CC BY
69
DOI 10.185722/2500-3224-2021-4-238-247 94(47).084.9
ШШ
«СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК» ОДНОВРЕМЕННО СУЩЕСТВУЕТ И НЕ СУЩЕСТВУЕТ1
Фокин Александр Александрович
Тюменский государственный университет,
Тюмень, Россия
a.a.fokin@utmn.ru
Аннотация. В статье рассматриваются различные способы использования концепции «советский человек» как аналитической категории. Говоря о потенциале использования термина «советский человек», следует различать два больших контекста этого понятия. С одной стороны, это словосочетание зародилось внутри советского языка и может быть изучено в рамках истории понятий. С другой стороны, термин «советский человек» оказывается сильно идеологически нагруженным, и ряд исследователей вкладывают в него отрицательный контекст. И в том и в другом случае необходимо отказаться от восприятия советского общества и советского человека как гомогенной структуры и выделять формальные и не формальные структуры и группы. Можно выделять хронологические и территориальные факторы, формировавшие особые группы советских людей. При этом сама идея со-ветскости хотя и была важной для официальной идеологии СССР но не могла быть до конца формализирована, что порождало проблемы с определением, кто такой советский человек. В современной России идея «советского человека» продолжает жить, но уже в рамках идеологических фантомов.
Ключевые слова: советский человек, Homo soveticus, история понятий.
Цитирование: Фокин А.А. «Советский человек» одновременно существует и не существует // Новое прошлое / The New Past. 2021. № 4. С. 238-247. DOI 10.18522/2500-3224-2021-4-238-247 / Fokin A.A. "The Soviet Man" Exists and Does Not at the Same Time, in Novoe Proshloe / The New Past. 2021. No. 4. Pp. 238-247. DOI 10.18522/2500-3224-2021-4-238-247.
© Фокин А.А., 2021
1 Публикация подготовлена в рамках реализации гранта РФФИ № 20-09-00218 «Практики взаимодействия власти и общества в позднесоветский период (1956-1985 гг.)».
"THE SOVIET MAN" EXISTS AND DOES NOT AT THE SAME TIME
Fokin Aleksandr A.
Tyumen State University, Tyumen, Russia a.a.fokin@utmn.ru
Abstract. This article discusses different ways of using the concept of "Soviet Man" as an analytical category. In discussing the potential use of the term "Soviet Man", two broad contexts of the concept need to be distinguished. On the one hand, the phrase originated within the Soviet language and can be studied within the history of concepts. On the other hand, the term "Soviet Man" appears to be heavily ideologically loaded and a number of researchers put a negative context into it. In either case, it is necessary to abandon the perception of Soviet society and the Soviet individual as a homogeneous structure and distinguish between formal and non-formal structures and groups. One can distinguish chronological and territorial factors which formed specific groups of Soviet people. At the same time, the very idea of Sovietness, although important for the official ideology of the USSR, could not be formalized to the end, which gave rise to the problem of defining who was a Soviet person. In contemporary Russia, the idea of "Soviet Man" continues to live on, but within the framework of ideological phantoms.
Keywords: Soviet Man, Homo soveticus, history of concepts.
Как и любое понятие, термин «советский человек» есть порождение определенной культуры, и практически невозможно очистить его от идеологических наслоений. Хотя, учитывая достижения истории понятий, хоть в ее Кембриджском варианте, хоть в традиции Райнхарта Козеллека, сам анализ идеологического контекста использования понятия «советский человек» уже является интересной исследовательской задачей. В течение нескольких последних лет я предлагаю коллегам начать работу над созданием подобия «Исторического словаря социально-политического языка Германии», но только на материалах советской эпохи. В качестве удачного примера работы с советскими понятиями приведу недавно вышедшую статью Дэвида Бранденбергера, в которой он разбирает концепцию интернационализма и то, как она трансформировалась на протяжении истории СССР [Бга^епЬегег, 2021].
