CC BY
180
УДК 1
Е.И. Петрова СГГ А, Новосибирск
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ УТОПИИ
Рассматривается утопия как атрибутивный феномен культуры и специфический способ человеческой деятельности, направленной на конструирование и реализацию общественного идеала. Исследуются социально-исторические и психологические предпосылки её генезиса.
Ye.I. Petrova SSGA, Novosibirsk
SOCIAL AND PSYCHOLOGICAL BASIS OF UTOPIA
Utopia is considered here as an attributive phenomenon of culture and a special type of human activities aimed at developing and realization of public ideal. Social, historical and psychological prerequisites for its genesis are investigated.
Во все периоды человеческой истории можно обнаружить те или иные идеи, объединенные стремлением порвать с противоречивой реальностью и перенестись в иной, совершенный мир, построенный на идеальных началах. По силе воздействия на людей, по своим мобилизационным способностям любое социальное теоретизирование меркнет рядом с утопией. Социальная утопия живет по своим законам и принципам. Причем эти законы и принципы оказывают ощутимое воздействие на нашу жизнь, так как они с определенной легкостью завладевают воображением и крупных государственных деятелей, и рядовых граждан.
Проникая в программные документы политических партий и организаций, в массовое и теоретическое сознание, утопические идеи становятся неотъемлемой частью культурно-политической жизни общества. В практике политической жизни нередко происходит процесс трансформации утопии, послужившей исходным пунктом формирования партийной программы, в идеологию. Такими примерами богата история XX в. Изменения, происходящие в обществе и влекущие за собой смену общественно-политических систем, сопровождаются неизбежным в подобной ситуации противоборством различных социальных идеалов, часть из которых имеет утопическую природу. Утопия является результатом осознания, а затем и рефлексии кризисных состояний общества. Она выступает как специфическая форма поиска решения социальных противоречий, посредством построения идеальной модели общества. Стремление к идеализации можно расценивать как естественное продолжение инстинкта самосохранения, позволяющего человечеству сохранить себя как род, реализовываясь в социуме.
В наши дни вряд ли возможно увлечь людей каким-либо из известных утопических проектов глобального переустройства общества, но черты утопического сознания гораздо более живучи, чем конкретные утопические проекты. Чтобы избежать прожектерства и утопического мифотворчества, необходимо четко представлять себе, что такое утопия, как она формируется и функционирует, как выражается, что ее питает.
Следует различать термины «утопия», «утопическое сознание» и «утопизм». С.Л.Франк указал на специфические черты того явления, которое он и назвал утопизмом. «Под утопизмом мы разумеем, - писал он, - не общую мечту об осуществлении совершенной жизни на земле, свободной от зла и страданий, а более специфический замысел, согласно которому совершенство жизни может - а потому и должно быть - как бы автоматически обеспечено неким общественным порядком или организационным устройством...» [1]. Таким образом, в утопизме присутствует уверенность в достижимости совершенства.
Под утопическим сознанием понимается определенный способ восприятия, подхода к исторической реальности, соответствующего пониманию утопического. В «Философской энциклопедии» мы находим толкование утопии как изображения идеального общественного строя, лишенного научного обоснования. Само слово «утопия» в переводе с греческого означает «несуществующее, небывалое место». Существуют различные, порой взаимоисключающие оценки и выводы относительно определения утопии. Одни видят в утопии извечную, никогда не достижимую мечту человечества о «золотом веке», другие истолковывают ее в качестве реального принципа, который осуществляется в ходе духовного и практического развития человечества. Некоторые видят в ней донаучную форму мышления, нечто среднее между религией и наукой, другие связывают ее с развитием современного научного знания. Ч.С. Кирвель предлагает понимать утопию как особую форму духовно-ценностного освоения социальной реальности, состоящую в «создании методами абсолютизации и умозрительного конструирования максимально детализированных образцов бесконфликтного, внутренне не противоречивого и не подлежащего изменению общественного устройства, призванного обеспечить определенное желаемое состояние человечества и человека» [2]. Э.Я. Баталов придерживается традиционного взгляда на утопию. Он понимает ее как «вымышленную страну, воображаемое общество, которому отдается предпочтение перед реальным, и в образе которого с большей или меньшей полнотой воплощается представление о современном обществе и человеке, о социальном идеале» [3].
