CC BY
47
II
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТЕКСТ: КОММУНИКАТИВНЫЕ АСПЕКТЫ
УДК 82.01
Д.В. Вилков
ТЕКСТ И КОНТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (К ПРОБЛЕМЕ ИММАНЕНТНОГО И КОНТЕКСТУАЛЬНОГО ИЗУЧЕНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ)
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. Р.Е.АЛЕКСЕЕВА
В статье рассматривается проблема соотношения имманентного и контекстуального изучения художественного текста на примере произведений писателей русского зарубежья. Выявляются многообразные и разноуровневые способы взаимодействия данных текстов в системе контекстов, а также устанавливается их типологическое сходство на основе неореалистического типа художественного сознания авторов.
Ключевые слова: текст, контекст, художественная литература, эмиграция, русское зарубежье, А.И. Куприн, И.А. Бунин, И.С. Шмелев, В.В. Набоков, тип художественного сознания, мотив, неореализм.
Проблема синтезирования имманентного и контекстуального изучения художественных произведений является предметом неослабевающего интереса в филологии, и шире - в гуманитаристике [1, с. 305-306]. Учет многоуровневых связей способствует не только постижению ценностных смыслов текста как эстетического целого, но и выявлению специфики типа художественного сознания автора, а также установлению значимых типологических связей с произведениями в синхроническом и диахроническом аспектах.
Внетекстовые связи произведения, составляющие, по М.М. Бахтину [2, с. 429], «диа-логизирующий фон его восприятия», активно участвуют в формировании особого семантического поля, которое мы вслед за В.И. Тюпой определяем как контекст [3, с. 104]. Функционирование произведения в системе многих контекстов было определено М.М. Бахтиным как «трехмерная контекстуальность» [4, с. 297]. Исследователи выделяют субъективные контексты (авторский и читательский) и объективно существующие исторические контексты [3, с. 104], включающие контексты литературных, жанровых и общекультурных традиций, а также контексты эпохи создания текста (социокультурный, религиозный, политический, идеологический и другие).
Особая социокультурная ситуация русской эмиграции, важнейшими чертами которой стали отрыв авторов от отечественных читателей, напряженнейшие философские, религиозные и идеологические искания, а также осмысление своего творчества как особой миссии по сохранению русской национальной культуры - «погибшей Атлантиды», безусловно, вела к трансформации традиционных отношений между текстовой данностью и системой контекстов. Не ставя задачи рассмотреть в ограниченных рамках статьи всё многообразие «трехмерной контекстуальности» эпохи, мы попытаемся наметить некоторые закономерности взаимодействия произведений русского зарубежья в аспекте их типологического сопоставления в рамках категории типа художественного сознания. Заметим, что под типом художе-
Вестник НГТУ им. Р.Е. Алексеева. «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии».
ственного сознания мы понимаем «претворенную в поэтике систему эстетических представлений, характерных как для стадий развития художественного творчества в целом, литературных направлений, так и для творчества конкретного автора» [5, с. 234].
Данное типологическое сходство особенно ярко проявилось в синтезированных жанровых модификациях автобиографической прозы писателей русского зарубежья И.А. Бунина, И.С. Шмелева, А.И. Куприна, А.М. Ремизова, М.А. Осоргина, В.В. Набокова и многих других. Единит их и многомерно воплощенный особый тип «мифологизации целой эпохи -дооктябрьской жизни России» [6, с. 48]. Действительно, только после мировых катаклизмов, «на расстояньи» они смогли, по глубокому наблюдению И.А. Есаулова, «увидеть ту Россию, которая была ими (и нами) потеряна... поэтому теперь и извечная неустроенность <.. .> российской мирской жизни уже не представляется объектом сатирического осмеяния, но принимается, получает христианское оправдание - как богоданная «оболочка», сквозь которую можно и нужно узреть вечную и нетленную сущность России» [7, с. 253].
