CC BY
44Н.Н. Трошина
КОГНИТИВНАЯ ПАРАДИГМА В ЛИНГВОСТИЛИСТИКЕ
Исследование языка с когнитивной точки зрения, т.е. «по его участию во всех типах деятельности с информацией, протекающей в мозгу человека» (Кубрякова, 2004, с. 13), предполагает анализ видов знания и способов их языкового представления. Язык при этом трактуется как «основное средство фиксации, хранения, переработки и передачи знания», а человек — как человек познающий, разум, мышление, ментальные процессы и состояния которого и являются объектом когнитивной науки (Маслова, 2004, с. 6). Такое определение когнитивной науки делает, однако, необходимым уточнение соотношения понятий «знание» и «познание». «Познание, — пишет Н.Ф.Алефиренко, — процесс отражения и воспроизведения в мышлении действительности, в результате которого происходит накопление знания... Знание — базисная форма когнитивной организации результатов отражения объективных свойств и признаков действительности в сознании людей, поскольку оно представляет собой важный фактор упорядочения их повседневной жизни и деятельности» (Алефиренко, 2005, с. 174). Итак, знание есть результат познания.
Обращение к проблематике когнитивной лингвистики возможно лишь при учете так называемого «человеческого фактора», т.е. при введении в парадигму лингвистики понятия языковой личности. Это позволяет, считает Ю.Н.Караулов, рассмотреть во взаимодействии четыре фундаментальных свойства языка, так как: 1) личность есть средоточие
и результат действия социальных законов; 2) она есть продукт исторического развития этноса; 3) ее мотивационные установки принадлежат к психической сфере; 4) личность есть создатель и использовтель знаковых образований (Караулов, 1986).
Под языковой личностью Ю.Н.Караулов понимает «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются: а) степенью структурно-языковой сложности; б) глубиной и точностью отражения действительности; в) определен-ной целевой направленностью (Караулов, 1989, с. 3)». В понятии языковой личности автор различает три уровня: 1) вербально-семантический (нормальное владение языком); 2) когнитивный (набор систематизированных идей, понятий, концептов); 3) прагма-тический (цели, мотивы, установки коммуникантов) (там же, с. 5). Именно выделение когнитивного уровня делает концепцию Ю.Н.Караулова очень продуктивной для расмотрения когнитивного аспекта языкового стиля в двух планах: 1) парадигматическом — как совокупности стилистических параметров структур представления знания (концептов, фреймов и т.д.) и 2) синтагматическом — как специфики коммуникативной тональности текстов (Коробов, 1997, с. 78), порожденных коммуникантами в реальных речевых актах, ведь, как известно, «стиль — это человек».
Исследования языковой личности с учетом ее национальной и культурной специфичности привели к расширению и изменению современной лингвистической парадигмы, основные характеристики которой называет Е.С.Кубрякова: экспансионизм; антропоцентризм; функционализм, или, скорее, неофункционализм; экспланаторность (Кубрякова, 1995, с. 207). Изменения привели к тому, что Ю.М.Малинович и М.В.Малинович называют поли-парадигмальностью языкознания (Малинович, Малинович, 2003, с. 8). Ср. также замечание В.И.Шаховского, Ю.А. Сорокина и И.В.Томашевой: «Остаточный принцип, как хвост кометы, проявлялся более или менее ярко в очередной сменяющей парадигме, оставаясь в ней в виде определнного следа от всех предыдущих парадигм» (Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998, с. 3).
Для темы настоящего обзора актуален следующий вывод указанных авторов: «Сейчас трудно отрицать тесное переплетение дескриптивной, системной, функциональной, коммуникативной, прагматической, психолингвистической, тексто-центрической и других парадигм языкознания. В данный момент в нем доминирует когнитивная пардигма» (там же). Отметим важный смысловой момент в этой цитате: большинство
перечисленных парадигм объединяются в антропологической лингвистике, в которой доминирует когнитивная парадигма. Ее базовыми понятиями являются человек и естественный язык в их объективно существующей взаимосвязи: «...человек вне языка не существует, язык вне человека может существовать только как исторический памятник. При помощи языка человек картинирует не только окружающий мир, но и себя в этом мире» (Малинович, Малинович, 2003, с. 20).
Непременное участие человеческих эмоций в процессе познания объективной действительности традиционно подчеркивалось во многих философских, психологических и лингвистических исследованиях. Так, Ш.Балли указывал во «Французской стилистике», что «наша мысль постоянно и непреднамеренно добавляет к малейшему восприятию элемент оценки. Конечно, эта тенденция, присущая нашей природе, отражается и в языке. Проявлением этой тенденции в речи и является экспрессивная доминанта» (Балли, 1961, с. 183). Этой точке зрения было созвучно мнение Г.В.Колшанского о том, что, «говоря о предметном мире языкового содержания, безусловно, необходимо включать сюда и все объекты интроспекции (эмоции, психические состояния), поскольку они в этом случае также становятся объектом по отношению к познавательной деятельности» (Колшанский, 1976, с. 10). Восприятие, сенсомоторика, когниция, память и эмоции — вот те механизмы, с помощью которых человек порождает и запоминает образ окружающего мира, пишет современный немецкий исследователь З.Шмидт (Schmidt, 1994, s. 114). Чувства человека, его действия и общение определяются теми возможностями, которыми он располагает как член общества, носитель языка и определенной культуры.
