CC BY
32
которым привержены разные исследователи, в ходе коллективного проекта никогда ни к чему хорошему не приводят. Мне сложно представить, как кто-то из них выигрывает что-то специальное за счет этого сотрудничества. Возможно, ситуация будет иной, если они совместно решат заняться глобальными сравнениями культур, при котором каждый из них будет специалистом по какому-то типу обществ (пример — сотрудничество Мэри Дуглас с Аароном Вилдавским в разработке культурной теории риска). Совместное «движение от» более перспективно, чем совместное «движение к» или «движение в сторону». Но учитывая процент неудач в этой области, я не уверен, что советовал бы кому-то из своих аспирантов серьезно рассматривать это направление интеллектуальной карьеры.
Библиография
Левада Ю. Лекции по социологии. М.: Е.В. Карпов, 2011. <http://www. levada.ru/books/yurii-levada-lektsii-po-sotsiologii>. (Последнее посещение 14.01.2012.) Hargens L. Using the Literature; Reference Networks, Reference Contexts, and the Social Structure of Scholarship // American Sociological Review. 2000. Vol. 65. No. 6. P. 846-865. Halsey A. Provincials and Professionals: the British Post-War Sociologists //
European Journal of Sociology. 1982. Vol. 23. No. 1. P. 150-175. Powell W. Getting into Print: The Decision-Making Process in Scholarly
Publishing. Chicago; L.: The University of Chicago Press, 1985. Starr P. The Social Transformation of American Medicine. N.Y.: Basic Books, 1982.
СЕРГЕЙ СОКОЛОВСКИЙ
Социология vs. антропология: запоздалые заметки на полях к дискуссии «физики vs. лирики»
Сергей Валерьевич Соколовский
Институт этнологии и антропологии РАН, Москва
SokolovskiSerg@maiL.ru
Для того чтобы обнаружить отличия антропологии от социологии сегодня (очевидно, что исторические конфигурации социального и гуманитарного знания, как и соотношение социологии и антропологии в рамках различных национальных традиций и школ, могли существенно отличаться), сравнение идеально-типических или классических воплощений этих двух видов знания (одно
5 специализируется на «простых» дописьменных «примитив-
§ ных» культурах периферии, другое — на сложных индустриаль-
о ных, урбанизированных и западных обществах метрополий,
* одно — на количественных методах, другое — на включенном
о длительном наблюдении1) представляется уже недостаточным,
§ хотя соблазн простых ответов остается, поскольку именно они
| обычно отражают дух времени и место дисциплины в рамках
национальных исследовательских традиций2. Еще один лишь по видимости простой ответ: социология изучает Общество, а антропология — общества, или социология изучает общество, а антропология — культуру(ы). Он заставляет искать отличия между этими дисциплинами в сравнении таких глобальных и сегодня уже донельзя размытых понятий, как общество и культура. Но ответы на вопрос, что такое Общество в противопоставлении обществам или Культуре / культурам, окажутся разными не только у социологов и антропологов, но и в различных субдисциплинах, школах и исследовательских областях внутри этих больших дисциплинарных сообществ, и обнаружить различия между социологией и антропологией на этом пути будет сложнее, чем при прямом сопоставлении дисциплин.
Самостоятельность антропологии, а следовательно, и ее автономия в отношении социологии и ее методов сегодня, на мой взгляд, в значительной степени зависят от того, претендует ли она (ее адепты) на статус социальной науки и, стало быть, на номологический характер своих обобщений, или ее вполне удовлетворяет положение гуманитарной дисциплины, ограничивающейся наблюдениями за уникальным, партикулярным, индивидуальным и случайным. При всем многообразии современной социологии и увлеченности некоторых социологов качественными методами исследования, претензия на научность в смысле поиска закономерностей, как мне кажется, остается важным демаркационным отличием знания в социальных науках от знания гуманитарного. Социологи претендуют на открытие, формулирование или описание социальных законов
Последнее противопоставление релятивизируется не столько распространением среди социологов качественных методов, сколько давним использованием антропологами методов количественных, которым посвящено значительное число монографий и сборников, а также издававшийся с 1989 по 1996 г. специальный журнал "Journal of Quantitative Anthropology" <http://www. quantitativeanthropo[ogy.org>.
