CC BY
30
ИСТОРИОГРАФИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ И ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2020. Т. 7, № 1 (25). С. 81-89. УДК 930
DOI 10.24147/2312-1300.2020.7(1).81-89
В. П. Корзун, В. Ю. Волошина
СОВЕТСКИЕ И ЭМИГРАНТСКИЕ ИСТОРИКИ В ОЦЕНКЕ П. Н. МИЛЮКОВА (1920-1940-е гг.): ОСОБЕННОСТИ КОРПОРАТИВНОЙ ПАМЯТИ*
Представлена оценка П. Н. Милюковым отечественной исторической науки ХХ в. через биографии её знаковых представителей - А. А. Кизеветтера, С. Ф. Платонова и М. Н. Покровского. Ис-точниковую базу составили статьи и некрологи, написанные Милюковым и посвящённые ушедшим из жизни учёным. Специфика историографического дискурса Милюкова состоит 1) в особенностях структуры нарратива, в который включается, наряду с биографией историков, собственная биография автора; 2) в критериях оценки научного вклада и перспектив развития исторической науки с точки зрения вписывания в московскую или петербургскую исторические школы. В заключение названы особенности корпоративной памяти учёных-эмигрантов.
Ключевые слова: историография; историческая наука; советские историки; русские историки-эмигранты; биографический жанр; корпоративная память.
V. P. Korzun, V. Yu. Voloshina
SOVIET AND EMIGRANT HISTORIANS IN THE EYES OF P. N. MILYUKOV (1920s-1940s): CORPORATE MEMORY FEATURES
The article presents the assessment of P. N. Milyukov for Russian historical science of the 20th century through the biographies of its iconic representatives A. A. Kizevetter, S. F. Platonov and M. N. Pokrovsky. The source base was made up of articles and obituaries written by Milyukov and dedicated to the deceased scholars. The specifics of the historiographic Milyukov' discourse consists of 1) the structural features of the narrative, which includes, the author's own biography along with the biography of historians; 2) in the criteria for assessing the scientific contribution and prospects for the development of historical scholarship from the point of view of fitting into Moscow or St. Petersburg historical schools. In conclusion of the article the authors named features of the corporate memory of emigrant scientist.
Keywords: historiography; historical science; Soviet historians; Russian emigrant historians; biographical genre; corporate memory.
В дореволюционный период П. Н. Милюков являлся ярким представителем новой, проблемно-концептуальной историографии, перерастающей каноны персоналистско-
библиографической. Его работа «Главные течения русской исторической мысли», вышедшая в 1897 г. и переиздававшаяся ещё дважды (1898, 1913), - значимая веха в пере-
* Исследование выполнено при финансовой поддержке гранта РФФИ в рамках проекта «Из двух углов: отечественный историографический процесс в оценке эмигрантских и советских историков (19201930-е гг.)», проект № 18-09-00397.
форматировании проблемного поля историографии [1]. Исходя из интереса к оценке отечественного историографического процесса эмигрантскими и советскими историками, авторы статьи озадачились вопросом: как мэтр русской историографии оценивает историческую науку в советской России и её акторов, продуцирующих историческое знание? Ожидаемой целостной картины советской исторической науки П. Н. Милюков не создал. В эмиграции его внимание было направлено на проблемы новейшей истории России и Европы, хотя и в этот период он не утрачивал интереса к петровской эпохе, к особенностям истории русской культуры и специфике исторического процесса в России в широких хронологических рамках. Он не разделял в себе историка и политика, признаваясь, что «связь истории с современностью была его всегдашней идеей и задачей. Историк заставлял политика смотреть поверх текущего момента, видеть дальше сегодняшнего дня» [2]. Среди фундаментальных трудов П. Н. Милюкова эмигрантского периода, безусловно, мы выделим вышедшую в 1932— 1933 гг. в Париже трёхтомную «Histoire de Russie», в которой он выступил и в качестве редактора, и одного из авторов, в числе которых были именитые русские и французские историки [3]. По признанию современников, это был первый в русской историографии научный труд, в котором излагалось русское прошлое с дохристианских времён до первой трети ХХ в. включительно [4]. По мнению известного историка зарубежья Д. М. Одинца, П. Н. Милюков сумел «вложить в коллективный труд целостную историко-философскую, точнее, социологическую душу» [5, с. 471].