Подтверждение этому положению находим также в монографии Н.А.Красавского «Эмоциональные концепты в немецкой и русской лин-гвокультурах»: «Предметы мира могут мыслиться эмоционально. Более того, некоторые из них в силу своих природных свойств не могут эмоционально не мыслиться» (Красавский, 2001, с. 74). Аналогичную точку зрения высказывает С.А.Хахалова, указывая, что существуют определенные группы смыслов, на которые от природы настроены человеческие существа (Хахалова, 2003, с. 195), — автор пользуется термином концептосфера личностной пристрастности» С тем, что такие группы смыслов существуют, соглашаются также Ю.М.Малинович и М.В.Малинович, обозначая эти группы смыслов как «семантику эгоцентрических категорий» и относя к ним концепты «долг», «совесть», «честь», «бесчестье», «жизнь»,
«смерть», «добро», «зло», «любовь», (Малинович, Малинович, 2003, с. 26-27).
Поскольку эмоции накладывают свой неизгладимый отпечаток на все результаты человеческой деятельности, а язык «упаковывает эти результаты в свои формы, то он «упаковывает» в них и этот эмоциональный отпечаток, который также неповторим, пишет В.И.Шаховский (Шаховский, 2000, с. 3). Как отмечает Е.С.Кубрякова в книге «Части речи в ономасиологическом освещении», при этом «слова светятся отраженным светом вещей» (Кубрякова, 1978, с. 3). Этот «отраженный свет вещей», эмоциональное значение слов, которые изучаются лингвистической стилистикой и именуются стилистическими значениями, являются результатом эмоционального освоения человеком соответствующих фрагментов действительности. По своей природе стилистическое значение может быть охарактеризовано как значение абсолютное, так как оно характеризуется регулярностью и соотносится с определенными сферами познавательной деятельности человека.
Лингвистический статус абсолютного стилистического значения обоснован в трудах отечественных лингвистов И.Р.Гальперина (Гальпе -рин, 1976) и Э.Г.Ризель (Riesel, Schendels; 1975; Ризель, 1980). Как указывал И.Р.Гальперин, значение может иметь в большей или меньшей степени субъективно-оценочный характер, с одной стороны, и выделительно-познавательный — с другой. В качестве первого признака появляется эмоциональный компонент семантической структуры слова, а в качестве второго — денотативное значение слова. Таким образом, возникают эмоциональные значения, которые могут сопровождать предметно-логические значения слова, а могут быть и самостоятельными значениями.
В рамках концепции Э.Г.Ризель абсолютное стилистическое значение расщепляется на компоненты: функциональный, экспрессивный и нормативный. В соответствии с этим абсолютная стилистическая окраска слова определяется как компонент значения слова, указывающий на его положение в лексико-семантической системе языка относительно употребления в функциональной сфере (функционально-стилистическая окраска) и в ситуации общения (нормативно-экспрессивная окраска).
С вопросом о системном статусе стилистического значения тесно связан вопрос о коннотативном значении, о «коннотациях». Для такого вопроса есть основания, поскольку на системном, т.е. абсолютном стилистическом значении чаще всего строится коннотативное значение, так, например, экспрессивное слово «вешний» чаще всего коннотативно свя-
зывается с понятиями «радостный», «оживленный», «полный надежд». По мнению Э.Г.Ризель, именно экспрессивный компонент абсолютного стилистического значения вызывает наиболее сильные коннотации потому, что референциальные семы слова усиливаются его абсолютным стилистическим значением (Ризель, 1980, с. 136). Однако референциальные семы стилистически нейтральных слов могут также порождать коннотации, что, например, имеет место у слова «предательство».
В процессе речевого общения «коннотации объективизируются» (там же), т.е. стандартизируются и типизируются, превращаясь в «устоявшиеся ассоциативные образы в сознании носителей языка, зафиксированные в лексикографических источниках» (Желтухина, 2003, с. 297). Исследования в области лингвостилистики, прежде всего «коммуникативно-стилистического воздействия» (kommunikativer bzw. stilistischer Ausdruckswert) (Riesel, Schendels; 1975, S. 27) и коннотации, проведенные Э.Г.Ризель и И.Р.Гальпериным, заложили основу для рассмотрения проблематики языкового стиля в когнитивном плане, а именно с выделением двух основных проблем: 1) представления знания (в данном случае — знания эмоциональных и культурных характеристик концептов. — Н.Т.) в языковых формах; 2) концептуальной организации знаний в процессах понимания и порождения языковых сообщений (Кубрякова, 2004, с. 59), — в этом случае актуальными для лингвостилистики оказываются проблемы соотнесенности коммуникативной интенции речевого сообщения и прагматического эффекта его восприятия. В сущности, эта же мысль прослеживается в сформулированных М.В. Малинович и Ю.М.Малиновичем трех задачах анализа семантических категорий эгоцентрической ориентации (см. выше): 1) раскрыть их понятийную онтологию; 2) раскрыть их языковую антологию; 3) раскрыть их иллокутивную, т.е. воздействующую силу в коммуникативных актах (Малинович, Малинович, 2003, с. 25).