Если говорить о потенциале использования термина «советский человек», то тут следует различать два больших контекста этого понятия. С одной стороны, это словосочетание зародилось внутри советского языка и активно в нем циркулировало. Например, в передовице газеты «Правда» от 13 апреля 1961 г. было написано: «Первый человек, проникший в космос, - советский человек, гражданин Союза Советских Социалистических Республик». То есть мы тут видим указание на юридический статус, что советский человек - это человек, который может достать из широких штанин советский паспорт. Но вот в материалах «Правды» от 17 марта 1960 г. по поводу спасения баржи Т-36 раскрывается другой аспект: «И они не сдались, не растерялись, в борьбе с голодом, стихией, в борьбе со смертью проявили физическую и духовную стойкость, выдержку и самообладание, достойные советского человека». В этом фрагменте уже видно, что советскость человека оказывается связана не с юридической категорией, а с морально-нравственной. Советский человек - это лучшая версия обычного человека. Предполагалось, что советский человек, в отличие от большинства людей, выросших в капиталистической среде, не склонен к эгоизму, его не интересуют потребление и морально сомнительные вещи вроде порнографии или казино, а наоборот - он стремится к высоким образцам культуры и старается помогать своим товарищам. Есть хороший пример этого противопоставления на материале советских выборов - темы, которой я активно занимаюсь. Так, американский журналист, побывавший в СССР в качестве наблюдателя, отмечал, что советские люди не делают ставки и пари на исход выборов, что было характерно для избирателей в США. Его советский коллега отвечал на это, что для советских людей не свойственен дух капитализма и азарта и к выборам они относятся серьезно. Можно сказать, что «советский человек» является вебе-ровским идеальным типом. Когда мы обращаемся к дневнику Степана Подлубного, то как раз видим, что он стремится соответствовать этой идеальной модели «советского человека».
Интересно, что несмотря на идею равенства, в советской системе всегда существовали зримые иерархические группы. Самый явный пример - члены партии, которые должны были (хотя на практике это было далеко не всегда и везде) быть
примером и образцом для остальных. Как и во многих других понятиях, было крайне затруднительно сформировать четкую рамку понимания советскости, даже когда делались попытки формализации, например, принятый «Моральный кодекс строителей коммунизма» оказывался слишком расплывчатым и не охватывал всех аспектов нормативного поведения.
Термин «советский» был маркером не только в официальной речи, но и проникал в язык людей, которые были нелояльны к системе:
«- Толя, - зову я Наймана, - пойдемте в гости к Леве Друскину.
- Не пойду, - говорит, - какой-то он советский.
- То есть, как это советский? Вы ошибаетесь!
- Ну, антисоветский. Какая разница».
В отрывке из «Соло на ундервуде» Сергея Довлатова видно, что люди описывали друг друга категориями советский/антисоветский; в этом конкретном примере понятию «советский человек» свойственна негативная коннотация: общение с таким человеком затруднительно. Всё это показывает, что невозможно отказаться от понятия «советский человек» - оно было важной категорией языка советского прошлого.