Например, антропологию еще сравнительно недавно называли «социологией небелых людей» — "non-white people sociology" — определение, в котором подчеркивался не только тот факт, что социологи по преимуществу изучали индустриальные общества в странах первого мира, а антропологи — так называемые «племенные общества» третьего мира, но и то менее приметное обстоятельство, что противопоставление методов, преимущественно используемых в этих дисциплинах, не было столь уж важным для профессиональной идентификации. В то же время социологию иногда определяли как «антропологию собственного общества».
и закономерностей, тогда как антропологи в лучшем случае описывают явные и скрытые правила, которым подчиняются отдельные индивиды и коллективы (адепты семиотического подхода в таких случаях любят писать о «кодах»), или «вводят в научный оборот новые факты». Этими фактографическим и феноменологическим уровнями антропологи обычно и ограничиваются. Есть, однако, и среди них (как, впрочем, и среди историков) страстные поклонники количественной точности, убежденные, что «величие степенно отступило в логарифмы» и что их дисциплина должна стать именно наукой, а не просто особым жанром литературы или специфической манерой письма. Работы таких антропологов отличить от социологических становится действительно сложно, но все же возможно: позитивистские пристрастия с неизбежностью толкают их к большим нарративам и грандиозным теоретическим конструкциям и, в частности, к разным версиям эволюционизма и стадиального развития — увлечениям, ставшим сравнительно редкими среди ныне действующих социологов.
Значительно более отчетливая в социологии по сравнению с антропологией установка на изучение / открытие закономерностей проявляется и в формах обучения студентов, кругах чтения, предпочитаемых методах исследования, составе «ареопага» классиков, междисциплинарном партнерстве (антропологи охотнее социологов сотрудничают с археологами и лингвистами, зато лингвисты продуктивно сотрудничают и с теми и с другими, примерами чего могут служить фольклористика и социолингвистика), спектре используемых жанров при тек-стуализации исследовательского опыта1, особенностях инсти-туализации дисциплин в университетах и исследовательских центрах, целевых аудиториях (кто и в каких целях использует производимое в этих обширных исследовательских областях знание). Собственно говоря, именно эта установка делает социолога не антропологом (а ее отсутствие у антрополога не позволяет ему стать полноценным социологом) практически во всем, чем он профессионально занимается. Поиск закономерностей опирается на измерение, моделирование и редукцию, антропологи же всегда стремились к получению холистских описаний культур и обществ. Эти описания с неизбежностью
1 Здесь же можно отметить и различия в жаргоне: там, где социолог предпочитает писать «кейс-стади», антрополог по старинке пользуется русским «на примере», а там, где антрополог стращает не привыкшую к таким выражениям публику «примордиализмом», социолог предпочитает использовать хотя бы номинально более позитивно звучащие «позитивистскую методологию», «натурализацию» или «ошибку реификации». Существуют, разумеется, и такие области исследований, где жаргоны этих дисциплин сливаются в этакий антропосоциологический волапюк, в котором, как в монументальной скульптуре и живописи, дисциплинарные речевые традиции и смысловая нюансировка приносятся в жертву выразительности жеста (антропология организаций, экономическая социология сит антропология и пр.).
* получались тоже редукционистскими из-за невозможности § перенести на бумагу всю тотальность опыта, не говоря уже о о самой реальности, но редукция в этнографии как моногра-
* фическом описании культуры никогда не играла роли регуля-о тивного и методологического принципа, а была лишь след-§ ствием ограниченности возможностей наблюдателя и быто-
£ писателя.
<
Социологов у нас в стране кратно, быть может тридцатикратно, больше, чем антропологов / этнологов. Публика знает, что такое социолог, не понаслышке, а вот по поводу антрополога идеи возникают разные — чаще всего антропология ассоциируется с черепами и древними людьми. Чтобы объяснить исследуемым, чем они занимаются, антропологам у нас часто приходится прибегать к ино- и кривосказаниям — для музея, для науки, для здоровья и медицины, книжку буду писать про это и т.п. Социолог же может просто сказать, что проводит социологическое исследование, и все сразу понимают, что дело нужное и стоящее. Есть, конечно, и гигантские различия на рынке труда — российские работодатели не слишком-то ждут антропологов, плохо зная, как можно приспособить их знания и умения к собственным нуждам, а российские антропологи, в свою очередь, как правило, остаются все еще не слишком приспособленными к рыночной экономике и лучше взаимодействуют с государственным сектором, нежели с бизнес-сообществом. Социологи получают знания об основах современного менеджмента и в силу особенностей российских образовательных программ освоили лучше антропологов классику политической и экономической антропологии, поэтому выпускники социологических факультетов легче находят работу в разных секторах реальной экономики, в то время как области приложения труда у антропологов, обучающихся в системе исторического образования, остаются весьма традиционными — академическая или вузовская наука, преподавание, работа в музеях.
