CC BY
225
II. СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ И НАСЛЕДИЕ ИМПЕРИЙ
А. И. МИЛЛЕР
СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ «ИМПЕРИИ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ»
Скоро будет уже полтора десятилетия, как Советский Союз перестал существовать. В той мере, в которой Гегель был прав, полагая, что сова Минервы летает в сумерках, т.е., что историки лучше справляются с описанием явлений или процессов тогда, когда эти явления и процессы уходят в прошлое, последняя декада была удобным временем для осмысления советского опыта. Однако серьезных достижений в понимании этого опыта, и в особенности советского опыта национальной политики, не так уж много. Может быть, времени прошло недостаточно, а может быть, это оттого, что сумерки еще не вполне наступили — и дистанция еще слишком мала, и слишком много советского наследия в этой области остается частью нашей современной жизни.
В этих обстоятельствах особенную ценность представляет книга Терри Мартина «Империя положительного действия»1. Это историческое исследование высокого качества, в котором подробно, на основании разнообразных источников, прослежена эволюция политики советской власти с самого начала 20-х до начала 30-х годов,
1 Martin T. The affirmative action empire: Nations and nationalism in the Soviet Union, 1923- 1939. - Ithaca, L.: Cornell univ. press, 2001. - 496 p. См. также: Мартин Т. Империя позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империа-
лизма? // Ab Imperio. - Казань, 2002, - № 2. - С. 55- 87.
т.е. в то десятилетие, которое включило в себя формирование СССР и период политики, получившей общее название коренизации. Наряду с добротным анализом того, «как это было», Мартин предлагает интересные, порой весьма радикальные, теоретические суждения о том, «что это было». Книга безусловно заслуживает перевода на русский, и хочется надеяться, что это произойдет скоро.
В этой статье нас будет интересовать общая концепция Мартина, т.е. характеристика природы СССР и его национальной политики, которую Мартин считает новаторской, уникальной для того момента, когда она проводилась, и уникальной вообще по масштабам ее применения.
Мартин выделяет четыре ключевых идеологических предпосылки, которые лежали у истоков советской национальной политики. Во-первых, к тому моменту, как большевики захватили власть, в их среде уже было согласие в отношении того, что национализм представляет собой крайне опасную мобилизующую идеологию, поскольку он может формировать надклассовое единство в борьбе за национальные цели. Опыт Гражданской войны еще больше убедил их в том, что именно национализм является главным конкурентом их собственной мобилизующей идеологии, адресованной классам, следовательно, простой вывод, сформулированный, в частности, Пятаковым, состоял в том, что национализм должен быть объявлен безус -ловным врагом, и с ним должна вестись бескомпромиссная борьба. Однако Ленин и Сталин предложили принципиально иную тактику. Если советская власть даст национальные формы, т.е. в определенной степени удовлетворит требования национализма, она сможет расколоть надклассовое единство национальных движений, нейтрализовать притягательность национальных лозунгов и тем самым создать лучшие условия для проявления классовых противоречий и восприятия большевистской идеологии.
Не менее важно, что в рамках такой политики можно было настаивать на принципиально новой, неимперской природе того политического образования, которое возникало на развалинах Российской империи. Большевики весьма прозорливо считали, что само клеймо империи в XX в. может иметь для советской власти весьма негативные последствия.
Во-вторых, Мартин отмечает модернизаторскую концепцию большевиков. Они считали, что нации возникают в период капита-
листического развития и являются исторически преходящим явлением. Национальное сознание большевики считали неизбежной фазой развития общества, которую все народы должны преодолеть на пути к интернационализму. Будущее слияние наций возможно лишь через полное освобождение угнетенных народов. Опыт Австро-Венгрии, равно как и сила национальных движений после краха Российской империи, убеждали их в том, что национальная консолидация неизбежна и при социализме. Именно на опыт Венгрии, где в XIX в. города, которые были по преимуществу немецкими, а стали венгерскими, ссылался Сталин, когда доказывал неизбежность украинизации и белорусизации по преимуществу русских городов в этих советских республиках. На восточных окраинах, где национализм был много слабее, национальное строительство провозглашалось частью процесса социалистической модернизации и стало рассматриваться не как уступка, а как часть положительной программы.
