К. Саган, А. Сокал, Дж. Холтон, и др.).
С середины прошлого века конструктивизм представляет серьезную конкуренцию реализму, подтачивая основания постпозитивистской философии науки. В 70-гг. Б. Латур и С. Вулгар публикуют книгу «Жизнь лаборатории», посвященную этнографии научного коллектива. Они доказывают, что научные факты порождаются сообществом ученых, а знание есть результат синтеза контингентных научных практик; основу науки составляют социальные конструкты, наука не столько описывает реальность, сколько производит ее. В 80-е гг. появляется еще несколько знаковых работ подобного плана - «Конструирование кварков» Э. Пикеринга, «Левиафан и воздушный насос: Гоббс, Бойль и экспериментальная деятельность» С. Шаффера и С. Шейпина, «Научный образ» Б. ван Фраасена, «Производство знания» К. Кнорр-Цетины. Шейпин и Шаффер, например, считают, что спор между «конструктивистом» Т. Гоббсом и экспериментатором Р. Бойлем перекликается с современными дискуссиями о природе науки. Гоббс - релятивист, а Бойль - ученый-реалист. Бойль создавал научные факты и превращал читателей в воображаемых очевидцев своих экспериментов, навязывая определенную научную доктрину благодаря своему высокому социальному статусу. Красной нитью сквозь книгу проходит идея: знание - артефакт, оно имеет условный статус; мы, а не реальность, ответственны за то, что знаем. В «Левиафане...» игнорируется то, что природа (объект естествознания) и государство, созданное людьми, - разные сущности. Люди несут ответственность за созданные ими политические институты, но не за природные объекты [4, с. 311, 492-494]. По сути, Шейпин и Шаффер «достраивают» и «перестраивают» интеллектуальную жизнь XVII в., конструируя историю науки на свой лад.
На антиреалистической позиции, именуемой «конструктивным эмпиризмом», стоит Б. ван Фраасен. Он считает реальными только непосредственно наблюдаемые объекты. Все ненаблюдаемое - «метафизический балласт». Мы не в состоянии увидеть без мощного телескопа далекие карликовые планеты, находящиеся в поясе Койпера, но можем полететь к ним и наблюдать их воочию (поэтому они реальны). Но ничто и никогда не поможет непосредственно созерцать кварки и лептоны. Принципиальная ненаблюдаемость таких объектов ставит под большое сомнение их реаль-
ность. Теории, с точки зрения ван Фраасена, не должны восприниматься как истинные. Цель науки состоит исключительно в продуцировании эмпирически адекватных теорий, а задачи сводятся к построению моделей, отражающих фиксируемые черты мира [5, р. 6-12].
Междисциплинарная акторно-сетевая теория (АСТ) возникла в 80-е гг. и являет собой наиболее радикальную и влиятельную версию STS. АСТ складывалась как метод исследования лабораторной деятельности ученых и социология перевода. Основа АСТ - ирредукционизм и гетерогенность. Ирредукционизм означает, что вещи и феномены нельзя сводить к некому исходному уровню (физическому, биологическому, культурному). Нет априорных отношений порядка, нет ничего трансцендентного. Границы между уровнями реальности, и языками их описывающими, отсутствуют. В условиях онтологического равенства критерием существования объекта (материального и нематериального) есть его способность к работе, сетевому контакту. Все гетерогенные сущности - действующие акторы. Акторами научного действия являются, в том числе и вещи, которые освободились от социальной опеки. Б. Латур так объясняет ключевые термины. Сеть - это не объект, а работа, выполняемая акторами. Сеть не является антропо- и социоцентричной. Актор-сеть не обязательно имеет черты технической сети. Она может быть локальной, может не иметь обязательных путей и стратегических узлов. АСТ не исследует проложенные сети, это учение о «деятельности по прочерчиванию сетей». Сеть - не вещь, а записанное движение вещи. Ресурсы сети сконцентрированы в точках пересечения и соединены друг с другом. Общество, природа, текст обладают одинаковыми сетеподобными свойствами. Актор (или актант) понимается семиотически: это то, что действует самостоятельно или в контакте с другими акторами. Актор - это не только мотивированный человек. Актантами могут быть и не-человеки (например, измерительные приборы). Главное, чтобы нечто выступало источником действия. Акторы способны превращаться в онтологические «гибриды» [6, с. 174-192]. Гибридами природы и культуры, если следовать Латуру, являются глобальное потепление, освоение космоса, синтезаторы генов, психотропные средства, коронави-рус.