Разница в размерах сообществ, в известности и популярности этих дисциплин дают основания многим социологам смотреть на антропологов свысока и третировать их как существ, в науке смыслящих мало и образованных плоховато. Резоны для такого суждения есть — программы подготовки антропологов / этнологов серьезно устарели и не соответствуют дню сегодняшнему. Антропологи мстят, отвечая приграничными войнами и подчеркивая вообще-то давно канувшую в Лету уникальность изобретенного в их цеху метода — включенного / участвующего наблюдения, длительного и пристального, настолько пристального, что оптике социологического взгляда, по их мнению, до этой пристальности еще как до луны.
«Оттепели» 1960-1980-х гг., если не положившей конец приграничным трениям, то все-таки создавшей на отдельных участках «фронта» подобие братания между социологами и антропологами (см. неоднократно описанную историю ин-ституализации этносоциологии в нашей стране: [Арутюнян, Дробижева 2000; 2003; 2008; Дробижева 2004; Комарова 2011]), едва хватило на одно поколение. Социологи так и не стали частью антропологического коммьюнити, а антропологи так и не освоили премудрости социологических методов и грамотной статистической обработки результатов, застряв на хи-квадрате и 11-критерии Стьюдента. Рожденный от этого неравного брака гибрид оказался ребеночком с увечьем: советская теория этноса сыграла с этносоциологией плохую шутку. Социальную / классовую структуру вдруг еще раз (как это уже происходило в 1930-е гг. на практике, а не в теории) рассмотрели у этносов, что дало возможность на новом витке развития марксистской доксы применить к ним различные концепции социально-эволюционного развития и плодить смахивающие на заскорузлые стереотипы «измерения этносов» («средняя личная библиотека сельского татарина состоит из пяти книг»). С утратой марксизмом командных высот «в одной отдельно взятой стране» этот дисциплинарный мезальянс практически распался, а вовлеченные в него социологи занялись востребованными к тому моменту исследованиями «этнических конфликтов», «межнациональных отношений», «этнических элит», этничности и национализма, ксенофобии и толерантности, т.е. по большей части прикладными политологическими проектами, в которых нуждались и которые были готовы оплачивать местные и центральные политические элиты или международные фонды.
В истории отечественной этносоциологии это был уже новый, самостоятельный этап, в котором собственно антропологи (этнологи, этнографы) уже практически не участвовали. Говоря «не участвовали», я вовсе не исключаю физического участия отдельных антропологов в совместных проектах, но имею в виду прежде всего теоретический и методологический вклад со стороны дисциплины в ту составляющую этносоциологии, которая и обозначена приставкой «этно-» и которая давала основания рассматривать ее как пограничную и синтетическую субдисциплину. Вклад антропологии в ее развитие в рамках рассматриваемого периода настолько неочевиден, что можно смело утверждать, что этносоциология оставила свое «этнографическое наследство», вступив в более выгодные и продуктивные альянсы с другими дисциплинами — политическими исследованиями власти, экономическими исследованиями сегментированного рынка труда, историко-политическими
* исследованиями национализма и социально-психологически-
§ ми исследованиями ксенофобии и толерантности. Сегодня, на
о мой взгляд, она является органичной частью социологии с не-
* сколько особым предметом, но ведь и другие социологические
о субдисциплины имеют особые предметы, так что этносоцио-
§ логия и здесь не нарушает общего строя.
