CC BY
107
УДК 101+001
Елена Васильевна Бакеева
доктор философских наук, доцент, профессор Уральского федерального университета имени Первого Президента России Б.Н. Ельцина, г. Екатеринбург. E-mail: [email protected]
СОВРЕМЕННАЯ НАУКА: РЕФЛЕКСИВНОСТЬ И «ЛОКАЛИЗАЦИЯ»
В статье рассмотрен вопрос о возможности воссоздания целостности смысла деятельности ученого в условиях теоретической, методологической и ценностной неопределенности. В качестве основного способа восстановления смысловой целостности утверждается последовательная саморефлексия, осуществляемая исследователем в индивидуальном порядке. Данный процесс характеризуется парадоксальной закономерностью: обретение полноты смысла субъектом науки сопровождается ограничением условий применимости научного знания, или его «локализацией». Выявление контекста того или иного знания может иметь разную «степень рефлексивности»: от прояснения его «внутринаучных», теоретико-методологических оснований до постановки фундаментальных экзистенциальных проблем, связанных с различными феноменами науки. В условиях теоретического и мировоззренческого плюрализма эта «степень рефлексивности» не задается исследователю извне, но определяется им самостоятельно. В этом контексте традиционное представление о науке как инструменте расширения человеческих возможностей получает новую трактовку. Наука осмысливается здесь не столько как средство овладения внешней (вещной) реальностью, сколько как фактор, способствующий росту внутренних (духовных) возможностей человека, напрямую связанных со способностью к самоограничению.
Ключевые слова: наука, научная рациональность, смысл, саморефлексия, «локализация».
Прежде всего следует прояснить само выражение «современная наука», вынесенное в заголовок. Под «современной наукой» мы будем иметь в виду не только феномен, именуемый «постнеклассической наукой» со всеми его особенностями, но и всю совокупность практик, которые принято сегодня объединять под рубриками «наука» или «научно-исследовательская деятельность». Рискнем утверждать, что в условиях размывания критериев демаркации «науки» и «ненауки» одним из важнейших критериев такого объединения служит институциональная закрепленность той или иной практики, ее «встроенность» в социальный институт науки. Данный критерий отчасти лишает значимости ставшее уже традиционным различение так называемых «типов научной рациональности» (классического, неклассического и постнеклассического). Большинство исследователей так или иначе признают сосуществование в контексте современной науки всех вышеназванных «типов».
Вместе с тем очевидно, что сам факт такого сосуществования значительно меняет тот способ, посредством которого регулируется научно-
исследовательская деятельность, в частности в современной науке «классического» типа. Такие характеристики «классической научной рациональности», как универсальный характер оснований и норм познания, единая картина мира в качестве познавательного идеала, требование очищения научного знания от любой «контекстуальности» сохраняются сегодня только в том случае, если носителем этой «рациональности» учитываются границы ее применимости. В.И. Аршинов, В.А. Буров и П.М. Гордин отмечают: «Неклассическая наука вовсе не уничтожила классическую рациональность, а только ограничила сферу ее действия. ... Точно так же становление классической науки не приводит к уничтожению всех представлений и познавательных установок неклассического и классического исследования. Они будут использоваться в некоторых познавательных ситуациях, но только утратят статус доминирующих и определяющих облик науки» [Аршинов, Буров, Гордин 2004: 116]. Все дело, однако, в том, что эта утрата доминирующего статуса норм классической (прежде всего) рациональности требует от познающего субъекта дополнительных усилий по их легитимации. Иными словами, она требует выявления не только границ применимости, но и условий осмысленности этих норм. Разумеется, можно предположить и иной способ действий, основанный на игнорировании реалий современности и стремлении занять «круговую оборону» от всех попыток поставить под сомнение вышеописанный классический идеал. Здесь, однако, возникает уже серьезное сомнение в рациональности самих подобных попыток «отстоять научную рациональность любой ценой».
Таким образом, одна из примет современной науки, выступающая предметом осмысления в данной статье, - фактическое сосуществование различных «типов рациональности». Еще один момент, характеризующий современную науку в обозначенном выше смысле - очевидное ослабление ее доминирующей роли в обществе. Институционализированной науке сегодня приходится конкурировать в сознании людей с иными формами познавательной и практической деятельности несмотря на заклейменную еще П. Фейерабендом поддержку государства. Энергичные меры, предпринимаемые научным сообществом в рамках борьбы с паранаукой и всевозможным «мракобесием», не могут переломить эту тенденцию. Наконец, необходимо отметить и третий интересующий нас признак феномена «современной науки»: сам социальный институт науки больше не может однозначно рассматриваться в качестве элемента общественной системы, выполняющего определенную (прежде всего когнитивную) функцию. Эта однозначность исключается, к примеру, той же «постнеклассической научной рациональностью», отводящей научному знанию роль скорее средства конструирования определенной «коммуникативной ситуации», нежели ориентира в отношениях с «объективной реальностью».