Третьей предпосылкой большевистского подхода стало убеждение, что национализм нерусских народов вызван прежде всего реакцией на угнетение царским режимом и недоверием к великорусам. Ленин считал необходимым различать национализм угнетающих и угнетаемых наций, из чего, вполне в духе антиколониального дискурса, вытекал тезис о преимущественной опасности «великорусского шовинизма» в сравнении с национализмом угнетенных народов. Сталин предлагал уточнение этого принципа, подчеркивая, что грузинский и некоторые другие национализмы также подавляли и эксплуатировали более слабые народы. Свои атаки на великорусский шовинизм он неизменно сопровождал упоминанием опасности, пусть и меньшей, местных национализмов.
Четвертым важным фактором в планировании советской национальной политики была ее связь с внешней политикой. Мартин, вслед за украинским большевиком Н.Скрыпником, называет «пьемонтским принципом» политический расчет на то, что поощряющая политика в отношении этнических групп, разделенных западной границей СССР (прежде всего речь шла об украинцах и белорусах, но также поляках, финнах и евреях), привлечет на сторону СССР их соплеменников за рубежом и увеличит возможности Москвы влиять на западных соседей. Также и на Востоке призывы к восстанию угнетенных народов сопровождались ссылками на советскую политику положительного действия в отношении народов Востока в СССР.
Многие элементы советской национальной политики, основанной на этих принципах, проводились в жизнь с самого начала 20-х годов. Но официально эта политика была окончательно сформулирована XII съездом партии в апреле 1923 г. и на специальном совещании ЦК в июне 1923 г. Оживленные дискуссии по этому вопросу, характерные для предыдущего периода, с тех пор прекратились вплоть до декабря 1932 г., когда ряд ключевых положений этой политики был пересмотрен.
Уже к июню 1923 г. были созданы 2 федеративные республики, 5 союзных, 12 автономных, а также 11 автономных областей. Создавая территориальные единицы по национальному признаку, советская политика отрицала австромарксистский принцип индивидуальной культурной автономии, но также препятствовала ассимиляции дисперсно расселенных этнических групп. Вместо этого национально-территориальная система уже в середине 20-х годов была распространена «вниз» вплоть до национальных округов, сельских советов и колхозов, в результате чего «возникла грандиозная пирамида национальных советов на тысячах национальных территорий».
Приоритетом этой политики, определенным в резолюциях 1923 г., стало поощрение местных языков и местных элит. Резолюции осуждали недостаточную активность в реализации этих задач в предыдущие годы. На начальном этапе политику определяли как национализацию, а в республиках просто говорили об украинизации, узбекизации. Вскоре эту политику стали называть коренизацией, т.е. поощрением коренных народов в противовес пришлым. (Важно оговориться, что Сталин этим термином не пользовался, неизменно предпочитая термин национализация.) В азиатской части СССР, где подготовленных к занятию руководящих должностей местных элит не было, акцент вплоть до конца 20-х делался не на коренизации, т.е. переводе администрации на местный язык и выдвижении местной элиты, а на ликвидации культурной отсталости, в том числе и ускоренной подготовке местных кадров. В целом психологическим эффектом такой политики должно было стать восприятие на местах советской власти как родной, близкой, а не внешней, имперской, насаждаемой русскими. Национальные идентичности активно внедрялись и утверждались в различных формах и с помощью разнообразных институтов — фольклор, костюм, музеи, театр и опера, литература, исторический нарратив. Ключевой задачей была деполитизация
национальных идентичностей нерусских народов через подчеркнутое уважение к ним.
Мартин отмечает, что эта политика не включала в себя подлинной федерализации. Хотя формально и РСФСР, и СССР были федерациями, реальная власть всегда сосредоточивалась в центре. Советский «федерализм» не означал деволюции (делегирования членам федерации) политической и экономической власти.