В произведениях писателей-эмигрантов находит емкое художественное воплощение мифологема державной России, актуализирующая религиозные, философские и идеологические контексты эпохи. Не останавливаясь на проблемах теории мифа, оговоримся, что понимаем под мифологемой модель неких сущностных представлений автора, конкретный и одновременно обобщенный образ, имеющий онтологическое значение и принимающий черты легендарности [8, с. 530]. Мифологема державной России, будучи частью более широкого мифопоэтического комплекса «родина» [8, там же], функционирует не только на лексической поверхности текста, как, например, в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» («И не один Ростовцев мог гордо побледнеть тогда, повторяя восклицание Никитина «Это ты моя, Русь державная!» —.слушая в соборе из громовых уст златовласого и златоризного диакона поминовение «.самодержавнейшего, великого государя нашего Александра.», почти с ужасом прозревая вдруг, над каким действительно необъятным царством всяческих стран, племен, народов.высится русская корона» [9, с. 320]), но и активно участвует в формировании подтекстово-ассоциативного уровня произведений и реализуется с помощью внефабуль-ных средств изобразительности, в том числе пространственно-временной образности. Именно в этом ярко проявляется важнейшая особенность неореалистической поэтики, обусловленная родственным типом художественного сознания писателей.
Удивительную онтологическую смыслоемкость приобретает топос Кремля, сакральный центр русской государственности, определяющий глубокий смысл переживаемого юнкером Алексеем Александровым (роман А. Куприна «Юнкера») чувства соборного единения со всей Россией в эпизоде царского смотра «ровно в полдень в центре Кремля» в День Казанской иконы Божьей Матери (в честь освобождения ополчением Москвы в 1612 г.). Перед нами — укорененный в «славном» прошлом идеал национального бытия, отмеченный гиперболичностью и художественно решенный в мажорной тональности: «Золото солнца расплескалось на соборных куполах.. .Наплывающее чудо, которое должно вскоре разрешиться бурным восторгом, это страстное напряжение души.. .Москва кричит и звонит от радости. Вся огромная, многолюдная, крепкая старая царева Москва. Звонят и Благовещенский, и Успенский соборы. и, кажется, загремел сам Царь-Колокол и загрохотала сама Царь-Пушка!»[10, с. 58]. Сакральные черты приобретает мифологизированный образ Кремля и в «Лете Господнем» Шмелева: «Весь Кремль — золотисто-розовый, над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что там — Святое, и нет никого людей.. .Святые сидят в соборах. И спят цари. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют - священным светом. Все - в золотистом воздухе, в дымном-голубоватом свете: будто кадят там ладаном». Отметим, что в процитированных текстах нашла отражение особая цветопись, характерная для неореалистической поэтики; доминантным здесь оказывается золотой цвет. В тетралогии Зайцева «Путешествие Глеба» [крест] «свой же собственный Иван Великий, тонко возносящийся в Кремле, увенчанный золотым шлемом, надо всем господствует». В приведенных цитатах ярко проявляется значимая составляющая мифологемы державной России - православная традиция, ее
рассмотрение может стать предметом отдельного исследования. Фрагменты других, порой нелитературных идеологических и религиозных текстов также участвуют в формировании художественного целого произведений авторов-эмигрантов. Так, в романе Куприна «Юнкера» приводится достаточно объемный текст «формулы присяги, составленной еще Петром Великим» [10, с. 51-52], а также фрагменты молитв, в частности «трогательные слова из канона преподобного Андрея Критского» [10, с. 15]. Таковы и фрагменты последования панихиды в финале четвертой книги «Жизни Арсеньева» («Образ есмь неизреченныя твоея славы — ущедри создание твое, владыко, и вожделенное отечество подаждь ми»), и песнопение «Вечная память», используемое в православном богослужении для поминовения усопших, завершающее текст «Лета Господня» И.С. Шмелева (сцена похорон отца). Данные контексты реализуются, как можно заметить, в акцентированных местах текста, и используются для особого рода воссоздания, включающего прощание и сохранение отечественной культуры и духовности как единого целого.