С другой стороны, если обсуждать понятие «советский человек» как элемент современного аналитического языка, то тут ситуация сложнее. Лично я выступаю резко против популярного понятия «Homo soveticus», которое по сути является перевертышем «советского человека», можно даже сказать - его кривым зеркалом. Популяризированный Александром Зиновьевым термин потом стал базисом большого исследовательского проекта Юрия Левады и превратился в востребованную аналитическую категорию. Если официальный язык в СССР наделял «советского человека» исключительно положительными качествами, то при описании «Homo soveticus», напротив, акцент делался на негативных аспектах: воровстве, пьянстве, лукавстве, безнравственности и т.п. Понятна популярность идеи «Homo soveticus» после распада Советского Союза, поскольку она позволяла и преодолеть наследие советского прошлого, и в случае чего переложить ответственность за неудачи реформ на живучесть элементов «Homo soveticus» среди россиян. Как отмечают в своем исследовании Михаил Безносов и Александр Голиков, тексты «Левада-Центр» о «советском человеке» - это стремление создать определенную мифологию через эклектичную конструкцию, которая наделяла создателя дискурса «монополией на правду» [Безносов, Голикова, 2021]. Естественно, в современных условиях такой серьезный идеологический довесок перечеркивает все потенциальные бонусы от использования идеи «Homo soveticus». В работах Юрия Левады и Льва Гудкова создается образ человека лукавого, лицемерного, для «Homo soveticus» никакой морали не возникает [Гудков, 2019]. С такой позицией я согласиться не могу, ибо поиски подобных черт в советском обществе, по большому счету, абсурдны, ибо при желании аналогичные характеристики можно найти как в других эпохах, так и в других странах. Что, неужели в Российской империи или
в Московском царстве люди не были лукавыми или не были склонны к двоемыслию? Вряд ли можно считать большевиков таким коллективным многоголовым змеем-искусителем, который привел народ к грехопадению, из чистых и светлых людей превратил их в аморальных субъектов, и эта аморальность продолжает воспроизводиться и после конца СССР. По сути, сторонники такого подхода воспроизводят логику советской эпохи, в которой социальные проблемы объяснялись «родимыми пятнами» капитализма. Если человек пьет, хулиганит и ворует - это он не до конца стал советским человеком, а тут получается, что, если человек пьет, хулиганит и ворует - это он все еще остается советским человеком. На мой взгляд, пока в историческом сообществе, особенно русскоязычном, не будет проведена серьезная рефлексия о языке описания советского, весьма сложно будет избежать идеологических и публицистических ловушек. Это в очередной раз возвращает меня к идее о необходимости большого проекта по истории понятий советской эпохи.
Как и любая дисциплина, история должна работать с генерализацией и обобщениями. Иначе возникнет ситуация как в произведении Хорхе Луиса Борхеса, где картографы создали самую подробную карту Империи размером с саму Империю, тем самым сделав карту бесполезной. Исследователям следует держать определенный масштаб и тем самым стараться увидеть не только уникальные, но и общие черты. Есть хорошая аналогия с солеными огурцами: если взять несколько огурцов разных размеров и форм и поместить их в соленый раствор, то несмотря на свое различие они приобретут общее свойство, которое позволит обозначать их как «соленые огурцы». Похоже работает и рамка «советское...», которая позволяет видеть и находить в разных феноменах общие признаки.
При этом я открыто говорю, что никакого монолитного советского общества или человека не существовало. Советская история захватывает несколько поколений, и короткий XX век оказался настолько богат событиями, что в итоге люди, которые, например, вступали в партию в 1918 г., имели радикально другой опыт и систему ценностей, нежели вступившие в нее в 1988-м. Можно ли их описывать одинаковым термином «советский человек»? Получается, что одновременно можно и нельзя. А помимо хронологического деления существуют и географические рамки. Советские люди в Челябинске, Риге и Баку были похожи и не похожи друг на друга. В 2021 г. мы с коллегами из ИГИТИ НИУ ВШЭ в рамках зеркальной лаборатории «Поздне/Постсоветское: ценности, практики, акторы» проводили воркшоп «Пространство позднесоветское: гомогенность или гетерогенность?», в центре которого стоял вопрос о том, можно ли говорить, что в разных частях страны процессы протекали синхронно, или в одном регионе можно наблюдать признаки застоя, в то время как другая территория активно развивалась. Говоря о территориальном аспекте, необходимо указать на перекос исследовательской оптики в сторону Москвы и Ленинграда. Конечно, это можно легко объяснить и огромным значением этих городов в жизни страны, и обилием источников как архивных, так и эго-документов. Но все равно остается проблемой, когда материалы, полученные
на относительно небольшой территории, потом экстраполируются на остальные части страны. Так одно из главных критических замечаний по отношению к книге Алексея Юрчака о последнем советском поколении заключается в том, что это самое последнее поколение советских людей изображено представителями относительно небольшой группы жителей столиц. Можно поставить резонный вопрос о том, насколько «воображаемый Запад» был актуальной категорией для жителей сёл на Алтае. Если исследователи раннесоветского периода и сталинизма активно работают с материалами сельской местности, то из работ по позднесоветскому периоду деревня практически исчезает, появляясь разве что в связи с реформами сельского хозяйства.
