CC BY
61
Уральский государственный экономический университет
620144, РФ, г. Екатеринбург, ул. 8 Марта/Народной Воли, 62/45 Контактные телефоны: (343) 254-13-78; (922) 293-74-63 е-таИ: [email protected]
ИВАНОВ Алексей Викторович
Кандидат исторических наук, доцент кафедры общей и экономической истории
Социально-экономическая трансформация уральской деревни в 1917-1920 гг.: дискуссионные вопросы
Ключевые слова Россия; Урал; XX век; экономика; история; сельское хозяйство; сельскохозяйственная статистика; крестьянство; землепользование; революция и Гражданская война в России; аграрные преобразования советской власти; социальная дифференциация деревни; «осереднячивание» крестьянства.
Аннотация Основываясь на материалах сельскохозяйственной статистики и исследованиях отечественных историков, автор доказывает, что содержащиеся в исторической и экономической литературе сведения о количестве земель, переданных крестьянам Уральского региона в результате аграрных преобразований 1917-1920 гг., являются завышенными. Автор ставит вопрос
о несоответствии исторической действительности тезиса об «осереднячивании» уральского крестьянства как результате аграрных преобразований советской власти.
Одной из наиболее распространенных и устойчивых идеологем советской эпохи является миф о том, что в результате аграрных преобразований, декларированных Декретом о земле, резко повысился уровень благосостояния российского крестьянства. По утверждениям советских историков и экономистов, это произошло вследствие раздела между крестьянскими хозяйствами принадлежавших помещикам земель, инвентаря, рабочего и продуктивного скота. Советские ученые запустили в оборот совершенно немыслимые, поистине фантастические цифры, характеризующие масштабы земельного передела. Наиболее часто упоминается о 150 000 000 десятин земли, полученных крестьянами в результате реализации Декрета о земле [1. С. 106]. Некоторые авторы, видимо особо подверженные традиционной советской гигантомании, приводили еще более грандиозные цифры - до 200 000 000 десятин, конфискованных у помещиков и кулаков и переданных трудовому крестьянству [2. С. 29]. При этом данные сельскохозяйственной статистики (отнюдь не секретные) свидетельствуют о том, что общий объем крестьянского землепользования к 1920 г. составлял 93 373 190 десятин. Что касается цифры 150 000 000 десятин, то это общая площадь земель сельскохозяйственного назначения в СССР, к тому же в 1937 г. [3. С. 49].
Эта фальсификация, несомненно, несла идеологическую нагрузку и была призвана доказать, что партия большевиков осуществляла преобразовательную деятельность не только в интересах рабочего класса, но и крестьянства, составлявшего три четверти населения страны, а значит, действовала в интересах подавляющего большинства народа. Тем самым в общественном сознании утверждалась идея легитимности большевистского переворота.
Несмотря на свою очевидную необоснованность, эти гигантские цифры перекочевали в труды даже некоторых современных исследователей, причем имеющих весьма громкие титулы и считающихся специалистами в сфере аграрных отношений. Так,
© Иванов А. В., 2012
например, о передаче крестьянам 200 млн десятин земли пишет доктор экономических наук, академик Российской академии сельскохозяйственных наук В. В. Милосердов [4. С. 161].
Цель настоящей статьи - на материалах Уральского региона опровергнуть мифотворчество советской исторической науки, касающееся сущности и масштабов аграрных преобразований, проводившихся в первые годы советской власти.
На Урале осуществление Декрета о земле имело свои особенности. Аналогично реализации его в районах Центральной России оно происходило лишь в Уфимской губернии, где помещичье землевладение играло достаточно существенную роль. В горнозаводских округах оно приняло форму конфискации горнозаводских дач (как посессионных, так и частновладельческих), а в Зауралье - крупных частновладельческих хозяйств предпринимательского типа.
Количество земли, переданной в пользование крестьянам, определяется исследователями по-разному. Одним из первых к изучению этого вопроса приступил Я. С. Юферев. Оценивая результаты аграрной революции в Пермской губернии, он писал о передаче крестьянам 3 237 000 десятин, в число которых входили не только пахотные и луговые угодья, но и лесные участки 5. С. 119]. Беру на себя смелость утверждать, что указанная цифра использована автором в пропагандистских целях: для создания наибольшего эффекта от масштабов революционных преобразований. Дело в том, что в земельный фонд, подлежащий распределению, зачислялись только безлесные участки, не обрабатываемые личным трудом (т.е. частновладельческие, казенные, удельные, церковные, монастырские и пр.). Кроме того, не подлежали распределению специализированные участки частных собственников - сады, питомники, опытные станции и т.д. В итоге в распределяемый земельный фонд Вятской губернии, к примеру, вошло лишь 205 054 десятины, из которых 171 000,8 десятин были распределены между индивидуальными хозяйствами [6. С. 167]. Вряд ли будет оправданным предположение о том, что в Пермской губернии (сходной по природным и хозяйственным условиям с Вятской) количество переданной крестьянам земли было в 16-18 раз больше. Скорее всего, в те 3 000 000 десятин, о которых упоминал Я. С. Юферев, он включил площади горнозаводских дач. А они, как известно, представляли собой преимущественно лесные массивы, не подлежавшие разделу.
