CC BY
18III. КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛИНГВИСТИКИ
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ДИСКУРСА
«Дискурс» относится к модным словам в научной сфере коммуникации. Понятию, обозначаемому этим словом, посвящено множество исследований в отечественной и зарубежной лингвистике, что, однако, не дает достаточных оснований утверждать, что оно окончательно определено в своих границах. Как отмечает О. Стеншке (Stenschke, 2002, S. 113), понятие «дискурс» не отстает от своего «старшего брата» - понятия «текст» - в плане нечеткости. И. Варнке, например, не считает текст объектом научного лингвистического анализа per se, поскольку не существует такой языковой единицы в системе языка. Именно этим И. Варнке объясняет затруднения лингвистов в выработке приемлемой дефиниции текста, а лингвистику текста квалифицирует как «лингвистику неясного объекта» (Linguistik des unpr4zisen Gegenstandes) (Warnke, 2002, S. 126).
Широко используемое сегодня слово «дискурс» было заимствовано в начале XVI в. из среднефранцузского в значении «общение, беседа» и сначала относилось лишь к беседе на научные темы, затем и к беседе вообще. Сегодня же термин «дискурс», пишет И. Варнке в цитированной выше статье «Прощай, "текст", -здравствуй, "дискурс"? О смысле и цели постструктуралистского расширения границ понятия текста», используется прежде всего в значении «конкретный текст». При том, что точка зрения названного исследователя - лишь одна из представленных в специальной литературе, в ней зафиксирована важная теоретическая проблема дискурс-анализа - соотношение понятий текста и дискурса1.
1 Далее в настоящем обзоре будут представлены и другие точки зрения. - Н.Т.
103
Использование термина «дискурс» в отечественной лингвистике имеет свою специфическую историю. Он начал широко употребляться в начале 70-х годов, первоначально в значении, близком к тому, в каком в русскоязычной лингвистике использовался термин «функциональный стиль» (речи или языка). Причина того, что при одном имеющемся термине стал употребляться другой, заключалась в особенностях национальных лингвистических школ, а не в самом предмете, считает Ю.С. Степанов (Степанов, 1995, с. 36). В то время как в русской традиции (особенно укрепившейся в этом отношении с трудами В.В. Виноградова и Г. О. Винокура) «функциональный стиль» «означал прежде всего особый тип текстов - разговорных, бюрократических, газетных и т.д., но также и соответствующую каждому типу лексическую систему и свою грамматику, в англосаксонской традиции не было ничего подобного, прежде всего потому, что не было стилистики как особой отрасли языкознания» (там же). Большую роль в проникновении термина «дискурс» в русскоязычную лингвистику сыграла книга П. Серио «Анализ советского политического дискурса» (Seriot, 1985). В ней автор начал свое исследование как историческое, показав, какое воздействие оказал на русский язык «советский способ оперирования с языком» на протяжении десятилетий советского строя. Отвечая на вопрос «Что случилось с русским языком? Новый язык? Новый "подъязык"?», П. Серио сказал: «Нет, образовался специфический дискурс». Итак, операциональный аспект оказался особенно важным для понятия дискурса, что и подчеркивает Ю.С. Степанов: «Дискурс - это первоначально особое использование языка, в данном случае русского, для выражения особой ментально-сти, в данном случае также особой идеологии; особое использование влечет за собой активизацию некоторых черт и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики» (Степанов, 1995, с. 38). Так был создан особый «ментальный мир». Дискурс советской идеологии хрущевской и брежневской поры получил в зарубежной лингвистике с подачи П. Серио название langue de bois. Отметим, что этот дискурс предполагает и создает некоего «идеального адресата», который понимает все пресуппозиции сформулированных на langue de bois текстов и для которого дискурс-монолог приобретает форму псевдодиалога.
Следует также отметить, что понятие дискурса используется в специальной литературе также в отношении к контексту, в котором разрабатываются определенные концепты, например, концепты «Вечность», «Закон», «Страх», «Любовь», «Вера» и т.д. Давно
замечено, пишет Ю.С. Степанов в книге «Концепты. Словарь русской культуры», что «количество их невелико, четыре-пять десятков, а между тем сама духовная культура всякого общества состоит в значительной степени в операциях с этими концептами» (Степанов, 1997, с. 7). В таких случаях в процессе формирования дискурса создается общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, поступки и т.д. Дискурс определяется видением мира, общим для автора создаваемого текста/текстов и его / их интерпретаторов.
Показательной в этом плане является монография И. Сандо-мирской «Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик» (Сан-домирская, 2001). На основе семантических, прагматических и культурологических комментариев к концептам «Родина», «Отечество», «Отчизна», «родина», «отечество», «отчизна» анализируется «Родина как фигура отечественной коммунальной автомифологии» (Сандомирская, 2001, с. 7). Дискурс Родины предполагает анализ советских мифологем, сакральных символов и ритуалов, в которых идеологический конструкт «Родина» предстает как «гражданская религия, секуляризованный алтарь власти» (там же).
Обращает на себя внимание тот факт, что исследование дискурса конкретных концептов всегда проводится с привлечением исторических фактов, в диахронии (Ильин, 1997; Копелев, 2002; Wir sind alle unschuldige Тдет, 1990; Die Sprache der Vergangenheit, 1994; Matouschek, 1995; Totalere Sprache, 1995).
Приведенные точки зрения свидетельствуют о том, что понятие дискурса должно быть уточнено в соотнесении не только с понятием текста, но и с понятиями языка и речи, что и делает Е.И. Шейгал в своей книге «Семиотика политического дискурса», исходя при этом не из понятия дискурса, а из понятия языка и подчеркивая, что «язык, безусловно, противопоставлен всем трем понятиям - речи, дискурсу, тексту» (Шейгал, 2000, с. 8). Наиболее распространенной является трактовка дискурса как текста в событийном аспекте - текста, погруженного в социокультурный контекст, т.е. в реальную жизнь. Данный подход выражается краткой формулой «дискурс = текст + контекст». Именно эта «привязка» текста к конкретным жизненным обстоятельствам его порождения делает возможным исследование дискурса на материале живых языков, но не мертвых (Арутюнова, 1990, с. 137). Несколько модифицированный вариант такого подхода к дискурсу разрабатывает Е.И. Шейгал, которая трактует дискурс как «систему коммуника-
ции, имеющую реальное и потенциальное измерение. В реальном измерении - это поле коммуникативных практик как совокупность дискурсных событий, это текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, обладающая признаком про-цессности и связанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие в результате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов.