< Последний тезис подтверждается и анализом текущих публи-
каций в совместных междисциплинарных изданиях: единственный отечественный журнал, дерзнувший объединить эти дисциплины под одной крышей, — «Журнал социологии и социальной антропологии» — опубликовав за время своего существования с 1998 г. более 700 статей и материалов, публикациям по этносоциологии и социальной антропологии уделил лишь десятую часть, причем две трети из этих десяти процентов являются статьями по этносоциологии, т.е. социологическими исследованиями «межэтнических отношений», «национальной», этнокультурной и этноконфессиональной политики, этнической идентичности, этносоциальной стратификации и пр., лишь пять работ, написанных на полевых материалах, можно отнести к рубрике социально-антропологических исследований. Доля этнологических работ в существующем с 1992 г. журнале «Мир России: социология, этнология» еще ниже: за последние пять лет в этом журнале была опубликована лишь одна подборка из трех статей по этнической идентификации и проблемам интеграции мигрантов и одна статья о меньшинствах и национальной политике, чем и исчерпывается программа публикаций по этнологии в этот период.
Возвращаясь к этносоциологии, хочу отметить, что не везде она стала «современной» и отринула свое советское наследие: попытки «измерять этносы» с помощью социологического инструментария инерционно сохраняются в некоторых периферийных сообществах российских социологов, но это как раз тот случай, который я бы назвал бесперспективным направлением синтеза социологического и антропологического знания.
Сегодня между нашими дисциплинами оформились новые области синтеза и площадки для диалога, на этот раз не столько институциональные, сколько методологические. Часть многочисленного племени социологов не столько под влиянием доморощенных аргументов, сколько под мощным воздействием тех тенденций, которые развивались в социологической мысли за пределами страны, взяли на вооружение и включенное наблюдение, и требование продолжительной стационарной работы, и новые и доселе неслыханные российскими антропологами еще более интенсивные и настроенные на детальность фокусированные методы наблюдения и микроанализа, для
которых и русских слов-то пока не нашлось (grounded theory, shadowing, lab-study, focus-group и т.д.). В итоге то, что поначалу выглядело как заимствование из антропологии и именовалось этнографическим методом, превратилось в совокупность техник и умений практически исключительно социологических, российским антропологическим сообществом в целом не только не освоенных, но и остающихся для большей его части неизвестными. Результатом этого методологического переоснащения стало оформление новых для российского поля направлений: антропологии организаций и профессий, антропологических исследований науки и технологий, новый импульс развития получила и экономическая антропология. В этих субдисциплинах синтез этнографических методов наблюдения с социологическим знанием выглядит чрезвычайно перспективным и уже приносит свои плоды, однако антропологи оказались вовлеченными в этот процесс пока слабо, так что новые исследования во всех перечисленных выше областях осуществляются по большей части социологами. Потенциально продуктивными, или уже дающими свои плоды на основе синтеза этнографического и социологического подходов, или, вернее даже, не столько подходов, сколько умений и оптик, являются, таким образом, антропология и социология науки и научного знания, антропология организаций и исследования повседневности, в которых социологические традиции Зиммеля и Гофмана имеют хорошие шансы завоевать признание среди почитателей Малиновского и Рэдклифф-Брауна.
Дисциплинарные границы в рамках так называемых «социальных наук» в плане исследования, а не обучения студентов по большому счету сегодня вряд ли представляют собой нечто большее, чем артефакт истории развития отдельных дисциплин, поскольку исследователи, специализирующиеся на изучении конкретных областей, опираются на междисциплинарный синтез методов и идей, лишь формально или по своему происхождению и историческому источнику относимых к социологии, антропологии, экономике или политическим наукам. При этом, добавлю, в разных национальных традициях для решения близких проблем используются различные междисциплинарные конфигурации знаний и исследовательских подходов. В некоторых из этих традиций социология и антропология бывали практически неразличимы и составляли одно исследовательское поле с единой проблематикой, хотя сама эта исследовательская область могла называться по-разному. Один из примеров — антропология в Кембридже в начале 1960-хх гг., которую некоторые из обучавшихся тогда студентов не без оснований называли социологической антропологией [Kuper 1999: xiv]. «Социологической этнографией» можно
§ было бы назвать программу большинства экспедиций кафедры
§ этнографии МГУ конца 1980-х гг., поскольку главным мето-
о дом сбора материалов в них были анкетирование и массовые
* опросы, а основным объектом — «межэтнические отношения»
| [Соловей 2004: 328]1.