Важнейшим образом, концентрирующим мифологему державной России в произведениях писателей русского зарубежья, является образ царя, «вершинной, единственной точки той великой пирамиды, которая зовется Россией» [10, с. 57]. Отметим, что в «Путешествии Глеба» образ царя мифологизируется посредством ассоциативной образности и темпорального синтеза, когда в призме будущих испытаний устанавливается место нового императора в историческом ряду русских царей: «в Архангельском соборе, спят в каменных могилах те великие князья, цари, что созидали эту Русь. Цепь длинна! Завтра последний из них, совсем еще юный, родившийся в день Иова Многострадального, должен был въезжать в Москву для коронации» (курсив наш); «вдаль, к Мономаху уходила вереница императоров, царей, князей». Отметим, что в рамках индивидуально-авторской мифологизации в книге Зайцева образ России приобретает черты библейской архетипики, например, в эпизоде переправы через реку Мокшу (паром — Ноев ковчег, который «несла в себе жизнь русская, сама тогдашняя Россия»).
Безусловно, роднит названные произведения и типологически сходный мифологизированный образ отца, несущий в себе коннотации отечества, преемственности культурного наследия, утверждающий незыблемую ценность и одновременно хрупкость бытия. Создается он в том числе с помощью подтекстово-ассоциативной образности и солнечной цветописи, о которых речь шла выше. Например, в романе Куприна «Юнкера» герой Александров - полусирота, а отеческие черты воплощены в образе царя Александра III. Духовная отеческо-сыновняя близость героя и царя спроецирована на сопоставительное изображение самодержца и наследника: «Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой поток, льется из глаз. <.. .> Около государя идет наследник. Александров знает, что наследник на целый год старше его, но рядом с отцом цесаревич кажется худеньким стройным мальчиком. Это сопоставление великолепного тяжкого мужского могущества с отроческой гибкой слабостью на мгновение пронизывает сердце юнкера теплой, чуть-чуть жалостливой нежностью» [10, с. 59-60]. В романе «Другие берега» Набокова пробуждение самосознания, «чувственной памяти» героя происходит именно в день рождения отца, при осознании, что «создание тридцатитрехлетнее, в бело-золотом и твердом, держащее меня за правую руку — отец», одетый в «крепкую, облую, сдобно-блестящую кавалергардскую кирасу, охватывающую грудь и спину отца», которая взошла, как солнце [11, с. 148]. Исследователи усматривают в этом ярко-праздничном описании скрытый, едва заметный тревожный лейтмотив, который развернется в дальнейшей сцене трагической гибели отца, смертельно раненного выстрелом в спину при покушении на министра Временного правительства Милюкова [11, с. 33]. Образ царственной особы не появляется в романе Набокова на поверхности текста, но тема потерянного королевства, образ царского наследника, лишившегося отечества (осмысляемого, к примеру, как потерянное пространство русского языка и русской культуры в стихотворении «An Evening of Russian Poetry» или транс-
Вестник НГТУ им. Р.Е. Алексеева. «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии».
формированного в образ северного королевства Земблы в «Бледном пламени») не раз появятся в произведениях писателя.