Важной частью национальной политики было экономическое выравнивание, приоритетное развитие «отсталых» народов, к которым были отнесены все народы СССР, за исключением русских, украинцев, белорусов, поляков, немцев и евреев. Впрочем, никакой формализованной системы экономических преимуществ для отсталых областей создано не было, и можно спорить о том, в какой степени экономическое выравнивание, если оно имело место, было результатом других приоритетов планирования — развития новых ресурсов и источников сырья, региональной специализации или военностратегических соображений.
Другой важной составляющей этой политики стало закрытие восточных окраин для русской сельскохозяйственной колонизации, которая активно развивалась до революции. В ряде случаев на Кавказе, в Казахстане и в Средней Азии производилось выселение славянского населения под флагом политики деколонизации.
Эту политику Мартин предлагает называть интернационалистским национализмом или «положительным действием» (affirmative action), т.е. положительной дискриминацией, применяемой к прежде угнетаемым группам населения. Большевики, по сути, захватили лидерство в решении национальных задач, характерных для всех этапов развития национальных движений. Они создавали национальные элиты там, где их не было или они были слабы. Они распространяли и поддерживали в массах различные формы национальной культуры и идентичности там, где эта задача стояла на повестке дня. Они способствовали территориализации этничности и создавали национальные образования на разных уровнях. Наконец, в этих национальных образованиях они выполняли некоторые задачи, характерные для национальных или национализирующихся государств, выдвигая новые национальные элиты и насаждая новые официальные языки. Эта политика отрицала нейтральность по отношению к национальным вопросам, которая была принципом большевиков до революции, и
делала упор именно на «положительное действие» вплоть до однозначной враждебности даже к добровольной ассимиляции.
Политика положительного действия, или положительной дискриминации нерусских народов неизбежно предполагала ущемление интересов русского населения, готовность русских идти на жертвы ради интересов других национальностей. Она проявлялась и в ходе национального размежевания, т.е. при проведении границ союзных республик (особенно показательны в этом отношении новые восточные границы Белоруссии); и в отказе от права на национальную автономию в местах компактного проживания русских в союзных республиках (такое право русские получили в некоторых республиках только в 1926 г.) или от права на пропорциональное представительство во властных структурах автономных республик; в осуждении русской культуры как буржуазно-помещичьей, как имперской культуры угнетателей.
Так называемая «положительная или компенсирующая дискриминация» применялась и применяется во многих странах мира, особенно в условиях деколонизации. Однако именно СССР стал первым государством, прибегнувшим к ней, хотя многие ошибочно считают пионером Индию, где эта политика проводится с 1951 г. Ни одно государство, в том числе и Индия, до сих пор не может сравниться с СССР по масштабам внедрения этой политики. Мартин считает, что положительная дискриминация вообще была одной из ключевых черт советской политики, поскольку, наряду с национальной сферой, компенсирующие привилегии широко применялись по классовому и в меньшей степени гендерному признаку.
Мартин полагает, что решения в сфере национальной политики, принятые в 1923 г., в большей степени определили основные правила и принципы политической жизни, чем Конституция СССР 1922 г. Предлагаемое определение СССР как «империи положительного действия» — попытка найти новый термин для обозначения специфического, прежде не существовавшего, типа политической организации. В высшей степени централизованное, стремящееся к вторжению во все сферы жизни и использующее крайние формы насилия государство формально было структурировано как федерация суверенных наций. Оно возникло как наследник Российской империи, вновь завоевало большинство принадлежавших империи окра-
ин, но затем приступило к политике усиления нерусских наций и их строительства даже там, где они едва ли существовали.
Понятие «империя положительного действия» должно, по мысли Мартина, подчеркнуть принципиальную новизну советской национальной политики по сравнению с колониализмом и империализмом прошлого, и принципиальное отличие СССР от империй нового времени, включая и империю Романовых. Мартин также считает, что СССР следует называть государством, а не империей, и не только потому, что Советский Союз был первым в истории полиэтническим государством, которое определяло себя как антиимпер-ское, а его лидеры решительно отвергали термин империя применительно к СССР. В рамках советской политики государствообразующий народ, русские, должен был подавлять свои национальные интересы и идентифицировать себя с империей положительного действия. Мартин в шутку предполагает, что проживи Ленин дольше, он мог бы написать труд под названием «СССР как высшая стадия империализма».
