CC BY
23
СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОТЕСТ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 1920-х годов (на материалах Северного Кавказа)
М.П. Туаева, С.А. Хубулова
Социальный протест северокавказского крестьянства в 20-е годы ХХ в. стал предметом специального рассмотрения еще в советской историографии, но ученые представляли его как кулацкое движение. Такая интерпретация проблемы сохранялась в течение долгого времени. Однако уже в конце ХХ в. появляются работы, в которых предпринята попытка рассмотреть недовольство сельского населения в первые годы советской власти с новых методологических позиций [1-3].
Взаимоотношения власти и доколхозного крестьянства в 1920-х годах (период позднего формирования "нэповских" отношений, сохранения продразверстки наряду со сбором продналога) складывались непросто. Ломка устоявшихся социальных отношений неизбежно вызывала болезненную реакцию у сельского населения, чутко реагировавшего на все изменения в аграрной политике государства и сопротивлявшегося бесцеремонному вмешательству в традиционные, отлаженные временем отношения. Напряжение во взаимодействие власти и крестьянско-казачьего населения вносили вопросы налогообложения, землеустройства, социальной политики государства.
Если в центральных районах страны в 1918-1920 гг., т.е. в период комбедов и военного коммунизма, экономическая мощь кулака была основательно подорвана и осереднячи-вание происходило главным образом за счет сокращения кулацких слоев, то на Северном Кавказе аграрная революция осуществлялась в эпоху нэпа в совершенно других условиях, когда кулак получил возможность, используя рыночную свободу, наращивать свою экономическую мощь. Меры экономического воздействия на ход хлебозаготовок (усиление сбора налога, страховых платежей, самообло-
Туаева Мая Петровна - старший преподаватель кафедры новейшей истории и политики России СевероОсетинского государственного университета;
Хубулова Светлана Алексеевна - доктор исторических наук, профессор той же кафедры.
жение) не давали существенного эффекта. Разбогатевшее крестьянство имело достаточно денег для уплаты всех налогов. Кроме того, кулачество использовало своеобразную тактику: превратив в товарную часть продукты животноводства и урожай технических культур, хлебные запасы зажиточные слои предпочитали не продавать, а придерживать, чтобы таким образом диктовать властям свою волю.
Крестьянское недовольство проявлялось в разных формах, имело свои особенности. Во-первых, спонтанное, стихийное, импульсивно-эмоциональное начало большинства выступлений исключало возможность как рациональных поисков повстанцами оптимальной тактики, так и хотя бы примитивной систематизации их лозунгов. Восставшие вряд ли заглядывали далеко вперед. Убрать непосредственных исполнителей непопулярных акций, заменить их другими людьми - дальше этого они не шли и даже явно не хотели идти. В этом по сути дела и проявлялась вся их программа [4].
Во-вторых, крестьяне предпочитали действовать в "домашней" обстановке, в своем селе или в его окрестностях. При этом автоматически проявлялись привычные для них правила обычной внутриобщинной взаимоподдержки.
В начале 20-х годов Горская республика оказалась в эпицентре политического противостояния власти и крестьянства: большинство граждан республики выражали недовольство по поводу ограничений в предпринимательской деятельности. Значительно возросло число антисоветских выступлений, в которых принимали участие представители всех слоев крестьянского населения. Из-за специфики социальной структуры общества и ошибок, допускаемых местными властями, недовольство крестьянства и казачества Северного Кавказа приобрело особую остроту. Местные большевики в стремлении покончить с инакомыслием в крае проводили "недели красного террора", массовые казни подчас безвинных людей [2, с. 73]. В отчете
Тероблпарткома за 1920 г. отмечалась главная причина крестьянского недовольства: "Нет уверенности, что мы навсегда и бесповоротно утвердились здесь ...Станицы и аулы после реквизиций вооружаются и уходят в горы." [5, с. 104]. Крестьяне и казаки находились на распутье: они не знали, куда идти.
Особенно сильное сопротивление советской власти оказало казачество. В аналитических отчетах политотделов сообщалось: "Казачество настроено враждебно в отношении Советской власти. На Сунженской линии настроение казачьего населения, озлобленного ввиду злоупотребления властью продорганов при проведении разверстки, бесчинства войсковых частей." [6].