В потенциальном измерении дискурс представляет собой семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание данной коммуникативной сферы, а также тезаурус прецедентных высказываний и текстов. В потенциальное измерение дискурса включаются также представления о типичных моделях речевого поведения и набор речевых действий и жанров, специфических для данного типа коммуникации» (Шейгал, 2000, с. 11). С этой точкой зрения коррелирует мнение И. Варнке, согласно которому возникновение текстовых моделей подчиняется типичным для данного времени правилам дискурса, а тексты обладают признаком дискурсивности (Diskursivit,4t) (Warnke, 2002, S. 186). Этот термин впервые был использован Х. Гирнтом в значении «структурированная взаимосоотнесенность текстов, относящихся к одному дискурсу» (Girnth, 1996). И. Варнке, разделяя точку зрения Х. Гирнта, уточняет значение предложенного последним термина: «Дискурсивность - это коммуникативная взаимосвязанность некоего множества уникальных текстов (kommunikativer Zusammenhalt einer Vielzahl singu^rer Vertextungen), которая исторически реализуется как серийно организованная и анонимная речевая практика» (Warnke, 2002, S. 136). И. Варнке специально оговаривает, что дискурсивность - понятие более широкое, чем интертекстуальность: если интертекстуальность - это соотнесенность текста с другими текстами или текстовыми моделями, то дискурсивность - это способность текста входить в дискурс или несколько дискурсов одновременно.
Многоаспектность и поэтому междисциплинарная сущность понятия «дискурс» подчеркивается в определении этого феномена, данном В.И. Карасиком: «Дискурс представляет собой явление промежуточного порядка между речью, общением, языковым поведением, с одной стороны, и фиксируемым текстом, остающимся в "сухом остатке" общения, с другой» (Карасик, 2002 а, с. 6-7). Социокультурное наполнение названных составляющих дискурса (их
социокультурная обусловленность) с необходимостью обусловливает когнитивный и антропологический аспекты рассмотрения. Поэтому понятие «дискурс» помещается в основание новой парадигмы лингвистического знания, которую Е.С. Кубрякова называет когнитивно-дискурсионной и которая представляет собой особую интеграцию двух ведущих парадигм современности - когнитивной и коммуникативной, их рациональный синтез (Кубрякова, 2000, с. 8). Эту мысль поддерживает Е.И. Шейгал, указывая, что когнитивный подход позволяет перейти от описания единиц и структур дискурса к моделированию структур сознания участников коммуникации. Моделирование когнитивной базы дискурса осуществляется через анализ фреймов и концептов, метафорических моделей и стереотипов сознания (Шейгал, 2000, с. 8).
Дискурс включается в главные понятия антропологической парадигмы, так как в дискурсивном анализе всегда отдается дань говорящей (языковой) личности; кроме того, в исследованиях языковой личности учитываются дискурс и дискурсивные особенности человека, подчеркивает Е.С. Кубрякова (Кубрякова, 2000, с. 15). Языковая личность формируется в определенном социокультурном пространстве, т.е. духовной, ментальной сфере, сообразно культурным традициям и ценностным установкам которой осуществляется социальная и коммуникативная деятельность людей, населяющих данную территорию (Трошина, 2003). Отсюда следует, что социокультурные параметры дискурса, реализуемого в коммуникативной деятельности как отдельной языковой личности, так и целых коммуникативных (дискурсивных) сообществ, определяются спецификой социокультурного пространства.
Дискурс может исследоваться с различных точек зрения: структурной, коммуникативной, психо-, социо- и лингвокультуро-логической, которые не только не исключают друг друга, но, напротив, нередко дополняют. Особенно это относится к социо- и лингвокультурному аспектам анализа дискурса, которым и посвящен настоящий обзор.
Как подчеркивает Р. Водак, теория дискурса успешно разрабатывается с привлечением аппарата социолингвистики, что делает возможным построение «дискурсивной социолингвистики как направления языкознания» (Wodak, 1996). Сущность этого направления заключается не только в том, что текст изучается в контексте, но и в том, что оба объекта изучаются в равной степени (там же, с. 4). Такая концепция дискурса положена в основу модели, кото-
рая представляет собой ряд концентрических кругов: 1) текст, подвергаемый анализу; 2) участники коммуникации (их личностные и ролевые характеристики); 3) описание конкретной ситуации общения (обстановки, места и времени); 4) описание общественного института, в котором происходит данное коммуникативное действие; 5) характеристика общества, частью которого является данный институт, место данного института в истории общества. Из этой модели следует, что дискурс конституирует общество и, в свою очередь, конституируется им, т.е. эти социокультурные феномены находятся в отношении диалектического взаимодействия (там же, с. 18). На этом основании дискурс трактуется как форма общественной практики (social practice) (там же), т.е. общения людей, рассматриваемых с позиций их принадлежности к той или иной социальной группе или применительно к той или иной типичной речеповеденческой ситуации (Карасик, 2002 б, с. 279).
Социолингвистический анализ дискурса предполагает разработку его типологии. Основной дихотомией является в этом случае дихотомия «личность - социальный институт»1, в соответствии с которой В.И. Карасик различает два основных вида дискурса: персональный и институциональный (Карасик, 2000, с. 5-6; Карасик, 2002 б, с. 277). Персональный, т.е. личностно-ориентированный дискурс представлен двумя подтипами: 1) бытовым, т. е. обиходным, в котором используется сокращенный («пунктирный») код общения, так как люди, будучи погружены в досконально известный им контекст, понимают друг друга с полуслова; 2) бытийным, который имеет развернутый монологический характер и в котором на базе литературного языка реализуется философское и художественное постижение мира.