Противопоставляя государство и империю, Мартин следует давней традиции общественных наук, в рамках которой империя — традиционная форма политической организации, основанная на непрямом контроле центра над периферией. Модерное государство с институтами гражданства, массовой мобилизацией и исключительной политической лояльностью националистического типа описывается как противоположность империи. В этом противопоставлении можно найти по крайней мере две точки теоретического «напряжения». Во-первых, тот тип власти, который существовал в СССР, настолько отличался по своим тоталитарным устремлениям от либеральной и даже авторитарной концепции государства (как чего-то отдельного от общества и сосуществующего с этим автономным обществом), что стоит усомниться в правильности применения к нему термина государство в его узком значении, когда не всякая полития обозначается как государство.
Во-вторых, чистый тип традиционной империи, пожалуй, уже в XVIII в., и, безусловно, в XIX в. был анахронизмом. Империи нового времени более или менее успешно стремились стать государствами, а в своем ядре даже национальными государствами. Все эти империи, будь то морские или континентальные, переживали в XIX в. кризис, выражавшийся в приспособлении к новым методам разви-
тия экономики, формирования армии, политического представительства, новым принципам политической легитимации. Это был именно кризис, т.е. процесс трансформации, не обязательно ведущей к разрушению. Перегрузки Первой мировой войны и связанный с нею крах системы конвенциональных ограничений в отношениях между империями превратили этот кризис для многих империй в коллапс. Но в целом до Первой мировой войны мы наблюдаем именно процесс усвоения империями модерных форм политической, военной и экономической организации, т.е. не замещение империи модерным государством, но многообразные варианты гибридизации, совмещения старых имперских и модерных государственных форм. Из этого следует, что Терри Мартин, безусловно, прав в том, что принципы организации СССР были качественно иными в сравнении с империей Романовых и другими империями нового времени, что политика положительного действия сознательно утверждала формы именно национального государства, но он ошибается, когда пишет, что аналитическая категория «империя» бесполезна при изучении СССР1.
Политика положительного действия в национальной сфере была тесно связана с другими элементами советской политики и менялась под их воздействием. Наиболее последовательно и настойчиво она проводилась в условиях НЭПа. Целый ряд элементов этой политики на деле привел к обострению национального вопроса. Во-первых, в некоторых регионах, и особенно на Украине, где корени-зация означала более или менее широкую дерусификацию, возник русский вопрос. Именно здесь русские впервые официально получили статус национального меньшинства. Правительства союзных республик, и особенно Украины, стремились покровительствовать расселенным в других республиках членам «своих» наций, что создавало напряженность в вопросе о границах.
Во-вторых, везде, где создавались национальные административные единицы, неизбежно происходила мобилизация тех этнических групп, которые оказывались перед угрозой превратиться в национальные меньшинства. Процесс проведения национальных гра-
1 Уже после выхода книги Т. Мартин более жестко повторил этот тезис в статье Martin T. The Soviet Union as empire: Salvaging a dubious analytical category // Ab Imperio. - Казань, 2002, - N 2. - P. 91-105.
ниц всегда обостряет национальные конфликты. По мере достройки пирамиды национальных территориальных образований «вниз» все больше этнических групп оказывались в положении единственного национального меньшинства на данной территории. При этом тысячи и даже десятки тысяч границ национальных образований не только однажды проводились, но и впоследствии подвергались ревизии. Статус титульной нации в каждом случае был прямо связан с такими ключевыми вопросами, как преимущественное право на землю и преимущественный доступ к должностям в администрации. В условиях позитивной дискриминации национальная принадлежность становилась одним из важнейших элементов индивидуального капитала, который мог существенно облегчить доступ к образованию и другим ресурсам. Таким образом, политика положительного действия давала противоречивые результаты и не справлялась со своей главной задачей политической нейтрализации национализма. В действительности эта политика способствовала максимальной мобилизации этничности.