Утопия как интегрирующий элемент коллективных желаний людей, представлений и идей в обществе в основе своей содержит идеальный образ (идеал), ориентирующий различные группы, как в «социальном пространстве», так и в историческом времени. Это особая форма не только духовно-ценностного освоения социальной реальности, но и элемент практической целеполагающей деятельности социальных субъектов. Утопия
фокусирует устремления людей на цель, которая воспринимается в качестве итоговой, и которая, тем самым, придает деятельности некий высший смысл. Утопия предстает как элемент проективных образований в общественном сознании, существует в многообразии проявлений и в то же время содержит в себе, в качестве наиболее общих опознавательных признаков, два основных момента - критику существующего общества и утверждение образца желаемого, совершенного общественного устройства.
Специфичным для утопии является не сама по себе ориентация на идеал, а его особое понимание и особое отношение к нему. В утопии идеал приобретает имманентный эмпирической действительности характер, из ориентира превращается в цель. Утверждение возможности идеала как факта эмпирической действительности составляет особенность утопизма как формы проективного сознания. Идеальное, совершенное общество в утопии принимается как факт достижимого будущего.
Утопии порождаются конкретно-исторической реальностью, определенной социально-исторической обстановкой и моделируют определенную структуру общественных отношений, систему ценностей и тип человеческой деятельности. Социальная детерминированность утопического сознания находит свое выражение как в генезисе той или иной конкретной утопии, так и в самой ее внутренней структуре. Социальный критицизм и вытекающая из него задача — противопоставить критикуемому состоянию общества нечто совершенное, идеальное находят воплощение первоначально в легендах, сказаниях и прочих порождениях массового сознания, а затем в искусстве, философии и других формах сознания.
Исторические предпосылки формирования утопического сознания как относительно самостоятельного духовного феномена берут начало в условиях разложения патриархально-общинных отношений и становления рабовладения. Появление утопии чаще всего связывают с возникновением центральной для него категории - общественного идеала. Первобытное состояние исключало критическое отношение общества к самому себе и формирование отчетливо выраженного общественного идеала. Впервые он смутно проявился в мифах как "завет предков", в архетипе сознания рода и направлял не на изменение общества, а на его стабилизацию, воспроизведение в неизменном виде. Потребность в сохранении механизмов деятельности была сильнее потребности в их совершенствовании.
В архаическом обществе не было социального расслоения общества, противоречия интересов, поэтому не могло быть в сознании идеи о преодолении абсолютности наличного бытия. Мифологическое мировоззрение с его представлениями о действительности как вечном и всеобщем круговороте исключало историзм в подходе общества к самому себе. Но уже и в рамках мифологического мышления появляются первые представления о том, что некогда люди жили лучше, чем теперь. Более всего известна нам идея "золотого века", связанная с именем Гесиода. Она была изложена им в поэме "Труды и дни", а затем подхвачена многими другими авторами. Но такое представление о прекрасном прошлом существовало не
только в древней Греции. Счастливо и беззаботно жили, по поверьям майя, первые поколения людей. Вплоть до войны асов с ванами гармоничен мир скандинавской мифологии. В китайских легендах "золотой век" связан с именами правителей Яо и Шуня, а в Египте - с правлением Осириса и Изиды. Библейский миф о рае и изгнании из него представляет собой не что иное, как своеобразную редакцию идеи "золотого века". Все эти мифы возникают на стадии разложения первобытнообщинного способа производства и родового строя, и отражают сложные, трагические для людей того времени общественные процессы, по сравнению с которыми стабильная жизнь отмирающего рода могла казаться счастливой порой. Первые представления о лучшей жизни были обращены не в будущее, а в прошлое и иначе пока быть не могло.
