CC BY
49Социально- психологическое состояние российского общества
Аносов Сергей Сергеевич,
кандидат философских наук, доцент кафедры истории и философии ФГБОУ ВО «Иркутский национальный исследовательский технический университет» E-mail: ssanosov@mail.ru
В статье проводится анализ формирования социально-психологического состояния российского общества, указываются основные вехи трансформации общественного внимания, формирующего общий психологический настрой различных социальных групп. Также приводятся оценки современников о характере и форме протекающих в российском обществе процессов.
Ключевые слова: общество, социальное самочувствие, субъективное переживание, интуитивные восприятие, общественное сознание, сознание
В XX веке наша страна пережила два невероятных по разрушительной силе события - Октябрьскую революцию 1917 года и «перестройку» 1985-1991 гг. Оба события знаменовали практически тотальное разрушение всего существовавшего устройства общества, при котором ни один социальный институт не остался невредимым. А XXI век начался глобальной виртуализацией, которая усилилась под воздействием пандемии COVID-19.
Результатом этих событий стало то, что страна понесла и колоссальные демографические потери в прямом и косвенном измерениях. Самоликвидация советской власти в ходе «перестройки» естественным образом сопровождалась ликвидацией системы государственного управления и местного самоуправления, что создавало хаос и аномическое состояние общества. Дезавуированная коммунистическими органами пропаганды коммунистическая же идеология неизбежным образом дезавуировала и все ее «приложения», среди которых важнейшим было содержание воспитательного и соци-ализационного процессов. Более того, виртуализация общества привела к аналогичным изменениям в сознании россиян (табл. 1).
В 2020 году мы провели опрос 1200 россиян, в возрасте от 18 до 75 лет, 56% женщин и 44% мужчин, проживающих в разных районах РФ. Опрос проводился через платформу google.com. И результаты социально-психологических потрясений в рассматриваемые периоды вполне сопоставимы.
Что особенно драматично, и в «перестроечный» период, и в процессе последующего реформирования, кроме идеологии, институтов, предприятий и отраслей, разрушались жизненные смыслы целых социально-профессиональных групп советского/
5
российского общества. А в начале 21 века, под влиянием виртуализации из-
менились ценностные ориентиры целых поколений.
Таблица 1. Ключевые сферы изменения условий жизни россиян (в %)
Сфера жизни Этап
Революция 1917 г. Перестройка 90-91 гг. Виртуализация начала 21 в.
Повседневное пространство 25,8 21,1 11,7
Рабочее пространство 27,1 33,5 24,4
Досуг 13,2 26,9 23,9
Образование 26,7 5,4 22,2
Культура 7,2 13,1 17,8
По словам авторов коллективного монографического исследования «Символ и трансформация: социальные смыслы российского общества эпохи перемен (1984-2011 гг.)», «...в ходе «реформирования» отечественного социума советского человека убедили в том, что он живет в обществе тотальной лжи. Родная армия «на самом деле» - сборище пьяниц, садистов и ворья; наши врачи, по меньшей мере, непрофессионалы, а по большей - просто вредители и убийцы; учителя - ретрограды и садисты; рабочие - пьяницы и лентяи; крестьяне - лентяи и пьяницы. Советское общество и советские люди описывались в терминах социальной тератологии - парадигмы социального уродства, которая, якобы, адекватно отображает реалии. Это, разумеется, не могло не пройти бесследно для самоощущения представителей этих общностей и для их социального настроения, избираемых ими адаптационных стратегий - от эскапизма до группового пафоса. Происходила массированная дискредитация профессиональных сообществ, обессмысливание деятельности профессионалов» [13].
В современном веке, виртуализация обесценивает старые профессии и нормы и выводит на авансцену совершенно новые приоритеты, которые не вписываются в прежние реалии. Социальное бессмыслие есть отсутствие смысла существования социальной системы на всех ее уровнях - личности, организации, группы, класса, государства. Ха-
рактерно, что функциональный смысл социально-профессиональной группы присутствует всегда, коль скоро имеется общественная потребность, которую данная группа удовлетворяет. Но субъективное переживание ее членами цели и задач своей деятельности может сопровождаться как чувством ее социальной значимости, востребованности и престижности, так и ощущением ненужности и заброшенности.
Отметим, что проблематика смысла занимает существенное место в концепции «культурной травмы» польского исследователя П. Штомпки, пытающегося осмыслить драматичные социальные трансформации, пережитые Восточной Европой в конце прошлого века. По его мнению, сама культура есть выражение разделяемых сообществом смыслов и символов. Виртуализация общества - позволила подтвердить многие идеи и подходы Штомпки.