В работах П. Н. Милюкова советская историография рассматривается фрагментарно через творчество знаковых историков. Отметим, что биографический жанр, как известно, не был изначально любим Павлом Николаевичем Милюковым, хотя из-под его пера выходили и очерки, посвящённые значимым фигурам отечественной историографии [6-10]. Концентрируя внимание на вкладе того или иного историка в развитие исторической мысли в контексте философии истории, П. Н. Милюков, как правило, ограничивался базовыми биографическими данными. Пожалуй, единственным исключением,
когда биография пронзительно вплеталась в анализ творчества историка, была статья, посвящённая В. О. Ключевскому [11]. И в «Histoire de Russie», обобщающем труде, предназначенном для французской аудитории и включающем главу «Россия при Советском режиме», он не даёт анализа советской исторической науки1. В самом общем плане Милюков фиксирует неоднородность научного сообщества и даже его разрыв и выделяет группу «красных профессоров», представителей «старой дореволюционной школы», оставшихся в России, и историков, оказавшихся в эмиграции [3, p. 1380-1381]. А свой обзор источников и историографии русской истории ограничивает 1917 г., хотя в источники включает ряд документов, изданных в советской России. В литературе есть указание на чтение историком курса лекций по русской дореволюционной историографии в Праге в 1935 г. [14, с. 6], но содержание курса нам пока не удалось прояснить.
Персоналистский компонент в историографических текстах П. Н. Милюкова в количественном плане существенно не увеличивается, однако играет более значимую роль по сравнению с дореволюционным периодом в смысловом контексте его творчества, в создании общего коммуникативного и аксиологического пространства эмигрантской историографии и позволяет выявить особенности корпоративной памяти. Обращение к биографическому жанру, преимущественно в мемориальной форме, объяснимо как реакция на утрату личностной, персона-листской автономности в эпоху социальных потрясений, восстания масс, приходящихся на первые десятилетия XX в. - время, когда, по известному образному определению О. Мандельштама, люди были выброшены из своих биографий, как бильярдные шары из луз. Деперсоналистские интенции акцентируются и в сфере гуманитаристики - личность, учёного в том числе, жёстко, «морским узлом», привязывается к социальному контексту (в классовых, расовых, национальных и иных его измерениях). В отечественном, «марксистско-ленинском» варианте в качестве примера такого пира контексту-альности может быть названа «Русская историография» Н. Л. Рубинштейна [15], не говоря уже о массе иных публикаций, не обла-
дающих столь высокими научными достоинствами или лишённых их вовсе.
Для историков-эмигрантов болезненность восприятия новой социальности усугублялась разрывом старых социальных связей, «горьким хлебом чужбины». Перед ними стояла задача выжить и не потерять себя - и в плане физического существования, и в плане личностной и профессиональной самоидентификации. Последняя, при рассыпавшейся картине отечественного и мирового исторического процесса, разрыве прежде единого коммуникативного поля науки, неизбежно приобретала коммеморативный характер. По мнению А. Ассман, преодолеть травматический опыт невозможно «в рамках одной лишь индивидуальной терапии, необходим общественный и политический контекст, точнее мемориальная рамочная конструкция, внутри которой... воспоминаниям уделяется эмпатическое внимание, в результате чего они обретают своё место в социальной памяти» [16, с. 99]. Корпоративными скрепами, узлами связанности внутри эмигрантского сообщества становятся признанные учёные-профессионалы, моральные и научные авторитеты. Организация памяти о них в форме юбилеев и некрологов, суммирование итогов их деятельности играет всё более важную роль в самоидентификации корпорации историков. Чествуемый / поминаемый учёный выступает по меньшей мере в двух ипостасях - не только как «работник науки», образец профессионала, но и как «святой / жертва» - образец морали, страдалец и жертва советской власти. Историография приобретает некоторые черты агиографии, критический подход, который, несомненно, присутствовал ранее, в том числе и у Милюкова, теперь при рассмотрении историографических персоналий почти не выражен.