К сожалению, гигантомания поразила многих историков, приводивших в своих трудах совершенно нереальные цифры. Так, П. С. Лучевников писал о 10 000 000 десятин земли, переданных крестьянам на Урале [7. С. 1! , Н. К. Лисовский - лишь о 3 000 000 десятин, из которых около 1 300 000 приходилось на Оренбургскую губернию [8. С. 544]. По сведениям Н. В. Ефременкова и Л. Ф. Малафеева около 700 000 десятин было конфисковано у частных владельцев и распределено меду крестьянами в Уфимской губернии [9. С. 98]. Однако с ними не согласились М. Д. Машин и В. П. Половинко, по подсчетам которых здесь было передано крестьянам 3 000 000 десятин земли. Всего же по четырем уральским губерниям прирост крестьянского землепользования они оценили в 8 000 000 десятин [10. С. 78-79]. И это в то время, как Л. А. Евдокимов в статье, опубликованной тремя годами раньше, указал, что по всему Уралу земель нетрудового пользования было 3 053 000 десятин, в том числе в Вятской губернии - 315 000, в Оренбургской - 619 000, в Пермской - 1 315 000, в Уфимской - 800 000 десятин [11. С. 26].
Очень серьезный историко-экономический подход к проблеме продемонстрирован Я. Л. Ниренбургом и Г. В. Пожидаевой в статье, опубликованной в 1985 г. в сборнике «Историография истории Урала переходного периода. 1917-1937». На основе анализа данных сельскохозяйственной статистики и сопоставления их с цифрами, характеризующими прирост крестьянского землепользования, которые содержатся в работах уральских историков, авторы пришли к выводу о многократном их завышении. Они привели убедительные аргументы в пользу того, что во всей Уральской области (в состав которой, как известно, входили Екатеринбургская, Пермская, Челябинская и Тюменская
губернии) в пользование крестьян было передано 3 284 000 га земли [12. С. 52]. Ошибку историков, увлекшихся «масштабными» цифрами, авторы объяснили включением в них значительных массивов земель, занятых лесами, которые, согласно «Основному закону о лесах», национализировались и переходили в непосредственное ведение государства. Более того, Я. Л. Ниренбург и Г. В. Пожидаева показали, что в ряде районов Урала, несмотря на прирост крестьянского землепользования за счет нетрудового фонда, общее количество земли у крестьян, по сравнению с дореволюционным, даже сократилось. Это имело место, например, в Екатеринбургской губернии. Здесь крестьянские надельные земли в 1905 г. составляли 6 887 675 десятин, а в 1920 г. - 6 130 117 десятин вместе с колхозными [12. С. 61]. Сокращение крестьянского землепользования было связано с изъятием лесных участков, ранее входивших в состав наделов.
Однако и эти относительно скромные цифры поставил под сомнение современный исследователь В. Л. Телицын. Он указал на недостоверность сведений, почерпнутых его предшественниками из материалов Уралплана о передаче крестьянам 3 100 000 млн десятин земли. Эти данные до сего времени признаются большинством историков в качестве наиболее достоверных и широко используются в научной и учебной литературе.
Аргументы автора против этих цифр сводятся к следующему.
Во-первых, вышеупомянутые документы Уралплана являются неофициальными черновиками, и потому их нельзя рассматривать как достоверный источник. Во-вторых, они составлены в начале 1930-х годов, и речь в них идет об общих итогах земельной политики за 15 лет, что отражено в заголовке. В-третьих, документы противоречивы: на разных листах одни и те же данные отнесены то к Пермской губернии, то ко всему Уралу (в рамках образованной в 1923 г. Уральской области в составе Екатеринбургской, Пермской, Тюменской и Челябинской губерний) [13. С. 23]. На основе изучения сведений о землепользовании крестьянских хозяйств в период военного коммунизма и сопоставления их с данными земской статистики за 1917 г. автор приходит к выводу о том, что к концу 1920-х годов в Екатеринбургской и Челябинской губерниях в пользование крестьян было передано приблизительно 700-800 тыс. десятин земли. Что же касается аграрных преобразований первых лет советской власти, то к концу 1918 г. в передел попало лишь 60-65% земель «нетрудового» пользования [13. С. 26-27].
