CC BY
51
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ КОННОТАЦИИ ВОСПОМИНАНИЙ ПИСАТЕЛЕЙ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ
I Н. С. Степанова
Аннотация. Статья посвящена анализу социокультурных коннотаций воспоминаний писателей первой волны русской эмиграции, рассмотрению категории памяти в автобиографической прозе этих писателей в антропологическом, историко-культурном и философско-эстетическом аспектах.
Ключевые слова: память, культурная память, воспоминания, автобиографическая проза, литература первой волны русского зарубежья.
Summary. The article is devoted to the social and cultural connotations of writers' memories of the first wave of Russian emigration; and to the examination of the category of memory in anthropological, historical, cultural, philosophical and aesthetic aspects.
Keywords: memory, cultural memory, memories, autobiographical prose, literature of the first wave of Russian emigration.
При изучении проблемы духовного становления творческой личности весьма продуктивным оказывается рассмотрение культуры воспоминаний и изучение социокультурных коннотаций категории памяти в автобиографических произведениях И. А. Бунина, Б. К. Зайцева, В. В. Набокова, М. А. Осор-гина, И. С. Шмелева. «Воспоминания о прошлых событиях в жизни индивида, стадиальность его развития, рождение нового поколения, передача традиций и преемственность нравов» [1, с. 4] -все это находит свое объяснение в едином, универсальном свойстве организованной материи - памяти.
Литература (как корпус художественных текстов), равно как и язык, будучи общественным, коммуникативным явлением, представляет собой способ накопления и передачи от поколе-
ния к поколению истории народа, его духовных ценностей, традиций, всего, что включает в себя понятие «культура народа». Культурная память выступает как способ связи личности с культурой, является условием преемственности исторического процесса и единства человеческого рода. Нитью, связывающей индивидуальное сознание индивида с генетической памятью, является его принадлежность к роду. П. А. Флоренский подчеркивал, что род - это не просто биологическая зависимость конкретного лица от своих предков: «У каждого рода есть свои привычки, свои традиции, свои нравственные особенности, свои вкусы, своя нить культуры, связи с историей, свое понимание, и все это властными, хотя (и даже потому что) и бессознательно воспринимаемыми штрихами определяет душу отдель-
383
2 / 2012
Преподаватель
]ЕК
384
ного члена родов, пересекающих свои влияния в данном лице» [2, с. 25].
Родовая память, чувство связи с родом в представлении писателей и философов русского зарубежья - не только долг перед предками, но и условие существования личности в культуре. И. А. Бунин пишет о семейной родословной, указывающей на причастность его фамилии, семьи к тем родам, «происхождение коих теряется во мраке времен», и всем том истинном, что с этим связано: личном достоинстве, душевной открытости, демократизме, высоком строе чувств, вызываемом созерцанием родового герба. Алексей Арсе-ньев гордится своим родом, знает, что род его «знатный, хотя и захудалый», и что он всю жизнь чувствовал эту знатность, гордясь и радуясь, что он не из тех, у кого нет ни рода, ни племени.
В тетралогии Б. К. Зайцева «Путешествие Глеба» дом, отец, мать, старшая сестра предстают не только как ар-хетипические составляющие, но как воплощение родовой памяти. «Я» повествователя осознает себя прежде всего как «я» родовое, отсюда обращение к памяти рода, включение сведений о семье, о родителях и родственниках. Поэтому вспоминается и «голос предков, может быть, дедушки Андреича, бравшего Варну и Силистрию», когда нужно драться; и «аристократическая польская кровь бабушки Станиславской», когда ищут истоки гордости и обидчивости Красавца (дядюшки главного героя); и прорастание «духа земель московских, русских предков, рода, семьи» в Элли в годы эмиграции.
