CC BY
48
рументов, а в Кызылском училище искусств отсутствуют классы по фольклорным инструментам и хоомею. Причина этой ситуации заключается в отсутствии учебных программ, адекватных традиционной методике обучения. Выход видится в признании того, что настало время разработки Национально-регионального компонента государственного стандарта музыкального образования Республики Тыва, а на основе этого стандарта — разработки соответствующих учебных программ. Это одна из принципиальных проблем современной системы (этнического, этнохудожественного) профессий нального музыкального образования носителей традиционной культуры, требующей сегодня кардинального пересмотра. Иначе возникает вопрос: где еще, кроме Тувы, тувинские музыканты (и многочисленные поклонники тувинской музыки) могут научиться играть на своих музыкальных инструментах? А обученные только по нотной системе ценностных координат (письменная методика по общеевропейской системе) музыканты фактически перестают быть носителями своей культурной традиции, хотя формально и обретают статус «профессионалов», то есть образованных или дипломированных музыкантов. В контексте современного развития разнонациональных культур субъектов Российского государства XXI века продолжение этой политики является наследием идеологических установок советской эпохи. Инерция мышления при этом тормозит внедрение инноваций, т.е. качественно новых идей и механизмов развития многонационального государства.
В настоящее время «Программы» по обучению игре на таких усовершенствованных инструментах, как оркестровые игил, бьиаанчы, дошпулуур, чадаган являются лишь аналогами учебных программам по обучению игре на скрипке, виолончели, балалайке, домре и т.д. К великому сожалению, такая система обучения является полнейшей профанацией основ традиционной тувинской инструментальной культуры. В искусстве копия чего бы ни было, никогда не ценилась так же высоко, как и оригинал. Ведь аутентична и европейс-
кая музыка, когда ее исполняют на аутентичных (не на усовершенствованных), т.е. оригинальных инструментах. Сколько ни усовершенствуй игил или бы1заан-чы, эти модернизированные образцы никогда не будут звучать, как скрипки и виолончели, хотя логика их усовершенствований была направлена только на экстраполяцию опыта европейской инструментальной традиции.
Определение традиционной музыкальной культуры как «непрофессиональной» вовсе не означает абсолютного отсутствия в ней своей концепции становления и развития звуковых музыкальных построений. Эти знания передавались из поколения в поколение изустно. Устная традиция имеет свои профессиональны1е меха-низмы1 передачи знаний, и задача познания специфических закономерностей, не изложенных в письменном виде, является проблемой исключительно науки, а не самой традиции.
Опыт слухового восприятия кочевником звуков окружающей его природы и последующее преломление (трансформация) этого опыта в его художественном сознании и творчестве представляет собой уникальное явление, намного расширяющее то представление о музыке и музыкальности, которое дается академическим (классическим европейским) теоретическим музыкознанием, особенно в сфере тембровых звучаний.
Феноменальность тувинской музыкальной культуры заключается в том, что, несмотря на относительную немногочисленность носителей традиционной культуры, несмотря на широкомасштабный европоцентризм в период строительства социализма и, даже несмотря на массированную «атаку» поп-культуры с ее новейшими средствами звукозаписывающей аудио- и видеотехники, тувинская музыка сама в немалой степени начинает оказывать ощутимое влияние на мировое музыкальное сообщество. Этот специфический опыт в сфере музыкальной (шире — звуковой) культуры расценивается как уникальный вклад тувинцев в развитие общечеловеческой культуры.
Библиографический список
1. Будегечи, Т.Б. Художественное наследие тувинцев / Т. Б. Будегечи. — 1995.
2. Генис, А. Культурология / А. Генис. — М., 2002.
Статья поступила в редакцию 23.05.08
УДК 130.2
Л.Л. Штуден, д-р культурологии, проф. НГУЭиУ, г. Новосибирск
СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЙ ПАРАЗИТИЗМ
(Продолжение, начало в № 2(9)2008)
Феномен социально-культурного паразитизма рассмотрен в контексте диахронической типологии культуры. Определены критерии паразитизма в культуре; исследованы источники и основные элементы социально-культурного паразитизма. Предложен авторский подход к преодолению этого феномена как проявления антикультуры.