Таким образом, среди уральских историков нет единого мнения относительно данной проблемы, а разброс цифр, которые они приводят, настолько велик, что заставляет поставить вопрос об их достоверности. В то же время степень изученности проблемы не позволяет сделать однозначный вывод о правоте того или иного автора. Тем не менее некоторые сведения косвенного характера могут внести относительную ясность.
В трудах ряда уральских историков приводятся данные о среднедушевом увеличении крестьянских наделов в результате осуществления первых аграрных преобразований послеоктябрьского периода. Причем эти данные полностью совпадают, что свидетельствует о высокой степени их репрезентативности. Так, Л. А. Евдокимов, а также авторы монографии «Очерки коммунистических организаций Урала» утверждают, что среднее увеличение земельных наделов крестьян (в расчете на одного едока) в 1918 г., по сравнению с дореволюционным периодом, составило: в Пермской губернии - 0,23; в Уфимской - 0,16; в Челябинской - 0,47 десятин [11. С. 27; 14. С. 329]. Возникает вопрос по поводу Челябинской губернии, которая была образована в 1919 г., в то время как авторы приводят данные за 1918 г. Видимо, следует понимать, что исследователи использовали сведения по тем уездам Уфимской, Пермской и Оренбургской губерний, которые позднее и составили новую административную единицу. Полагаю, оговорка такого рода в этом случае была бы уместна. С вышеназванными авторами согласился В. В. Третьяков. Приводимые им цифры прироста по Пермской и Уфимской губерниям полностью совпадают с указанными выше. Сведения по Челябинской губернии он опускает, зато приводит по Вятской - 0,03 десятины на едока 15. С. 16].
По сведениям Е. С. Садыриной, сельское население Вятской губернии в 1913 г. составляло 3 655 673 чел. [6. С. 5]. К сожалению, данных, более близких хронологически к 1918 г., найти не удалось. Однако, учитывая характер демографических процессов в России в период Первой мировой войны, можно вполне уверенно утверждать, что радикально измениться эта цифра не могла. Исходя из численности сельского населения губернии и приведенного выше прироста среднего душевого надела, легко можно подсчитать, что общая площадь земель, полученных крестьянами Вятской губернии в результате осуществления Декрета о земле, составила 109 670,19 десятин. (Кстати, это почти совпадает с данными Л. А. Евдокимова. По его подсчетам, крестьяне Вятской губернии в 1918 г. получили 115 090 десятин [11. С. 27]). Опираясь на данные Ф. С. Горово-го о численности сельского населения Пермской губернии в 1917 г. [16. С. 57] и произведя ту же несложную математическую операцию, приходим к выводу, что землепользование крестьян данной губернии в 1918 г. выросло на 529 690 десятин. Что касается Уфимской губернии, то, используя сведения о численности ее населения, приводимые Р. М. Раимовым L7. С. 24; 3, , и все те же данные о среднем приросте земельных наделов, мы получаем 476 368 десятин. Суммируя цифры, рассчитанные по трем губерниям, получаем прирост крестьянского землепользования в размере 1 115 728 десятин. К сожалению, я не располагаю подобными сведениями по Оренбургской губернии, но полагаю, что они не могут внести радикальных изменений в складывающуюся картину. А потому возьму на себя смелость утверждать, что данные о приросте крестьянских земель на несколько миллионов десятин являются заведомым преувеличением и обусловлены, прежде всего, идеологическими причинами. Советская историческая наука должна была проиллюстрировать тезис о том, что Октябрьская революция коренным образом подняла благосостояние деревни. Уральские историки, в свою очередь, стремились не отстать от коллег из других регионов.
Итак, приведенные выше аргументы позволяют утверждать, что реализация Декрета о земле на первом этапе аграрной революции не обеспечила уральскому крестьянству существенного повышения земельной обеспеченности. Уже первые мероприятия по реализации аграрного законодательства советской власти наглядно высветили иллюзорность надежд крестьянства на значительное улучшение своего материального положения за счет земель так называемого «нетрудового пользования». Дело в том, что (по данным, которые приводит В. Л. Телицын) хотя эти земли в уральских губерниях составляли довольно значительный массив (частновладельческие - 20,7%, церковные, монастырские, кабинетские, госучреждений и пр. - 28,2% от общей земельной площади), в основном они были заняты лесами, промышленными предприятиями, рудниками. Доля частновладельческой пашни, например, в Вятской и Пермской губерниях составляла лишь 0,4% [18. С. 100]. Таким образом, свободной земли явно не хватало для удовлетворения запросов безземельных и малоземельных крестьян. Приводимые тем же автором средние цифры увеличения надела на едока по уральским губерниям не расходятся со сведениями других источников, о которых речь шла выше, и подтверждают мизерность земельных прирезок в результате передела. Незначительным было и увеличение общего поголовья скота, так как в нетрудовых хозяйствах Вятской и Пермской губерний, например, содержалось лишь 0,4% лошадей, столько же -крупного рогатого скота и 0,1% - мелкого 18. С. 101].