Таким образом, в лингвистической постановке проблемы когнитивного стиля можно выделить два аспекта — парадигматический и синтагматический (см. выше) (далее «парадигматика и синтагматика лин-гвокогнитивного стиля»).
Прежде чем приступить к рассмотрению этих двух аспектов, необходимо охарактеризовать само понятие когнитивного стиля.
Под когнитивным стилем принято понимать «присущие человеку индивидуально-своеобразные способы переработки информации о своем окружении» (Холодная, 2002, с. 7), «характерные для данной личности
устойчивые познавательные предпочтения, проявляющиеся в преимущественном использовании способов переработки информации — тех способов, которые в наибольшей степени соответствуют психологическим возможностям и склонностям данного человека» (там же, с. 17). Из этих определений следует, что проблема когнитивного стиля относится прежде всего к сфере интересов психологической науки. М.А.Холодная уточняет, что «стилевой подход — это первая в истории психологии попытка анализа особенностей устройства и функционирования индивидуального ума» (там же).
Понятие «стиль» и, соответственно, значение этого термина в психологии прошло три этапа своего становления:
1) стиль рассматривался в контексте психологии личности для описания индивидуального своеобразия способов взаимодействия человека со своим социальным окружением (20—30-е годы XX в.);
2) понятие стиля используется для изучения механизмов индивидуальных различий в способах познания своего окружения — вводится в обращение термин «когнитивные стили», обозначающий индивидуальные особенности восприятия, анализа, категоризации и воспроизведения информации (50—70-е годы XX в.);
3) понятие когнитивного стиля используется расширенно, например, «стиль мышления», «стиль учения», «стиль психической деятельности» и т.д. (80-е годы XX в.) (Холодная, 2002, с. 15—18).
Одной из наиболее острых проблем современной психологии и когнитологии является проблема когнитивных стилей как фактора продуктивности интеллектуальной деятельности. М.А.Холодная приводит противоположные мнения по этому вопросу: физика М.Планка, согласно которому важнейшей целью науки и научного сообщества является полное освобождение физической картины мира от индивидуальности творческого ума, и психолингвиста А.Н.Леонтьева, считавшего сущностной чертой человеческого мышления именно его пристрастность, т.е. обусловленность познавательной деятельности человека его субъективным опытом (эмоциями, целями, ценностями и т.д.) (там же, с. 10).
Содержательное наполнение трех вышеназванных этапов развития понятия «стиль» в психологии может быть соотнесено с концептуальной спецификой трех областей лингвистики, соответственно, с теорией речевых актов (1), лингвокультурологией (2), стилистикой (изучением стиля различных писателей или литературных жанров) (3).
Для лингвостилистики представляется особенно интересной концепция психологов Д.Уорделла и Дж.Ройса (Wardell, Royce, 1978), согласно которой, «когнитивные стили в снятом виде содержат в себе элементы аффективных состояний. Когнитивные стили, таким образом, выступают как высокоорганизованные черты в том смысле, что именно они определяют способ, которым в индивидуальном поведении связываются познавательные способности и эмоциональные свойства личности» (цит. по: Холодная 2002, с. 216).
Уорделл и Дж.Ройс разработали модель интегрированной индивидуальности, в рамках которой стили рассматриваются как посредники, объединяющие когнитивные и эмоциональные свойства субъекта.
Рассмотрение парадигматики лингвокогнитивного стиля непосредственно связано с обращением к двум понятиям: 1) понятию внутреннего ментального лексикона человека как важнейшего механизма когнитивной переработки информации; 2) понятию видов знания, представленного в ментальном лексиконе.
Внутренний ментальный лексикон, разъясняет Е.С.Кубря-кова, — это не только «склад» единиц, организованный таким образом, чтобы объяснить поиск и нахождение нужной информации, но скорее действующая система, в которой каждая единица «записана» с инструкцией ее использования. Развиваемая Е.С.Кубряковой концепция внутреннего лексикона и памяти строится не только на признании центральной их единицей слова, но и «на признании особой роли в свойствах слова его номинативного потенциала, его ономасиологической и семантической структуры, т.е. способности слова репрезентировать и заменять в сознании человека определенный осмысленный им фрагмент действительности, указывать на него, отсылать к нему, возбуждать в мозгу все связанные с ним знания — как языковые, так и неязыковые — и в конечном счете оперировать этим фрагментом действительности в процессах мыслительной и речемыслительной деятельности» (Кубрякова, 2004, с. 68).
Оперативной единицей ментального лексикона, единицей ментальной информации является концепт, — в этом сходятся все исследователи (см. Кубрякова, 1996, с. 90—93; Олянич, 2004, с. 71; Schwarz, 1992, с. 84 и др.). Разнообразие мнений наблюдается по вопросу, какая языковая структура вербализует концепт, — только ли слово? Как отмечает Н.Ф.Алефиренко в книге «Современные проблемы науки о языке», концепт может быть представлен языковым знаком в самом широком его понимании, т.е. словом, фразеологизмом, предложением. «Семантика
языкового знака — главный источник знаний о содержании репрезентируемого концепта. Поэтому исследовательский путь от семантики языкового знака к содержанию соответствующего концепта следует считать истинным» (Алефиренко, 2005, с. 183).