Анализ имеющихся документов показал, что формы социального протеста северокавказского крестьянства в 1920-е годы правомерно делить на стихийные и организованные, санкционированные и не санкционированные властью, индивидуальные и групповые, маскируемые и открытые, адаптированные и неадаптированные. Радикализм протестующего крестьянства 1920-х годов часто основывался на традиционных эсхатологических представлениях о конце света и страшном суде, проявлявшихся в политических настроениях сельских жителей [7]. Кульминация подобных настроений приходилась на конец гражданской войны и первую половину 1920-х годов, совпадая по времени с ростом крестьянского протеста, политической нестабильностью в стране, вызванной экономическими трудностями.
На Северном Кавказе из-за особенностей социальной структуры населения и просчетов, допускавшихся местными властями, недовольство крестьянства приобрело особую остроту. Антиправительственные выступления, сопротивление крестьянства вошли в историческую науку под названием "политический бандитизм". "Бандитизм был, есть и будет при любой власти и правительстве, советской власти в настоящее время нужно стремиться лишь к уменьшению его размеров до минимума." [8]. Одним из путей преодоления бандитизма являлась "твердая и решительная борьба с посредничеством бандитизму и одновременно с этим ликвидация бандитизма военной силой. Ответственность населения за бандитизм в его районе. За каждого убитого совработника, красноармейца в районе селения отвечает все население,
причем советская власть не должна останавливаться в таких случаях перед крайними мерами" [9, с. 173]. Анализ статистики дел, рассматриваемых Владикавказским ревтрибуналом, показывает, что наивысший рост недовольства политикой власти приходится на конец 1921-начало 1924 гг. Прослеживается определенная закономерность: в зимний период количество банд не превышало 20, в весенне-осенний - увеличивалось в 3-4 раза. Их социальный состав неоднороден: рабочих и служащих, арестованных по обвинению по ст. 57, ст. 73 УК РСФСР ("Контрреволюционные преступления") всего 2,5 %, остальные - крестьяне [2, с. 137].
Очередной социальный взрыв был обусловлен резким понижением цен на сельхозпродукты. Обстановка особенно накалилась, когда была введена практика так называемых "ножниц". В июне-ноябре 1921 г. СНК Горской АССР информировал центральные органы о том, что настроение крестьян колеблется от выжидательного до крайне обостренного. Обстановку осложняло и то, что "на Северном Кавказе проводят разверстку воинские части и Комиссариат продовольствия" [5, с. 91]. Местные большевики своими непродуманными действиями усугубляли и без того непростую ситуацию: в целях активизации хлебосдачи в села направлялись экспедиции воинских частей, как, например, было сделано в Ша-тоевском районе Чечни. Во все партийные ячейки Северокавказского края была разослана секретная телеграмма: "Необходимо немедленно приступить к принудительному взысканию как единого сельскохозяйственного налога, так и государственного страхования с таким расчетом, чтобы.не было недоимоч-ности за крестьянами. Мобилизовать милицию для этой цели" [9, с. 30]. Фискальная политика правительства предусматривала меры выколачивания налога: "Если в установленный срок налог не уплачен, то на недополученную часть исчисляется пеня в размере 0,2 % за каждый день просрочки, и помимо того к неплательщикам применяются установленные меры принудительного взыскания" [5, с. 23]. К уклоняющимся от хлебозаготовок применялась ст.107 УК РСФСР, которая предусматривала лишение свободы с конфискацией имущества лиц, виновных в умышленных действиях по сокрытию хлеба. Даже выполнив хлебозаготовки, крестьянин не был спокоен
за свои продуктовые запасы: вводился налог по самообложению, на всякие местные нужды. Вот весьма характерный для 20-х годов документ фискальной политики местных властей: "Учитывая, что в настоящее время идет усиленным темпом взыскание сельхозналога, просроченных ссуд, сбор по внутри-селенному землеустройству и кампания по хлебозаготовкам и принимая во внимание экономическую маломощность ингушского населения, считать возможным проведение самообложения в размере 25 % всей суммы сельхозналога, считая этот размер минимальным". В "благополучных" районах Северного Кавказа - Осетии и Кабарде - самообложение достигало 30 % сельхозпродукции. Подобное обложение проводилось в различные сроки, вызывая недовольство крестьян, так как мешало им вести хозяйство сообразно собственным расчетам. Данные о доходах государственного бюджета свидетельствуют, что единый сельхозналог был самым крупным среди всех прочих прямых налогов и, следовательно, наибольшей тяжестью ложился на крестьянство. Он непрерывно возрастал, составляя порой более 50 % всех поступлений от прямых налогов. Всеобщее недовольство крестьянства было подобно тому, которое имело место в годы "военного коммунизма" в связи с взиманием продразверстки.