Помимо хронологической и географической стратификации советского, следует помнить, что не существует гомогенного общества. Советский период в этом плане не исключение. На протяжении всей советской истории существовало множество различных групп, как больших, так и малых, как явных, так и неочевидных. При этом в русскоязычной историографии устоялось такое клише, как «власть и общество», где эти две категории противопоставляются друг другу. Получается, что представители власти не были частью общества? Первый секретарь обкома не ходил в школу и институт? Не смеялся над комедиями Гайдая? Не болел за советских хоккеистов? Я уже не говорю о том, как можно ограничить круг людей, причастных к власти? Машинистка в ЦК КПСС - она власть или общество? Да и общество как единая монолитная конструкция из всех граждан СССР, не причастных к принятию решений, выглядит слишком неуклюжей категорией. Относительно просто обстоит дело с группами, которые открыто противопоставляли себя советской системе, например, с рядом религиозных движений, считавших советскую власть безбожной. Или преступные элементы, для которых основными нормами были воровские понятия, а не писаное право. Но часто бывали ситуации, когда одна группа воспринимала себя как носителей правильной версии советского, а другие группы видели в них проявления антисоветскости. Самый известный пример такого столкновения -зарождение диссидентского движения и требования соблюдать советскую конституцию. То есть первоначально определенная группа людей видела в действиях представителей власти нарушение принципов социалистической законности и тем самым оспаривала право на авторитетный дискурс, в то время как для представителей властей апелляция к советской конституции выглядела как нарушение общественного договора и выходила за рамки нормы советскости. Я довольно часто работаю с письмами граждан в разные органы, и там можно заметить, что формируются определенные тематические кластеры, и люди из разных мест, не сговариваясь, пишут про одни и те же проблемы. Таким образом, можно внутри «советского общества» увидеть определенные группы, хотя они и не были никаким образом оформлены и форматизированы. Например, когда в письмах люди пишут, что надо что-то делать с привилегиями советской номенклатуры (дачами, машинами, закрытыми магазинами), ибо номенклатура живет лучше, чем основная масса населения, но при этом получает доход не от физической работы, то мы видим проявление «моральной экономии социализма». Человек не оспаривает
сами принципы советской системы - наоборот, он видит в них справедливость, но в окружающей действительности он замечает, что эти принципы нарушаются, и у него возникает желание приблизить реальность к внутреннему представлению о норме.
Я достаточно часто общаюсь со школьниками и студентами, и они воспроизводят устойчивый стереотип о почти полной изоляции СССР от других стран. Идея непроницаемого «железного занавеса» и непримиримого противостояния в эпоху холодной войны пережила эту самую войну и продолжает играть важную роль в восприятии советского прошлого. Хотя в последнее время появилось достаточно много работ, которые на очень разных материалах показывают, что социалистические и капиталистические страны почти весь XX век оказываются неразрывно связаны. Конечно, были периоды потепления и охлаждения отношений, когда страны сближались или отдалялись друг от друга. Но важно помнить, что СССР; даже в период идеи «осажденной крепости», не отделял себя от мирового сообщества. На уровне советского дискурса доминировала идея интернационализма (тут я еще раз сошлюсь на работу Дэвида Бранденбергера), и СССР позиционировал себя как страна, которая прокладывает путь в светлое будущее всем остальным державам. Неслучайно в Советском Союзе активно переводили мировую классику, а советские ученые стремились исследовать самые отдаленные уголки планеты.