При этом она распадается на две основные группы компонентов: 1) нормативные (аксиологические) компоненты: ценности, нормы, правила, роли, стили, вкусы; 2) когнитивные компоненты: верования, убеждения, доктрины, теоретические построения, парадигмы. По выражению автора, «.вследствие стремительного, радикального социального изменения "двойственность культуры" проявляется своеобразно: травматические события, сами по себе несущие определенный смысл, наделяются смыслом членами коллектива, нарушая мир смыслов, неся культурную
6
травму. Если происходит нарушение порядка, символы обретают значения, отличные от обычно означаемых. Ценности теряют ценность, требуют неосуществимых целей, нормы предписывают непригодное поведение, жесты и слова обозначают нечто, отличное от прежних значений. Верования отвергаются, вера подрывается, доверие исчезает, харизма терпит крах, идолы рушатся» [15, с. 11].
Характерно следующее замечание П. Штомпки: «...коренится ли травма в реальных травматических событиях или нет, состояние травмы имеет общую характеристику - нарушение нормальности. Вероятно, в природе человека есть что-то тяготеющее к порядку, привычке, повторяемости, продолжительности, стандартизации, предсказуемости, само собой разумеющемуся. Этим удовлетворяется наше стремление к экзистенциальной безопасности. Травма появляется, когда происходит раскол, смещение, дезорганизация в упорядоченном, само собой разумеющемся мире. Влияние травмы на коллектив зависит от относительного уровня раскола с предшествующим порядком или с ожиданиями его сохранения» [15, с. 9-10].
Нет сомнения, что придание смысла окружающей реальности, ее «конструирование» - используем термин П. Бергера и Т. Лукмана - имеет в основе своей биологическую природу: человек в норме делает все возможное для увеличения собственных жизненных шансов и для выживания своего сообщества. «Воля к смыслу» (В. Франкл) - есть точно такая же базовая антропологическая интенция, как и «воля к власти» (Ф. Ницше) или «воля к вере» (У. Джеймс), являясь при этом одним из элементов общей «воли к жизни» (А. Шопенгауэр). Человек не может не придавать окружающему миру значения, поскольку непознанный мир - это чужой, а, значит, враждебный и угрожающий мир. Естественно поэтому, что крушение этого смыслового комплекса, особенно резкое и скоротечное, формируя широкий когнитивный дис-
сонанс (Л. Фестингер), охватывающий практически все общество, не может не создавать ситуацию социетальной травмы, то есть, относящейся ко всем сегментам и институтам общества. Если рушится мир смыслов, небезопасным становится все и вся, угроза может исходить от чего угодно, и это состояние является подлинной психологической деструкцией, в которой релятиви-зируются все устои общества, и писанные - своды кодифицированных норм и законов, и неписанные - морально-нравственные традиции и установки. Более того, теряют смысл целые социально-профессиональные общности, как произошло, например, с рабочим классом, который в современном российском обществе практически «исчез» в качестве субъекта социального действия [12]. Другие профессиональные сообщества, утратившие социальную значимость, вынуждены были создавать ее суррогат - групповой пафос, который, по словам О.А. Кармадонова, есть «своеобразная теодицея группы-аутсайдера, оправдание ее объективного положения в социальном континууме через субъективные представления. Конкретный дискурс группового пафоса надстраивался вокруг определенной и специфичной мифологемы» [11, с. 66]. То есть, пафос в этом прочтении есть социально-психологический механизм адаптации группы к «недружественной» социальной среде, отказывающей данной группе в значимости и уважении, не говоря уже о престиже.
Естественно, что столь мощные деструктивные процессы не могут пройти бесследно как для нравственного, так и для физического здоровья народа, и эта связь уже зафиксирована в эмпирических исследованиях, в том числе ученых-медиков. В частности, доктор медицинских наук И.А. Гундаров убежден, что депопуляция российского общества напрямую связана с духовным самочувствием людей. Как доказывает ученый, ни один из традиционных социально-экономических критериев риска (злоупотребление алкоголем, табакокурение, экологическое не-
7
благополучие, ухудшение социально-экономической ситуации и вызванный этим стресс) не может объяснить феномен сверхсмертности в современной России, следовательно, жизнеспособность народа зависит и от чего-то еще. Автор убежден, что этим «чем-то» являются «нравственная атмосфера и эмоциональное состояние общества, то есть духовные и душевные факторы. Здесь под "духовностью" понимается деятельность сознания, направленная на поиск смысла жизни и своего места в ней, на определение критериев добра и зла для оценки событий, людей и руководства к действию. По содержанию она может быть позитивной (благостной) и негативной (греховной)» [10, с. 59].