Мировое сообщество вступило в эпоху информационной цивилизации. Это означает, что, с одной стороны, человечество действительно одержало удивительные научные и технологические победы, которые питают надежды на устойчивое будущее. Но с другой — все более глубокими и острыми становятся социальные противоречия, эффективных способов устранения которых до сих пор никому не удалось предложить. История свидетельствует: каждый период более или менее радикальных
социальных, политических, культурных и научных сдвигов, социально -исторических катастроф, распада старых и формирования новых институтов, отношений и ценностей неизбежно сопровождается взлетом мифотворчества. Резко усиливается тяга к иррациональному. В такие радостно-трагические, исполненные надежд и отчаяния эпохи люди испытывают жгучую потребность «подняться над временем», освободиться от пут детерминирующих их деятельность отношений, чтобы либо «подтолкнуть» историю, либо обратить ее течение вспять. Утопическая мысль способна овладевать сознанием не только пылких одиночек, но и широких масс, склонных в обычной обстановке подчиняться диктату органически чуждого утопизму здравого смысла.
Мечта о социальной гармонии выступает как цель, вытекающая из внутренних побуждений и интересов субъекта, но не принимающая в расчет объективных условий своей реализации. Эти цели выводят мышление человека за рамки наличного социального мира и начинают служить основой для идеального конструирования иного, еще не существующего в реальности социального бытия. Таким образом, потребности и интересы, выражающие неудовлетворенность наличным бытием, задают общее направление идеальному конструированию такой будущности, прообраза которой еще нет в реальной действительности.
Мечты человечества о «золотом веке» уходят своими корнями в далекое прошлое: «мифы о пяти веках» в переложениях Гесиода и Овидия, хилиазм, чаяния о земле обетованной, французская легенда о стране благоденствия Кокань, русские сказания о Беловодье и граде Китеже — всё это примеры утопических проектов, которые получили свою теоретическую разработку в самые разные эпохи. Как писал польский исследователь А. Свентоховский,
«невозможно представить себе ни одной эпохи, ни одного народа, даже ни одного человека, который не мечтал бы о каком-то рае на земле, который бы не был в большей или меньшей степени утопистом. Где только существует нищета, несправедливость, страдание, а существуют они всегда и везде, там должно проявиться также искание средств для искоренения причин зла. Через всю историю культуры проходит целая лестница самых различных видов утопий, — от представлений дикого кочевника до размышлений современного философа, — часто неприметных, как неприметны в природе химические элементы, но всегда легко доказуемых. Человек, ни на минуту не переставая, прядет свою мечту. Ее порванные и спутанные нитки, ее неразмотанные клубки иногда очень долго лежат в легендах, песнях, литературе, произведениях искусства, общественном мнении, жизненных драмах, в кощунствах отщепенцев и словах апостолов, в явных проектах и тайных заговорах, в реформах и бунтах...» [4]. На этом основании утопию можно с полным основанием назвать одним из самых древних и фундаментальных мифов.
Мифотворчество во все времена играло важную роль в процессах социокультурной динамики. В чем причины устойчивость мифа, что порождает к нему тягу? Исследованиям проблем мифологического сознания посвящено огромное количество публикаций — К. Мангейма, Е. Шацкого, М. Элиаде, Э. Кассирера, А.Ф. Лосева и других авторов, утверждающих, что миф — это не гипотетическая, но фактическая реальная действительность. Миф не имеет себе равных по владению умами, время жизни мифов исчисляется веками и тысячелетиями. Мифология служит языком символов, обеспечивающих общение людей, принадлежащих к одной культуре. Миф — это сама суть культуры. Миф существует как психологическая потребность, позволяя противостоять хаосу окружающего мира. Основной задачей мифа всегда было преодоление космического хаоса, гармонизация бытия. В мифе предстает в упорядоченном виде то, что обступает человека как темная бездна, перед лицом которой у человека может возникнуть лишь одно чувство — страх.
Будучи первичной реальностью, которая существует независимо от ее осознания, миф постепенно вытесняется в подсознание. В отличие от архаического, миф современный перестает быть мнимым способом преодоления незнания, на первый план выходит другая его функция — безболезненного ухода от пугающей реальности, успокоительного погружения в незнание. Исследования психологии и социологии достаточно убедительно продемонстрировали, что бессознательное психическое играет весьма существенную роль в образовании первичных схем представлений о бытии — человеке, мире, природе и отношениях между ними, — принимающих устойчивый характер и проявляющихся в дальнейшем в литературе, искусстве, вообще в творческой деятельности [5]. Некоторые ценности, лозунги, даже теоретические конструкции могут при определенных условиях подвергаться такой интерпретации, которая делает их сродни продуктам мифосознания. И в XX веке мифосознание живо, хотя
и предстает в современной, секуляризованной форме. Его следы мы находим и в литературе, и в искусстве, и в науке, и, конечно, в общественной и политической жизни.