В таком ключе П. Н. Милюков рассматривает жизнь и творчество А. А. Кизеветтера и С. Ф. Платонова, ушедших из жизни почти одновременно (соответственно 9 и 10 января 1933 г.). Из-под его пера выходит несколько текстов, посвящённых А. А. Кизеветтеру. Сразу после кончины историка в двух номерах «Последних новостей» в январе 1933 г. он публикует статью-некролог [17], 1 февраля выступает с докладом «А. А. Кизеветтер как историк» на траурном заседании в Сор-
бонне, посвящённом памяти А. А. Кизевет-тера и С. Ф. Платонова. В «Последних новостях» Милюков воссоздаёт биографию А. А. Кизеветтера как политика и историка. Причём первый сюжет явно преобладает. Его общественно-политические взгляды и просветительская деятельность достаточно подробно прописываются автором, при этом профессиональная карьера очерчена бегло, упоминаются лишь даты защиты диссертаций и принадлежность к школе В. О. Ключевского. Милюковский текст эмоционально окрашен, он позиционирует себя как «старший товарищ. по научной работе» и пишет о параллельном движении «стремлений и достижений, с которыми оба мы проходили свой жизненный путь». Он называет Кизе-веттера «невольным эмигрантом» и отмечает его значимую роль в академической жизни эмигрантского научного сообщества и не только. Весьма примечательна заключительная фраза: «На нас, переживших его, ложится теперь долг - культивировать его память» [17]. Этот доклад и вышеназванный некролог / воспоминание впоследствии были развёрнуты им в большой аналитической статье в «Современных записках», посвящённой двум его коллегам [18].
Из них двоих, репрессивно-гонимых советской властью, легче всё-таки, по П. Н. Милюкову, оказалась судьба А. А. Ки-зеветтера, «которому посчастливилось быть высланным вместе с группой видных русских интеллигентов в то время, когда у большевиков сохранялся ещё проблеск понимания, что они делают, преследуя лучших русских людей, - и остаток опасений как на это посмотрит заграница» [18, с. 311]. Гонения на С. Ф. Платонова - тот, отмечает П. Н. Милюков, «в начале, как будто, даже пользовался некоторым покровительством советской власти» - приходятся на год великого перелома, «когда уровень советской интеллигенции безнадёжно понизился, нравы огрубели и сознание полной безответственности и безнаказанности самого варварского поведения возросло до последних пределов» [18, с. 311]. Милюков фиксирует зигзаги в политике власти по отношению к исторической науке. Обращаясь к такому важному коммуникативному событию, как проходившая в 1928 г. в Берлине Неделя русских ис-
ториков вместе с Выставкой русской исторической литературы за 1917-1927 гг., он акцентирует внимание на политике власти, которая рассматривает науку как инструмент культурной дипломатии. На этих мероприятиях (обратим внимание на характерный оборот) «живые русские историки должны были показать, что наряду с марксистской историей советская власть допускает и работу идеалистической исторической науки, руководимой в Петербурге С. Ф. Платоновым, "главой ленинградской исторической школы", а в Москве, продолжаемой М. К. Любав-ским и другими, поддерживающими "великую традицию Ключевского"» [18, с. 312]. Иллюзия мирного существования продолжалась недолго. В начавшихся вскоре репрессиях, как отмечает П. Н. Милюков, активное участие принимают «квази-историки "красного" призыва», среди которых он, естественно, выделяет М. Н. Покровского, только что принимавшего вместе с Платоновым участие в Берлинской неделе. Автор характеризует лидера советских историков-марксистов без особых симпатий: «злобная, завистливая личность, уже в студенческие годы проявлявшая эти качества по отношению к своим товарищам» [18, с. 312].
От описания неблагоприятного социально-политического контекста, с которым пришлось столкнуться А. А. Кизеветтеру и особенно С. Ф. Платонову, Милюков переходит к научному и культурному контексту их деятельности, т. е. к собственно историографическому анализу, подчёркивая определённое сходство их биографий. «Оба были любимцами: Платонов - любимец новой "резиденции", Кизеветтер - любимец старой столицы. Оба были прекрасными преподавателями ... Оба внесли в изучение русской истории оригинальные и ценные вклады, которые вошли неотъемлемым достоянием в инвентарь нашей науки» [18, с. 313]. Ключевым в анализе взглядов историков является схо-ларный подход. В этой статье Милюков дополняет характеристику московской и петербургской исторических школ, данную им в «Histoire de Russie», выделяя особенности культурной среды двух столиц, академической культуры в отношении источника и проблематизации истории, роль лидеров научных школ с их программами и личностной
харизмой. Для полноты описания своих героев он включает в повествование и портретные зарисовки. Так, у Платонова, «столичной штучки», сердечная теплота «скрывается под светской маской», и «добраться до неё нелегко». «Напротив, Кизеветтер с его искрящимися глазами, с его бородой Черномора, - побелевшей от времени, - так весь и просится наружу. <...> В моей родной Москве... и в её культурной среде. ношение маски не поощряется нравами» [18, с. 314].