Концепты выделяются на основе некоторых признаков, а также предметных действий с объектами, их конечных целей и оценки таких действий, пишет В.А.Маслова в монографии «Введение в когнитивную лингвистику (Маслова, 2004, с. 15). Автор трактует концепт как «совокупность всех смыслов, схваченных словом» (там же, с. 13), в том числе и эмоционально-стилистических, и тех, которые формируются повторяющимся, т.е. типичным контекстом. Типичность же контекста, в котором употребляется вербализованный концепт, определяется спецификой данной национальной культуры и социокультурного пространства в его временной соотнесенности. Неслучайно Н.А.Красавский отмечает, что «само толкование, глубина интерпретации концепта (как правило, вербализованного смысла, живущего в культуре) в значительной степени зависит не только от индивидуальных рефлексивных способностей конкретного индивидуума, но и от его принадлежности к тому или иному социуму (ср. оценочное отношение к концепту "8 Марта" в современном русском и, например, в немецком этносе) или даже к микросоциуму (ср. оценочное отношение представителей российских правоохранительных органов и правозащитников-шестидесятников к русскому концепту "День чекиста"...) Иначе говоря, проникновение в глубинный пласт концепта как когнитивно-культурного конструкта детерминируется спецификой самого определенного временными рамками социокультурного пространства, в котором пребывает человек» (Красавский, 2001, с. 58).
Аналогичную точку зрения высказывают В.И.Карасик: «Концепты являются первичными культурными образованиями, транслируемыми в различные сферы бытия человека» (Карасик, 1996, с. 6), Г.Г.Слышкин («...концепт принадлежит коллективному или индивидуальному сознанию, детерминируется культурой и опредмечивается в языке и / или речи» (Слышкин, 2000, с. 39), З.Шмидт («Семантика языковых форм социально типизирована и образует специфический раздел коллективного знания» (Schmidt, 1994, S. 115).
Несомненный интерес представляет вопрос о соотношении концепта, понятия и значения слова. Так, например, В.А.Маслова, вслед за Ю.С.Степановым, относит к понятиям существенные и необходимые признаки, к концепту же также и несущественные, т.е. концепты семан-
тически сложнее понятий. «Концепт окружен эмоциональным, экспрессивным, оценочным ореолом; он — предмет симпатий и антипатий, а иногда и столкновений различных мнений» (Маслова, 2004, с. 38). Однако между концептами и понятиями не существует непроходимой границы: при определенных условиях понятия могут переходить в концепты, указывает тот же автор. Так, у М.Цветаевой есть концепт «лестница», который в сознании большинства носителей русской культуры существует в виде понятия. В.А.Маслова считает «концепт», «понятие» и «значение» разными терминами разных областей знания: «...понятие — термин логики и философии, а концепт — математической логики, культурологии, лингвокультурологии, когнитивной лингвистики... Слово ... своим значением всегда представляет лишь часть концепта. Однако получить доступ к концепту лучше всего через средства языка, через слово, через дискурс» (там же, с. 40). Н.А.Красавский делает следующее важное уточнение: «В одном конкретном концепте может быть выражено только одно значение, один ЛСВ (если мы имеем дело с многозначным словом)» (Красавский, 2001, с. 59).
На базе концептуально-типичных контекстов формируются объективные коннотации1, которые, организуясь вокруг некоторого концепта, создают когнитивную структуру представления знаний, именуемую фреймом. Т.В.Дейк уточняет, что «в противоположность простому набору ассоциаций эти единицы (фреймы. — Н.Т.) содержат основную, типическую и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом» (Дейк, 1986, с. 16)2 (ср. также точку зрения С.А.Хахаловой: «Образ в ментальном пространстве представляет собой содержание концепта, вокруг которого организован фрейм» (Хахалова, 2003, с. 197). Фрейм обладает более или менее конвенциональной природой и поэтому конкретизирует, что для данной культуры характерно, а что — нет... (Демьянков, 1996, с. 188).
В структуре концепта и фрейма есть компоненты, которые выполняют роль «инструкций по использованию вербализованных концептов»
1 Ср. мнение Е.С.Кубряковой, согласно которому «концепты — это скорее посредники между словами и экстралингвистической действительностью» (Кубрякова, 1996, с.92).
2 Е.С.Кубрякова считает, что существуют концепты различного типа (образы, представления, понятия) и что концепты могут объединяться в более сложные структуры, в том числе и во фреймы (а кроме того, в гещтальты, схемы, пропозиции и т.п.) (Кубрякова, 2004, с.57).
(см. выше): в концепте это стилистические значения, во фрейме — зафиксированные в нем объективные коннотации и типичные ассоциации. Именно эти компоненты задают конвенциональную оценку ситуации и соответствующее использование / восприятие вербализованных концептов в речевой ситуации, т.е. определяют конвенциональный лингвокогни-тивный стиль коммуникации. В этом плане очень точное наблюдение об «авторитарности языка» (Autorität in Verbindumg mit Sprache) принадлежит У. Фикс: «Авторитарность языка может проявляться двояко: 1) как давление языка на сознание самого отправителя языкового сообщения, т.е. как давление языковых норм и представлений, зафиксированных в языковых выражениях; 2) как давление отправителя языкового сообщения на его получателя, осуществляемое с помощью языка, т.е. как целенаправленное персуазивное воздействие, осуществляемое в целях коммуникативного превосходства» (Fix, 1999; S. 63). Это наблюдение У.Фикс соответствует двум вышеназванным аспектам лингвокогнитив-ного стиля — парадигматическому и синтагматическому.