Элементы мифосознания с его культом героя, мессианизмом и эсхатологией, с его ритуалом отчетливо прослеживаются в авторитарных политических режимах, явившихся на свет в наше время. Современному мифу присущи те же черты, что характерны и для мифа первобытного: эмоциональная окрашенность мировосприятия, отсутствие четких границ между рациональным и иррациональным, естественным и сверхъестественным, между прошлым, настоящим и будущим, между индивидуальным и коллективным. Миф и массовое сознание находятся в отношениях взаимообусловленности: миф творится и поддерживается
массовым сознанием, массовое сознание опирается на миф, питается им. XIX и XX века — это эпоха бурного развития массовых процессов и выдвижения массовых общностей в качестве активнейшего субъекта социальнополитических процессов. Массовое, своеобразное «трансгрупповое» сознание служит благоприятнейшей почвой для возникновения и бытования разного рода мифов. Любой создатель современных мифов отражает в своем произведении то, что «разлито» в коллективной психологии на всех ее уровнях, что смутно ощущается, интуитивируется, но по тем или иным причинам не может быть артикулировано другими. В процессе культурной и интеллектуальной эволюции человечество так до конца и не преодолевает изначальные формы сознания и психики, присущие ему на ранней ступени развития.
Утопия и миф имеют общие корни. И эта общность дает о себе знать. В создании и многократном повторном переживании мифа первобытный человек удовлетворял свою потребность в обновлении мира, в соприкосновении с «первоосновами» сущего, в «возвращении» к подлинному бытию. Но ведь и вступление в Утопию знаменует радикальный разрыв с существующим миром, начало «подлинной» жизни, обновление общества и самого человека — нравственное и физическое. Многие исследователи совершенно справедливо характеризуют ориентацию на построение утопического мира как попытку порвать с историей, подняться над социальным временем, оказаться в царстве вечного блаженства. В этой ориентации неосознаваемо проявляется мифосознание утописта. Мифологическое сознание проявляется уже в самом утопическом творчестве или, точнее, в самом творческом импульсе утописта.
В первобытной мифологии на уровне коллективного бессознательного формируются первичные устойчивые мотивы или схемы представлений о бытии (архетипы), которые обнаруживаются в произведениях литературы и искусства последующих времен. К.Юнг писал о том, что архетипы представляют собой отражение постоянно повторяющегося опыта человечества и включены в сферу бессознательного каждого человека как потенциальные возможности каких угодно представлений и переживаний. Требуются лишь определенные условия для того, чтобы заставить их
выступить на поверхность [6]. Архетип заключает в себе готовность снова и снова репродуцировать те же самые, что уже давно когда-то бытовали или сходные мифические представления. То есть, архетип — это не только отпечатки постоянно повторяющихся типичных опытов, но вместе с тем сила или тенденция к повторению тех же самых опытов. Воздействие его носит нуминозный, то есть зачаровывающий и побуждающий к действиям характер. Архетип концентрирует на себе максимальную сумму психической энергии, посредством чего принуждает сознательное "Я" служить ему. Обычно "Я" настолько притягивается этим энергетическим фокусом, что идентифицирует себя с ним и ему кажется, будто оно вообще ничего другого не желает.
Поскольку бессознательное - не просто отражение сознания человека, а самостоятельная продуктивная деятельность, то в качестве сферы опыта оно выступает как особый мир, особая реальность, воздействующая на него. Бессознательное продуцирует содержания, значимые не только для того, к кому они относятся, но и для других. Внеличностные отношения требуют бессознательной компенсации, в таких случаях возникают мифологические коллективные образы, наиболее глубоко укоренившиеся в психологии народа, к которому он принадлежит. Многие из такого рода мотивов и схем мы находим в утопиях. Это прежде всего мотив катастрофы, а также широко распространенный в утопии архетип героя — спасителя, который избавляет людей от господства сил зла и ведет в мир гармонии. Например, Осирис, Прометей, Христос. В Утопии Т. Мора — царь Утоп.