о с
а Историческая инерция, политика в сфере образования и эко-
< номические факторы определяют междисциплинарные грани-
цы едва ли не в большей степени, нежели потребности и динамика внутридисциплинарного развития знания: курсы по расе и этничности на факультетах социальных наук многих университетов США и Канады читают, например, практически исключительно социологи. Можно также вспомнить, что советская этносоциология развивалась приблизительно по тому же пути, что и американская социология этнических групп, но ее институциональное положение («прописка» в Институте этнографии, а не в Институте социологии АН СССР) при использовании вполне социологических методов исследования обусловливала ее ориентацию на этнографическую проблематику и интеграцию в тогдашнюю этнографию. С другой стороны, советская теоретическая этнография (в частности, теория этнических процессов) многое заимствовала из проводимых американскими социологами исследований ассимиляции и несла на себе печать социологического мышления.
Возможно, что мы живем сегодня в эру консолидации наук о человеке, когда эгоистические попытки их индивидуации выглядят бесперспективными. Возможно также, что ответ на вопрос о различиях и сходствах антропологии и социологии окажется интереснее, если поставить вопрос же: чем эти дисциплины отличаются в единых институциональных рамках, например на факультетах, отделениях, кафедрах или научных центрах, в названиях которых фигурируют они обе и где студенты получают обе специальности? Такие отделения,
1 В конце 1980-х гг. при кафедре была организована лаборатория этносоциологии, которую возглавил А.А. Сусоколов. По свидетельствам ее выпускников, лаборатория именно из-за названия, в котором звучало слово «социология», служила центром притяжения для студентов, не пожелавших заниматься историей социализма, но и не попавших на более престижные кафедры истории зарубежных стран, где помимо истории обучали языкам региона специализации. В словечке «социология» тогдашним студентам мерещилась перспектива научной карьеры, в то время как этнография имела столь прочную репутацию «вспомогательной исторической дисциплины», что кроме карьеры школьного учителя большинству из них ничего не обещала, разве что «прибавку» в виде развлекательных летних выездов за счет заведения, именуемых «полевой практикой». Сама кафедра этнографии не считалась среди студентов истфака серьезной, собирая, по выражению одной из ее выпускниц, «лоботрясов и ловеласов» (в терминологии нынешнего поколения — мажоров и хайлафистов), т.е. народ, ищущий где полегче и повеселее.
Мне приходилось участвовать в паре экспедиционных выездов кафедральных этносоциологов, но сам я анкетирование не использовал, склоняясь к, как казалось мне, больше дающей беседе. Использовать статистические методы и считать я, впрочем, любил, но в значительном числе публикаций опознавал в них лишь громоздкую технику убеждения, а не открытия чего-то нового.
кафедры и центры, учебные программы или специализации есть во многих университетах США, Канады, Австралии и Новой Зеландии1. Как известно, есть они и у нас — подготовку по социологии и антропологии получают студенты Калужского педагогического университета2, Новосибирского и Саратовского технических университетов3, Московского университета дизайна и технологии и Российского социального университета в Москве4, а также социологического факультета Санкт-Петербургского университета. Кроме того, курсы по социальной, культурной, экономической и политической антропологии читаются социологам многих университетов страны. Однако это уже тема для вполне конкретного и самостоятельного исследования, выходящая за рамки обсуждаемых сегодня вопросов.
Библиография
Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М. Этносоциология: пройденное и новые горизонты // Социологические исследования. 2000. № 4. С. 11-21.
Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М. Этносоциология: некоторые итоги и перспективы // Академик Ю.В. Бромлей и отечественная этнология. 1960—1990-е годы / Отв. ред. С.Я. Козлов. М.: Наука, 2003. С. 87—101.