Разумеется, все перечисленные характеристики современной науки (к которым можно было бы добавить и ряд других) уже не раз становились предметом анализа в современной философско-научной литературе. Однако довольно редко при этом акцент делается на экзистенциально-смысловой со-
ставляющей деятельности ученого в охарактеризованной выше ситуации. Между тем все отмеченные моменты указывают по меньшей мере на одно обстоятельство: смысл этой деятельности потерял очевидный, однозначный характер, «свернутым» образом содержащийся в культуре и обеспечивающий не только цели и задачи науки, но и, так сказать, «экзистенциальное самочувствие» производителей и носителей научного знания. Весьма обширная литература, посвященная осмыслению реалий современной науки, фокусируется главным образом на вышеупомянутых целях и задачах, на выявлении новых аспектов, характеризующих сегодня отношения науки и общества.
Никоим образом не подвергая сомнению значимость этой проблематики, укажем тем не менее на одно важное обстоятельство: именно в рамках современной науки любые попытки формулирования ее новой общественной миссии не избавляют ученого от необходимости экзистенциального оправдания собственной деятельности. Эта ситуация возникает именно потому, что сами концепты «наука» и «общество» также теряют однозначный смысл и требуют интерпретации применительно к конкретной ситуации «здесь и сейчас». Исходя из вышесказанного попытаемся сформулировать основную тему (проблему) данной статьи в качестве вариации известного кантовского вопроса: «как возможна современная наука в качестве осмысленного предприятия?».
Следует оговориться, что этот вопрос формулируется безотносительно к оппозиции «сциентизм - антисциентизм». Речь отнюдь не идет о попытке в очередной раз заклеймить науку или, напротив, утвердить ее в качестве «ведущего культурообразующего фактора». Ответ на этот вопрос предполагает поиск возможных путей (способов) обретения человеком (как субъектом науки) полноты смысла в ситуации ценностной и методологической неопределенности.
Необходимость самого подобного поиска утверждается сегодня многими исследователями, в частности и авторами цитированной выше статьи: «Человеку теперь нужно научиться определять и переопределять себя самому: уже не только через позиционирование себя как члена сообщества, но и в первую очередь как ответственную за свою жизнь и судьбу индивидуальность. И он должен сам выстраивать свои отношения с отделяемым им от себя миром - во всех реальностях своего и такого мира существования. Он должен научиться уверенно и ответственно вступать в отношения с отделяемым им от своего «Я» миром, возвращая себе природную целостность, и творить новые уникальные миры своей собственной активности (субъектные миры) - стать творцом «по образу и подобию Бога» [Аршинов, Буров, Гордин 2004: 130]. Следует, однако, отметить, что именно для ученого такая задача является в каком-то смысле наиболее трудной, в силу того, что достаточно долгое время его профессиональная деятельность, освященная обществом, фактически гарантировала его существованию смысловую целостность.
Сегодняшняя ситуация - принципиально иная. По утверждению Г.Г. Копылова, «продолжать трактовать науку как источник истинного
знания о природе, как то, что должно безусловно находить поддержку -сегодня заведомо проигрышная позиция! Но для того, чтобы со знанием дела продумывать стратегии существования науки в XXI в., прежде всего необходимо самим деятелям науки понимать, что реально делает наука, и не ограничиваться собственными формами рефлексии: не понимая своей подлинной ситуации, пользуясь неадекватными картинами человеческой ойкумены и формами осознания собственной деятельности, изменить ничего невозможно» [Копылов 2003: 185]. Соглашаясь в целом с данным утверждением, заметим: главная проблема кроется в том, что «понимать, что реально делает наука», приходится сегодня всякий раз заново по той простой причине, что сама «наука» обретает смысл и значение в зависимости от того, какое место она занимает в том или ином «уникальном мире» субъекта научной деятельности.