Одним словом, миф обретает в утопии новое, превращенное существование. Да и сама утопия, точнее, некоторые ее элементы могут подвергаться такого рода модификациям, которые разрушают их рациональную основу и внутреннюю логику и делают объектом слепой веры. Наглядное тому подтверждение — мифологизация социалистических теорий, формировавшихся в русле национально-освободительного движения. Этот процесс во многом был следствием социокультурных условий, существовавших в странах Азии, Латинской Америки, Африки. Но он стимулировался сознательными действиями революционных идеологов, справедливо полагавших, что в мифе заключена гигантская революционная энергия.
Миф расчищает путь утопии, многие утопические проекты лишь воспроизводят в иной форме устойчивые «формулы» сознания, изначально выкристаллизовавшиеся в мифе и с тех пор не раз находившие воплощение и в других структурах сознания и продуктах культуры.
Широко распространена точка зрения, будто главная функция утопии — критическая. «...Ценность всякой утопии, — читаем мы у А. Свентоховского, — бывает по преимуществу отрицательная, т. е. заключается в критике и протесте против существующего уклада отношений» [7]. Аналогичной точки зрения придерживается и Карл Мангейм. Но утопическая критика может быть разной по своей политической и социальной направленности, интенсивности, формам. Она может быть пассивной, созерцательно противопоставляющей реальному бытию бытие воображаемое, или активной,
сознательно нацеленной на осуществление радикальных преобразований. Исходя из этого, американский социолог Л. Мамфорд подразделял утопии на две группы, различающиеся по своим функциям. «Одна из этих функций, — писал он в «Истории утопий», — бегство или компенсация; она выражает стремление к немедленному освобождению от трудностей или фрустраций, выпавших на нашу судьбу. Другая заключается в попытке обеспечить условия для нашего освобождения в будущем. Утопии, которые соответствуют этим двум функциям, я назову утопиями бегства и утопиями реконструкции. Первые оставляют внешний мир таким, каков он есть; вторые стремятся изменить его таким образом, чтобы строить отношения с ним на своих собственных условиях» [8].
Казалось бы, априорный и гипотетический характер утопического проекта полностью лишает его всех связей с реальностью и, в лучшем случае, он построен на основе свободного полета воображения. Однако самая произвольная идея, к числу которых мы относим и утопию, не может не содержать некоторых общесмысловых представлений. Утопические идеи нельзя рассматривать как нечто, выпадающее из социокультурной среды, как ни с чем не связанный "самодостаточный" интеллектуальный продукт. Обладая огромным революционным потенциалом и радикализмом, они, тем не менее, сохраняют связи с теми же базовыми констуитивами действующей социокультурной парадигмы, на изменение которой нацелены.
В этом смысле можно говорить, скорее, о конфликте утопических воззрений и присущих действующей культуре идей социальной организации. Достаточно вспомнить группу утопий, использующих отдельные виды и формы существующих социальных отношений в качестве "кирпичиков" предлагаемой ими к построению будущей системы. Например, Маркс и Энгельс предлагаемый ими грядущий коммунизм видели построенным на основе развитой капиталистическим обществом системы эффективного машинного производства. Марксистская утопия ограничивалась лишь отменой институтов государства и социальной стратификации, лишенных, по их мнению, рациональности и злонамеренно и эгоистически включенных в общественную практику образцов общественных связей. Марксизм содержал утопизм обновленческого типа, рисующего мыслимые им грядущие перспективы на уже знакомом фоне привычной жизненной обстановки. Но какие бы формы не принимало утопическое мышление, оно сохраняет приверженность стратегии радикализма. Это, по-видимому, генетический признак утопического сознания.