С началом «большого скачка», т.е. ускоренной индустриализации и коллективизации, политика коренизации подверглась серьезным испытаниям. Сопротивление коллективизации оказалось более активным именно в окраинных национальных районах. Усиление роли центральных ведомств в ходе первой пятилетки подорвало роль местных языков в администрации. В результате объективных, в том числе финансовых, трудностей и сопротивления аппарата центральных ведомств задачи по языковой национализации в 20-е годы нигде не были решены полностью: на рубеже 20-х и 30-х годов практически везде вместо доминирования языка титульной национальности на практике установилось двуязычие. Наконец, когда начались поиски козлов отпущения за неудачи этого периода, принцип главной угрозы (каковой считался великорусский шовинизм) оказался перевернут — репрессии обрушились прежде всего на буржуазных националистов и «попавших под их влияние» местных партийных лидеров.
Однако на официальном уровне политика положительного действия до определенного времени под вопрос не ставилась. Лишь в декабре 1932 г. Политбюро приняло два постановления с критикой украинизации, которые были опубликованы в «Правде» и стали сигналом к пересмотру многих положений политики коренизации, но не к ее отмене.
Список национальностей, к которым применялась политика положительного действия, был резко сокращен, а пирамида национальных территориальных образований в значительной мере демонтирована, прежде всего на нижних этажах. Теперь только крупные этнические группы в местах своего компактного расселения сохранили полученные в рамках политики коренизации национальные формы государственности. К 1938 г. число автономных областей по сравнению с 1932 г. сократилось вдвое (с 16 до 8), были упразднены 290 национальных районов, 7 тыс. национальных сельских советов, 10 тыс. национальных колхозов.
Изменилось и отношение к ассимиляции. При введении паспортной системы в 1932 г. предусмотренную в документе графу «национальность» заполняли со слов получателя паспорта, т.е. индивиды могли свободно выбирать национальность.
Прежние приоритеты языковой и кадровой коренизации, а также строительства пирамиды национальных советов уступили место национальным культурам. При этом принцип «главной опасности» был объявлен более неактуальным. Сталин (а за ним и все остальные) специально подчеркивал, что недоверие к русским преодолено. Лозунгом дня стало «братство народов СССР». Русскую культуру реабилитировали, создали новый пантеон «подлинно народных», «прогрессивных» русских деятелей искусства и науки, прекратилась проводившаяся до 1933 г. кампания по латинизации национальных алфавитов, а с 1937 г. начинается активная замена латинских алфавитов кирилличными.
Массовым репрессиям были подвергнуты национальные элиты, в том числе и тех наций, статус которых не был поставлен под вопрос. Одним из толчков к этому послужила позиция украинского писателя-марксиста М.Хвылевого, настойчиво выступавшего за западную ориентацию Украины. Систематическое проведение в Москве декад национальной культуры должно было ясно продемонстрировать, где находится центр притяжения для всех национальных культур. Более или менее массовые кампании репрессий в отношении национальных элит при жизни Сталина проводились регулярно и носили во многом превентивный характер — они должны были предотвращать возникновение у этих элит претензий на политическое лидерство. Это, однако, не значит, что политика коренизации в отношении национальных элит была прекращена. Напротив, она
последовательно проводилась вплоть до Второй мировой войны и дала серьезный и устойчивый эффект. В автономных республиках РСФСР число представителей титульной национальности среди служащих и специалистов к 1939 г. возросло на 37,5%, в союзных республиках восточной части СССР на 33%, а в западных союзных республиках на 11,5%.
Во второй половине 30-х годов русские становятся «первыми среди равных» в «дружной семье советских народов». По мере развития индустриализации прежнее, негативное отношение к миграции русских в национальные республики было отброшено, и в 30-е годы число русских за пределами РСФСР более чем удвоилось. Теперь это была не сельская колонизация, которая преобладала среди форм миграции русских в Российской империи, а городская миграция рабочих и специалистов.