Институциональный дискурс статусно ориентирован и является клишированной разновидностью общения между людьми, которые могут не знать друг друга, но должны общаться в соответствии с нормами данного социума (Карасик, 20026, с. 279). Для современной русскоязычной речевой практики констатируется существование следующих видов институционального дискурса: политического, административного, юридического, военного, педагогического, религиозного, мистического, медицинского, делового,
1 Термин «социальный институт» используется в значении «устойчивого комплекса формальных и неформальных правил, принципов, норм, установок, регулирующих различные сферы человеческой деятельности и организующих их в систему ролей и статусов, образующих социальную систему» (Седов, 1990, с. 117).
рекламного, спортивного, научного, сценического, массово-информационного. Указывается, что этот перечень может изменяться в соответствии с изменениями в социокультурной сфере действия данного языка.
Существенно, что институциональный дискурс выделяется на основании двух системообразующих признаков - целей и участников общения, причем последние четко разделяются на представителей института (агентов) и людей, которые к ним обращаются (клиентов), например: врач - пациент, священник - прихожанин, учитель - ученик и т. д. Таким образом, участники институционального дискурса в ролевом, т. е. статусном плане не равны друг другу (Карасик, 2000, с. 10). Видимо, по причине отсутствия статусных различий между участниками общения не существует институционального дискурса рыбаков, филателистов и нумизматов, хотя существует такая специальная сфера общения. «Выделение персонального и институционального дискурса позволяет установить ролевые признаки социокультурных ситуаций общения», -резюмирует В.И. Карасик (там же, с. 19). Это наблюдение представляется принципиально важным для социолингвистического анализа типов дискурса, так как оно позволяет снять вопрос о признаке социальной однородности / неоднородности применительно к институциональному дискурсу. Общение в «ролевых парах» типа «покупатель - продавец», «врач - пациент» (Беликов, Крысин, 2001, с. 155) осуществляется в рамках институциональных дискурсов при том, что участники общения могут принадлежать к одному и тому же социальному слою: врач может оказаться на приеме у врача, но ролевой статус его будет ниже - «пациент». Речь идет не об однородности / неоднородности социальной среды, а о соблюдении «социализированных, принятых в данном социальном коллективе норм общежития, включающих как собственно языковые нормы, так и правила социального взаимо-действия. Эти нормы обязательны для людей, живущих в данном языковом сообществе...» (там же, с. 159).
Дискурс может быть представлен как промежуточное образование между текстом и обществом и моделироваться в рамках социокогнитивного подхода к тексту и обществу (Wodak, 1996, 8. 19; Карасик, 2002 б, с. 294). Этот подход осуществляется с учетом ментальных особенностей национальных и социокультурных групп населения, т. е. любой конкретной группы, входящей в состав этноса. Ментальные особенности проявляются в системе устано-
вок, социальных и культурных представлений и концептов, а также моделей поведения. При этом языковая ментальность во многом определяется социокультурными, а не только языковыми факторами, подчеркивает И.Т. Вепрева в книге «Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху» (Вепрева, 2002, с. 209). Политические и, следовательно, социокультурные изменения в обществе неизбежно приводят к перестройке концептосферы языка; так, концепты, уже существующие в национальном языковом сознании, могут наполняться новым содержанием (И.Т. Вепрева называет этот процесс актуализацией сложившихся концептов; там же, с. 242) или приобретать новую аксиологическую окраску. Могут формироваться также новые концепты и «новая система ценностных доминант и ценностных антиномий» (Современный русский язык, 2003, с. 151). Эти «новые смыслы производятся» (выражение М. Колерова Колеров, 2001, с. 6) в новом экономическом, политическом и социокультурном контексте, влияют на состояние общественно-политического дискурса, но требуется все же определенное время, чтобы они, войдя в словарь, т.е. став лексикографически зафиксированными концептами, стали силой (там же, с. 17). Грандиозные изменения в общественной и экономической жизни России в последние 15 лет дают многочисленные примеры, в которых реализуются следующие семантические процессы, выявленные И.А. Стерниным (цит. по: Вепрева, 2002, с. 246-261):
1) семантическая деривация, т.е. появление новых базовых слоев в структуре концепта, реализуемых в качестве новых лексикографических вариантов слова, например семья: прежнее значение - «группа живущих вместе близких родственников», новое значение - «отношения на работе, на службе, основанные на предпочтении и поблажках, оказываемых по родственным связям или личной дружбе»;
2) смысловая модификация, т.е. перестройка набора признаков в составе когнитивного слоя, приводящая к частичной замене семантических признаков слова и появлению новых сем, например олигархи. В классическом понимании оно означает «власть немногих», в марксистском - «связь банковского капитала с государством», в современном же российском политическом дискурсе это слово употребляется в значении «политическое и экономическое господство небольшой группы представителей крупного финансово-промышленного капитала, а также сама группа». Специфика экономического развития России повлияла на актуальный смысл
концепта. В речевой практике редуцируется компонент «открытое политическое господство», актуализируются признаки «нечестное обогащение нерыночными методами», «теневое влияние на политику государства»;
3) реструктурация смысловой структуры концепта, т.е. изменения в концептуальной структуре слова, связанные с актуализацией или редукцией ряда когнитивных слоев, перемещением признаков из ядра на периферию и наоборот. Так, например, в советские годы под рынком обычно понимали «место розничной торговли» съестными припасами и другими товарами под открытым небом или в крытых торговых рядах: базар». Сейчас же мы используем слово рынок в новом значении: «сфера товарного обмена», связывая его со словом экономика («рыночная экономика»);
4) стихийный дрейв семантики слова, т. е. эволюция концептуального смысла в обыденном сознании, размывание этого смысла; так, например, «сейчас слово "демократия " стало ругательством, а раньше, в перестройку, было гимном» (А. Макаров, Радио 101).