Милюков обращает внимание на то, что методологические и мировоззренческие позиции Платонова и Кизеветтера существенно различались. Собственно в плане методологии между московской и петербургской школами, равно как и между отдельными их представителями, наблюдается, при сохранении сущностных различий, несомненное сближение. «Вторая диссертация Платонова "Очерки по истории Смуты в Московском государстве" - защищённая на степень доктора в 1901 г., уже носила на себе явные и глубокие следы московского влияния» -отмечает Милюков [18, с. 318]. Петербургское и московское в творчестве Платонова -факторы взаимопереплетающиеся и взаимодополняющие. В соответствии с традициями петербургской школы он «восстановлению фактов придаёт то первенствующее значение, которое в московской школе принадлежит их объяснению» [18, с. 319]. Полнота фактического рассказа о событиях, несомненно, даёт возможность автору смягчить «схематизм Ключевского» [18, с. 320]. В тоже время влияние московской школы и её лидера сказалось в живости изложения и талантливости личных характеристик героев исторического повествования. В не меньшей (как минимум) степени влияние Ключевского сказалось в самом выборе темы исследования по социальной истории московского государства, в наличествующих в диссертации и зафиксированных Милюковым социальных интенциях, стремлении подводить социальный фундамент под каждую группу явлений Смуты. И в то же время, проявляя непоследовательность, он утверждает, что «социологическая жилка, присущая Москве, осталась чужда Платонову» [18, с. 319]. Весьма спорным представляется утверждение Милюкова о преобладающей роли лич-
ного фактора в построениях историка [18, с. 319]. Платонов для историка / политика, либерала-конституционалиста Милюкова является социально и профессионально близким, но мировоззренчески иным, а его политические взгляды рассматриваются как оказывающие несомненное (по контексту -негативное) влияние на историческую кон-цептуальность. В работе Платонова, по Милюкову, политическая сторона Смуты отходит на задний план.
В анализируемой нами статье А. А. Ки-зеветтер трактуется как типичный и, в то же время, едва ли не наиболее яркий представитель московской исторической школы, у которого были особые задатки подражать Ключевскому. П. Н. Милюков отмечал «архивный энтузиазм» [18, с. 325] своего коллеги и способность в исторических исследованиях отвечать на актуальные запросы времени. Тема его первой диссертации, защищённая в 1903 г. («Посадская община в России в XVIII столетии»), по мнению Милюкова, была актуальной для России начала ХХ в. в связи с интересом общества к проблемам местного самоуправления. Эту проблематику А. А. Кизеветтер развивает и в докторской диссертации о Городовом положении Екатерины II (1909). Как характерную черту Кизе-веттера-учёного Милюков отмечает неуга-сающий интерес к новой проблематике, в качестве таковой он называет изучение служебного и экономического положения представителей верхнего слоя торгового капитала в России в XVI-XVII вв. По этой теме историк собрал огромный и интересный архивный материал, но революционные события и вынужденная эмиграция нарушили его планы. В нарратив, посвящённый Кизеветте-ру, Милюков включает воспоминания о личных контактах на научном и политическом поприще, окрашенные ностальгической грустью. По сути дела, на одном нарративном поле разворачиваются две биографии: героя и автора. В лице Кизеветтера он видит идеальный тип историка, который «несомненно, обладал даром художественного проникновения в прошлое, соединённым со стремлением отыскивать в этом прошлом исторические "законосообразности"» [18, с. 324].