В. В. Набоков принадлежал к одной из богатейших и именитых петербургских семей, к высшему сановному кругу. Он гордился своей родословной («По отцовской линии мы состоим в разноо-
бразном родстве или свойстве с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данза-сами»), жалея лишь о том, что «был слишком молод в России, чтобы проявить какое-либо любопытство» к ней. С возрастом он по достоинству оценил созидательную роль предков по линии сибирских промышленников Рукавишниковых так же, как демократический стиль поведения государственных деятелей Набоковых - от прадеда до отца. Надо подчеркнуть, что такое наследство перевешивало в сознании писателя утраченные с революцией материальные ценности: В. В. Набоков считал необходимым разъяснять - и неоднократно, -что его «давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами».
М. А. Осоргин принадлежал к столбовому дворянству - очень старым великорусским дворянским семьям, значащимся в Бархатной книге, где род Ильиных (настоящая фамилия писателя) отнесен к потомству Рюрика, - и всегда помнил о благородстве своего происхождения. В автобиографическом повествовании «Времена» он вывел формулу своего духовного становления: «Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов».
Ваня, герой И. С. Шмелева («Лето Господне»), еще слишком мал, чтобы всерьез задумываться о своей родословной, однако незримое присутствие давно усопшей прабабушки Устиньи, которая сорок лет не вкушала мяса и день и ночь молилась с кожаным ремешком по священной книге, постоянно ощущается в
Преподаватель
1ЕК
2 / 2012
настоящем: от нее идут порядок и устои, на которых держится семья. Помнит он и о своем прадеде, жившем в Москве еще до 1812 г. и, как полагается кадашу, торговавшем посудным и щепным товаром; о деде, который продолжал его дело и брал подряды на постройку домов, о его крутом и справедливом характере.
Современный философ (В. С. Биб-лер) сравнивает нравственность («вот эту, сегодня мучающую меня совесть») со стволом допотопного дерева, кольца которого символизируют исторические формы нравственной идеи. ««Ствол» нравственности тем мощнее, чем больше в его срезе «годовых колец», тем памятливее наша совесть», - утверждает исследователь, предлагая «замедленно» вглядеться в «годовые кольца древесного среза», «духовно опереться на исторически развернутую нравственную память» [3, с. 17]. Подобный подход антропоцентри-чен по своей сути, так как актуализирует аксиологический аспект, а именно исследование места и роли памяти в духовно-практическом освоении мира личностью; «воспоминание по существу оказывается интерпретацией, каждое изображенное воспоминание - реинтерпретацией. И в том, что память предпочитает трансформировать, а не копировать, проявляется ее сходство с искусством» [1, с. 5].
Закон действия культурной памяти в истории сформулирован П. А. Флоренским следующим образом: «Мое заветное ощущение жизни, мое самое глубокое чувство, моя вера, многократно подтвержденная на опыте, - что есть основная аксиома истории: ничто не пропадает» [2, с. 30]. В унисон с этим звучат слова И. А. Бунина и В. В. Набокова, поставленные ими в сильные позиции в тексте: «Вещи и дела, аще не написании бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, напи-
саннии же яко одушевлении...» (первая фраза романа «Жизнь Арсеньева»), «однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда» (последняя фраза автобиографии «Другие берега»). Прошлое должно быть закреплено памятью, чтобы перестать быть воспоминаниями и перейти в иную форму бытия - стать вечным настоящим.
В художественных произведениях писателей первой волны русского зарубежья чувствуются явные изменения, связанные с тем, что в поле их памяти возникает новое видение времени. Представление об устойчивости прошедшего, коренного, исконно российского бытия сочетается с пониманием того, что время циклично, движется не по «стреле времени», а по спирали; а воспоминания, память - это то, что «разрушает», «упраздняет» пространство и время, вещественность и телесность, что в таким образом организованной вселенной способно преодолеть необратимость быстро текущего линейного времени, вырвать человека из его смертных объятий.