В США это отделения в университетах штатов Айдахо (ун-ты в Колдуэлле и Москве, Айдахо), Алабамы (Оберн), Виргинии (Зап. Виргинии в Моргантауне, Ун-т Маршалла в Хантингтоне и Ун-т Вашингтона и Ли в Лексингтоне, Джорджа Мэйсона в Фэрфаксе, Ун-т Лонгвуд в Фармвилле), Иллинойса (Рокфорд-колледж в Рокфорде, Wheaton College, Wheaton), Кентукки (Ун-т Восточного Кентукки в Ричмонде), Массачусетса (Амхерст-колледж, Уильямс Колледж в Уильямстауне), Миссисипи (Ун-т Южного Миссисипи, Хэттизберг), Нью-Йорка (Колгейтский и Кортлендский, а также колледж Хобарта и Вильяма Смитов в Женеве, штат Нью-Йорк), Огайо, Пенсильвании (колледж Свортмор, ун-ты Лехай, Бакнелла, Кутцтауна и Вестчестерский), Северной Каролины (Релей и Западно-Каролинский в Каллоуи), Теннесси (ун-ты Среднего Теннесси, Мерфрисборо и Восточного Теннесси, Джонсон-сити), Техаса (в Техасском ун-те, Арлингтон, Техасском технологическом, Лаббок и Ун-те Тринити, Сан-Антонио, Эль Пасо), Южной Каролины (Ун-т Клемсон), в Северо-Восточном ун-те в Бостоне, в Ун-те Мэриленда и Балтимора, в Ун-те Говарда в Вашингтоне (DC). В Великобритании — в Школе востоковедения и африканистики Лондонского университета. В Канаде такие кафедры и отделения есть в университетах Саймона Фрейзера (Ванкувер), Виндзорском и Гельфа в Онтарио, ун-тах Оттавы и Карлтоне в Оттаве и Конкордии (Монреаль), в колледже Дугласа в Британской Колумбии, в Ун-те Кейп Бретон и Дальхаузи в Новой Шотландии. В Австралии — в Ун-те Нового Южного Уэльса, Ун-те Джеймса Кука (Таунсвилль), Ун-те Кертина (Перт), в Школе социальных наук Ун-та Квинсленда. В Венгрии в Центральном европейском ун-те в Будапеште. Существующая с 2000 г. кафедра социальной антропологии и сервиса в рамках Института социальных отношений КГПУ.
В 2011 г. кафедра социальной антропологии социально-гуманитарного факультета СГТУ была объединена с кафедрой социологии и получила название «социология, социальная антропология и социальная работа» (САС); кафедра социальной работы и социальной антропологии на факультете гуманитарного образования НГТУ.
Кафедра социологии и социальной антропологии Института социальной инженерии в МГУДТ и кафедра социальной антропологии и социологии социальной сферы на факультете социологии РГСУ.
Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М. Этносоциология перед вызовами времени // Социологические исследования. 2008. № 7. С. 85— 95.
Дробижева Л.М. Этносоциология сегодня. Проблемы методологии междисциплинарных исследований // Междисциплинарные исследования в контексте социально-культурной антропологии. М.: Наука, 2004. С. 14-25.
Комарова Г.А. Отечественная этнография и этносоциология: опыт междисциплинарной интеграции // Феномен идентичности в современном гуманитарном знании / Сост. М.Н. Губогло, Н.А. Дубова. М.: Наука, 2011. С. 273-297.
Соловей Т.Д. Власть и наука в России. М.: [б.и.], 2004.
KuperA. Culture: The Anthropologists' Account. Cambridge, MA; L.: Harvard University Press, 1999.
МИХАИЛ СТРОГАНОВ
1
Михаил Викторович Строганов
Тверской государственный
университет
mistro@rambLer.ru
Не являясь ни социологом, ни антропологом, я смотрю на соотношение между социологией и (социальной, культурной) антропологией со стороны. Но будучи филологом по образованию, я не могу не испытывать тяготения к культурной антропологии. Более того, я предпочитаю изучать филологический материал как культурный артефакт, т.е. рассматриваю даже то, что называют формой текста, как предмет культуры, а не как явление поэтики. Вследствие этого я и самую филологию понимаю как составную часть культурной антропологии. Это определяет мою позицию в ответах на предложенные вопросы. Понимаю, что она субъективна, но она моя.
Ответ на вопрос о соотношении между социологией и (социальной, культурной) антропологией содержится в наименовании дисциплин. Для социологии не требуется уточняющее определение, термин антропологическая социология избыточен, хотя это вовсе не значит, что методы антропологии имманентно присущи социологии. Но для того чтобы правильно понять, о какой