С этим видением фактически солидаризируется А.А. Возьмитель, по мнению которого, «...не алкоголь, не курение, не гиподинамия, а резкое длительное ухудшение социальной ситуации, обусловившее общее истощение жизненных сил нации, играет тут определяющую роль. В ходе неестественного социального отбора выбивается ее наиболее сильное звено. На экономическую обочину, на грань выживания, а то и на дно общества выталкиваются люди с нравственным стержнем, способные отказаться от личной выгоды, если она ущербна социуму в целом. Но зато создаются все условия для процветания лиц с социокультурной патологией, во все времена и во всех странах, называющих себя цивилизованными, находящихся под неусыпным контролем правоохранительных структур» [9, с. 34].
В.П. Бабинцев, исследующий состояние и перспективы солидарности в современном «фрагментированном» российском обществе указывает на то, что для него характерно разрушение общественных связей. «Принадлежность людей к социальным институтам становится чисто формальной, а граждане отказываются не только отвечать на вызовы, которые адресуются им от имени государства и общества, но и конструктивно сотрудничать друг
с другом» [8, с. 120]. Согласно автору, для российского общества сегодня характерны дискредитация объединяющих идей; анормальная композиция индивидуального и общественного сознания, в котором уживаются противоположные по своей направленности установки; социальное дезертирство; алогичность и даже абсурдность социального мышления; негативная самооценка, проявляющаяся в мазохистском унижении истории и культуры собственной страны; массовая общественная апатия и равнодушие; социальная вик-тимность, готовность стать объектом манипулирования [8, с. 58].
Таблица 2. Уровень солидарности и разобщенности (в %)
Состояние общества Революция 1917 г. Перестройка 90-91 гг. Виртуализация начала 21 в.
Солидарность 28,6 31,3 40,1
Разобщенность 13,5 42,2 44,3
Как видно в табл. 2, разобщенность в обществе усиливается, а солидарность уменьшается. Социальные потрясения, по своей неумолимой логике, обязательно сопровождаются резко возросшими жизненными рисками и угрозами для безопасности человека. В полной мере относится это и к постсоветскому, и сегодняшнему российскому обществу. По словам А.А. Возь-мителя, «.парадоксально, но факт: столь желанная и, казалось бы, уже обретенная свобода обернулась новой антиутопией насилия и коррупции, поразившими все сферы жизни общества. Россия вплотную подошла к черте (возможно уже перешла ее), где исчезает понятие безопасности. Наше общество становится опасным для своих граждан, граждане и общество - для государства, а государство для других государств» [9, с. 38]. А по убеждению А.В. Юревича и Д.В. Ушакова, «.по уровню хамства, агрессивности и ненависти к себе подобным мы явно лидируем» [16]. О.А. Кармадонов и В.В. Коб-жицкий, анализируя характер обще-
8
ственных отношений в современном отечественном социуме, в качестве одной из его существенных сторон называют «брутализацию», во многом определяющую содержание социальных интеракций на различных коммуникативных уровнях и в различных общественных сферах. Исследователи доказывают: «Социум, ставший опасным для своих членов, социальная среда, отличающаяся враждебностью и исполненная угрозами и рисками - эти характеристики современного российского общества являются, к сожалению, реальностью, а не гиперболой. При кризисном состоянии общественных отношений резко увеличивается и количество факторов, вызывающих стресс, связанных с резко возросшей уязвимостью членов данного общества в когнитивном, социопсихологическом, социокультурном и социоэкономическом измерениях социума, общественных отношений, что вынуждает индивидов и группы корректировать свои приспособительные реакции к социальной среде, характеризующейся новыми, расширившимися и увеличившимися угрозами и рисками. Другими словами, нападение и бегство являются естественными реакциями индивидов на внешнюю угрожающую среду. Брутальность кристаллизуется в качестве адекватной приспособительной реакции также совершенно логично и естественно. Она вызвана страхом - иррациональным чувством, свойственным периодам неопределенности, когда весь мир представляет собой одну сплошную угрозу, наполняется демонами и сверхъестественными безжалостными силами» [11, с. 86].
Наличие страхов перед реальными или представляемыми в качестве вероятных угрозами фиксируется и другими прикладными социальными исследованиями, так или иначе подчеркивающими значительную роль негативного восприятия реальности в этих процессах и существенный груз ответственности за такое положение вещей, которую граждане возлагают на российскую власть. Такое представление служит для многих социальных слоев психоло-
гическим механизмом своего рода негативной адаптации" к изменившимся социальным условиям: ответственность за собственное неудовлетворительное социальное положение перекладывается на внешние обстоятельства, в частности на власть, не контролирующую ситуацию.