И.Т. Вепрева констатирует еще один семантический процесс в современной русской лексике, т.е. деидеологизацию или ресе-мантизацию смысловой структуры концепта. Происходит мена аксиологических оценок идеологических концептов (оценочная нейтрализация, поляризация, оценочное размывание). Сегодня капитал, частная собственность и другие резко негативные слова революционных лет приживаются в нашей жизни в качестве нейтральных терминов (Вепрева, 2002, с. 273).
Изменения в концептосфере языка фиксируются сначала индивидуальным, а затем и коллективным языковым сознанием, маркируя зоны концептуального напряжения, т.е. «невозможность быть понятым вообще или понятым правильно большинством носителей языка» (там же, с. 105). Это является причиной языковой рефлексии, которая выражается в так называемых метаязыковых высказываниях - «экспликаторах социальных и ментальных параметров текущей языковой жизни» (там же, с. 27), например: «Термин "раскрутка" чаще всего, кажется эксплуатируют в шоу-бизнесе. Но любим он и в политике» («В каждый дом», 2000, январь). Метаязыковые высказывания всегда являются индивидуальными речевыми произведениями и обычно носят характер политических оценок, т.е. языковая критика осуществляется как критика политическая, причем совпадающая с зонами концептуального напряжения, создающими оптимальные предпосылки для изменения
социокультурных параметров дискурса. На вопрос, могут ли индивидуальные метаязыковые высказывания иметь значение для дискурса в целом, У. Фикс отвечат утвердительно, поскольку исследовательский проект «Отчужденность в родном языке» («Fremdheit in der Muttersprache»), осуществленный под ее руководством в объединенной Германии, свидетельствует о наличии прямой взаимосвязи между языковой системой, содержанием метаязыковых высказываний и социокультурными характеристиками дискурса. В рамках этого проекта был проведен социолингвистический опрос бывших граждан ГДР с целью выяснения того, как эти люди оценивают языковую действительность и нормы речевой коммуникации в ГДР и новой Германии. Руководители проекта исходили из того, что индивидуальная память каждого человека коллективно обусловлена (ср. также: Halbwachs, 1991), что проявляется, в частности, в типизированности повседневного мышления. Так, в интервью представление и интерпретация языкового (и политического) прошлого соответствовали двум типовым моделям: 1) сообразно представлениям тех, кто сознательно поддерживал систему; 2) сообразно представлениям тех, кто ее не поддерживал.
Важными в плане социокультурных параметров дискурса являются его жанрово-стилистические характеристики, которые «позволяют адресату отнести тот или иной текст к определенной сфере общения на основании сложившихся представлений о нормах и правилах общения, об условиях уместности, о типах коммуникативного поведения.... Иначе говоря, в нашем сознании существуют концепты определенного дискурса, его типов и жанров», - пишет В.И. Карасик (2002 б, с. 290).
Понятие жанра является связующим элементом между понятиями дискурса и функционального стиля. В.И. Карасик считает именно жанровый канон продуктивным для понимания сущности функционального стиля, трактуя жанровый канон как «стереотип порождения и восприятия речи в специфических повторяющихся обстоятельствах. В этом смысле дискурс представляет собой прототип, гештальт, когнитивное образование, сопоставимое с когнитивными образованиями, репрезентирующими предметы, события, качества и т.д.» (там же, с. 294). Автор считает термин «функциональный стиль» неудачным, так как он обозначает неоднородный круг производных явлений: от функций языка (соответственно, выделяются обиходно-бытовой, обиходно-деловой, официальный, научный и другие стили), от сферы употребления, от формы прояв-
ления языка (устный и письменный), от вида речи (монологическая, диалогическая), от регистра (высокий, нейтральный, сниженный) и т.д. Основываясь на критерии жанрового канона дискурса, В.И. Карасик предлагает новое обозначение обсуждаемого понятия - «формат дискурса», под которым понимается «разновидность дискурса, выделяемая на основе коммуникативной дистанции, степени самовыражения говорящего, сложившихся социальных институтов, регистра общения и клишированных языковых средств» (там же). В форматах дискурса конкретизируются типы дискурса, сам же формат дискурса конкретизируется жанрами речи, которые выделяются на индуктивной основе.
Следует, однако, отметить расхождение мнений в специальной литературе по вопросу о дифференциации понятий «дискурс» и «функциональный стиль»; так, в отличие от В.И. Карасика (Карасик, 2002 б, с. 279), О.А. Крылова считает, что в современной русскоязычной речевой практике существует церковно-религиозный функциональный стиль (не дискурс) (Крылова, 2003, с. 199).
Дискурс и представляющие его в нашем сознании концепты являются культурообусловленными феноменами. Как указывает Р. Водак, дискурс есть многоуровневое образование вербального и невербального характера, построенное по определенным правилам, выраженным и скрытым, определяющее те или иные действия, проявляющееся в формах культуры и участвующее в создании этой культуры (Wodak, 1996, р. 17, цит. по: Социальные и гуманитарные науки, 2003, с. 42).
Проблемам корреляции языка и культуры посвящено немало исследований (Язык и культура, 1987; Язык и культура, 1999; Проблемы этносемантики, 1998; Этнокультурная специфика речевой деятельности, 2000; Spachwissenschaft und Sprachkultur, 1991; Sprachsituation und Sprachkultur, 1995; Sprachkultur und Sprachgeschichte, 1999; Sprachkulturen in Europa, 2002 и др.). Во многих исследованиях отмечается, что для дискурсов, реализуемых в пространствах различных национальных языков, одни и те же концепты и постулаты могут иметь различное значение. Так, по наблюдениям М.Я. Гловинской, для русской культуры важное значение имеет постулат искренности («не говори неправды» - «говори правду»), а для англосаксонской, японской, малайской - постулат толерантности («не говори неприятного для адресата» - «говори приятное для адресата»). В отличие от русской, в этих культурах нельзя говорить собеседнику того, что может его огорчить, т.е.
нельзя делать замечания о его внешнем виде или говорить, что он неправ. Это будет воспринято как желание его обидеть; воздействие слов там считается более важным, чем правда или искренность (Гловинская, 2003, с. 362). Таким образом, концепты, существенные для речевого общения на данном языке в различных дискурсах, являются ценностными признаками этих дискурсов и важной их характеристикой как феноменов культуры (Карасик, 1998, с. 186; Карасик, 2002 б, с. 211).