Обратимся теперь к понятию знания, представленного в ментальном лексиконе и поэтому существенного для рассмотрения парадигматического аспекта лингвокогнитивного стиля. Как подчеркивает Н.Ф.Алефиренко, знание является особым объектом в лингвокогнитив-ном исследовании, «поскольку в ценностно-коммуникативных ситемах, организующих сознательную деятельность человека, знание играет ведущую роль» (Алефиренко, 2005, с. 175).
На сегодняшний день среди специалистов нет единства мнений по вопросу, сколько же существует видов знания и как они соотносятся друг с другом. Так, Е.С.Кубрякова разделяет знание на языковое и объектное (Кубрякова, 2004, с. 10), т.е. противопоставляет прежде всего знание о языке и знание о мире (аналогичной точки зрения придерживается и Н.Ф. Алефиренко (Алефиренко, 2005, с. 179). При этом Е.С.Кубрякова не отрицает того, что первое входит составной частью во второе. Ср. мнение З.Шмидта: «Общее знание является в значительной степени языковым, а языковое — общим» (Schmidt, 1994, s. 115). Под «общим знанием» имеется в виду так называемое прагматическое, т.е. повседневное и энциклопедическое знание. Кроме того, З.Шмидт называет следующие виды знания: знание, необходимое для структурирования содержания сообщения на «новое» и «известное»; иллокутивное знание; процессуальное знание; знание типов текста (ebd., s. 127—128). В.Левельт различает семантическое, фонологическое и прагматическое знание
(точнее, он пишет об информации, представленной в слове) (цит. по: Кубрякова, 2004, с. 385). По мнению Н.Н.Трошиной, в единицах ментального лексикона представлено энциклопедическое, языковое и инте-ракциональное знание. Под последним понимается коммуникативно-прагматическая, или стилистическая, компетенция, которая играет особо важную роль в речевой коммуникации, обеспечивая стыковку энциклопедического и языкового знания 1995, s. 96—97). С.А.Хахалова подчеркивает, что М.Минский позиционирует языковое знание в специальных лингвистических слотах фреймов (Хахалова, 2003, с. 198).
Знание формируется в системе исторически сложившегося этнокультурного сознания, упорядоченного с помощью той или иной системы ценностей (Алефиренко, 2005, с. 176). При этом знание, прежде всего знание о мире, или энциклопедическое знание, которым обладает данная личность, может в различной степени определяться социокультурными стереотипами, когнитивными метафорами, мифологемами и идеологе-мами, т.е. теми когнитивными структурами, в которых наиболее явно прослеживается оценочно-стилистическая направленность знания.
Стереотипизация — это глубинный процесс, в форме которого человек структурирует мир в своем мышлении и одновременно вербализует этот мир. Поэтому, указывает Е.Н.Кукушкина (Кукушкина, 1984), образование стереотипов есть основа связи языка и опыта, своего рода призма, в которой происходит преломление в виде идеальной схемы, которая сложилась в результате работы определенным образом направленного воображения. Эта направленность достигается тем, что из общей картины мира выделяется один из информационных элементов, типологизируется до предела, а затем облекается в языковые формы, которые по своим ценностным характеристикам максимально приближаются к культуре реципиента. Благодаря подаче такой препарированной, ценностно ориентированной информации осуществляется воздействие на сознание реципиента.
Как подчеркивает В.Красных, стереотипы языкового сознания хранятся в ассоциативно-вербальной сети в виде фреймов, структура которых обусловлена предсказуемыми «векторами направленных ассоциаций» (Красных, 2002, с. 189).
Стереотипы языкового сознания специфически важны для идеологически ориентированного, например, тоталитарного дискурса, основной задачей которого является формирование готовых моделей поведения и схем интерпретаций, используемых членами данного лингвокуль-
турного сообщества как в устной, так и в письменной речевой коммуникации (ср. наблюдение Е.Н.Кукушкиной об участии языка в формировании новых образов действительности, т.е. об осуществлении им функции опережающего отражения, которое обеспечивается благодаря стереоти-пизации (Кукушкина, 1984).
При анализе тоталитарного текста (термин Г.Почепцова) (Почеп-цов, 1994, с. 126) продуктивно используется когнитивный подход к феномену стиля, особенно в сочетании с теорией дискурса.1 Именно такой подход представлен в широко известных работах В.Клемперера «LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога» (перевод с немецкого Клемперер, 1998), У.Фикс и Д.Барц «Языковые биографии») (Fix, Barz, 2000), Г.Почепцова «Тоталитарный человек» (Почепцов, 1994), Н.А.Купиной «Тоталитарный язык» (Купина, 1995) и многих других.
Главной целью тоталитарного дискурса является порождение единомыслия. Он «принципиально не является текстом как бы индивидуального использования, он вовлечен в сферу коллективного чтения» (Почепцов, 1994, с. 131). Наиболее яркими признаками тоталитарного текста являются прототипичность, лакировка действительности, «принципиальное сужение мира до требуемых образцов поведения» (там же, с. 132).