От власти в лице государства, по мнению участников опроса, требуется прежде всего защита граждан. Государство, во-первых, должно оберегать граждан от внешней угрозы, во-вторых, обеспечивать их безопасность в будничных повседневных условиях (защита от криминалитета, юридическая защита в рамках гражданского права и т.п.). Сохраняющийся на протяжении нескольких лет высокий уровень страха перед социальным хаосом, отсутствием физической безопасности свидетельствует о высокой степени недоверия населения к институтам, призванным обеспечивать необходимый уровень социальной защищенности - армии, суду, прокуратуре, милиции.
Заметим, что Р.Г. Ардашев не проводит различия между страхом и тревогой, основываясь на так называемом «информационном подходе», в соответствии с которым человек, являющийся носителем определенных потребностей, предъявляет их миру, который, в свою очередь, либо удовлетворяет эти потребности, либо фрустрирует их, чем формирует в индивиде определенный комплекс эмоциональных реакций. Самой актуальной потребностью исследователи вполне резонно считают потребность в безопасности, являющейся для человека базовой. Проблема незащищенности перед опасностями и угрозами имеет немаловажное значение в формировании вектора направленности социальных процессов и общей системы ценностных ориентаций социума. Страх является одновременно причиной и следствием определенного социального поведения или отношения индивида, групп или обществ к событиям, вызывающим у них чувство опасности. Достижение высокого уровня безопасности стимулирует общество к раз-
9
витию и совершенствованию, к движению по пути прогресса, а незащищенность отдельных социальных групп или общества в целом тормозит любой социальный процесс и переводит население в режим выживания [5,6,7].
По мнению автора, главные источники страхов, присущих нашим согражданам, относится социальная девиация, проблемы социальной и экономической адаптации, а также природные и военные катаклизмы [1-5]. Весь спектр катастрофической проблематики [респонденты] рассматривают через призму усугубляющихся социальных проблем. У нас в последние годы сохраняется устойчивая повышенная тревожность по отношению к преступности и несоблюдению законов, экономическим потрясениям, страх перед социальным хаосом, беспорядками, отсутствием физической безопасности.
Необходимо отметить, что исследователи полагают, что такое «катастрофичное» состояние индивида и сообщества способствует и социальной адаптации, правда, негативного типа. Видение социальной реальности в крайне пессимистическом смысле служит для многих социальных слоев психологическим механизмом своего рода "негативной адаптации" к изменившимся социальным условиям: ответственность за собственное неудовлетворительное социальное положение перекладывается на внешние обстоятельства, в частности на власть, не контролирующую ситуацию. Данный вывод представляется нам достаточно обоснованным, однако, нуждающимся в определенном уточнении. Как известно, в психологии под «негативной адаптацией» понимается притупление или полное исчезновение ощущения в процессе продолжительного и сильного действия раздражителя. В случае брутализации и катастрофизации общественных отношений и общественного сознания негативная адаптация должна принимать форму не поиска виноватых в переживаемом состоянии, что предполагает и активные действия по «наказанию виновных», а извест-
ную деактивацию и апатию, включая «притупление чувств». В большинстве случаев страх подталкивает людей к действию, особенно, если это касается индивидуальных интересов. Однако если угроза касается общества, но не самого человека или его семьи, люди часто остаются пассивными. Главной причиной такого рода пассивности ученые называют распространенную в нашем обществе веру в малую эффективность коллективных усилий по изменению сложившегося положения вещей.
Литература
1. Аносов С.С. Проблемные зоны гражданской активности в современной России // Социология. 2020. № 4. С. 4-21.
2. Аносов С.С. Региональные условия социальной активности гражданских инициатив // Известия Иркутского государственного университета. Серия: Политология. Религиоведение. 2018. Т. 23. С. 47-54.
3. Аносов С.С. Профсоюзы в современной России: некоторые направления исследований // Современные исследования социальных проблем. 2017. Т. 9. № 3-1. С. 244-261.
4. Аносов С.С. Особенности гражданских инициатив в городах Иркутской области // Урбанистика. 2017. № 4. С. 63-69.
5. Аносов С.С. Психологическое состояние общества под воздействием процесса виртуализации // Социальная реальность виртуального пространства. материалы II Международной научно-практической конференции. Иркутск, 2020. С. 63-70.
6. Ардашев Р.Г. Иррациональность общественного сознания // Гуманитарный вектор. 2020. Т. 15. № 2. С. 76-84.
7. Ардашев Р.Г. Формы иррациональности общественного сознания // Социальная консолидация и социальное воспроизводство современного российского общества: ресурсы, проблемы и перспективы. Материалы VI Всероссийской научно-
10
практической конференции. 2020. С. 40-48.