Ключевые слова: феномен социально-культурного паразитизма, диахроническая типология культуры, критерии паразитизма в культуре, социально-культурный паразитизм как
антикультура.
Пауазитизм власти
Политическая власть по определению является стержнем каждой из существующих социальных систем. Ни в одной стране мира владыка не может осуществлять свою власть без помощи приближённых к нему людей, без идеологического обеспечения и без аппарата насилия. Власть обязательно опирается на систему этих рычагов. Каждый такой рычаг функционирует благодаря деятельности конкретных людей, для которых интересы власти должны совпадать с их собствен-
ными интересами. Это возможно лишь в одном случае: люди, поддерживающие власть, должны получить реальную плату за эту поддержку. Так оно в действительности и происходит. В архаическом обществе существуют кастовые привилегии. В сословном обществе — сословные. В «бесклассовом» — корпоративные.
Существенным здесь является тот факт, что оплачивается не общественно полезная деятельность, а поддержка властной функции, то есть участие в обеспечении системы власти. Привилегии, являющиеся платой за
этот вид деятельности, сами по себе не могут считаться естественным для социума явлением: в идеале работа управленца (общественно полезная, при условии её эффективности) по оплате труда ничем не должна отличаться от любой другой. Но разница — буквально повсюду — колоссальная! Это один из наиболее очевидных примеров властной привилегии.
Прекрасной иллюстрацией разветвлённой системы привилегий могла бы послужить партократия в бывшей Советской России. Многомиллионная масса партийных вождей всех уровней, от политбюро ЦК до «освобождённых» парторгов на предприятиях, поддерживала работу системы, не совершая в этом мире ничего, кроме воспроизводства социальных условий, обеспечивающих этих людей высоким пайком и продуктами в спецрасп-ределителях. Многотысячная армия писателей работала над идеологическим обеспечением той же самой системы, пользуясь поистине сказочными привилегиями (например, оплатой вперёд ещё не проданного тиража книг). Органы государственной безопасности, фабрикуя процессы над «врагами народа», не производя ничего, кроме фальшивых протоколов, также пользовались внушительными привилегиями...
Тоталитарная власть никогда не могла быть представлена одним или несколькими функционерами. Она всегда существует как весьма внушительная, иерархически структурированная армия паразитов, организованная таким образом, что каждый из них в отдельности и все, взятые вместе, работают над воспроизводством условий, позволяющих им получать средства для жизни, не обеспеченные никаким производительным трудом.
При этом они постоянно чем-нибудь заняты. Это занятие, в сущности, не есть полезная деятельность, но лишь её имитация. Так что мы не должны представлять себе социального паразита как откровенного тунеядца и бездельника (хотя таковых можем найти сколько угодно): социальный паразит прилежно трудится, но в какой области? Он трудится над воспроизводством системы своих привилегий — в этом смысл его работы. Ничего сверх этого, никакой реальной пользы реальным людям (тем более в сфере материального производства) он не приносит. Трагикомическая сторона этого процесса состоит в том, что сплошь и рядом социальный паразит от власти, имитируя полезную деятельность, трудится буквально в поте лица, но по самой своей природе эта деятельность бесплодна; система обрекает его на «пустые хлопоты», которые он не мог бы заменить никакой продуктивной работой, даже если бы очень этого захотел.
Так обстоит дело с паразитизмом власти.
Конечно, тут есть счастливые исключения: люди из привилегированных классов не единожды приносили огромную пользу обществу. Практически вся художественная культура России 18-19 веков была создана людьми из «просвещённого дворянства» (да и среди советских писателей были далеко не сплошь Кочетовы или Софроновы); Витте и Столыпин отнюдь не принадлежали к числу «простых» людей; то же самое можно сказать и о лучших представителях позднейшей российской элиты; даже среди номенклатуры большевистских времён нет-нет и попадались дельные, творческие люди. В конце концов, задачи государственного управления требуют грамотных, рачительных работников. Такие работники, к счастью, существуют. Но индивидуальные исключения отнюдь не перечёркивают социальных правил.