Использование в тоталитарном тексте языковых стереотипов, формул и клише создает свой мир, некую систему, в которой реципиент ориентируется на определенные опорные слова и сгруппированные вокруг них языковые средства (Troschina, 1995, s. 95). При этом, отмечает Г.Почепцов, вербальная модель мира оказывается важнее реального мира, в котором важные для него тексты представлены многократно. «Так, воспоминания Брежнева не только прошли все средства массовой коммуникации, но даже попали на сцену Донецкого театра оперы и балета. Свои объекты в своей питательной среде размножаются в невиданном количестве экземпляров: кипы книг издавались Политиздатом, тексты инициировались к изданию школьной программой, фильмы и спектакли повторяли этих героев в визуальной форме» (Почепцов, 1994, с. 14).
Жесткая когнитивная направленность тоталитарного дискурса, его мифологизированность обеспечиваются также широким использова-
1 Следует отметить, что вопросы когнитивного представления дискурса и способов его контекстуальной организации входят в круг широко обсуждаемых проблем в современной отечественной и зарубежной лингвистике. — Н.Т.
нием концептуальных метафор (например, «человек - винтик общества») как способом репрезентации знаний в языковой форме: «...в метафорических представлениях происходит перенос концептуализации наблюдаемого мыслительного пространства на непосредственно ненаблюдаемое, которое в этом процессе концептуализируется и включается в общую концептуальную систему данной языковой общности. При этом одно и то же мыслительное пространство может быть представлено посредством одной или нескольких концептуальных метафор» (Лузина, 1996, с. 55). (Более подробно о концептуальной / когнитивной метафоре см. Опарина, 1990). «Метафоричность тоталитаризма в первую очередь связана с тем, что у него была принципиально смещена базисная структура, — пишет Г.Почепцов, — он весь либо в прошлом, либо будущем» (Почепцов, 1994, с. 102) («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!», «Мы наш, мы новый мир построим!»), причем как прошлое, так и будущее трактуется только в оптимистических тонах, т. е. лингвокогнитив-ный стиль текстов подчеркнуто позитивный. Такой стиль навязывает трактовку любых негативных событий как исключений из правила, что вполне соответствует идеологической задаче, стоящей перед тоталитарным текстом: «Модель оптимизма как побеждающего ситуацию является весьма выгодной для коллективной идеологии» (там же, с. 79).
Предписанный идеологией взгляд на мир определяет специфику использования языковых и интеракциональных знаний, диктует отбор языковых средств, прежде всего стилистически окрашенных. Стилистическая коммуникативная компетенция оказывается исключительно важной для функционирования тоталитарного дискурса, так как язык власти строится не по стандартной схеме знака, где денотация первична, а коннотация вторична. «Пропаганда, наоборот, работает в сфере коннотации, для нее вторичным оказывается основное — денотация.... Пропаганда строится на ассоциации идей, а не на рассмотрении фактов» (там же, с. 105).
Использование стилистически гомогенных языковых средств позволяет выстроить систему тоталитарных идеологем и мифологем. Идео-логемой является выраженное средствами языка определенное предписанное утверждение, отражающее установку официальной идеологии. Мифологема представляет собой «устойчивое состояние общественного сознания... в котором зафиксированы каноны описания существующего порядка вещей и сами описания того, что существует и имеет право на существование» (Мифологемы, www.) Следует отметить отсутствие чет-
кой границы между идеологемами и мифологемами. Об этом свидетельствует, например, то, что в специальной литературе одни и те же концепты относятся и к идеологемам, и к мифологемам, так, например, В.М.Шаклеин относит концепт врага к идеологемам (наряду с идеологемами заговора, разоблачения, борьбы, твердой руки, безальтернатив-ности выбора и др.) (Шаклеин, 1998), а Г.Почепцов — к мифологемам (наряду с мифологемами войны, страха, жертвы) (Почепцов, 1994, с. 45). В идеологизированном дискурсе мифологемы / идеологемы связаны друг с другом, что Г.Почепцов квалифицирует как наличие «общих силовых линий», в рамках которых выстраивается модель мира (там же).
Результативность когнитивно-дискурсивного подхода в процессе анализа речевой коммуникации зависит от учета стилевой специфики культуры, в рамках которой создавался / создается исследуемый дискурс, поскольку именно в стилевой дифференциации культуры проявляется степень когнитивной свободы языковой личности.
Термин «стилевая дифференциация культуры» принадлежит немецкому философу и социологу Г.Зиммелю (81шше1, 1908). Под этим Г.Зиммель понимал стилевое разнообразие окружающих нас предметов и считал стилевую дифференциацию следствием прихода капиталистического духа. Современный российский культуролог Л.Г.Ионин видит в дифференциации стилей одну из сторон глобального процесса перехода от моностилистической культуры к полистилистической. Опираясь на понятие культуры в значении «репрезентативной культуры» по Ф.Тенбруку1, Л.Г.Ионин характеризует культуру как моностилистическую в том случае, «если ее элементы (убеждения, оценки, образы мира, идеологии и т.д.) обладают внутренней связностью и, кроме того, активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества» (Ионин, 1996, с. 181). Такая культурная система представляет собой универсальную схему интерпретации всех феноменов, реально существующих или потенциально возможных в данном обществе. Для этого одни явления исключаются из рассмотрения как чуждые, другие намеренно упрощаются и подгоняются под принятые когнитивные схемы и
1 Культура является общественным фактом постольку, поскольку она является репрезентативной культурой, т.е. производит идеи, значения и ценности, которые действенны в силу их фактического признания. Она охватывает все верования, представления, мировоззрения, идеи и идеологии, которые воздействуют на социальное поведение, поскольку они либо активно разделяются людьми, либо пользуются пассивным признанием» (Теп-Ьгиск, 1990, 8.29).