«Реабилитация» русских сопровождалась переменой политики по отношению к РСФСР: в 1932 г. особенно критиковалось стремление украинских властей создать национальные украинские территориальные образования на территории РСФСР, будь то у границ Украины, на Кубани или на Дальнем Востоке. Это приостановило проводившуюся до того времени политику интернационализации РСФСР, которая вовсе не считалась в 20-е годы «русской» республикой. Во второй половине 30-х годов РСФСР все более преобразуется в русское ядро СССР, что соответствовало признанию за русскими лидирующей и стержневой роли. Таким образом, политика в ключевом для СССР русском вопросе была сформулирована по принципам, отличавшимся от политики положительного действия. В 30-е годы русские были реабилитированы, они получили возможность чувствовать себя дома в РСФСР, однако особого политического представительства и национальных органов, подобно титульным национальностям союзных республик, русские не получили.
Первоначальная версия политики положительного действия была теоретически последовательна и целостна, что не мешало ей стать весьма далекой от прагматичности. Мартин характеризует проект 20-х годов как утопию. В 30-е годы национальная политика становится прагматически ориентированной и теоретически непоследовательной, она строится во многом ad hoc, и часто реакция на те или иные конкретные ситуации и вызовы затем возводится в принцип.
Именно такой характер имели новые изменения этой политики во второй половине 30-х годов. По мере обострения международной обстановки внешняя политика СССР становилась все более изоляционистской и оборонительной. Пьемонтский принцип был отброшен. Вместо этого национальности, к которым этот принцип прежде применялся, стали рассматриваться как потенциальные агенты врага. Происходит чистка приграничных районов от этнически неблагонадежных элементов, у которых имелась этническая родина за пределами СССР — поляков, немцев, корейцев. В этих условиях государственные органы получают инструкцию НКВД, согласно которой национальность в паспорте должна определяться национальностью родителей, а не выбором индивида. Эта норма, сохранившаяся вплоть до конца ХХ в., наиболее полно отразила переход власти к примордиалистской концепции национальности и существенно повлияла на дальнейшее формирование национальных идентичностей в Советском Союзе.
Многие плоды политики положительного действия сохранились не только вплоть до краха СССР, но и в современной России. Это, во-первых, формы национально -территориальных образований. Во-вторых, массовые представления о «национальной собственности» на территорию. В-третьих, образы прошлого и национальные исторические нарративы, которые оказались очень устойчивы, так как внедрялись в массовое сознание параллельно с ликвидацией безграмотности — хорошо известно, что с распространением массовой грамотности механизмы межпоколенческой передачи исторических образов и мифов, и вообще механизмы воспроизводства групповых идентичностей, принципиально меняются.
Некогда американский историк Альфред Рибер, говоря о Российской империи, назвал ее «обществом осадочных пород». Так он хотел передать особенность России, которая выражалась в том, что проводимые в ней реформы не меняли до основания социальных структур, а как бы накладывали новые структуры и формы поверх старых, которые продолжали существовать наряду с новыми, «под ними»1. Применительно к ситуации сегодняшней России мы часто
1 Rieber A. The sedimentary society // Between tsar and people: Educated society and the quest for public identity in Late Imperial Russia / Ed. by Clowes E., Kassow S.D., West J.L. - Princeton, 1991. - P. 65- 84.
говорим о том, что современное развитие осуществляется «на руинах» советской империи. (См., например, статью С.Каспе в этом сборнике.) Пожалуй, этот тезис нуждается в уточнении в духе предложенного Рибером образа: мы имеем несколько слоев руин как в институциональной сфере, так и в области групповых идентичностей и воображаемой географии. Поверх руин Российской империи идет слой руин «империи положительного действия», а над ними, или среди них, можно разглядеть руины более поздних вариантов национальной политики, которые еще только предстоит серьезно проанализировать, например проекта «советского народа как новой исторической общности». Кажется, что период мечтаний о восстановлении тех или иных руин — будь то «Россия, которую мы потеряли» в 1917 г., или СССР — постепенно уходит в прошлое. Однако понимание природы и сложной конструкции унаследованных от империй руин будет не лишним при разработке стратегий для той принципиально новой ситуации, в которой оказалась Россия.