В этой ситуации сформулированный выше вопрос и переводится в методологический план в самом фундаментальном смысле этого слова, то есть становится вопросом о способе восстановления субъектом науки утраченной смысловой целостности. Учитывая невозможность однозначного содержательного определения места и роли науки в том или ином «уникальном мире», попытаемся выделить формальные характеристики этого способа. Основная из них находится, так сказать, на поверхности: любая попытка осмысления опирается на акт рефлексии. Характерное для современности повышение степени рефлексивности не только науки, но и иных форм интеллектуальной деятельности - момент, отмечаемый многими авторами, в частности В.М. Розиным. Он утверждает, что «мыслители все чаще вынуждены переходить в рефлексивную позицию, обращаться к анализу оснований и особенностей своего мышления и деятельности. В ХХ в. увеличение объема рефлексии стало характерной чертой интеллектуальной культуры» [Розин 2010: 111].
В отношении науки наиболее отчетливая формулировка этой тенденции принадлежит В.С. Степину, по мнению которого усиление рефлексивности является признаком постнеклассической науки: «Постнекласси-ческий тип научной рациональности расширяет поле рефлексии над деятельностью. Он учитывает соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами. Причем эксплицируется связь внутринауч-ных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями» [Степин 2003: 634]. Зададимся, однако, вопросом: что означает требование рефлексии по отношению к уникальной ситуации воссоздания смысла того или иного действия (в том числе, разумеется, и исследовательского)?
Очевидно, что вне зависимости от всех возможных нюансов, характеризующих данную ситуацию, это требование всегда предполагает обращение к контексту действия, выявление этого контекста. А это, в свою очередь, означает, что неизбежным следствием рефлексивного акта оказывается сужение «поля применимости» результата действия, подлежащего рефлексии, в том числе того или иного знания как «продукта» исследова-
тельской деятельности. Мы можем таким образом сформулировать своего рода универсальный алгоритм для основания любой попытки осмысления собственной деятельности субъектом современной науки: первый шаг -рефлексия как обращение к контексту (расширение сознания) предполагает присутствие на втором шаге осознания ограниченности возможностей того или иного знания. Обозначим подобное осознание как «локализацию» знания, получив таким образом возможность вывести парадоксальную «формулу»: обретение полноты смысла субъектом современной науки может осуществляться только путем своего рода «предметного умаления» результатов собственной деятельности.
Попытаемся пояснить и проиллюстрировать этот неоднозначный тезис, вернувшись к тем характерным чертам современной науки, которые были отмечены выше. Во-первых, сосуществование различных типов рациональности, как уже отмечалось выше, само по себе предъявляет к субъекту науки требование признания ограниченности оснований собственной деятельности - прежде всего методологических. В свете сформулированного выше тезиса обратимся к одному из многочисленных следствий этого методологического плюрализма: к явлению политеоретичности. Это явление сегодня опять же не может быть отнесено к какому-то одному «типу рациональности». Даже в рамках системы «классических» исследовательских установок, не предполагающих непременного включения в предмет способа его «освоения» субъектом, вполне допускается переход от одного способа теоретического описания предмета к другому по мере решения тех или иных задач исследования.
Здесь и обнаруживается работа сформулированного выше алгоритма самоосмысления: для того, чтобы осуществить подобный переход от одной теории к другой, исследователь неизбежно должен в акте рефлексии выйти к внетеоретическому основанию того или иного теоретического «мира». Новизна ситуации заключается здесь именно в том, что выход к основанию оказывается одновременно его вы-явлением, осуществляемым применительно к данному случаю. Но это означает, в свою очередь, что границы расширения контекста, осуществляемого в акте рефлексии, также не определены заранее; они могут быть проведены где угодно. При этом «ближайшее», умеренное расширение контекста исследования может быть осуществлено в рамках конкретно-методологической проблематики, например, путем выявления гносеологических оснований той или иной теории.
В качестве подобной формы саморефлексии деятельности ученого может рассматриваться, к примеру, так называемы интервальный подход в современной отечественной методологии науки. Одним из ведущих методологических положений этого подхода является, по выражению его представителей, требование «искать связь теоретического закона с реальностью только в интервале условий, в которых задумана и построена теория и только с точностью до интервала содержания теоретического закона. В этих интервалах (в пределах их гносеологической точности) теоретическое знание, как говорил А. Пуанкаре, является абсолютным на все времена, не
требующим корректировки. Пытаться расширить применимость теории на ситуации, для которых теория не создавалась - бесплодные попытки. Развитие теории, ее распространение на более широкую предметную область означает, что при построении новой теории мы рассматриваем уже иной интервал условий и, соответственно, получаем иной интервал содержания теоретических законов» [Агошкова, Новоселов 2013: 56].