Важную в анализе утопического сознания проблему представляет собой предмет его самоопределения как элитарного или как массового. Свойством утопии следует признать то, что она всегда концептуализируется на «гуманистической» идеологической базе и представляет собой вариацию идеи «общества для всех». Признание социальных фактов отрицательными либо положительными зачастую зависит от точки зрения того, кто именно ее выносит, поэтому утопия, единственной целью которой является построение
«счастливого общества для всех», не может ссылаться на «чей-либо» взгляд, но обязана выносить её от имени «всех», то есть большинства.
При анализе мотивов утопического мышления следует ответить на вопрос, почему утопист относится к окружающему его обществу как к проявляющей себя только враждебным образом среде? Почему он представляет себе социум главным образом в форме механизма социальных институтов? Скорее всего, утопист некие общественные условия понимает не просто как необходимое общественное принуждение, а интерпретирует подобное воздействие как «общественное насилие». Мотив утопического изобретательства обоснован видением общественной практики как направленной не на поддержание, но на подавление личности. Поэтому создатель утопии предлагает альтернативный проект среды, позволяющей «раскрыться личности».
Общей чертой подсознания утопистов является их предрасположенность к общежитийной теме. Это свидетельствует о том, что утопическое сознание более свойственно инициативно недостаточным личностям. То есть стремление к общежитию важно именно таким людям, кому психологически неприемлема ситуация разделяющей людей конкуренции. Именно отсюда происходит такой свойственный утопизму пиетет по отношению к «коммюнотарности» (Н.А.Бердяев) и столь резкий негативизм в адрес «индивидуализма». Идея полного преобразования общественной системы, предполагаемая утопией, фактически означает аннигиляцию индивидуальности. Индивидуальность для утопии не связана ни с какими, ей одной свойственными, уникальными функциями. Достаточно вспомнить тот отрицательный оттенок слова "индивидуализм", который памятен по пропагандистскому арсеналу социалистического государства. Дело в том, что все члены воображаемых утопических сообществ для мифологизированного сознания утописта воплощают собой высшее единство, «надличность», как выражение подлинной сути человеческого бытия. Те идеально-цельные нравственно-духовные качества, которые утопист ожидает увидеть у индивидов, могут быть присущи только целостности — общине, государству, миру, космосу.
Любая утопическая идея, безусловно, должна быть понята как рациональное намерение, но не как образец рациональной познавательной практики, введенной в тщательно выверенные пределы некоего проверенного систематическим опытом представления. В этом суть утопии, поскольку в основе её лежит сознательная либо неосознанная установка на произвольное конструирование идеала. Утопист строит свой проект, руководствуясь не императивами истории, не известными ему законами, ограничивающими его воображение, но прежде всего велениями воли и сердца. «...Определенные угнетенные группы, — читаем мы в «Идеологии и утопии», — духовно столь заинтересованы в разрушении и трансформации данных условий общества, что они невольно видят только те элементы в ситуации, которые имеют тенденцию отрицать ее. Их мышление неспособно дать правильный диагноз существующих условий общества. Они вовсе не
касаются того, что реально существует; скорее в своем мышлении они уже пытаются изменить существующую ситуацию. Их мысль никогда не является диагнозом ситуации; она может быть использована только как направление для действия. В утопическом мышлении коллективное бессознательное, направляемое желаемым представлением и стремлением к действию, скрывает определенные элементы реальности» [9]. Убежденный утопист — не аналитик. Это человек веры, идеи, решения, действия. Уверенный в том, что он нашел ключ к всеобщему благу, одержимый стремлением осчастливить человечество, он не внемлет доводам разума и замечает только то, что работает на его идею. Он идет напролом ради этой идеи. Утопист действует не как ученый, а скорее как свободный художник, который если и приоткрывает завесу, отделяющую будущее от настоящего, то прежде всего благодаря своей интуиции.
Затронем вопрос об одной из важнейших функций утопии — психотерапевтической, или компенсаторной. На это обращал внимание русский правовед П. Новгородцев: «Для труждающихся и обремененных, для бедных тружеников земли нужны впереди светлые перспективы, и эти перспективы даются в образе ожидаемого совершенства жизни. Усталые путники на жизненном пути, люди ищут отдохнуть и забыться в сладких мечтах о счастье, пережить хотя бы в воображении это блаженное состояние, где нет более ни борьбы, ни тревог, ни тяжкого изнурительного труда» [10]. Утопия не просто утешает. Она вселяет надежду, наделяя казалось бы потерявшее смысл существование новым смыслом. Она как бы компенсирует, дополняет «ущербный» мир, позволяя совершить или обрести в воображении то, что невозможно обрести или совершить в реальной жизни. В Утопии человек не испытывает страха за свое будущее, ибо оно гарантировано всей системой отношений, существующих в идеальном обществе.