Паразитизм коммерции
С коммерцией дело обстоит не так очевидно и просто. В любом случае назвать коммерсанта паразитом не поворачивается язык: кто ж ещё в мире занят такой бурной, такой самозабвенной, такой неустанной деятельностью, как именно коммерсант? Но присмотримся внимательно к самим основам его существования. Коммерсант
не имеет прямого отношения к производству товаров или услуг. Он не продаёт свою рабочую силу. Будучи постоянно связан с рынком, он никогда не предлагает на рынке продукты своего труда. Поле его деятельности — деньги, являющиеся эквивалентом уже затраченного кем-то труда, уже произведённой кем-то полезной работы. Кем-то — но не самим коммерсантом.
Приносит ли его деятельность хоть какую-то пользу? У истоков коммерции — да, конечно, иначе сама коммерция не могла бы возникнуть. Купец, доставляющий (иногда с риском для жизни) необходимый товар туда, где его не производят; ростовщик, ссужающий деньгами остро нуждающегося; владелец ломбарда, мгновенно превращающий ценную вещь в живые деньги, все они делают одно и то же: способствуют нормальной циркуляции «энергии общественного труда» в обществе, помогают обмену товарами и услугами.
Но деньги — «субстанция», с которой возможны операции, не связанные ни с какими общественно полезными делами. Этими символическими величинами можно манипулировать, спекулятивно их наращивая, дабы превратить их в случае необходимости в реальные жизненные блага. Коммерсанты почуяли эту возможность почти мгновенно, ещё на заре своей деятельности. Ростовщик, торгующий деньгами, продаёт свой «товар», как правило, по спекулятивно высокой цене, используя единственный, но очень мощный фактор: безвыходное положение потенциального должника. То же самое делает владелец ломбарда. Купец, соблазняющий состоятельного покупателя предметами экзотической роскоши, находит свой собственный путь на великом поприще денежной спекуляции.
На заре цивилизаций эти «кустарные» методы, конечно, не могли придать делу размах, позволяющий коммерции стать определяющим фактором социального паразитизма, тем более, что авторитарная власть, видя в коммерсантах потенциальных конкурентов, законодательно ограничивала их возможности. Для беспрепятственной деятельности коммерсантов, для того, чтобы коммерция могла манипулировать гигантскими суммами в лице специализированных игроков, способных в одночасье завладеть сказочными богатствами, нужна общественная система, ориентированная именно на этот способ социального паразитизма.
Первый, эскизный вариант такой системы был создан в VI в. до н.э. в Афинском полисе, в результате реформ Солона и Клисфена. Более совершенный возник в пост-ренессансной Европе, в Голландии и Англии. Наконец, система, специально ориентированная на свободную коммерческую деятельность, окончательно сформировалась в США в середине прошедшего столетия. Под идеологическим лозунгом «свободного предпринимательства» она и по сей день практически беспрепятственно распространяется по всему миру.
Эта система, получившая в литературе различные названия («рыночный фундаментализм», «денежный тоталитаризм».) сделала возможным появление на общественной арене крупных биржевых игроков типа Джорджа Сороса, нефтяных и компьютерных магнатов, таких, как Аристотель Онассис или Билл Гейтс, а также других денежных тузов, в совершенстве владеющих механизмами легального производства прибыли. Всякий вопрос о том, каков личный вклад этих людей в производство материальных или духовных благ, прозвучал бы риторически: даже учитывая организаторские таланты, они не заработали и сотой доли своих чудовищных состояний, они попросту оказались проворнее своих конкурентов в борьбе за доступ к рычагам на пульте управления Великой Коммерческой Машины. Сказанное в особенности относится к биржевым спекулянтам всех мастей. Эти специалисты1 по ловле удачи, безусловно, достойны титула величайших в Истории паразитов.
Всякий паразитизм связан, по существу, с возможностью манипулировать людьми. Но если политическая власть делает это напрямую, через рычаги откровенного насилия, то коммерция делает то же самое опосредованно, анонимно и безлично, через совокупность операций, объектом которых служат деньги. Труд гастарбайтеров в промышленно развитых странах — яркий пример экономического насилия, применяемого к людям, вынужденным соглашаться на скудно оплачиваемую тяжёлую работу просто ради того, чтобы выжить.