Учитывая, что понятие «интервала условий» авторы трактуют гносеологически, с точки зрения тех познавательных задач, которые выполняют те или иные абстракции в качестве ведущих элементов теории [Агошкова, Новоселов 2013: 52], пределы предполагаемой здесь саморефлексии исследователя очерчиваются вопросом о средствах собственной деятельности. Сама деятельность (в ее ценностно-смысловом аспекте) не попадает в поле рефлексии. Однако и такое, казалось бы несущественное, расширение границ «области самоотчета» несет с собой приращение смысла. Данное расширение предполагает как минимум два новых момента: признание вариативности возможностей познающего субъекта и как следствие - признание ограниченности объяснительных возможностей той или иной теории. Там, где возникают подобные наборы абстракций, определяющих «интервал» теории, и соответственно два ограничивающих друг друга способа объяснения определенной предметной области, появляется тот «зазор», в который и проникает смысл - невидимое, неэксплицируемое «основание», на котором и осуществляется это гносеологическое «маневрирование».
Очевидно, однако, что эта условно проведенная граница саморефлексии, фиксирующая внимание исследователя на гносеологических основаниях собственной деятельности, может смещаться дальше (это означает -ближе, коль скоро рефлексивное движение мысли всегда возвращает мыслящего к себе). В данном случае следующий вопрос, который с необходимостью должен быть сформулирован - это вопрос о «природе» самих гносеологических оснований, к примеру тех самых абстракций, которые определяют собой границы применимости теории с позиции интервального подхода. Если сформулировать этот вопрос совсем просто - где коренятся эти гносеологические основания, если, разумеется, исключить их произвольную, сугубо игровую «природу»? Любые попытки отыскать эти корни в «объективной реальности» помещают задавшего подобный вопрос в порочный круг, коль скоро сам образ этой «реальности» рисует нам теория, опирающаяся, в свою очередь, на вышеупомянутые гносеологические основания. Иными словами, рефлексивное движение мысли не может изменить вектор, не теряя своей рефлексивности, а следовательно предполагает неизбежное обращение к бытийной сфере самого мышления, то есть -выход в сферу феноменологической онтологии.
В этом отношении большой интерес представляют, например, исследования С.Н. Жарова, посвященные выявлению феноменологически осмысляемых истоков научно-теоретических «миров». Последние, как полагает исследователь, коренятся в жизненном мире, содержащем «затра-
вочные образы» научной теории, обеспечивающие ««вещную» фокусировку интуитивного онтологического контекста» [Жаров 2008: 74]. Такой контекст, понятый феноменологически, выявляется только в самом переживании «затравочного образа» в его единстве с миром: «Феноменологический горизонт конституирован не только чтойностью рассматриваемого сущего, но и его бытием, в котором выражено единство сущего со всем миром. Мир здесь выступает как открытый простор и непредметная цельность всех смысловых отсыланий. Система отсыланий здесь инициирована бытийным смыслом, который не поддается полной тематизации, но способен увести нас туда, куда не проникает логика чтойности. Собственно говоря, это и есть онтологические основы понимания. Понимание связано с нетематическим присутствием всего мира в нашей мысли о конкретном предмете» [Жаров 2008: 75].
Следует отметить, что сам автор вышеприведенной цитаты обращается к анализу жизненного мира преимущественно в рамках собственно методологии науки, в частности в свете задачи оформления «тех структур жизненного мира, которые послужат центром сборки новых теоретических онтологий» [Жаров 2008: 78]. Очевидно, однако, что тематизация онтолого-феноменологических оснований научного исследования может быть обращена (в ходе углубления рефлексии) и непосредственно к самому бытийному (смысловому) контексту деятельности ученого. В этом случае на первый план выходит не вопрос о методе исследования («как это делается?»), а вопрос о смысле самого исследования («зачем это делается?»). Иными словами, внимание здесь переключается на смысл самой задачи, направляющей и организующей активность субъекта исследовательской деятельности.
Понятно, что в первую очередь подобное рефлексивное переключение оправдано применительно к осмыслению всякого рода прикладных исследований. И самый важный момент здесь опять же заключается в том, что рефлексивное осмысление непосредственной прикладной задачи, решаемой средствами науки (разработка технологий создания новых материалов, лечения болезней, выведения устойчивых к вредителям сортов растений и т.п.) не может ограничиться только обсуждением вопросов эффективности деятельности ученого. Вопрос: «зачем?», обращенный к этой деятельности, неминуемо открывает выход в бытийный горизонт, в котором присутствует вся полнота смысла. А это означает, в свою очередь, что в поле рефлексии оказывается и тот смысловой контекст, в котором та или иная прикладная задача обретает значимость и различные (альтернативные) возможности ее решения. И в том, и в другом случае неминуемо обнаруживается, высвечивается условный характер как цели деятельности, так и способов ее достижения. Эта условность открывается прежде всего тогда, когда под вопросом оказывается сам способ, посредством которого очерчивается проблема.