Взять у крестьянских хозяйств хлеб одним лишь нажимом было невозможно. Поэтому в сельское хозяйство направлялись машины, семена, кредиты. Натуральное и денежное авансирование содействовало расширению посевных площадей, агротехнические мероприятия обеспечивали повышение урожайности. Однако помощь государства не была столь бескорыстной. Если хозяйства не выполняли заданий по продналогу и т.д., то потребительское общество лишали мануфактуры, керосина и других необходимых для крестьян товаров.
Социальный протест крестьянства в начале 1922 г. приобретал взрывоопасную силу, несмотря на это, именно тогда был усилен нажим в целях полного сбора продналога. По сведениям, "среди чеченцев Шатоевского и Веденского районов подготавливается восстание... голодающих насчитывается 78 тыс. чел. Голодная смертность увеличилась до 66 %. Отмечены холерные заболевания" [10, с. 556]. В селах крестьяне на сходах в присутствии
уполномоченных нередко возмущались: "Что это за государство, берет такой большой налог, на что нам нужно такое государство, ни черта мы не дадим налога" [11]. Не чувствуя уверенности в будущем, крестьяне скрывали излишки хлеба. Заинтересованность в результатах своего труда постепенно падала. Некоторые коммунисты с тревогой следили за разворачивающимися событиями. Например, секретарь комячейки с. Чернореченского И. Гетагазов был отстранен от работы за то, что задал уполномоченному по хлебозаготовкам вопрос и сам же на него ответил: "Что мы делаем? Мы разоряем кулацкие хозяйства. А откуда мы будем брать хлеб? Только зажиточные могут обеспечить нас хлебом" [12].
Таких выступлений становилось все больше, и власть вынуждена была принимать меры по предотвращению открытого противодействия крестьян. Тем более, что недовольство приобретало зримые и очень опасные формы: "В Моздокском уезде действует банда Овчинникова в 300 сабель. В Кизлярском уезде оперирует банда Коняра в 600 сабель. Во Владикавказском районе оперируют банды общей численностью в 300 сабель, занимающиеся грабежами" [10, с. 533].
Боевые действия чоновцев, частей Красной Армии против бандитов строились на основе секретных оперативных данных. Население широко оповещалось о необходимости информировать советские органы о бандах и принимать участие в борьбе с ними. Бандитам было предложено добровольно явиться с повинной, в противном случае они объявлялись вне закона. В качестве крайней меры разрешалось взятие заложников, допускались конфискация и распределение бандитского имущества. Эффективность этих мер в разных районах сказалась не одновременно. Раньше всего ощутимые результаты были достигнуты в Осетии. Здесь уже осенью 1921 г. органы ВЧК при содействии комячеек и милиции выявили и ликвидировали пособников бандитов, а политическая работа среди крестьянства лишала их поддержки населения. Безвыходность положения заставила одних бандитов явиться в советские органы с повинной, других - отказаться от политических лозунгов и переродиться в уголовных бандитов.