Кроме того, лингвокультурные характеристики дискурсов могут выражаться в речевых формулах, причем не только этикетных. В.И. Карасик приводит в доказательство этого положения следующий пример: в российских вузах принято вывешивать списки отстающих студентов, в США же это недопустимо, так как данные об академических успехах/неуспехах считаются информацией, затрагивающей сферу частной жизни (Карасик, 2002 а, с. 10). Пример национально-культурообусловленной этикетной особенности дискурса высшей школы приводит также шведская исследовательница Б. Стольт: в 50-х годах в университете г. Уппсала преподавал профессор, которого студенты называли «профессор без имени». Он учился в Германии и усвоил немецкую норму - подписывать свои объявления в университете только одной фамилией без имени. Это противоречило шведским коммуникативным нормам и поэтому производило неприятное впечатление (Stolt, 1988).
Выше уже говорилось о том, какие последствия для концептуальной организации дискурса, его содержательного наполнения имеют интенсивные изменения в политической, экономической и, следовательно, социокультурной сферах общества. Эти изменения определяют новации в стиле жизни (Life Style), т.е. комплексе, в который входят профессия человека, его работа, жилище, питание, свободное время, потребление, отношение к политике и социальным институтам, средствам массовой информации, его взаимодействие с другими людьми (Демидов, 1998, с. 17), т.е. все то, что определяет «способ ведения жизни», - такой перевод веберовского Lebens-fehrung дает Л.Г. Ионин в своей книге «Социология культуры» (Ио-нин, 1996). Исследования Lite Style, начатые в 70-х годах в США и Западной Европе и продолженные в 1995-1996 гг. в странах Центральной и Восточной Европы (в том числе и в России), проводятся группой ГФК (Gesellschaft fer Konsum-, Markt- und Absatzforschung). Эта группа, центр которой находится в Нюрнберге, является самой крупной в Европе компанией по исследованию рынка и потребителя.
Группа объединяет институты маркетинговых исследований ГФК во всех европейских странах, включая Россию.
Ядром исследований Life Style является (и это делает эти исследования актуальными для раскрытия темы настоящего обзора) «социально-психологический раздел, ориентированный на выяснение социальных и персональных ценностей, мотивов поведения, настроений и аттитюдов, приоритетов в жизни и установок», - пишет руководитель «ГФК-Русь» А.М. Демидов в статье «Социокультурные стили в Центральной и Восточной Европе» (там же). «Именно этот раздел инструментально представляет собой набор дихотомических или шкалированных суждений, так называемых AIO-statements (Activities, Interests, Opinios), лежит в основе типологии, которая осуществляется с помощью кластерного анализа и позволяет выделить социальные типы, аккуратно идентифицируемые и дефинируемые не по социально-демографическим, а по социально-ценностным характеристикам, или, другими словами, по стилям жизни» (там же). Выделяемые таким образом социальные типы, которые правильнее было бы назвать социокультурными, объединяют людей с общим менталитетом (общими жизненными ценностями и установками) и общим горизонтом знаний, в который входят и языковые знания, в том числе знание определенных типов текстов, прецедентных текстов и речевых стратегий. В период масштабных политических и социальных перемен именно общие ментальные и социокультурные признаки объединяют людей, а не традиционные социодемографические (профессиональная деятельность, доход, служебное положение, образование, наличие недвижимости и т.д.), поскольку эти признаки в названное время оказываются актуальными для различных социальных групп. Это вызывает резкое изменение в социальном статусе многих людей: они попадают в ситуацию «статусного сбоя» (Statusinkonsistenz), при котором статусные критерии личности и критерии ее отнесения к определенному социальному слою оказываются перемешанными и не совпадают по уровню», - пишет Х. Лёффлер (Lfler, 1994, S. 37). Это наблюдение швейцарского лингвиста оказывается очень актуальным для современной России, где, например, профессиональный статус человека может быть высок (ученый, врач, артист), а его доходы низки, или же, наоборот, профессиональный статус может быть низким (торговец, рабочий), а его доход высоким. Поэтому социокультурный подход к стратификации общества, реализуемый в исследованиях стиля жизни, дает более адекватный результат, чем социодемографический. В более широком плане стиль трактуется в этих исследованиях как «некая совокупность повторяю-
щихся тенденций в эстетике повседневности», социологически релевантными считаются прежде всего общепризнанные компоненты (kollektiv schematisierte Komponenten), отмечает немецкий культуролог Г. Шульце в книге «Общество впечатления: Культурологическая социология современности» (Schulze, 2000, S. 103).
Исследования социокультурных стилей в странах Центральной и Восточной Европы выявили два аспекта (две оси), имеющие первостепенное значение для дифференциации социокультурных типов / групп населения: 1) социальные надежды / социальные разочарования; 2) амбиции / пассивность. Выявленные социокультурные типы условно обозначены как «ретрограды», «победители-традиционалисты», «новаторы» и «истеблишмент». Социокультурная ситуация в России и странах Центральной и Восточной Европы представлена в виде следующих схем (карт социокультурных стилей) (Демидов, 1998, с. 23):
«Ретрограды» и «традиционалисты» обнаруживают много общего: это в основном люди пенсионного возраста (старше 50 лет), имеющие большие семьи и небольшие доходы. Однако если «ретрограды» - явные пессимисты, боящиеся будущего и социально дезориентированные, утратившие ценностную ориентацию, склонные к патернализму и авторитарным тенденциям при одновременном недоверии к существующим социальным институтам, то «традиционалисты» (также в основном старше 50 лет) обладают твердой системой традиционных ценностей, обусловливающей их больший оптимизм, они верят в социальные институты, глубоко моральны, выступают за социальный диалог.
«Победители» и «новаторы» также имеют много общего: это в основном горожане молодого и среднего возраста, одинокие или малосемейные, со средним уровнем доходов, по профессии это чаще всего менеджеры. Однако если «победители» социально дезориентированы, разочарованы, амбициозны, ориентированы на достижение материального успеха без оглядки на общество, то «новаторы» обладают устойчивой системой ценностей «завтрашнего дня», верят в общественный прогресс, стремятся к успеху, но при этом не столь эгоцентричны, как «победители».