принципы организации дискурса. Существует также определенная иерархия экспрессивных средств культуры, которая жестко предписывает соотнесение содержания и формы. Полистилистическая культура характеризуется отсутствием такой иерархии; отсутствием сакрального док-тринального ядра; концептуальной терпимостью, обусловливающей более свободную организацию дискурса (о социокультурных параметрах дискурса см. подробнее Трошина, 2004; Totalitäre Sprachen, 1995).
Перспективность когнитивно-дискурсивного подхода обнаруживает себя при анализе речевого воздействия в различных сферах, но прежде всего в сфере СМИ. В этом плане много точных наблюдений содержится в монографии М.Р.Желтухиной «Тропологическая суггестивность масс-медиального дискурса: о проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ» (Желтухина, 2003), в которой подробно рассматриваются фреймовые трансформации (рефрейминг) как механизмы воздействия на сознание адресата речевого сообщения: изменение размеров фрейма (расширение и сужение контекста и содержания), наложение слотов, свертывание фрейма к одному слоту / нескольким слотам и т.д.
В заключение обзора подведем основные итоги рассмотрения представленных концепций:
1. Введение в парадигму современной лингвистики понятия языковой личности создало необходимые предпосылки для анализа когнитивного аспекта стиля (лингвокогнитивного стиля).
2. Целесообразно различать два аспекта лингвокогнитивного стиля: а) парадигматический, т.е. совокупность лингвостилистических параметров концептов, фреймов и других структур представления знаний; б) синтагматический, т.е. взаимодействие этих параметров в процессе реализации коммуникативной стратегии с целью получения желаемого персуазивного эффекта.
3. Социокультурный анализ дискурса создает необходимые предпосылки для контекстуального анализа языковых единиц и — на этой базе — для анализа содержания структур представления знаний.
4. Эмоциональные значения слова есть результат эмоционального освоения человеком соответствующих фрагментов действительности, так как в процессе познания непременно участвуют человеческие эмоции, которые также получают отражение в структурах представления знаний.
5. Стилистические параметры концептов, объективные коннотации и культуротипичные ассоциации, зафиксированные в структуре
фреймов, определяют конвенциональную оценку коммуникативной ситуации и соответствующее использование / восприятие вербализованных концептов в речевой ситуации, т.е. определяют лингвокогнитивный стиль.
6. Среди различных видов знания особо важная роль в речевой коммуникации принадлежит интеракциональному знанию, так как оно обеспечивает взаимодействие энциклопедического и языкового знания.
7. Оценочно-стилевая направленность знания наиболее явно представлена в стереотипах, концептуальных метафорах, мифологемах и идео-логемах, что особенно ярко проявляется в тоталитарном дискурсе.
8. Когнитивно-дискурсивный подход к анализу произведений речевой коммуникации предполагает обязательный учет стилевой специфики культуры (моностилистической или полистилистической), в рамках которой создан / создается исследуемый дискурс.
9. Стилевая специфика культуры определяет степень когнитивной свободы языковой личности.
Список литературы
Алефиренко Н.Ф. Современные проблемы науки о языке. — М., 2005. — 416 с.
БаллиШ. Французская стилистика / Пер. с фр. Долинина K.A. — M., 1961. — 394 с.
Гальперин И.Р. О принципах семантического анализа стилистически маркированных отрезков текста // Принципы и методы семантических исследований. — М., 1096. — С. 267—290.
Дейк Т.А.ван Язык. Познание. Коммуникация. — М., 1989. —311 с.
Демьянков В.З. Фрейм (frame) / Краткий словарь когнитивных терминов / Кубря-кова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Р. — М., 1996. — C. 187—189.
Желтухина М.Р. Тропологическая суггестивность масс-медиального дискурса: О проблеме речевого воздействия тропов в языке СМИ. — M.; Волгоград, 2003. — 655 с.
Ионин Л.Г. Социология культуры. — М., 1996. — 280 с.
Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: Культурные концепты. — Волгоград, 1996. — С.3—16.
Караулов Ю.Н. Предисловие: Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. — M., 1989. — С. З—8.
Караулов. Ю.Н. «Четыре кита» современной лингвистики, или предпосылки включения «языковой личности» в объект науки о языке: (От содержания науки к ее истории) // Соотношение частнонаучных методов и методологии в филологической науке: Сб. науч. тр. АН СССР.
Центр. совет филос. (методол.) семинаров при Президиуме АН СССР / Отв. ред. Володин Э.Ф., Нерознак В.П. - M., 1986.- C. 33-52.
Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога / Пер. с нем. Григорьева А.Б. - М., 1998. - 384 с.
Колшанский Г.В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте // Принципы и методы семантических исследований. - М., 1976. - С. 5-331.