Психологически-компенсаторная функция утопии заключается также в том, что она удовлетворяет потребность человека в общении и во включенности в социум, воплощая принцип партиципации. Удовлетворение этих коммуникативно-атрибутивных потребностей осуществляется таким образом, что индивид освобождается от всякого принуждения, противоречащего его природе и блокирующего свободное проявление его влечений. Именно удовлетворение такого рода потребностей скрыто за расхожими и вместе с тем достаточно абстрактными понятиями, широко использовавшимися утопистами, — «социальная гармония», «социальная справедливость» и т. п. В Утопии нет отверженных, здесь каждый чувствует себя равноправным и полноправным членом коллектива, необходимой частью общества. В Утопии отсутствуют антагонизмы.
Элемент компенсации и утешения содержится едва ли не в каждой утопии, поскольку создание любого утопического проекта сопряжено со страданием, неудовлетворенностью существующим обществом, с переоценкой ценностей, с ощущением утраты — частичной или полной —
смысла собственного существования и жгучей потребностью обрести надежду на возрождение этого смысла в воображаемом бытии.
Загадка всеобщего счастья — вот что выступает движущей силой негаснущего интереса к утопии, «без утопистов люди все еще жили бы в пещерах, нагие и нищие... Утопия — это принцип любого прогресса, стремление к лучшему будущему» (Анатоль Франс) [11]. Процесс развития нуждается в утопии. Неблагополучие и неустроенность бытия порождают утопии, взрывающие его основы и открывающие путь к переходу на следующую, более высокую эволюционную ступень. Утопии — один из стимулов эволюционного процесса. То, что сегодня представляется утопией, может стать реальностью завтрашнего дня (утопии Жюля Верна или Герберта Уэллса).
Характерной чертой утопического мышления является противопоставление реальности и идеала, причем этот идеал всегда абсолютизируется, представляется как безальтернативная реализация общественного счастья. Вместе с тем ни один утопист ничего не может сказать о переходных процессах, ему не приходит в голову подумать о той цене, которую обществу пришлось бы заплатить, если оно согласится на продвижение его проекта в жизнь. Никогда не проводится сопоставление «наилучшего проекта» с возможными альтернативными способами продвижения к тем же целям. Хотя утопист и говорит, что работает ради счастья людей, живые люди, его современники в его глазах — это, в сущности, всего лишь материал для возведения его мысленных социальных конструкций. Эволюцию человеческого общества можно рассматривать как историю социального утопизма, в том смысле, что результаты деятельности людей никогда не соответствовали с точностью тем целям, которые они перед собой ставили. Следовательно, к мифологизаторству и утопизму однозначного отношения быть не может. С одной стороны, они представляют собой необходимый и неустранимый элемент социокультурной динамики и способны играть положительную роль. Но с другой — они же могут заводить в социально-эволюционные тупики.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Франк С.Л. Ересь утопизма // Квинтэссенция. Философский альманах. 1991. — М.: Политиздат, 1992. С. 379.
2. Кирвель Ч.С. Утопическое сознание. Сущность социально-политической функции. - Минск, 1989. С. 66.
3. Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. — М., 1982. С.
11.
4. Свентоховский А. История утопии. М., 1910. С. 5.
5. См.: Бессознательное. Природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978. Тт. 1-3.
6. Юнг К.Г. Психология бессознательного. М., 1991, С. 112.
7. Свентоховский А. История утопии. М., 1910. С. 61.
8. Цит. По: Баталов Э.Я. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. — М.: Политиздат, 1989. С. 42.
9. Мангейм К. Идеология и утопия. М., 1976. Ч. I. С. 78.
10. Новгородцев П. Об общественном идеале. М., 1917. С. 25.
11. Цит. по: Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 29.
© Е.И. Петрова, 2009