Квалифицируя, например, в качестве болезни, поражающей отдельное человеческое существо, всевозможные сексуальные расстройства или
депрессивные состояния, мы уже рассматриваем это существо как выделенный фрагмент мира, на который и следует воздействовать. Как только подобный изолирующий подход оказывается под вопросом, обнаруживается проблематичность и самой задачи (вплоть до появления «крамольных» вопросов типа: «являются ли эти состояния действительно патологическими?»), и тех границ, которыми очерчивается круг теоретической и практической деятельности применительно к этой задаче. Рефлектирующей мысли здесь открывается широкий спектр возможных решений, на одном полюсе которого могут находиться поиски очередной «таблетки счастья», а на другом - поиски путей целостной трансформации человека в ходе решения фундаментальных экзистенциальных проблем. Но самое главное заключается именно в осознании принципиальной неопределенности, неизбежной ситуативности (точнее, событийности) выбора одного из этих решений.
Подобная ситуативность (открытость ситуации), в свою очередь, обнажает второй обозначенный выше аспект контекстуальности любой исследовательской и практической задачи. Речь идет о вариативном характере тех способов, посредством которых решается любая из этих задач. Как уже отмечалось, само признание условности той или иной проблемной ситуации предполагает и признание «непрозрачности» ее истоков. В противном случае любая условная ситуация могла быть возведена к некоему безусловному основанию, а контекст превратился бы в текст, то есть в какую-либо неизменную и адекватную самой реальности систему знания. Если же мы признаем вышеупомянутую «непрозрачность», то неизбежно теряем (и это очень важно отметить) однозначные критерии эффективности решения определенной практической задачи, позволяющие выстраивать иерархию различных форм разумного освоения мира.
Здесь вновь уместно вспомнить приведенный выше тезис П. Фейе-рабенда о необходимости уравнять науку с иными формами познавательных практик. Однако спустя без малого полвека после оформления концепции П. Фейерабенда этот тезис в значительной степени утратил свое «антисциентистское» звучание. Напротив, речь идет скорее о более глубоком и взвешенном самопонимании науки, но уже не столько как некоего монолитного образования, сколько как деятельности, осуществляемой отдельными субъектами, вынужденными воссоздавать ее целостный (событийный) контекст.
В этом отношении весьма значимым представляется отличающий современную культурную ситуацию феномен трансдисциплинарности, исследуемый, в частности, в работах Л.П. Киященко. Анализируя данный феномен, автор отмечает: «Трансдисциплинарное исследование возникает, когда несмотря на множественность разрозненных дисциплинарных подходов в решении экзистенциальных, биоэтических, экологических и иных практических проблем ощущается недостаточность. Оно нуждается для своего проведения, с одной стороны, в осмыслении мотивов, ценностей, оценки рисков последствий совместных действий различных познаватель-
ных практик, их вписываемости в современные культуру и цивилизацию, а с другой - во взгляде на ситуацию в целом, что характерно для философского подхода» [Киященко 2009: 156].
Важно, что и оценка тех или иных познавательных практик, и «взгляд на ситуацию в целом» - не результат неких совокупных усилий, своего рода «среднее арифметическое», выводимое в процессе совместной работы над той или иной проблемой. И то, и другое должно осуществляться каждым участником этой совместной работы, стать делом его личной ответственности, коль скоро обнаруживается событийный характер любой проблемы. Последняя воспроизводится всякий раз в контексте уникального события и в силу этого должна разрешаться с учетом этой уникальности. Можно вспомнить, например, известную установку: «лечить следует не болезнь, а больного». Врач каждый раз выбирает уникальную комбинацию методов и средств лечения (включая средства народной медицины, способы психотерапевтического воздействия и т.п.). Наука в рамках подобной практики действительно выступает в качестве одной из форм познания-освоения мира. Однако это отнюдь не свидетельствует о каком-либо принижении ее роли и значимости.