Одновременно с этим чувством превосходства существовало и постоянное стремление признания на Западе. Алексей Голубев справедливо пишет о важности взгляда иностранца для формирования советской идентичности [Голубев, 2018]. Этот взгляд был одновременно желанен и опасен, поскольку мог принести как чувство гордости, так и ощущения стыда. Алексей Юрчак [Юрчак, 2014] в свою очередь подчеркивает важность «воображаемого Запада» для позднесоветских жителей городов. Так, заграничные вещи и модные тренды, подсмотренные в иностранных фильмах и журналах, оказывались для советских людей привлекательнее того, что выпускала советская легкая промышленность. Так в фильме «Самая обаятельная и привлекательная» подруга главной героини Сусанна, которая наделена множеством прогрессивных черт, ведет Надю за вещами к фарцовщику. Но даже советские руководители были не чужды западным влияниям: считается, что товарищ Сталин любил смотреть голливудские приключенческие фильмы, например про Тарзана [Бурменко, 2014]; есть данные, что маршал Жуков был любителем кока-колы, и для него даже специально выпускали обесцвеченную версию [O'Callagha, 2018]; Анастас Микоян после визита в США проникся идеей фаст-фуда и планировал организовать выпуск советских «хамбургеров» [Глущенко, 2010]; по воспоминаниям сына, Никита Хрущев активно пользовался немецкими магнитофонами UHER и Grundig и шведским фотоаппаратом Hasselblad [Хрущев, 2001]; Леонид Брежнев был ценителем зарубежных машин, а в мемуарах его переводчика Михаила Суходрева есть эпизод, как Брежнев восхищается курткой президента США Форда и получает ее в качестве подарка [Суходрев, 2008]. Можно задать риторический вопрос, а делает ли любовь к западным вещам советских руководителей менее советскими?
На мой взгляд, в этом плане весьма показательны советские СМИ, особенно в сравнении с западными. Если газеты и ТВ в США или Европе будут прежде всего освещать ситуацию в своей стране, то советские масс-медиа всегда стремились информировать граждан о положении в мире. Как дела у партизан во Вьетнаме, почему бастуют рабочие во Франции. Хотя советский человек был ограничен в передвижении по миру, мир для него был глобальной деревней - даже в большей степени, чем для среднего жителя капиталистических стран. Можно сказать, что если «футляр» и был, то было как минимум несколько его версий, и каждый раз «футляры» собирали из множества весьма различных фрагментов, включая элементы, которые заимствовали, в том числе и с Запада.
Парадоксальным образом даже через 30 лет после формального окончания существования Советского Союза в России активно действует группа людей, считающих себя «гражданами СССР», убежденных, что де-юре СССР продолжает существовать, и даже осуществляющих выдачу «паспортов». Можно, конечно, смотреть на это явление снисходительно, но для социальных исследователей это весьма интересное поле, демонстрирующее постсоветский синкретизм и значительную притягательность образа СССР для значительной части населения страны. Признаками сохранения наследия советского являются и ностальгические меди-апродукты, самым известным из которых является цикл передач «Старые песни о главном». Аналогичные тенденции можно увидеть и в коммерческом секторе, где бренд «советское» активно используют для привлечения покупателей. Если в конце 1980-х-начале 1990-х гг. советские товары воспринимались критически, то в 2000-е и 2010-е «советское качество», «советский рецепт», «советский вкус» для значительной части населения приобрели положительную коннотацию. Все это, на мой взгляд, свидетельствует о большой роли советского наследия в современном российском обществе. Это подтверждают и социологические опросы, согласно которым брежневская эпоха оказывается самым привлекательным временем в истории страны. На мой взгляд, в значительной степени это связано с огромной травмой от распада СССР и социальной катастрофы 1990-х гг., которая до конца не осмыслена и не проработана. Этот опыт жизни в катастрофе превращает советское прошлое в ностальгическую утопию, и застой оборачивается стабильностью и уверенностью в завтрашнем дне. И даже не сам СССР, а именно эта травма оказывает влияние на поколение 35+.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Безносов М.А., Голиков А.С. Конструирование образа советского человека в дискурсе современной либеральной социологии (кейс текстов «Левада-Центра») // Журнал политических исследований. 2021. № 1. С. 36-53.
Бурменко К. Любимые фильмы Сталина // 1Ж: https://rg.ru/2014/05/10/kinostalina-site.html (дата обращения - 29 ноября 2021 г.).
Глущенко И.В. Общепит. Микоян и советская кухня. М.: Изд. Высшей школы экономики, 2010. 240 с.