В Чечне и Ингушетии ситуация была намного сложнее. Здесь бандитизм продол-
жал существовать долгие годы. При непростых взаимоотношениях чеченского аула и советской власти довольно было одного неверного действия, чтобы всколыхнуть массы населения. И это случилось. Власть, исходя из необходимости создания сильных революционно-настроенных социалистических кадров из среды безземельных и малоземельных крестьян, мало уделяла внимания внутринациональным и родовым отношениям. Тайповая организация сельского населения мешала проводить классовый принцип: во главе тайпов нередко стояли люди весьма состоятельные, и любое посягательство на их собственность расценивалось как вмешательство властей в дела тайпа и вызывало острые формы недовольства. Так, в с. Кантышево, Далаково вспыхнули выступления населения из-за попыток местных властей привести в соответствие с общероссийскими законами налоговую систему в Чечне и Ингушетии. В сводках с мест отмечалось: "Настроение крестьян, особенно округов, в связи с начавшейся продкампанией и с проведением трудгужналога неудовлетворительное. Наблюдались случаи убийства продинспекторов в Назрановском округе" [13]. В горной части этих районов отряды повстанцев были самыми многочисленными и активными. Группы и отряды возглавляли преимущественно бывшие белогвардейские офицеры, а также кулаки, имевшие родственные связи с местным населением и пользовавшиеся поддержкой определенной его части.
В 1921 г. было поднято восстание в Нагорной Чечне и Дагестане. Повстанцы выступили с лозунгом: "Освобождение Чечни и горцев Дагестана от национализма великорусского гнета". Лидеры чеченского движения придавали экономической подоплеке восстания националистическую окраску, призывали восстановить "историческую справедливость" [14]. Получив от советской власти землю, крестьянство этих районов "закрылось" для проведения дальнейших социалистических преобразований. Возник новый всплеск бандитизма, самым мощным он был в Чечне. В 1923 г. в Терском округе насчитывалось две политические банды (5 штыков); в Кабардино-Балкарии - одна политическая банда (50 сабель); в Чечне -четыре политические банды (400 сабель) [5, с. 267]. В 1925 г. участников социально-политического движения на территории Чечни стало еще больше: в одном из отрядов насчитыва-
лось 1 200 штыков, 400 сабель, в другом - 600 шлыков, 200 сабель [3, с. 42]. Местные власти в панике телеграфировали в Центр: "Военные действия продолжаются. Требуется организация ревкомов. Повстанцы упорно сопротивляются. Санкционируйте создание трибунала или политической тройки." [2, с. 28].
Лишь в середине 20-х годов удалось взять ситуацию под контроль. К 1924 г. в Горской республике произошла в основном ликвидация очагов вооруженного сопротивления властям. В сводке о работе СевероКавказского крайкома РКП (б) за май-октябрь 1924 г. сообщалось: "По сравнению с прошлыми годами бандитизм на Северном Кавказе заметно снизился. Почти не осталось банд, имеющих политическую окраску. Оставшиеся малочисленны (2-4 человека) и потеряв политическую физиономию, они вливаются в ряды обыкновенного уголовного элемента".
Карательные меры новой власти вызывали как открытое, так и тайное сопротивление населения. Нередко крестьяне, особенно середняцкая и зажиточная группы, выражали свое недовольство в связи с тем, что новая власть, хоть и старалась сделать что-либо полезное для сельского населения, не уважала крепкого хозяина: «Советская власть, лишая нас в избирательных правах, хочет затормозить развитие крестьянского хозяйства. Как это коммунисты будут строить социализм в одной стране, когда лишаются избирательного права "радивые" (крепкие) хозяйства?» [5, с. 56]. Лишение избирательных прав зажиточные крестьяне рассматривали как меру, предпринимаемую большевиками для сохранения своей власти, и считали, что "коммунисты не надеются, что их выберут в совет, а работать им не хочется, для того они лишили права голоса хороших хозяев, чтобы самим занять хорошие места" [2, с. 2]. В с. Гизель (Владикавказский округ) сход провалил кандидатуры областных ответработников, избрав своих кандидатов, в числе которых оказались и кулаки. В с. Ногир не приступили к организации бедноты "потому что, по мнению секретаря ячейки, нельзя расслаивать (подчеркнуто нами - Авт.) крестьянство" [15].
Таким образом, доколхозное северокавказское село переживало в 20-е годы серьезнейшие социально-экономические и политические трансформации. В это время шел двуединый процесс: с одной стороны, народное
хозяйство восстанавливалось, с другой - новые тенденции, связанные с нэпом, подняли сельское хозяйство на качественно новый уровень. Государственный контроль над рыночными отношениями проявился на Северном Кавказе с особой силой. Это и понятно: в начале 20-х годов сельское хозяйство, не успев восстановиться от последствий войны, вновь было отброшено назад вследствие сильнейшего голода, вызванного засухой. Хлебозаготовки в стране оказались под угрозой срыва, поэтому в ход пошли все методы воздействия, вплоть до силовых. Северный Кавказ традиционно был производящим районом и поэтому с помощью дополнительных налогов государство выкачивало из региона хлеб. Сложившаяся ситуация повлекла за собой возрождение института ревкомов, наделенных чрезвычайными полномочиями.