Речь идет именно о том, что выше было названо локализацией научного знания, степень которой обратно пропорциональна широте контекста, в котором это знание осмысляется. Поэтому субъект науки оказывается перед необходимостью рефлексии не только в отношении собственной узкопрофессиональной деятельности, но и в отношении целостного смысла своего существования. Как отмечает Л.П. Киященко, «понятие трансдисципли-нарности имеет не столько прикладной аспект, сколько фундаментально экзистенциальный», который касается всех, кто профессионально или по убеждению, по вере и смыслу своих жизненных представлений не может не действовать, делая выбор в пользу ответственного и морального поступка [Киященко 2009: 156]. Эта связь контекстуальности научного знания и познания со сферой экзистенциальной проблематики обращает нас к третьей из названных выше характеристик современной науки: к неоднозначности той роли, которую она играет в жизни общества и отдельного человека.
Вновь речь идет не о том, чтобы предложить какую-либо «новую» оценку этой роли взамен «старой»: основная трудность заключается в невозможности говорить о науке и ее функциях безотносительно к конкретному событию, в котором осуществляется деятельность ученого. Последний, таким образом, оказывается перед необходимостью осмысления не только средств и методов исследования, и даже не только значимости конкретных задач, которые он решает, но и того целостного событийного контекста, в который эти задачи всякий раз «вписаны». Любая попытка такого осмысления так или иначе будет демонстрировать ту парадоксальную закономерность, которая была сформулирована выше. Расширение поля рефлексии ученого в отношении собственной деятельности при этом сопровождается, во-первых, конкретизацией, соответственно сужением возможностей «продукта» этой деятельности, во-вторых, своего рода
«расширением сознания», трансформацией самого субъекта деятельности. Первый из этих моментов связан с осознанием условного характера любого знания как «руководства к действию»: и само действие, и способы его осуществления теряют самоочевидный характер.
В своем эссе «Философия и техника» В.В. Бибихин указывает на эту условность, которая часто выпадает из поля зрения тех, кто размышляет о науке и ее последствиях: «Научная технология добычи нефти никогда не говорит, что земля должна быть пробурена и из ее глубины должно быть выкачано ее содержимое. Техника говорит только, как и на каких условиях это может быть сделано. Разрабатывая способы нефтедобычи, техника всегда рассчитывает и учитывает ее возможные последствия для среды. Без этого расчета она еще не совсем техника, в ней пока разорваны звенья. Техника плетет бесконечную паутину если. «Если... то», вот форма технического сообщения. Она же форма новоевропейской науки» [Бибихин 2003: 353]. Глубокое осознание этого обстоятельства требует переноса внимания на второй момент, характеризующий любую попытку целостного (событийного) осмысления ученым собственной деятельности: осознание необходимости личностной трансформации.
Отказ от абсолютизации результатов своего труда, анализ этих результатов в свете иных, альтернативных возможностей, определяющих цели и способы человеческой жизнедеятельности, сопровождается здесь открытием экзистенциального смысла самой науки, побуждающей ученого прежде всего к самопознанию. Выразительным (хотя и небесспорным) примером подобной трансформации может служить позиция В.Ю. Ирхина и М.И. Кацнельсона, исследователей, работающих в области квантовой физики. Проблемы и парадоксы, характеризующие эту сферу естествознания, свидетельствуют, по мнению авторов, о необходимости внутреннего изменения субъекта исследования: «Чтобы перейти в квантовый мир, нужно превратить свой главный измеряющий инструмент - сознание или мышление - в новый измерительный прибор, работающий на новых принципах постижения. Для этого нужно не развитие физики как науки, а изменение самих физиков, чтобы они смогли работать с квантовыми категориями» [Ирхин, Кацнельсон 2003: 20].
Самое важное, однако, заключается не столько в самом призыве к внутреннему изменению, но и в оценке авторами его смысла. «Изменение физиков» необходимо не столько в свете решения исследовательских задач, сколько в контексте фундаментальных смысложизненных проблем. Высказывая свою довольно категоричную и, как уже отмечалось, небесспорную позицию относительно эффективности науки: «Наука - внешне благородный, но (даже прагматически) нерациональный способ использования жизненной энергии. Как это не печально, результат высоких порывов здесь обычно ничтожен: гора усилий рождает мышь убогих знаний» [Ирхин, Кацнельсон 2003: 257]). Авторы указывают здесь на иной (экзистенциальный) эффект деятельности в науке: «...нам показалась небесполезной попытка напомнить, что превратившаяся в массовую профессию,
скомпрометированная поведением своих "жрецов".., вырождающаяся наука все-таки до сих пор имеет отношение к серьезным вещам, а именно - к свободе и спасению. К счастью, мир един. Достаточно глубокое понимание любых сторон реальности ведет в область трансцендентального» [Ирхин, Кацнельсон 2003: 259]. Разумеется, подобная позиция не является единственно возможным результатом саморефлексии субъекта научного познания. Вместе с тем она как нельзя лучше демонстрирует парадоксальную закономерность, которая характеризует эту саморефлексию: «умаление» значимости научного познания на одном полюсе человеческого существования (предметном, связанным с преобразованием и использованием вещной реальности) оборачивается утверждением этой значимости в отношении другого полюса - смыслового, связанного с реальностью духовной.