Голубев А. Западный наблюдатель и западный взгляд в аффективном менеджменте советской субъективности // После Сталина: позднесоветская субъективность (1953-1985): сборник статей. Под ред. А. Пинского. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. С. 219-255.
Гудков Л. Для человека советского никакой морали не существует. URL: https://
www.levada.ru/2019/04/22/dlya-cheloveka-sovetskogo-nikakoj-morali-ne-sushhestvuet/
(дата обращения - 29 ноября 2021 г.).
Суходрев В. Язык мой - друг мой. М.: Тончу, 2008. 536 с.
Хрущев С. Н. Хрущев. М.: Вагриус, 2001. 447 с.
ЮрчакА. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М.: НЛО, 2014. 664 с.
Brandenberer D. Global and Transnational in Form, Soviet in Content: The Changing Semantics of Internationalism in Official Soviet Discourse, 1917-1991 // The Russian review. 2021. Vol. 80. Iss. 4. Pp. 562-580.
O'Callaghan T. White Coke: The capitalist drink Soviet generals couldn't get enough of. URL: https://www.rbth.com/history/329354-white-coke-zhukov-favorite-drink (дата обращения - 29 ноября 2021 г.)
REFERENCES
Beznosov M.A., Golikov A.S. Konstruirovanie obraza sovetskogo cheloveka v diskurse sovremennoj liberal'noj sociologii (kejs tekstov "Levada-Centra") [Constructing the Image of the Soviet Man in the Discourse of Modern Liberal Sociology (Case Study of Levada-Center Texts)], in Zhurnal politicheskih issledovanij. 2021. No. 1. Pp. 36-53 (in Russian). Burmenko K. Ljubimye fil'my Stalina [Stalin's favourite films]. Available at: https:// rg.ru/2014/05/10/kinostalina-site.html (accessed 29 November 2021). Glushhenko I.V. Obshhepit. Mikojan i sovetskaja kuhnja [Catering. Mikoyan and Soviet Cuisine]. Moscow: Izd. Vysshej shkoly jekonomiki, 2010. 240 p. (in Russian). Golubev A. Zapadnyj nabljudatel' i zapadnyj vzgljad v affektivnom menedzhmente sovetskoj subektivnosti [The Western Observer and the Western View in the Affective Management of Soviet Subjectivity], in Posle Stalina: pozdnesovetskaja subektivnost' (1953-1985): sbornik statej [After Stalin: late Soviet subjectivity (1953-1985): collection of articles]. Ed. by A. Pinskogo. Saint-Petersburg: Izdatel'stvo Evropejskogo universiteta v Saint Petersburg, 2018. Pp. 219-255 (in Russian).
Gudkov L. Dlja cheloveka sovetskogo nikakoj morali ne sushhestvuet [There is no morality for a Soviet man] Available at: https://www.levada.ru/2019/04/22/dlya-cheloveka-sovetskogo-nikakoj-morali-ne-sushhestvuet/ (accessed 29 November 2021).
Suhodrev V. Jazyk moj - drug moj [My Language is My Friend]. Moscow: Tonchu, 2008. 536 p. (in Russian).
Hrushhev S.N. Hrushhjov [N. Khrushchev]. Moscow: Vagrius, 2001. 447 p. (in Russian).
Jurchak A. Jeto bylo navsegda, poka ne konchilos'. Poslednee sovetskoe pokolenie [It as forever until it was over. The Last Soviet Generation]. Moscow: NLO, 2014. 664 p. (in Russian).
Brandenberer D. Global and Transnational in Form, Soviet in Content: The Changing Semantics of Internationalism in Official Soviet Discourse, 1917-1991, in The Russian review. Vol. 80. Iss. 4. Pp. 562-580.
O'Callaghan T. White Coke: The capitalist drink Soviet generals couldn't get enough of. Available at: https://www.rbth.com/history/329354-white-coke-zhukov-favorite-drink. (accessed 29 November 2021).
Статья принята к публикации 10.12.2021