РаJOчаробание
JlÉr^
Каш
- Апёиции Пассибнасть
Надежды
Схема 1 Россия
■ PejfiopeäwiT
Схема 2
Цеитдозънпч и Еосгочная Европа
К «истеблишменту» относятся в основном семейные люди молодого и среднего возраста, толерантные и в наибольшей степени разделяющие ценности либерального общества, но не отказывающиеся при этом от традиционных ценностей, имеющие высокие доходы (Демидов, 1998, с. 19-22).
Выделенные социокультурные типы населения являются коллективными субъектами политической жизни, представлены в общественно-политическом дискурсе, что дает основание определить их в социолингвистическом плане как дискурсивные сообщества, считает Н.Н. Трошина (Trochina, 2003). Их «дискурсивное присутствие» может быть констатировано путем стилистического анализа медийных текстов, в процессе которого основное внимание уделяется аксиологическому, т.е. оценочному аспекту исследуемых текстов. Этот аспект выявляется по когнитивно-стилистическим характеристикам текстов (используемым в них прецедентным текстам, метафорам, стилистически окрашенным словам). Выбор этих языковых средств зависит от «социокультурно специфически гомогенизированного знания участников коммуникации» (Trochina, 2003; Schulze, 2000, S. 265). Это обстоятельство делает стиль социокультурно маркированным языковым феноменом и обусловливает постановку вопроса в социолингвистичеcком/стилистическом аспектах. В формулировке Х. Лёффлера этот вопрос звучит так: насколько исследования стиля и типов текстов, выполненные в прагмалингви-стическом и интеракциональном аспектах, учитывают социально-групповые характеристики этих явлений (L^fler, 1994, S. 163)? Различная стилистическая специфика избранных языковых средств, обусловленная ценностными, социокультурными различиями говорящих, образует основу социокультурной вариативности политического ме-диадискурса (Trochina, 2003; Шейгал, 2000, с. 260). Совокупность этих вариантов создает лингвосоциокультурную модель общества.
Наличие некоторого множества дискурсивных сообществ и, соответственно, некоторого множества социокультурных вариантов общественно-политического дискурса отражает стилевое состояние культуры общества, которое опять же восходит к понятию стиля жизни и которому были посвящены работы классиков социологической науки Т. Веблена (Веблен, 1984) и Г. Зиммеля (Simmel, 1908). В исследованиях первого автора показана связь жизненного стиля с социальным и экономическим неравенством, в исследованиях второго автора подчеркивается стилевая дифференциация культуры и, следовательно, проблема соотнесения традиции и стиля. Как отмечает
Л.Г. Ионин, Зиммель рассматривал стилевую дифференциацию как следствие прихода капиталистического духа, для нас же дифференциация стилей важна как одна из сторон глобального процесса перехода от моностилистической культуры к полистилистической (Ионин, 1996, с. 181). Автор определяет культуру как моностилистическую, если «ее элементы (убеждения, оценки, образы мира, идеологии и т.д.) обладают внутренней связностью и, кроме того, активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества» (там же). Такая культурная система представляет собой универсальную схему интерпретации всех феноменов, реально существующих или потенциально возможных в обществе. Для этого одни явления, неаутентичные для данной культуры, исключаются из рассмотрения как «чуждые», другие же намеренно упрощаются и адаптируются, подгоняются под принятые в данной моностилистической культуре концептуальные схемы и принципы организации дискурса. Для советской моностилистической культуры и системы коммуникации основным был принцип демократического централизма, подчеркивают А.П. Романенко и З.С. Санджи-Гаряева - авторы статьи «Общефилологические основания советской жанровой системы». Он заключался в сочетании и соотношении видов словесности и функциональных стилей в советской культуре и реализовывался в правилах соотнесения в различных публичных ситуациях устно-речевой ораторской стихии (ораторской митинговой практики) со стихией письменно-деловой, в которой господствовал документ как вид словесности, управлявший всеми видами деятельности. Документ всегда доминировал в советской коммуникации над ораторикой, так как он был необходим для централизованного руководства массами. Это обусловило канцеляризацию литературного языка советского времени, считают авторы (Романенко, Санджи-Гаряева, 2003, с. 62-63). Эти наблюдения подтверждают мысль М. Фуко о том, что создание и выстраивание дискурса в обществе контролируется, организуется и канализируется, для чего используются определенные процедуры, например, процедуры дискурсивного изъятия, запрета (Foucault, 1991, S. 10-11). Так формируется «сакральное доктринальное ядро, которое очерчивает некую священную, "неприкасаемую", не подлежащую анализу и критике область жизни, определяющую степень сакральности других областей и служащую критерием интерпретации и оценки любых социокультурных фактов и явлений» (Ионин, 1996, с. 190-191).
Существует также иерархия экспрессивных средств культуры, которая предписывает жесткое соотнесение содержания и форм его выражения.
Глубокие политические и социальные изменения в обществе всегда приводят к изменениям в сфере культуры, но особенно ощутимы они при трансформации стилевого принципа, лежащего в основе культуры.
В полистилистической культуре отсутствуют: 1) иерархия средств культуры; 2) сакральное доктринальное ядро; 3) особо отличаемая группа бюрократов или же творцов культуры. Кроме того, для полистилистической культуры характерно отсутствие / ослабление жанровых и стилевых норм, культурная и концептуальная терпимость, обусловливающая так называемый «новый (дискурсивный) стандарт», состоящий в том, что каждый (каждый «производитель смыслов». - Н.Т.) пишет в своем пространстве... а это пространство уже потом как-то... соприкасается с другими» (Колеров, 2001, с. 17).