Коробов М.В. Категория коммуникативной тональности // Языковая личность: Проблемы обозначения и понимания. - Волгоград, 1997. - С. 78-79.
Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокульту-рах. - Волгоград, 2001. -495 с.
КрасныхВ.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. - М., 2002. - 238 с.
Кубрякова Е.С. Концепт (concept; Konzept) / Краткий словарь когнитивных терминов / Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. - М., 1996. - С. 9093.
Кубрякова Е.С. Части речи в ономасиологическом освещении. -М., 1978. -115 с.
Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века: (Опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца 20 века. - М., 1995. - C. 144-238.
Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке. Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. - М., 2004. - 560 с. - (Язык. Семиотика. Культура).
Кукушкина Е.И. Познание. Язык. Культура: (Некоторые гносеологические и социологические аспекты проблемы). - М., 1984. - 263 с.
Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарные и речевые реакции. - Екатеринбург; Пермь, 1995. - 143 с.
Лузина Л.Г. Когнитивная метафора (син. Концептуальная метафора; cognitive / conceptual metaphor ) / Краткий словарь когнитивных терминов / Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. - М., 1996. - С. 55-56.
Малинович Ю.М., Малинович М.В. Антропологическая лингвистика как интегральная наука // Антропологическая лингвистика: Концепты. Категории. - М.; Иркутск, 2003. - C. 7-28.
Маслова В.А. Введение в когнитивную лингвистику. - М., 2004. - 296 с.
Мифологемы и идеологемы. - Режим доступа: http: //
www.nns.ru//ana1ytdoc/simon2/htm1
Олянич А.В. Презентационная теория дискурса. - Волгоград, 2004. - 506 с.
Опарина Е.О. Коцептуальная метафора и ее функции в языке: (На примере субстантивных метафор): Канд. дисс. - М., 1990. - 169 с.
Почепцов Г. Тоталитарный язык: Очерки тоталитарного символизма и мифологии. - Киев, 1996. - 225 с.
Ризель Э.Г. Стилистическое значение и коннотация // Лингвистические проблемы текста. — М., 1980. — C. 134—143.
Слышкин Г.Г. Дискурс и концепт: (О лингвокультурном подходе к изучению дискурса) // Языковая личность: Институциональный и персональный дискурс. — Волгоград, 2000. — C. 38—45.
Трошина Н.Н. Социокультурные параметры дискурса // Социолингвистика вчера и сегодня: Сб. обзоров. — М., 2004. — С. 107— 131.
Хахалова С.А. Концептосфера личной пристрастности // Антропологическая лиг-вистика: Концепты. Категории. — М., 2003. — C. 195—228.
Холодная М.А. Когнитивные стили: О природе индивидуального ума. — М., 2002. — 304 с.
Шаклеин В.М. Идеологемы современного русского языка XX века — суть русского языкового сознания // Языковая личность: Система, нормы, стиль. — Волгоград, 1998. — C. 118—119.
Шаховский В.И. Эмоциональная / эмотивная компетенция в межкультурной коммуникации: (Есть ли неэмоциональные концепты?) // Аксиологическая лингвистика: Проблемы изучения культурных концептов и этносознания. — Волгоград, 2002. — C. З—10.
Шаховский В.И., Сорокин Ю.А., Томашева И.В. Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы: (Межкультурное понимание и лингвоэкология). — Волгоград, 1998. — 148 с.
Fix U. Autorität als Topos: Verweigerung u. Anerkennung von Sprachautorität unter den Kommunikationsbedingungen der DDR // Autorität der/ in der Sprache, Literatur, Neuen Medien: Vortr. des Bonner Germanistentages 1997. — Bielefeld, 1999. — Bd 1. — S. 59—78.
Fix U., Barz D. Sprachbiographien: Sprache u. Sprachgebrauch vor u. nach der Wende von 1989 im Erinnern und Erleben von Zeitzeugen aus der DDR: Inhalte u. Analysen narrative-diskursiver Interviews / Unter Mitarb/ von Beyer Fr. — Frankfurt a.M., 2000. — 719 S.
RieselE., Schendels E. Deutsche Stilistik. — Moskau, 1975. —316 S.
Schmidt S.J. Kognitive Autonomie und soziale Orientierung: Konstruktivistische Bemerkungen zum Zusammenhang von Kognition, Kommunikation, Medien u. Kultur. — Frankfurt а. M., 1994. — 362 S.
Sckwarz M. Einführung in die kognitive Linguistik. — Tübingen, 1992. — 219 S.
Simmel G. Soziologie: Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung. — Leipzig, 1908. — 782 S.
Tenbruck F.H. Repräsentative Kultur // Sozialstruktur und Kultur. — Frankfurt a. M., 1990. — S. 29.
Totalitäre Sprachen — Langue de bois — Language of dictatorship/ Hrsg. Wodak R., Kirsch F.P. — Wien, 1995. — 268 S.
Troschina N. Kommunikativer Kontext und stilistische Frames // Totalitäre Sprachen — Langue de bois — Language of dictatorship. — Wien, 1995. — S. 71—104.
WardellD.M., Royce J.R. Toward a multi-factor theory of styles and their relationship to cognition and affect // J. of personality. - Durham, 1978. -Vol. 46 (3). - P. 474-505.