Упоминаемый выше агиографический подход ярко проявился в статье Милюкова
«Три поколения», написанной для мемориального выпуска «Записок русского Исторического общества в Праге», посвящённого Е. Ф. Шмурло, А. А. Кизеветтеру и Б. А. Ев-реинову. В смерти двух последних учёных он однозначно винит советскую власть. «Жизнь Кизеветтера была подорвана советской властью и изгнанием. Она кончилась внезапно и вызвала болезненное чувство жестокой несправедливости судьбы» [19, с. 15]. Говоря о Б. А. Евреинове, он высоко оценивает его первые шаги в науке «по пути, намеченному московскими историками», но акцент делает на внешних обстоятельствах, помешавших этому начинающему учёному стать первоклассным исследователем [19, с. 16].
Е. Ф. Шмурло, как представитель петербургской школы, по мнению Милюкова, вслед за К. Н. Бестужевым-Рюминым, своим учителем, делал «подготовительное дело» в науке, выполняя роль «собирателя» (Ое8сЫсЫ;88атт1ег'а) и «исследователя» (Ое8сЫсЬ18Йэг8сЫг'а), и до конца жизни сохранил заветы учителя. Милюков образно характеризует преемственность трансляции традиций петербургской школы посредством учебной литературы. «"Русская история" Бестужева-Рюмина, наш общий университетский учебник, подаёт руку литографированному "Курсу Русской истории" Е. Ф. Шмурло, его последнему труду: там и здесь даётся сжатый репертуар главных фактов и явлений в разных областях жизни, с необходимой библиографией и критическим аппаратом, который у Евгения Францевича принимает форму ряда специальных экскурсов по "спорным и невыясненным вопросам русской истории"» [19, с. 13]. По его мнению, для всех работ Е. Ф. Шмурло, за исключением трёхтомной «Storia della Russia», написанной для его любимой Италии, характерен «принцип воздержания от исторического рассказа и ограничения себя предварительным изучением источников» [19, с. 14]. П. Н. Милюков признавался, что Е. Ф. Шмурло в его памяти остался учёным, который «терпеливо и добросовестно собирал свои капли мёда для русской науки» и, даже прикованный тяжёлым недугом к постели, продолжал «по-бенедиктински доделывать свою последнюю большую работу». Он с горечью отмечает, что «что-то оторвалось от сердца», когда услышал о его
«увы, давно уже грозившей кончине» [19, с. 14].
Особо в портретной галерее П. Н. Милюкова представлен М. Н. Покровский. На известие о смерти последнего он отозвался очень сдержанно. В «Последних новостях» под заголовком «М. Н. Покровский. Известный историк, скончавшийся на днях в Москве» была помещена фотография покойного без привычного в такой ситуации некролога [20]. Это тот случай, когда о мёртвых - или хорошо, или ничего. Профессиональные траектории этих двух историков не раз пересекались: оба были учениками В. О. Ключевского, хотя и не были сверстниками, вместе занимались в семинаре по всеобщей истории П. Г. Виноградова, обоих увлекла политическая деятельность, в результате которой они оказались по разные стороны баррикад. Впоследствии они вели ожесточённую полемику друг с другом на страницах исторических и публицистических произведений и, не стесняясь выражений, часто выходили за пределы академических норм (в большей степени это было характерно для М. Н. Покровского). Примерами такой полемики можно считать реакцию М. Н. Покровского на книгу П. Н. Милюкова «История второй русской революции» и отклики последнего на замечания оппонента [21-23].
В 1937 г. П. Н. Милюков посвящает М. Н. Покровскому большую статью в «Современных записках» [23]. Поводом для её написания явился один из эпизодов истории науки в СССР: восстановление преподавания истории в школах и высших учебных заведениях, а также выход учебника А. В. Шеста-кова для начальной школы [24]. Это стало реализацией постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об учебниках по истории» от 26 января 1936 г. Как известно, изменение в политике государства по отношению к истории в середине 1930-х гг. сопровождалось критикой «школы М. Н. Покровского» и частичным возвращением к наследию дореволюционной историографии, классическим методикам преподавания истории. В таком контексте Милюков рассматривает судьбу Покровского, ученика Ключевского, питомца московской школы, и, более того, судьбы «московской исторической школы» и развитие советской историографии. Последняя на на-
чальном этапе, равно как и творчество её лидера, представляется в статье не как самостоятельная научная сущность, а как производная от политических задач, от которых зависят постоянные и переменные составляющие советского историографического дискурса. Собственно, сверхзадача Покровского носила безусловно политический характер. Она заключалась в доказательстве социалистического смысла российской революции и исторической обоснованности «введения» социализма в отсталой земледельческой России. Причём, по условиям задачи, требовалось не покидать исторической почвы: «.оставалась инстанция, к которой поневоле приходилось апеллировать: русская история. Нельзя же было объявить русскую историю не бывшей.» [23, с. 369]. С другой стороны, требовалось ухитриться оставаться в рамках марксистского дискурса: «Надо было доказать, что социализм водворился в России при Сталине не каким-то чудесным сверхъестественным путём, а по всем правилам исторической закономерности, какой требовало учение Маркса» [23, с. 369]. Ретроспективу принципиальных теоретических споров о степени развития и судьбе капитализма в России требовалось перевести в перспективу политической актуальности. За эту задачу, в сущности невыполнимую с точки зрения Милюкова, должен был взяться специалист историк. Им оказался младший современник автора статьи М. Н. Покровский.