Латур считает науку многомерной «искусственной сущностью», не обладающей всеобщностью. Науки в «чистом» виде нет. Она - часть некоторых разнородных сетей и меняет «вес и меру» в зависимости от контекстов. Наука может трактоваться как предмет веры и политическое действие, в результате которого объекты «изобретаются». Знания об объектах внедряются в общественное сознание посредством убеждения и манипуляций. Научные проекты реализуются не только учеными, которые стремятся занять выгодную для себя позицию. Наука и техника - одинаковые феномены, их лидирующая роль в технонауке, подмножеством которой они являются, «есть лишь результат оптической иллюзии». Изучение науки - это не объяснение научных идей, а анализ взаимодействия формирующих их
многочисленных сил. История технонауки есть история ресурсов, размещенных вдоль сетей, с целью увеличить их мобильность, надежность, ком-бинаторность, связность [7, с. 214, 278, 400].
В свою очередь Дж. Ло не сомневается, что сторонники STS имеют все основания считать структуру современной научной аргументации патриархальной; любая научная теория зависима от контекста, несет в себе (и реализует) социальную и политическую повестку. Наука отличается от других форм познания лишь в силу социальной случайности. Научная практика способствует конструированию объектов, их последующему описанию и объяснению. Ло предлагает избавиться от таких «методологических привычек», как стремление к обобщениям и определенности, ожидание регулярных и устойчивых выводов, уверенность в том, что теория способна отразить вещи такими, какими они есть. Социальная реальность отличается множественностью, неопределенностью, неуловимостью, подвижностью. Для ее познания необходим метод-сборка, который позволяет обнаружить ветвящиеся отношения между вещами и утверждениями, описывающими вещи. Метод-сборка - «это комбинация детектора и усилителя реалии», создающая хинтерланд - концептуальный узел, зону тяготения ситуативных и контингентных смыслов [8, с. 34-39].
В АСТ игнорируются отличия фундаментальной науки и прикладной, академической и отраслевой. Научная теория смешивается с технологиями, сводится к локальным исследовательским кейсам, феноменологии инженерной жизни и политическим проектам. Релятивизм, многозначность, метафоричность, семиотическое конструирование сущностей, легитимация иррационального - атрибуты АСТ. Все это позволяет не замечать ошибочные выводы, снимает проблему демаркации, уравнивая в правах все типы знания и превращая интерпретацию науки в языковую игру без референтов. Отвергая наличие любой онтологической и гносеологической иерархии, АСТ сводит науку к сети. АСТ - своего рода антинаучная ФН, здесь на первый план выходит то, как наука произвольно делается, но не то, что она есть.
Значительное влияние на современную ФН оказывает «сильная программа» в социологии научного знания. До середины ХХ в. господствовала мысль о том, что социальные феномены лишь деформируют содержание научного знания, частично лишая его объективности. Социологу достаточно ограничиться изучением научной деятельности и фиксацией влияния социальных контекстов на разворачивание научных теорий в потоке исторического времени. В конце века ситуация изменилась. Были выдвинуты тезисы: форма, содержание и эволюция научного знания обусловлены общественными структурами; познание детерминировано социальными факторами, требующими эмпирического исследования. В 70-е гг. обоснованием и расширением данных тезисов занялись в Эдинбургском университете Д. Блур, Б. Барнс, С. Шейпин.
В работе «Знание и социальная образность» (1976) Д. Блур заявляет: социология знания исследует, каким образом передается знание, насколько оно устойчиво, благодаря каким процессам оно производится и сохраняется, как организовано и распределено по различным дисциплинарным регионам. Блур пытается включить науку в «пределы идущего до конца социологического исследования», отказавшегося от целеполагания и оценок. Такое исследование внимательно к локальным открытиям, случайностям, неожиданным историческим сюжетам, разворачивающимся внутри автономных научных сообществ. В силу биологически заданных способностей, человек производит смесь знаний и ошибочных мнений, причем, под действием одного и того же вида причин. Каузальность имплицирует заблуждения, отклонения, ограничения. Индивидуальный опыт осуществляется по схемам и стандартам, которыми человека снабжает общество. Наблюдение и эксперимент дают кое-какой строительный эпистемологический материал, но мало говорят о характере самого научного «сооружения». Теоретизирование, имеющее преимущество перед эмпирией, - вещь социальная, но для работы самого социолога эмпирические исследования необходимы. Мышление субъекта социально детерминировано, подвержено ошибкам, что легализует релятивизм, но не исключает наличие исторических закономерностей и плодотворность обнаружения «законоподобных аспектов социального мира». Из четырех принципов «сильной программы» Блура (каузальность, беспристрастность, симметрия, рефлексивность), наиболее «революционным» является второй. Согласно ему, необходимо эквивалентно объяснять все виды знания, будучи безразличным к истинности или ложности, рациональности или иррациональности, познавательным достижениям и провалам [9, с. 164-167].