Милитаризация хлебозаготовок привела тому, что крестьянство стало в оппозицию к власти, усиливалась социальная напряженность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мартиросиан Г.К. Социально-экономические основы революционных движений на Тереке. Владикавказ, 1925; Хабаев М.А. Разрешение земельного вопроса в Северной Осетии (1918-1925) Орджоникидзе, 1963; Овчинникова М.И. Советское крестьянство Северного Кавказа (1921-1929). Ростов н/Д, 1972; Козлов А.И. На историческом повороте. Ростов н/Д, 1977; Кратова Н.В. Повстанческое движение в Северо-Западной части Кавказа и Предкавказья (19201922): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Ростов н/Д, 2004; и т.д.
2. Хубулова С.А. "Неудобный класс": некоторые проблемы социально-экономического и этнодемо-графического развития доколхозного северокавказ-
ского крестьянства. Владикавказ, 2003.
3. Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание. М., 1995.
4. Яров С.В. Крестьянин как политик. СПб., 1999. С. 114.
5. Власть и крестьянство: Северокавказская деревня в 1917-1929 гг.: Сб. документов и материалов. Вып.1. / Сост. Н.Д. Малиев, С.А. Хубулова, А.Т. Царикаев, М.П. Туаева. Владикавказ, 2005.
6. Хубулова С.А. Народы Северного Кавказа в социокультурном пространстве Советского Союза (на материалах 20-х годов) // Актуальные проблемы истории, культуры, образования. Вып. 2. Владикавказ, 2000. С. 91.
7. Туаева М.П. Социальные настроения сельского населения Северного Кавказа в эпоху социалистической модернизации (1921-1924 гг.) // Северная Осетия: история и современность: Сб. статей. Вып. 7. Владикавказ, 2006. С. 136.
8. Хубулова С.А. Социальная напряженность в Терской области в первые годы советской власти // Северный Кавказ в условиях глобализации: Мат-лы Всерос. науч.-прак. конф. Майкоп, 2001. С. 459.
9. Хрестоматия по истории России (1917-1938 гг.) / Сост. С.А. Хубулова, А.И. Абаев, М.П. Туаева. Владикавказ, 2005.
10. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ. Документы и материалы: В 3 т. Т. 1. 1918-1922 / Под ред. А. Береловича и В. Данилова. М., 1998.
11. Горская беднота. 1920. № 41.
12. Власть труда. 1929. № 51.
13. Хубулова С.А. Религиозная политика большевиков на Кавказе // IV конгресс этнографов и антропологов России. Тезисы докладов. М., 2001. С. 263.
14. Хубулова С.А., Туаева М.П. Территориальные преобразования на Северном Кавказе в 20-е годы ХХ в. // Северная Осетия: история и современность: Сб. статей. Вып. 5. Владикавказ, 2004. С. 55.
15. Перевыборы Советов на Северном Кавказе в 1927 г. Ростов н/Д,1927. С. 7.
12 декабря 2006 г.
МОРАЛЬНО-ЭСТЕТИЧЕСКАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ ЖЕНСКОГО ВОСПИТАНИЯ В АДЫГСКОЙ ЭТНОПЕДАГОГИКЕ
Л.Х. Урусова
Особенности развития и формирования мальчиков и девочек в адыгской системе воспитания разграничены весьма четко. Социальные сте-
Урусова Лаура Хабаловна - аспирант кафедры педагогики и психологии Кабардино-Балкарского государственного университета, старший научный сотрудник Национального музея Кабардино-Балкарской Республики.
реотипы были связаны с социальными статусами его членов, в том числе мальчиков и девочек, а позже мужчин и женщин. И дифференцированный стиль воспитания детей диктовался их общественным положением. Показателем существования специфики женского воспитания в адыгской народной педагогике служат методы, применяемые в их нравственном воспитании.