Собственно путь Покровского в науке видится Милюкову как история профессиональной деквалификации, выпадения из научного пространства московской школы. Не очень различаясь по возрасту, первоначально они были близки с автором статьи по методологическим интенциям: «Мы вместе пережили полосу увлечения "экономическим материализмом", жаждали его применения к русской истории» [23, с. 371]. В дальнейшем, констатирует Милюков, их методологические пути расходятся: «Покровский обскакал нас, перейдя от модной теории в её общем виде к тому специальному употреблению, какое сделали из неё в учении Маркса и Энгельса» [23, с. 371]. Расхождения методологические, но не научные вообще. Милюков напоминает, что «он всё-таки был человеком нашей выучки», его четырёхтомник,
написанный за границей [25], укладывается в рамки университетской науки. Он пока «в ладах» не только с фактологией (благодаря использованию работ товарищей и предшественников), но и с логикой развития науки. «Его история, - указывает Милюков, -идёт, конечно, дальше курса Ключевского -на всё то расстояние, которое прошло от составления этого курса до появления новых работ нашего поколения» [23, с. 371]. Самооценка поколения, данная Милюковым, коррелирует с современными представлениями о данной генерации. Так, В. А. Муравьёв выделяет среди этого поколения группу историков «новой волны», преодолевающих, на новых методологических основаниях, классический исторический синтез Ключевского и углублённо разрабатывающих отдельные стороны исторического процесса [26, с. 222]. По смысловому контексту статьи Милюкова Покровский принадлежал к этой научной генерации, представляя крайне левый, марксистский её фланг. Причём, по Милюкову, само «явление Покровского» на научном поле неслучайно и рассматривается в различных ракурсах. Несколькими годами ранее, в рукописи «Источники русской истории и русская историография», датированной 1932 г. [27], а затем в историографическом введении к «Histoire de Russia» Покровский вписывается в широкий рамочный контекст внутринаучного развития, его научная деятельность рассматривается в историографическом ключе. При таком подходе четырёхтомник Покровского, как и первые научные опыты российских марксистов, квалифицируется как часть научной органики, соответствующей логике развития науки - социоло-гизаторский подход, изучение внутренней истории, «борьба с народническими предрассудками». Но и в данном, научно толерантном введении Милюков отмечает, что «ахиллесовой пятой» историков-марксистов является конкретное, детальное воспроизведение исторического процесса и что большая часть научной молодёжи московской школы, даже «склоняясь к экономической и социальной истории», предпочитала работать в традиционном методологическом ключе (Готье, Богоявленский, Яковлев, Бахрушин, Веселов-ский, Вернадский и др.). Смещение ракурса происходит, когда жизненный путь Покров-
ского рассматривается в широкой ретроспективе, финалистски, с включением его после -революционной эволюции и определяющего её политического момента - от признания заслуг Покровского как историка московской школы в дореволюционный период до иронии по поводу его последующего творчества и неприятия стратегии поведения: М. Н. Покровский «в своей жажде самовозвеличивания утрировал это общее, доведя местами почти до карикатуры. не имея ещё смелости отойти от наших общих достижений» [23, с. 373], исторический процесс рассматривается им «автоматом экономических условий и состояния производства» [23, с. 371]. Противоречивость подходов Покровского видится Милюкову в том, что, конструируя марксистскую схему русского исторического процесса, он пытался набросить новую терминологию на ранее добытое знание. Его «падение» связывается в научном плане с отходом от принципов московской исторической школы, в плане политическом - с отставанием от сталинского новоимперского проекта.