Ситуацию в современном социокультурном пространстве России Л.Г. Ионин оценивает как «движение от моностилистической культуры к полистилистической» (Ионин, 1996, с. 190). Аналогичную мысль высказывают авторы коллективной монографии «Современный русский язык: социальная и функциональная дифференциация», объясняя перемены в общественно-политическом дискурсе «заменой жесткой вертикальной модели общения между властью и народом, свойственной тоталитарному обществу, на модель с широкой зоной горизонтальных связей, свойственных демократическим обществам» (Современный русский язык, 2003, с. 151). Языковой аналог этих изменений авторы видят в замене монолога на диалог, а с точки зрения изменения ментальных стереотипов - в тенденции к замене коллективного сознания на индивидуальное.
Стилевая перестройка культуры связана с большим аксиологическим, концептуальным и, следовательно, дискурсивным напряжением. Особые трудности в социокультурной сфере постперестроечной России связаны с так называемой «традиционной дуальной моделью русской культуры», которая основана на принципе резкого противопоставления в аксиологической сфере. Как отмечают Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, дуальность и отсутствие нейтральной аксиологической сферы приводили к тому, что «новое мыслилось не как продолжение, а как эсхатологическая смена всего» (Лотман, Успенский, цит. по: Современный русский язык, 2003, с. 220). Проявлению действия этой модели в социокультурной сфере современной
России посвящают свое исследование авторы вышеназванной коллективной монографии и приходят к выводу, что дуальная модель реализует себя через действие определенного набора общесемиотических оппозиций «старое / новое», «свое / чужое», «ложное / истинное» и некоторых других (там же, с. 156). Однако в отличие от Л.Г. Ионина авторы считают, что «происходивший на наших глазах начиная с 1991 г. распад тоталитарной идеологии пока не затронул ее глубинной структуры. На данном этапе можно говорить в основном лишь о процессе переименования, создания новых текстов при сохранении прежнего культурного каркаса» (там же, с. 155). Таким образом, имеет место «смена речевых одежд», например: марксизм-ленинизм - новое мышление, коллективизм - общинность, пролетарский интернационализм - соборность.
Обращает на себя внимание тот факт, что члены этих антонимических пар могут использоваться одновременно в социо-культурных типах дискурса, т.е. имеет место явление, на котором мы остановимся в заключение настоящего обзора. Это явление, которое можно обозначить как гетерогенность современного российского общественно-политического дискурса, Л. Гудков объясняет тем, что крах реформаторских иллюзий и ожиданий неизбежно должен был обернуться неотрадиционализмом и возвратом к каким-то разновидностям идеологии «целого» (Гудков, 2003, с. 89). В результате в языковом сознании говорящих одновременно представлены и тоталитарные, и демократические ценности, что, в свою очередь, приводит к использованию в общественно-политическом дискурсе хронологически различных языковых средств и дискурсивных практик. И. Сандомирская приводит очень показательный в этом отношении пример - фрагмент из речи первого заместителя Государственной думы А.Н. Шохина по поводу годовщины одного государственного института:
«Уважаемые господа!
От имени депутатов Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации разрешите поздравить вас с пятилетней годовщиной Московской межбанковской валютной биржи... От всего сердца желаем ММВБ благополучия, дальнейшего процветания, новых достижений на пути становления цивилизованных рыночных отношений, плодотворной работы на благо нашей Великой Отчизны.
Первый заместитель председателя Государственной думы А.Н.Шохин»
Как отмечает И. Сандомирская, «эти коннотации государственного величия удачно вписываются в общий тон торжественного обращения к верноподданным, которая вызывает в памяти и риторику обращения ЦК КПСС, и риторику самодержавного манифеста» (Сандомирская, 2001, с. 22). Автор констатирует преемственность между политически несовместимыми идеологиями -русского монархизма, советской идеологией и идеологией «постсоветской олигархии» (там же). Особенность этой преемственности заключается в том, что она «проходит не по линии рациональных политических программ - здесь, наоборот, антагонизм полный. Она проходит по линии мифа и соответствующих правил словоупотребления» (там же, ср. также Колеров, 2001, с. 59-60).
Современный общественно-политический дискурс как совокупность социокультурных вариантов, представляющих интересы различных социокультурных дискурсивных сообществ, формируется в процессе реализации установки журналистов на живую речевую стихию социума (Современный русский язык, 2003, с. 241). Следствием этого являются выраженная социальная ориентированность текстов массовой информации, их концептуальная и стилистическая разнородность и лингвосоциокультурная гетерогенность.
Таким образом, дискурс массовой коммуникации отражает общее состояние национального языка данной эпохи, а социокультурные параметры этого дискурса, обусловливая его гетерогенность, позволяют выявить социокультурную стратификацию общества.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. - М.,
1990. - С. 136-137. Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. - М., 2001. - 437 с. Веблен Т. Теория праздного класса: Пер. с англ. - М., 1984. - 367 с. Вепрева И.Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. - Екатеринбург, 2002. -379 с.
Гловинская М.Я. Постулат искренности vs постулат толерантности и их производные в разных культурных и языковых моделях поведения // Философские и лингво-культурологические проблемы толерантности. - Екатеринбург, 2003. - C. 362-370. Гудков Л. Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам // Отечественные записки: Картина мира. Взгляд из России. - М., 2003. - № 3. - С. 87-102. Демидов A.M. Социокультурные стили в Центральной и Восточной Европе // Со-цис. - М., 1998. - № 4. - С. 16-28.
Ильин М.В. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. -М., 1997. - 432 с.
Ионин Л.Г. Социология культуры. - М., 1996. - 278 с.
Карасик В.И. Аспекты и характеристики дискурса // Аксиологическая лингвистика: Проблемы теории дискурса, стилистики, семантики и грамматики. - Волгоград, 2002 а. - C. 3-l3.
Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: Социолингвистические и эмотивные аспекты. - Волгоград; Саратов, 1998. - С. 185-197.
Карасик В.И. О типах дискурса // Языковая личность: Институциональный и персональный дискурс. - Волгоград, 2000. - С. 5-20.
Карасик В.И. Языковой круг: Личность, концепты, дискурс. - Волгоград, 2002 б. -476 с.
КолеровМ. Новый режим. - М., 2001. - 200 с.