8. Бабинцев В.П., Ушамир-ская Г.Ф. Стратегия формирования солидарного общества в регионе // Дискуссия. 2013. № 5-6. С. 120127.
9. Возьмитель А.А. Диверсификация образа жизни (Способы и стили жизни в постсоветском социальном пространстве) // Мир России: Социология, этнология, культурология. 2002. № 1. С. 47-58.
10. Гундаров И.А. Духовное неблагополучие и демографическая катастрофа // Общественные науки и современность. 2001. № 5. C. 58-65.
11. Кармадонов О.А., Кобжиц-кий В.В. Трансформация и адаптация: стратегии выживания в кризисном социуме. Иркутск: Изд-во ИГУ, 2009. 184 с.
12. Панарин А.С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. № 6. C. 16-36.
13. Символ и трансформация: социальные смыслы российского общества эпохи перемен (1984-2011 гг.) / О.А. Кармадонов [и др.]. Иркутск: Изд-во ИГУ, 2012. 345 с.
14. Трушков В.В. Современный рабочий класс России в зеркале статистики // Социологические исследования. 2002. № 2. С. 45-51.
15. Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социологические исследования. 2001. № 1. С. 6-16.
16. Юревич А.В., Ушаков Д.В. Нравственность в современной России [Электронный ресурс] // Психологические исследования. 2009. № 1 (3). URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 40.09.2020).
SOCIO-PSYCHOLOGICAL STATE OF
RUSSIAN SOCIETY
Anosov S.S.
Irkutsk National Research Technical University
The article analyzes the formation of the socio-
psychological state of Russian society, indi-
cates the main milestones in the transformation of public attention, which forms the general psychological mood of various social groups. It also provides assessments of contemporaries about the nature and form of the processes taking place in Russian society.
Keywords: society, social well-being, subjective experience, intuitive perception, public consciousness, consciousness.
References
1. Anosov S.S. Problematic zones of civic activity in modern Russia // Sociology. 2020. No. 4. S. 4-21.
2. Anosov S.S. Regional conditions of social activity of civil initiatives // News of the Irkutsk State University. Series: Political Science. Religious studies. 2018.Vol. 23, p. 47-54.
3. Anosov S.S. Trade unions in modern Russia: some areas of research // Modern studies of social problems. 2017.Vol. 9.No. 3-1. S. 244-261.
4. Anosov S.S. Features of civil initiatives in the cities of the Irkutsk region // Urban studies. 2017. No. 4. S. 63-69.
5. Anosov S.S. The psychological state of society under the influence of the virtualization process // Social reality of virtual space. materials of the II International Scientific and Practical Conference. Irkutsk, 2020. S. 6370.
6. Ardashev R.G. Irrationality of public consciousness // Humanitarian vector. 2020. Vol. 15.No. 2.P. 76-84.
7. Ardashev R.G. Forms of irrationality of public consciousness // Social consolidation and social reproduction of modern Russian society: resources, problems and prospects. Materials of the VI All-Russian Scientific and Practical Conference. 2020.S. 40-48.
8. Babintsev V.P., Ushamirskaya G.F. Strategy for the formation of a solidarity society in the region // Discussion. 2013. No. 5-6. S. 120-127.
9. The borrower A.A. Diversification of the way of life (Ways and styles of life in the postSoviet social space) // World of Russia: Sociology, Ethnology, Culturology. 2002. No. 1. P. 47-58.
10. Gundarov I.A. Spiritual ill-being and demographic catastrophe // Social sciences and modernity. 2001. No. 5. P. 58-65.
11. Karmadonov O.A., Kobzhitsky V.V. Transformation and adaptation: strategies for sur-
11
12,
13.
vival in a crisis society. Irkutsk: Izd-vo ISU, 2009.184 p.
Panarin A.S. Postmodernism and globalization: a project to free property owners from social and national obligations // Problems of Philosophy. 2003. No. 6. P. 16-36. Symbol and transformation: social meanings of Russian society in the era of changes (1984-2011) / O.A. Karmadonov [and others]. Irkutsk: Izd-vo ISU, 2012.345 p.
14. Trushkov V.V. The modern working class of Russia in the mirror of statistics // Sociological studies. 2002. No. 2. P. 45-51.
15. Shtompka P. Social change as trauma // Sociological research. 2001. No. 1. P. 6-16.
16. Yurevich A.V., Ushakov D.V. Morality in modern Russia [Electronic resource] // Psychological research. 2009. No. 1 (3). URL: http://psystudy.ru (date of access: 40.09.
12