Подведём итог. В историографических, а точнее в биоисториографических текстах П. Н. Милюкова советская историография представлена весьма фрагментарно. Откликаясь на юбилеи и смерти представителей научного сообщества, конструируя «славную память» о них, автор обращается либо к историкам-эмигрантам, либо к историкам «старой генерации», оставшимся в советской России. Высоко оценивается их вклад в развитие исторической науки. Для корпоративной памяти историков зарубежья присущ ярко выраженный мемориальный характер. В ней абсолютизируются дореволюционные традиции, отторгаются наработки советской марксистской историографии и складывается отношение к советским коллегам в системе координат «свой / чужой». Ритуальные формы воспоминаний о недавнем прошлом, в общем привычные для представителей академической среды, являлись и способом преодоления травматического опыта изгнания. Ушедшие из жизни учёные позиционируются как представители единственно подлинной науки, противопоставляясь в этом качестве науке советской, и прежде всего её злому демону М. Н. Покровскому, а взрастив-
шая их дореволюционная социальная реальность - среда, в которой они столь долго вращались, - как единственно подлинно историческая. В историографической практике Милюкова на первый план выходит традиция - течение историографической мысли конца XIX - начала XX в. Она видится им исключительно в рамках московской и петербургской исторических школ. Это своего рода референтное время, утраченный идеал, который важно воспроизвести и транслировать в различных коммуникативных полях. Даже представители нового поколения историков, начинающие свои исследовательские практики в эмиграции, оцениваются им на предмет соответствия этим определяющим школам. Иного не дано. Сущность такого явления описана польским методологом В. Вжо-секом - культура постигает мир, используя определённые метафоры: «Метафорические выражения становятся, в своём роде эвристическими моделями» [28, с. 71]. В качестве таких метафор и выступают «московская» и «петербургская» школы. В науковедческом плане подобный феномен именуется как эффект колеи. В то же время косвенным признанием определённых достижений советской историографии является широкое включение исследовательских работ и публикаций документов в исторические труды Милюкова.
ПРИМЕЧАНИЕ
1 Этот факт не остался незамеченным в ряде эмигрантских публикаций. В частности, И. И. Га-панович подчёркивал: «...очень жаль, что последние марксистские историки не упомянуты, не потому что их писания имеют научную ценность, но для того чтобы проиллюстрировать искажение /диспропорцию?/ истории в Советской России; европейская публика должна узнать правду об этом. Тем более, что другая современная школа, евразийцы, не забыта в этом обзоре, хотя их научный вклад весьма сомнителен, как отмечает Милюков» [12, р. 135]. Пробел в историографическом обзоре П. Н. Милюкова отмечали также Р. Словнов (псевд. Н. В. Калишевича) и Д. М. Оди-нец [4; 13].
ЛИТЕРАТУРА
1. Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. Т. I. - М., 1897. - 361 с.
2. Последние новости [Париж]. - 1929. - 4 марта.
3. Histoire de Russie / par Paul Milioukov, Ch. Seignobos et L. Eisenmann. - Paris, 19321933. - T. III : Reformes, reaction, revolution. -1415 р.
4. Одинец Д. М. «История России» // Последние новости [Париж]. - 1933. - 30 нояб.
5. Одинец Д. М. Histoire de Russie. Par Paul Milioukov. Ch Seignobus et L Eisenmann. T. I. Des origins a' la mort de Pierre le Grand. Librairie Ernest Leroux. Paris, 1932. P. XIX-435. // Современные записки. - 1933. - № 51. -С. 470-472.
6. Милюков П. Н. Н. И. Костомаров (1817-1885). Некролог // Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования. - М. : Синод. тип., 1890. - С. 95102.
7. Милюков П. Н. М. П. Погодин (1800-1875). Некролог // Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования. - М. : Синод. тип., 1890. - С. 103111.
8. Милюков П. Н. С. М. Соловьёв (1820-1879). Некролог // Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования. - М. : Синод. тип., 1890. - С. 214219.