М. А. Осоргин рассказывает о том, как отец, с которым они ходили открывать родники, объяснил ему одну нехитрую истину; он научил его смотреть на облако и думать о воде, которая, испарившись, вернется в родственные ей камские волны. «Отец не мог сказать мне неправды: все возвращается, - свидетельствует писатель. - И детской вере я не хочу изменять». Герой М. А. Осоргина, а точнее -он сам, понимает, что детство не возраст, а настроение, мироощущение, что молодость поэтому может вернуться, что все возвращается на круги своя, что время циклично и можно узнать себя в прошедшем мимо очень серьезном и деловитом мальчике с замотанными удочками.
Подобное понимание стихии времени мы видим и в книге «Лето Господ-
385
2 / 2012
Преподаватель
]ЕК
386
не» И. С. Шмелева: его художественное время циклично, циклична и композиция книги, что подчеркивают названия глав. В повествовании нет указаний на конкретное время действия (даты, события), и таким образом подчеркнута мысль: так было из года в год и так будет; как говорит маленькому герою старик-праведник Горкин, «так все налажено - только разумей и радуйся». В книге И. С. Шмелева художественное время строится на основе церковного календаря; отдельные сюжетные ситуации повторяются, подчеркивая непрерывность религиозно-обрядовой жизни и отражая ритм жизни природной.
Будущее культуры многие русские философы и писатели видели в восстановлении утраченного духовного единства, во все более проясняющемся самосознании человека, «забывшего Бога», в преодолении кризиса индивидуализма на путях религиозно понимаемой соборности. В этом смысле ядром культурной памяти многие из них считали религиозную идею, потому что религия, в частности христианство, возрождает онтологическую память цивилизаций. И. А. Бунин полагал, что поэты и художники отличаются «все возрастающей с годами религиозностью, то есть страшным чувством своей связанности со всем многообразием и со всей зыбкостью Сущего» [цит. по: 4, с. 9]. Современные исследователи характеризуют художественное мировоззрение И. С. Шмелева и Б. К. Зайцева как «духовный реализм»: жизнь -духовное восхождение к истине через тернистый путь приятия всех земных испытаний; «христианская устремленность к вечности, все возрастающее желание найти нечто выше горя, грусти, переливов земной любви» [5, с. 84].
Деструктивным, разрушительным силам того сложного времени литерату-
ра и философия эмиграции противопоставили пафос созидания на основе веры в существование высших, общечеловеческих ценностей во имя сохранения национальной идентичности, для осуществления идеи культурной преемственности, реализующейся в виде культурных традиций, что в целом вполне соотносится с современными взглядами на содержание философско-эстетиче-ской универсалии «культурная память».
Автобиографическая проза первой волны русского зарубежья стала одной из форм актуализации и трансляции культурной памяти. В итоге мы имеем дело не только с памятью отдельной личности и межсубъектной коллективной памятью рассматриваемого сообщества, но и с внеличностной памятью культуры. Создавая и сложно организуя свои произведения, «давая Мнемозине не только волю, но и закон», писатели достигли того, чего добивались, - многообразия социокультурных коннотаций воспоминаний, осознания неисчерпаемости и бесконечности культурной памяти, ее противостояния времени.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Коковина Н. З. Категория памяти в русской литературе XIX века. - Курск: Изд-во Курского госуниверситета, 2003.
2. Флоренский П. А. Сочинения: В 4 т. Т. 3(2) / Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачевой. - М.: Мысль, 1999.
3. Библер B. ^ Нравственность. Культура. Современность (Философские раздумья о жизненных проблемах) // Этическая мысль: Научно-публицистические чтения / Редкол.: А. А. Гусейнов и др. - М..: Политиздат, 1990.
4. Мальцев Ю. Бунин: 1870-1953. -Франкфурт-на-Майне; М.: Посев, 1994.
5. Толмачев В. М. От жизни к житию: логика писательской судьбы Б. Зайцева // Российский литературоведческий журнал. - 1994. - № 4. Ц
Преподаватель
вЕК
2 / 2012