Копелев Л. Образ «чужого» в истории и современности // Лев Копелев и его «Вуп-
пертальский проект». - М., 2002. - С. 97-117.
Крылова О.А. Толерантность, речевые жанры и функциональные стили современного русского литературного языка // Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности. - Волгоград, 2003. - С. 199-208.
Кубрякова Е.С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике: Науч.-аналит. обзор // Дискурс, речь, речевая деятельность. - М., 2000. - С. 7-35.
Проблемы этносемантики: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-
информ. исслед. Отд. языкознания; Отв. ред. Кузнецов А.М. - М., 1998. - 167 с.
Романенко А.П., Санджи-Гаряева З.С. Общефилологические основания советской жанровой системы // Жанры речи. - Саратов, 2002. - Вып. 3. - С. 62-75.
Сандомирская И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик // Wiener slawistischer Almanach. - Wien, 2001. - Bd 50. - 281 S.
Седов Л.А. Институт социальный // Современная западная социология: Словарь. -М., 1990. - С. 116-118.
Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация / РАН. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. - М., 2003. - 568 с.
Отечественная и зарубежная литература. Социальные и гуманитарные науки.
Сер. 6. Языкознание. - М., 2004. - № 1.
Степанов Ю.С. Альтернативный мир. Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца XX века. - М., 1995. - C. 35-73.
Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры: Опыт исследования. - М., 1997. - 824 с.
Стернин И.А. Что происходит с русским языком? Очерк изменений в русском языке конца XX века. - Туапсе, 2000. - 104 с.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. - М.; Волгоград, 2000. - 367 с.
Этнокультурная специфика речевой деятельности: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. языкознания; Отв. ред. Троши-на Н.Н. - М., 2000. - 112 с.
Язык и культура: Сб. обзоров / АН СССР. ИНИОН. Отд. языкознания; Отв. ред. Березин Ф.М. - М., 1987. - 208 с.
Язык и культура: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. Центр науч.-информ. исслед. Отд. языкознания; Отв. ред. Опарина Е.О. - М., 1999. - 109 с.
Die Sprachen der Vergangenheiten: Uffentliches Gedenken in Listerreichischen und deutschen Medien / Wodak R., Menz F., Mitten R., Stern F. - Frankfurt a.M., 1994. - 215 S.
Fix U. ЕгЫдтсп und Rechtfertigen: Die Darstellung der eigenen sprachlichkommunikativen Vergangenheit in Interviews. Ein Analyseansatz // Dt. Sprache. - Bielefeld, 1997. - Jg. 25, H. 2. - S. 187-194.
Foucault M. Die Ordnung des Diskurses: Mie einem Essay von Ralf Konersmann. -Frankfurt a.M., 1991. - 94 S.
Girnth H. Texte im politischen Diskurs: Ein Vorschlag zur diskursorientierten Beschreibung von Textsorten // Muttesprache. - Wiesbaden, 1996. - N 106. - S. 66-80.
HalbwachsM. Das kollektive Gedдchtnis. - Frankfurt a.M., 1991. - VII, 163 S.
LyfflerH. Germanistische Soziolinguistik. 2. Aufl. - B., 1994. - 2.Aufl. - 255 S.
Matouschek B., Wodak R., Januschek F. Notwendige Maßnahmen gegen Fremde: Genese und Formen von rassistischen Diskursen der Differenz. - Wien, 1995. - 281 S.
Schulze G. Die Erlebnisgesellschft: Kultursoziologie der Gegenwart. 8. Aufl. - Frankfurt a.M.; N.Y., 2000. - 8- Aufl. - 765 S.
SeriotP. Analyse du discours politique sovietique. - P., 1985. - XI, 362 p.
Simmel G. Soziologie: Untersuchungen bber die Formen der Vergesellschaftung. -Leipzig, 1908. - 782 S.
Sprachbiographien / Hrsg. Fix U., Barth D. - Frankfurt a.M., 2000. - 719 S.
Sprachkultur und Sprachgeschichte: Herausbildung und Firderung von Sprachbewußtsein und wissenschaftlicher Sprachpflege in Europa / Krsg. Scharnhorst J. - Frankfurt a.M., 1999. - 320 S.
Sprachkulturen in Europa: Ein internationales Handbuch / Krsg. Janich N., Greule A. -Tbbingen, 2002. - 348 S.
Sprachsituation und Sprachkultur im internationalen Vergleich: Aktuelle Sprachprobleme in Europa. Mit einem Geleitwort von Erika Ising / Krsg. Scharnhorst J. - Frankfurt a.M., 1995. - 291 S.
Sprachwissenschaft und Sprachkultur / Krsg. Sommerfеldt K.-E. - Frankfurt a.M., 1991. - 264 S.
Stenschke O. «Einmal Text - Diskurs und zurbck!» Welches Interesse hat die diskursanalytische Forschung daran, Ordnung ins Dickicht der Textdefinitionen zu bringen? // Brauchen wir einen neuen Textbegriff? - Frankfurt a.M., 2002. - S. 113-120.
Stolt B. Kulturbarrieren als Verstgndnisproblem // Moderna sprek. - Uppsala, 1988. -Vol. 82, N 2. - S. 111-125.
Totalitäre Sprache - Langue de bois - Language of Dictatorship. Ersg. Wodak R., Kirsch E.P. - Wien, 1995. - 268 S.
Trochina N. Soziale Stilbildung im Sprachspiegel der russischen Presse // Gruppenstile. - Tübingen, 2003. - S. 235-244.
Warnke I. Adieu Text - bien venue Diskurs? Lber Sinn und Zweck einer poststruktu-ralistischen Entgrenzung des Textbegriffes // Brauchen wir einen neuen Textbegriff? -Frankfurt a.M., 2002. - S. 125-142.
«Wir sind alle unschuldige Tдter»: Diskurshistorische Studien zum Nachkriegsantisemitismus / Wodak R., Nowak P., Pelikan J. u.a.m. - Frankfurt a.M., l990. - 401 S.
WodakR. Disorders of discourse. - L.; N.Y., 1996. - 200 p.
N.M. Tpowuna