9. Милюков П. Н. Карамзин Николай Михайлович // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона. - СПб., 1895. - Т. XIV. -Кн. 27. - С. 440-442.
10. Милюков П. Н. Каченовский Михаил Трофимович // Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования. - М. : Синод. тип., 1890. - С. 808-810.
11. Милюков П. Н. В. О. Ключевский // В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. -М., 1912. - С. 183-217.
12. Gapanovich I. Russian Historiographie outside Russia. - Peiping, 1935. - 114 р.
13. Словнов Р. История России на французском языке // Последние новости [Париж]. - 1933. -14 сент.
14. Вандалковская М. Г. История исторической науки в творчестве П. Н. Милюкова // Милюков П. Н. Очерки истории исторической науки / отв. ред., сост. и авт. предисл. М. Г. Вандал-ковская. - М. : Наука, 2002. - С. 5-16.
15. Рубинштейн Н. Л. Русская историография. -М. : ОГИЗ, 1941. - 659 с.
16. Ассман А. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика. -М. : Новое литературное обозрение, 2014. -328 с.
17. Милюков П. Н. А. А. Кизеветтер // Последние новости [Париж]. - 1933. - 11, 14 янв.
18. Милюков П. Н. Два русских историка (С.Ф. Платонов, А. А. Кизеветтер) // Современные записки [Париж]. - 1933. - № 51. -С. 311-335.
19. Милюков П. Н. Три поколения // Записки русского Исторического общества в Праге. - Прага : Нарва, 1937. - С. 13-16.
20. Последние новости [Париж]. - 1932. - 15 апр.
21. Покровский М. Н. Противоречия г-на Милюкова - М. : Гос. изд-во, 1922. - 45 с.
22. Милюков П. Н. М. Н. Покровский // Звено [Париж]. - 1923. - 24 сент.
23. Милюков П. Н. Величие и падение М. Н. Покровского (Эпизод из истории науки в СССР) // Современные записки [Париж]. - 1937. -№ 65. - С. 368-387.
24. Краткий курс истории СССР : учеб. для 4 класса / под ред. А. В. Шестакова. - М., 1937. - 225 с.
25. Покровский М. Н. Русская история с древнейших времён : в 4 т. / Ин-т истории Ком. Акад. -М. : Гос. соц.-экон. изд-во, 1933-1934.
26. Муравьев В. А. В. О. Ключевский и «новая волна историков» начала ХХ века // Ключевский : сб. материалов. - Вып. 1. - Пенза, 1995. - С. 219-224.
27. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 5856: Милюков Павел Николаевич. Оп. 1. Д. 71.
28. Вжосек В. Культура и историческая истина / пер. с пол. К. Ю. Ерусалимского. - Н. Новгород : Минин. ун-т ; М. : ФЛИНТА, 2019. - 456 с.
Информация о статье
Дата поступления 21 ноября 2019 г.
Дата принятия в печать 3 марта 2020 г.
Сведения об авторах
Корзун Валентина Павловна - доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры современной отечественной истории и историографии Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а E-mail: korzunv@mail.ru
Article info
Received
November 21, 2019
Accepted March 3, 2020
About the authors
Valentina P. Korzun - Doctor of Historical Sciences, Professor, Professor of the Department of Modern Russian History and Historiography of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: korzunv@mail.ru
Волошина Валентина Юрьевна - доктор исторических наук, доцент кафедры современной отечественной истории и историографии Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а
E-mail: valvoloshina@rambler.ru
Valentina Yu. Voloshina - Doctor of Historical Sciences, Associate Professor of the Department of Modern Russian History and Historiography of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: valvoloshina@rambler.ru
Для цитирования
Корзун В. П., Волошина В. Ю. Советские и эмигрантские историки в оценке П. Н. Милюкова (1920-1940-е гг.): особенности корпоративной памяти // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2020. Т. 7, № 1 (25). С. 81-89. й01: 10.24147/2312-1300. 2020.7(1).81-89.
For citations
Korzun V.P., Voloshina V.Yu. Soviet and Emigrant Historians in the Eyes of P. N. Milyukov (1920s-1940s): Corporate Memory Features. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2020, vol. 7, no. 1 (25), pp. 81-89. DOI: 10.24147/2312-1300.2020.7(1).81-89 (in Russian).