Итак, возвращаясь к нашему основному вопросу «Как возможна современная наука в качестве осмысленного предприятия?» и конкретизируя ту формулу, которая была дана в качестве предварительного ответа (расширение поля рефлексии над деятельностью в науке сопровождается «предметным умалением» ее результатов), сформулируем еще ряд положений, требующих, разумеется, дальнейшего развития и осмысления.
1. Изменения, которые претерпевает субъект современной науки, отнюдь не предполагают какого-либо автоматизма. Вопрос о смысле собственной деятельности, требующий выхода в область экзистенциальной проблематики, не возникает перед субъектом науки «сам собой» просто в силу логики развития научного познания. Этот вопрос, скорее, представляет открытую возможность, которая может быть и не реализована в том случае, если субъект науки продолжает существовать в поле «готовых» ценностей и смыслов.
2. В этом контексте имеет смысл пересмотреть сам тезис о науке как средстве расширения человеческих возможностей. Расширение возможностей уместнее было бы толковать сегодня не столько как рост могущества человека по отношению к вещной реальности (включая сюда и вещную «составляющую» самого человека), сколько как духовный рост, предполагающий расширение области саморефлексии и как следствие - повышение степени свободы человека. Научное знание здесь окончательно теряет императивный характер и рассматривается как один из многих инструментов постановки и решения широкого спектра практических задач.
3. Подобное понимание изменения роли и места науки в человеческой жизнедеятельности может рассматриваться как проявление более глобальной тенденции, связанной с движением ценностных ориентиров современного человека, по выражению одного из современных авторов, «от приоритета предметности к приоритету энергийности» [Невелев 2010: 97]. Возрастание возможностей человека в свете этой тенденции проявляется как совершенствование способности к самоограничению, в итоге -способности к непрямому (ненасильственному) воздействию на мир.
Материал поступил в редколлегию 19.06.2014 г.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Агошкова Е.Б., Новоселов М.М. 2013. Интервальность в структуре научных теорий // Вопр. философии. № 4. С. 44-58.
Аршинов В.И., Буров В.А., Гордин П.М. 2004. Становление субъекта постнекласси-ческой науки и образования // Синергетическая парадигма. Когнитивно-коммуникативные стратегии современного научного познания / ред.-сост. О.Н. Астафьева, П.Д. Тищенко ; отв. ред. Л.П. Киященко. М. : Прогресс-Традиция. С. 114-136.
Бибихин В.В. 2003. Философия и техника // В.В. Бибихин. Другое начало. СПб. : Наука. С. 347-362.
Жаров С.Н. 2008. Жизненный мир как исток всех теоретически возможных миров (трансценденция непредметного бытия в структуре научного мышления) // Теоретическая виртуалистика : новые проблемы, подходы и решения / отв. ред. Е.А. Мамчур. М. : Наука. С. 55-91.
Ирхин В.Ю., Кацнельсон М.И. 2003. Крылья феникса. Введение в квантовую ми-фофизику. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та. 264 с.
Киященко Л.П. 2009. Постнеклассическая философия - опыты трансдисциплинар-ности // Постнеклассика : философия, наука, культура / отв. ред.: Л. Киященко, В. Степин. СПб. : Мир. С. 137-169.
Копылов Г.Г. 2003. Искусственные миры науки и реальность // Наука: возможности и границы / отв. ред. Е.А. Мамчур. М. : Наука. С. 169-188.
Невелев А.Б. 2010. Бытие человека: от приоритета предметности к приоритету энергийности // Человек и многомерность сотворенного им мира : моногр. / под общ. ред. Е.В. Бакеевой. Екатеринбург : Изд-во Урал. акад. гос. службы. С. 97-107.
Розин В.М. 2010. Традиционная и современная философия. М. : ЛИБРОКОМ. 400 с.
Степин В.С. 2003. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М. : Прогресс-Традиция. 744 с.