Сама возможность концентрации огромных богатств во владении нескольких удачливых мастеров наживы уже означает нарушение естественного равновесия в человеческом социуме, где огромное количество «неудачников» должно трудиться над производством массы товаров, эквивалентом которых могли бы служить эти суммы денег. Огромные счета в банках не возникают просто из воздуха: за ними стоит труд миллионов людей. Если бы эти люди получали за свою работу адекватное ей вознаграждение, миллиардным частным капиталам просто неоткуда было бы взяться. Так называемые «простые люди» — работяги, подёнщики, «серые воротнички», скромные служащие мировых корпораций — они-то и являются тем совокупным организмом-доно-ром, за счёт которого существует армия коммерческих паразитов.
Бизнесмен, если он действительно отвечает своему назначению, просто обязан организовать свой труд так, чтобы разрыв между реальной стоимостью труда донора и получаемым им вознаграждением был в конкретных социальных условиях максимальным. Это, по существу, добрый старый принцип «прибавочной стоимости». Нам, разумеется, достаточно было бы просто сослаться на труды К. Маркса, если бы ресурс коммерческого паразитирования этим был исчерпан. Но современное сверхобщество (термин принадлежит А.А. Зиновьеву) устроено таким образом, что коммерция пронизывает все сферы его деятельности, не только производственные. Деньги превратились в некое подобие описанной в физике сверхтекучей жидкости. Эта «жидкость», благодаря современным технологиям, мгновенно перекачивается из банка в банк, с континента на континент, создавая гигантские волны в одном месте и разреженные пространства в другом. Поведение этой символической «субстанции» во многом до сих пор загадочно. Денежная стихия существует уже как бы помимо традиционной экономики, сама по себе, потрясая мир неожиданными вспышками буйства. Кризис, дефолт, депрессия. Обращаться с этой стихией (эпизодически, интуитивно) могут лишь биржевые спекулянты; экономистам это «чудо природы» пока ещё неподвластно.
Паразитизм криминала
Обратимся теперь к третьему фактору социального паразитизма. Что представляет собою в рамках общества криминальная деятельность? Условимся, что так называемые «преступления на бытовой почве» (убийство из ревности, изнасилование, жестокое обращение с детьми и т.п.) не будут предметом нашего рассмотрения, ибо их невозможно отнести к разряду паразитизма. Нас будет интересовать криминал как устойчивый способ жизни определённой части человеческого общества.
Известно, что человек по своей природе есть существо, стремящееся к свободному самовыражению. Это одинаково касается как благих порывов, так и порочных. Человек по сути своей — беззаконное существо. Но в этом качестве он не может быть членом общества, он может лишь разрушать всё то, что ему навязано общественными установлениями. Последнее обстоятельство побуждает социум к законодательной защите: так появляется суд, полиция, пенитенциарные учреждения, юридический кодекс.
В моменты кризиса социальных систем все эти структуры перестают работать. Совсем не случайно пик криминальной деятельности в любой стране приходится на периоды «смутного времени»: чем слабее социальный организм, тем выше активность криминальных паразитов. Достаточно познакомиться с хрониками русской истории начала 17 века, Древнего Рима времён гражданских войн, или даже со знаменитым папирусом Ипувера, живописующим жизнь древних египтян в эпоху первой смуты (между Древним и Средним царствами), чтобы получить адекватное представление о том, что представляет собою жизнь простых людей, брошенных властью на произвол судьбы. Такое положение абсолютно нетерпимо, ибо в этих условиях два господствующих фактора, власть и коммерция, практически бездействуют; не существует и система законов, на которую они могли бы опереться. Ситуация аномии (фак-тичекого бездействия любых законов и любых правил) как нельзя более благоприятна для криминала. Но для социального организма, по той же самой причине, она смертельно опасна, ибо организм-донор в этих условиях не может устойчиво сосуществовать с паразитами, не может к ним приспособиться.