Маркерами социологии знания являются конструктивизм, кардинальный конвенционализм и радикальный фаллибилизм. Представители «сильной программы» окончательно порывают с позитивистским пониманием знания как истинного и обоснованного убеждения. Наука оперирует знанием институциональным, и это знание - порождение ситуационных исследований. Объективность и достоверность имеют коллективную, коммуникационную природу. Наука есть знание определенных социальных групп, идентичность которых основана на языковых практиках и индуктивных интуициях, все case study - равнозначны. Наука не обладает познавательной исключительностью. Серьезным недостатком «сильной программы» является стремление объяснить содержание естественнонаучных теорий в социологических терминах, без апелляций к физическим объектам. Социальная эпистемология не исчерпывается «сильной программой». В начале XXI в. успешно развиваются другие, в том числе авторские школы - С. Фуллера (Англия) и Э. Голдмана (США), дискурс-анализ (М. Малкей, С. Вулгар, Б. Латур) и т. д.
Значительно расширилась исследовательская территория многопрофильной исторической эпистемологии. На ней расположились история
эпистемических концептов (открытие, вероятность, объективность) и объектов (материалы, измерительные приборы, технологии), макро-, микро- и экзистенциальная история науки, прошлое стилей научного мышления, типы научной рациональности, демаркация «внутренней» истории науки и «внешнего» контекста. К представителям этого направления относят таких разных мыслителей, как Т. Кун, К. Хюбнер, М. Вартовски, Я. Хакинг, Б. Латур, А. Мол, Л. Дастон, П. Галисон. По сути, исторической эпистемологией может считаться любое исследование прошлого познавательной деятельности. Современная историческая эпистемология, отмечает И. Т. Касавин, - это философский дискурс, который конструирует и использует историческое знание для вписывания в культуру некоторой новой исторической реальности, возникающей на стыке науки и общества. Подходы историка и эпистемолога отличаются. Первый обнаруживает смысл события апостериори, индуктивно -эмпирически. Его временная оптика фокусируется из настоящего в прошлое. Для второго историческое событие - исходный пункт рассуждений. Событие - больше чем просто исторический факт, это социально-культурный феномен. Событие «обрастает» интерпретациями и постепенно нагружается смыслами, что придает ему познавательную ценность. Искажение исторического события - необходимое условие его познания. Эпистемолог строит предположения относительно априорного события, а затем выводит следствия из гипотезы и проверяет их с помощью фактов, найденных историком. Взгляд эпистемолога, подчеркивает Касавин, «направлен из прошлого в настоящее и будущее; он логически конструирует возможную (курсив мой - В. В.) историю науки» [10, с. 7, 13-14].
Подведем итоги. Траектории движения мысли в АСТ, «сильной программе», исторической эпистемологии поражают разнообразием, выглядят привлекательно и многообещающе. Но пока они чересчур замысловатые и неопределенные. Оптика социальной эпистемологии дает возможность увидеть важные детали, но теряет в масштабе и охвате. Микроскоп для современного исследователя науки, в отличие от естествоиспытателя XVII в., оказался важнее и полезнее телескопа.
Наука - сложное когнитивно-культурное образование. Естествознание и математика - ключевые его элементы, образец научности. Однако это, на первый взгляд, тривиальное положение теряет актуальность и число сторонников. Параллельно из философии науки уходят трансцендентные вопросы и универсализм. Финитные обобщения уступают место case study, утрачивается способность к саморефлексии. Наука все чаще понимается и принимается в качестве обычного, утилитарного антропного феномена и становится одним из политических акторов. Есть основания полагать, что в современной философии науки социокультурная программа берет верх над логико-эпистемологической. При всей необходимости лидирующей программы, следует признать, что цели и задачи науки, определяемые социологически и культурологически, отличаются нестабильностью
и субъективизмом. Учет экзистенциальных и социальных контекстов, политических факторов, междисциплинарность, лингвистические исследования и терминологические экстраполяции, либерализация рынка знаний, новые формы коммуникации и усовершенствование гуманитарных технологий призваны способствовать развитию науки, но не подменять ее.