References
Agoshkova E.B., Novoselov M.M. Intervalnost' v structure nauchnyh teorij [Intervals within the scientific theories], Vopr. filosofii, 2013, no. 4, pp. 44-58. (in Russ.).
Arshinov V.I., Burov V.A., Gordin P.M. Stanovlenije sub#ekta postneclassicheckoj nauki i obrazovanija [Formation of a subject in post-unconventional science and education], O.N. Astafeva, P.D. Tishhenko (eds.-compilers), L.P. Kijashhenko (resp. ed.), Sinergeticheskaja paradigma. Kognitivno-kommunikativnye strategii sovremennogo nauchnogo poznanija, Moscow, Progress-Tradicija, 2004, pp. 114-136. (in Russ.).
Bibikhin V.V. Filosofija y tehnika [Philosophy and technology], V.V. Bibikhin Drugoje nachal,. St. Petersburg, Nauka, 2003, pp. 347-362. (in Russ.).
Irkhin V.Y., Kacnelson M.I. Kryl ya feniksa. Vvedenije v kvantovuju mifofiziku [Wings of Phoenix. Introduction to the quantum physics of myth], Ekaterinburg, Izd-vo Ural. un-ta, 2003, 264 p. (in Russ.).
Kijashhenko L.P. Postneklassicheskaja filosofija - opyty transdisciplinarnosti [Post-unconventional philosophy - experiments on transdisciplinarity], L. Kijashhenko, V. Stepin (resp. eds.), Postneklassica: filosofija, nauka, kul'tura, St. Petersburg, Mir, 2009, pp. 137-169. (in Russ.).
Kopylov G.G. Iskusstvennye miry nauki i real'nost' [Artificial worlds of science and reality], E.A. Mamchur (resp. ed.), Nauka: vozmozhnosti i granitsy, Moscow, Nauka, 2003, pp. 169-188. (in Russ.).
Nevelev A.B. Bytie cheloveka: ot prioriteta predmetnosti k prioritetu jenergijnosti [Being of a human: from the priority of objectivity to priority of divine energies], E.V. Bakeeva (ed.), Chelovek i mnogomernost' sotvorennogo im mira, Ekaterinburg, Izd-vo Ural. akad. gos. sluzhby, 2010, pp. 97-107. (in Russ.).
Rozin V.M. Tradicionnaja i sovremennaja filosofija [Traditional and modem philosophy], Moscow, LIBROKOM, 2010, 400 p. (in Russ.).
Stepin V.S. Teoreticheskoe znanie. Struktura, istoricheskaja jevoljucija [A priori knowledge. Structure, evolution in history], Moscow, Progress-Tradicija, 2003, 744 p. (in Russ.).
Zharov S.N. Zhiznennyj mir kak istok vseh teoreticheski vozmozhnyh mirov (transcenden-cija nepredmetnogo bytija v structure nauchnogo myshlenija) [Living world as a source of all theoretically possible worlds (transcendence of nonobject existence in the structure of scientific thinking)], E.A. Mamchur (resp. ed.), Teoreticheskaja virtualistika : novye problemy, podhody i reshenija, Moscow, Nauka, 2008, pp. 55-91. (in Russ.).
Elena V. Bakeeva, Doctor of Philosophy, Associate Professor, Ural Federal University named after the First President of Russia B.N. Yeltsin, Ekaterinburg. E-mail: [email protected]
MODERN SCIENCE: REFLEXIVITY AND «LOCALIZATION»
Abstract: The article discusses the possibility of recreating the integrity of the meaning of the scientist's activity in the conditions of theoretical, methodological and value uncertainty. Successive self-reflection is asserted as the main method of reinstatement of the notional integrity, which is carried out by the researcher individually. This process is characterized by paradoxical regularity: the obtaining of the fullness of the meaning by the subject of the science is accompanied by limiting conditions of the applicability of scientific knowledge, or its «localization». The revealing of the context of knowledge of some kind may have different «degree of reflexivity»: from clarification of inside scientific theoretical and methodological basis to pointing out the fundamental existential problems, which are associated with the various phenomena of science. In the conditions of theoretical and ideological pluralism, this «degree of reflexivity» is not assigned for the researcher from outside, but is defined by himself (herself). In this context, the traditional picture of science as a tool of the expansion of human possibilities gets new interpretation. Thus, science is conceptualized not as a mean of mastering the outside (in rem) reality but as a factor, which contributes to the growth of internal (spiritual) human possibilities that are directly related to the ability of self-restraint.
Keywords: science, scientific rationality, essence, self-reflection, «localization».