Весьма значимыми в системе контекстуальных связей представляются характерные для творчества писателей русского зарубежья образные сопоставления изображенных реалий и лиц с произведениями искусства, манифестируя вписанность текстов в живописные и общекультурные контексты. Так строится в романе Куприна «Юнкера» образ начальника юнкерского училища генерала Анчутина, «похожего на Николая I, именно на портрет этого императора, что висит в сборном зале» [10, с. 50]. С другой стороны, Анчутин неоднократно сравнивается с ожившей статуей, юнкера называют его «Статуей Командора», голос его из -за металлической трубки в горле мало похож на человеческий, но именно он оставляет юнкерам памятный завет, который «остался навсегда в их умах, как будто он вырезан алмазом по сердолику» (глава 31 «Напутствие»). Символический образ ожившей статуи появляется в романе несколько раз и связан с образом Пушкина (оживший памятник на Тверской; узнаваемая сцена-аллюзия из «Медного всадника», с мягким юмором перенесенная на московские улицы). В повести А. Ремизова «О Петре и Февронии Муромских» встречаются и реалия XX века — метро — и картина «Видение отроку Варфоломею». По глубокому наблюдению Н.А. Кожевниковой, «так подчеркивается вечный смысл происходящего». Типологически близкой представляется и сложная символическая сцена, завершающая первую главу «Других берегов» В. Набокова, в которой художественные смыслы произведения реализуются с помощью иконописных образов, что сообщает изображаемому особую онтологическую смыслоемкость и вневременность: «.и вот в последний раз вижу его покоящимся навзничь, как бы навек , на кубовом фоне знойного полдня, как те внушительных размеров небожители, которые <. > парят на церковных сводах в звездах, между тем как внизу одна от другой загораются в смертных руках восковые свечи, образуя рой огней в мрении ладана, и иерей читает о покое и памяти, и лоснящиеся траурные лилии застят лицо того, кто лежит там, среди плывучих огней, в еще не закрытом гробу» [11, с. 155].
Таким образом, при всех индивидуально-авторских различиях художественных миров, представляется оправданным сблизить исследования произведений писателей-эмигрантов в избранном аспекте, что позволит приблизиться к решению такой актуальной и многоплановой проблемы, как соотношение имманентного и контекстуального изучения текстов.
Библиографический список
1. Хализев, В.Е. Теория литературы [Текст] / В.Е. Хализев. - М.: Высшая школа, 2005. - 405 с.
2. Бахтин М.М. Собрание сочинений [Текст] / М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2002. Т.6. - 800 с.
3. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий [Текст] / Гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. - М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2008. - 358 с.
4. Бахтин М.М. Собрание сочинений [Текст] / М.М. Бахтин. - В 7 т. Т.5. - М.: Русские словари, 1997. - 732 с.
5. Русский язык, культура речи, стилистика, риторика [Текст] / под ред. В.В. Филатовой. - Нижний Новгород, 2014. - 271 с.
6. Анисимова, М.С. Мифологема «дом» и её художественное воплощение в автобиографической прозе русского зарубежья: Монография [Текст] / М.С. Анисимова, Т.В. Захарова. - Нижний Новгород, 2004. - 154 с.
7. Есаулов, И.А. Категория соборности в русской литературе [Текст] / И.А. Есаулов. - Петрозаводск: Издательство Петрозаводского университета, 1995. - 288 с.
8. Захарова, В.Т. Образ храма в мифопоэтическом комплексе «родина» у писателей русского зарубежья [Текст] // Православие в контексте отечественной и мировой литературы: Материалы Второй Всероссийской научно - практической конференции «Православие и русская литература. Вузовский и школьный аспект изучения», Арзамас, 25-27 мая 2006 г. - АГПИ. - Арзамас, 2006. - 696 с.
9. Бунин, И.А. Собрание сочинений [Текст] / И. А. Бунин. - В 4 т. Т. 3. - М.: Правда, 1988.
10. Куприн, А.И. Собрание сочинений [Текст] / А.И. Куприн. - В 9 т. Т. 8. - М.: Библиотека «Огонек»; Правда, 1964. - 440 с.
11. Набоков, В.В. Собрание сочинений. Русский период [Текст] / В.В. Набоков. - В 5 т. Т. 5. - СПб.: Симпозиум, 2008 - 832 с.
12. Русский язык зарубежья [Текст] / Отв. ред. Е.В. Красильникова - М.: Едиториал URSS, 2010. -344 с.