В современной философии науки наблюдается не прогрессивный сдвиг в образе мышления, а его корректировка. В STS рефлексия над наукой не стала системной, качественной, ориентированной на долгосрочные прогнозы. В последние десятилетия рост знаний о науке скорее экстенсивный, охватывающий все больше и больше территорий, для «жизни» науки малопригодных. «Здание» эпистемологии приобрело внешний лоск, модные атрибуты, но утратило устойчивость, симметрию, полезную простоту. Обитатели некоторых гуманитарных «квартир» уверовали в собственную уникальность и исключительность. Методы постижения науки не столько модифицируются, сколько бесконтрольно «размножаются». В «тело» философии науки имплементируются объекты, не имеющие референтов, поэтому над ними сложно проводить эффективные интеллектуальные операции. Многие мировоззренческие «ноу-хау» политически нагружены и лишь имитируют новизну и разрешающую силу. Смысловые «точки сборки» нередко оказываются симулякрами, а «парадигмальные прививки» все реже и реже доверяют делать философии естествознания.
Научная революция - метафора, фиксирующая крупные преобразования в науке, скачок, изменение всего научного (и философского) пространства. Такого скачка в современной философии не произошло, данная метафора к ее истории пока не применима. Вопрос об окончательном вытеснении «консервативно-авторитарной» философии науки «либерально-демократической» STS остается открытым. Вероятно, аберрация близости и другие когнитивные искажения, имеющие объективную природу, заставляют придавать происходящим в философии науки процессам революционное звучание. Но трансформации, начавшиеся в 70-80-е гг. прошлого века и продолжающиеся в философии науки сейчас, имеют все основания, чтобы претендовать на статус эвристических аномалий и мировоззренческих головоломок, которые в перспективе способны привести к революции.
Список литературы
1. Никифоров А. Л. Наука и «дух эпохи» // Эпистемология и философия науки. 2019. Т. 56. № 1. С. 34-38. DOI: 10.5840/eps20195613
2. Столярова О. Е. История и философия науки versus STS // Вопросы философии. 2015. № 7. С. 73-83.
3. Касавин И. Т. STS: опережающая натурализация или догоняющая модернизация? // Эпистемология и философия науки. 2014. Т. 39. № 1. С. 5-17.
4. Вуттон Д. Изобретение науки: Новая история научной революции. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2018. 656 с.
5. Van Fraassen B. C. The Scientific Image. Oxford: Oxford University Press, 1980. 247 р.
6. Латур Б. Об акторно-сетевой теории. Некоторые разъяснения, дополненные еще большими усложнениями // Логос. 2017. Т. 27. № 1. С. 173-200.
7. Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013. 414 с.
8. Ло Дж. После метода: беспорядок и социальная наука. М.: Изд-во института Гайдара, 2015. 352 с.
9. Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 162-185.
10. Касавин И. Т. Знание и реальность в исторической эпистемологии // Эпистемология и философия науки. 2020. Т. 57. № 2. С. 6-19. DOI: https://doi.org/10.5840/eps202057216
Волошин Владимир Викторович, д-р филос. наук, доц., v.v.don7ff@,gmail.com Украина, Донецк, Донецкий национальный университет
MODERN "REVOLUTION" IN THE PHILOSOPHY OF SCIENCE: PROJECTS AND REALITY
V. V. Voloshin
The present article deals with post-non-classical philosophical reflection on science. There are analyzed a number of tendencies within the modern-day epistemology and philosophy of science. Besides, STS (Science and Technology Studies) is evaluated. As a trend within the philosophy of science the author suggests considering the competition between two programs: the sociocultural one and the logico-epistemological one oriented to natural science. There is substantiated the assumption that the changes within the modern-day philosophy cannot be treated as «revolutionary». These transformations as well as their implications do not have the majority of conventionally defined indications of a scientific revolution, but it is possible to interpret them as heuristic anomalies.
Key words: epistemology, philosophy of science, STS, scientific revolution.
Voloshin V^dimir Viktorovich, doctor of philosophical sciences, docent, v.v.don7ff@,gmail. срш, Ukraine, Donetsk, Donetsk National University