Среди трёх разновидностей социального паразитизма криминал выделяется именно тем, что не проявляет никакой заботы о сохранении жизни донора, хотя бы в своих собственных интересах. Бандит в беззаконном обществе и волк, оказавшийся в овечьем загоне, ведут себя примерно одинаковым образом. В мире паразитов существует закон: паразит не в состоянии контролировать собственную алчность, и если он не встречает ограничений извне, его экспансия всегда идёт по нарастающей; рано или поздно она неизбежно будет угрожать самой жизни организма-донора. Логически это вполне объяснимо: всё, что не способно творить, способно лишь пожирать и умножать — повторять себя в этом качестве.
Итак, мы можем определить главную особенность криминального вида паразитизма: его влияние обратно пропорционально степени надёжности социальной системы-донора, степени её равновесия и организованности. Таким образом, системная организация человеческого социума среди множества насущных задач преследует одну из важнейших, а именно: автоматическую коррекцию ущерба, наносимого социальным паразитизмом. Это коррекция должна быть достаточной для физического выживания социума.
Однако криминал существует и внутри прочно сложившейся, надёжно функционирующей социальной системы. Каким образом?
Он создаёт свои собственные системные структуры.
Криминалитет стихийно организуется в некое подобие социума со своими неписаными правилами и законами, своей властной иерархией, своей богатой традициями субкультурой. Бандит-одиночка — чрезвычайно редкое явление в преступном мире. Он фактически беззащитен как перед органами правопорядка, так и перед «коллегами»-конкурентами. Быть членом преступного сообщества выгодно именно потому, что субкультура этого типа вырабатывает тактику организованного противодействия полиции, тактику взаимопомощи, подкупа, страховки и т.д. Преступные сообщества существовали с глубокой древности, вероятно, с тех самых времён, как возникли первые государства. Эволюция цивилизаций шла параллельно с эволюцией организованной преступности. В каждый данный момент исторического времени, в каждом конкретном государстве способ организации криминала соответствовал особенностям сложившейся здесь социальной системы.
Криминальный социум подобен специализированному паразиту, способ жизни которого идеально приспособлен к способу жизни донора, на котором он паразити-
рует. Лесные разбойничьи шайки соответствовали способу жизни в раннесредневековой Европе. Шайки бедуинов в домусульманской Аравии паразитировали на караванной торговле. В Египте с древности существовали «династии» грабителей царских гробниц. И так далее.
Мы приблизились ко второму правилу относительно криминального паразитизма. Оно гласит: криминальный паразитизм тяготеет к своей собственной системной организации, специфика которой прямым образом зависит от организации социума-донора.
Взаимосвязь трёх стихий паразитизма
Теперь рассмотрим возможные типы отношений между трем*-я сферами социального паразитизма. Нет ли между ними закономерных связей, и если есть, то какие?
Для начала будем иметь в виду, что у всех этих разных по общественному положению паразитов имеется один общий донор: творческое ядро социума. И если верно, что насекомые вполне способны уживаться друг с другом на теле облюбованного ими животного, то группы людей, паразитирующих на теле социума, видят в других аналогичных группах лишь нежелательных конкурентов, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В этом — великое счастье для донора, ибо налицо обратная связь, так или иначе уменьшающая чудовищный урон, наносимый деятельностью паразитов. Жителям Чикаго времён Великой депрессии, вероятно, было не слишком-то комфортно оказаться в роли свидетелей уличных разборок между гангстерскими бандами, но куда хуже была бы ситуация в случае, если бы этим бандам удалось полюбовно договориться друг с другом. Борьба за сферы влияния идёт и в более крупных масштабах. Например, авторитарная политическая власть никак не заинтересована в конкуренции со стороны коммерческого капитала. Она это и демонстрирует во все века Истории, идёт ли речь о китайских императорах, японских сёгунах или российских самодержцах. Коммерческим воротилам, соответственно, не нужна авторитарная политическая власть: следствием этого как раз и явилось возникновение демократической системы правления. С другой стороны, как политикам, так и коммерсантам претит бандитизм в открытой форме: угроза криминального хаоса в государстве опасна существованию и тех и других. Здесь опять-таки работает спасительная для системы отрицательная обратная связь. Любопытно, что криминальные личности, дорвавшиеся до политической власти, как правило, весьма активно преследуют своих бывших коллег. Бенито Муссолини, расстрелявший в одночасье едва ли не всю головку итальянской мафии, Иосиф Сталин, свирепо каравший расхитителей «социалистической собственности», Чингиз-хан, практически уничтоживший криминальную преступность в своей огромной империи — уже этих примеров более чем достаточно.
Но существует не только конкуренция в мире паразитизма, существует и своеобразная функциональная диффузия в среде «специалистов» этого профиля. Усвоить новый способ паразитирования, при сохранении самой этой тенденции, для паразитически ориентированного индивида не составляет, как правило, никаких проблем. Паразит, поменявший функцию, — явление не
такое уж редкое в человеческом обществе. Политики становятся коммерсантами. Коммерсанты превращаются в политиков. Мафиози, после отмывания своих грязных денег, становятся респектабельными бизнесменами.
Проблема равновесия
Итак, имея дело с социальной системой, мы практически сталкиваемся с наложением двух феноменов: социальной системы как здорового организма (творческая, производительная часть социума, система-донор) и антисистемы (совокупность индивидов, живущих за счёт общества, система-паразит). Подчеркнём ещё раз, что для успешного существования социальной системы необходима обратная связь: давление антисистемы в любом участке социального организма должно быть компенсировано адекватным ему и немедленным противодействием.
Кардинальная проблема: каков критерий устойчивости этого конфликтного сосуществования? Иными словами, какой режим паразитирования позволяет социу-му-донору устойчиво существовать, и при каких условиях социальная система становится нестабильной, вплоть до угрозы разрушения?
Наша аксиома гласит: нестабилен любой социум, где хотя бы один из трёх факторов социального паразитизма остаётся без внешнего контроля.
Примерами социальной нестабильности могут служить практически все деспотии, известные в истории. В этих случаях паразитизм власти, не имея эффективного противовеса, доводит организм донора (например, земледельцев) до крайней точки нищеты и лишений. Это приводит или к бунту, или к полному параличу хозяйственной жизни. В древнем Китае через каждые 300 лет возникали губительные смуты именно по причине переступающей все разумные пределы эксплуатации крестьян со стороны вельмож и чиновников. Так называемая «классовая борьба» — это ни что иное, как отчаянная попытка творческой части социума освободиться от безудержного грабежа со стороны властей предержащих! То же самое происходит, когда, в смутное время начинается открытый разгул бандитизма: простые люди (доноры) сами берутся за оружие и чинят над бандитами самосуд. В XVIII-XIX вв. такие случаи были совсем не редкими на «диком Западе» США.
Тенденция паразита — безудержно размножаться и пожирать. Тенденция вынужденного донора — защищаться, то есть, как минимум, ограничивать вампиризм паразита до такого уровня, чтобы он не угрожал самой жизни донора. Социум может это делать успешно в трёх случаях:
1) используя рычаги правопорядка, путём создания правового общества;
2) закладывая в основу всей социальной организации систему жёстких правил, специально ориентированных на то, чтобы все виды паразитизма поставить под контроль государства;
3) создавая общество духовно совершенных людей, способное исключить из социальной жизни сам принцип паразитирования.
Последней случай мы сразу исключаем из рассмотрения как дело далёкого будущего, о котором, кроме самых общих деклараций, никаких других суждений измыслить невозможно. Обратим внимание на первые два.
Библиографический список
1. Зиновьев, А.А. Фактор понимания / А.А. Зиновьев. — М., 2006.
2. Штуден, Л.Л. Экология и сознание / Л.Л. Штуден // Антропологические основания биоэтики: мат-лы Всероссийской науч. конференции с международным участием. — Томск: Сибирский государственный медицинский университет, 2006.
3. Штуден, Л.Л. Кризис сознания как феномен культуры / Л.Л. Штуден. — Новосибирск: НГАЭиУ, 1999.
4. Штуден, Л.Л. Патология культуры. Опыт социальной диагностики / Л.Л. Штуден. — Новосибирск, 2005.
Статья поступила в редакцию 15.03.2008
(Окончание в следующем номере)