Изыскания отечественных историков и экономистов по данной проблеме имели еще одну стратегическую цель: обосновать повышение социально-экономического статуса российского крестьянства, выразившееся в так называемом «осереднячивании» деревни, т.е. в превращении среднего крестьянства в численно преобладающий слой сельского населения.
В действительности дело обстояло совершенно иначе. Во всех уральских губерниях, за исключением Оренбургской, социально-экономическая динамика в аграрном секторе имела следующую характерную особенность: с 1917 по 1920 г. значительно вы-
росла доля малосеющих (до 4 десятин, т.е. меньше потребительской нормы), однолошадных и однокоровных хозяйств. Проиллюстрирую это таблицей, составленной на основе данных, приводимых в различных источниках [13. С. 155-156; 19. С. 179-180; приложение].
Социально-экономическая динамика крестьянских хозяйств Урала в 1917-1920 гг.
Губерния Категория хозяйств % к общему количеству хозяйств
1917 1920
Вятская1 С посевом до 4 десятин 36,6 54,7
С 1 лошадью 61,6 74,6
С 1 коровой 49,7 65,1
Пермская С посевом до 4 десятин 56,3 76,6
С 1 лошадью 52,6 65,8
С 1 коровой 43,9 63,8
Екатеринбургская С посевом до 4 десятин 49,5 58,0
С 1 лошадью 29,2 41,9
С 1 коровой 42,5 57,7
Оренбургская С посевом до 4 десятин 27,8 30,1
С 1 лошадью 20,8 26,8
С 1 коровой 41,3 46,2
Анализ приведенных в таблице цифр показывает, что во всех губерниях, за исключением Оренбургской, доля крестьянских дворов, имевших посевные площади меньше установленного хозяйственного минимума, составляла абсолютное большинство, причем в Пермской губернии подавляющее. Касаясь Оренбургской губернии, следует иметь в виду, что она в силу специфики социальной структуры своего населения (свыше трети его составляло казачество) раньше других стала ареной Гражданской войны, а потому в наименьшей степени оказалась затронутой «социалистическими» преобразованиями. Таким образом, использование критерия земельной обеспеченности не позволяет сделать вывод об «осереднячивании» уральской деревни. К аналогичному выводу приводит анализ сведений о наличии в хозяйствах рабочего и продуктивного скота. Вряд ли можно считать средними хозяйства, которые владели одной лошадью и коровой, а именно такие составляют большинство (в Оренбургской - относительное, в остальных - абсолютное, если к ним присовокупить хозяйства, вообще не имевшие никакого скота).
По моему глубокому убеждению, невозможно точно определить удельный вес основных социальных групп крестьянства только по натуральным количественным признакам (размеру посева, количеству рабочих лошадей и т.п.). Эти показатели могут дать лишь частичное представление о социальной структуре деревни. Полную картину может дать только группировка крестьянских хозяйств по стоимости основных средств производства, но таких материалов просто нет. Можно говорить лишь о приблизительных оценках. Вместе с тем количественные показатели нельзя игнорировать, поскольку они дают представление об общем уровне благосостояния деревни. Применительно к нашей проблематике, они свидетельствуют о ее оскудении, и нет никаких объективных оснований для применения термина «осереднячивание» к социально-экономической ситуации в уральской деревне в исследуемый период.
1 По Вятской губернии приведены данные за 1919 г.
Источники
1. От капитализма к социализму : основные проблемы переходного периода в СССР, 1917-1937 : в 2 т. Победа социалистической революции. Начало переходного периода, 1917-1927 гг. М., 1981. Т. 1.
2. Селунская В. М. Борьба КПСС за социалистическое преобразование сельского хозяйства (октябрь 1917-1934 гг.). М., 1961.
3. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма». М.,
1988.
4. Милосердов В. В. Крестьянский вопрос в России : прошлое, настоящее, будущее : в 3 ч. Исторические этапы крестьянского вопроса в России. М., 1999. Ч. 1.
5. Юферев Я. С. Победа советской власти на Урале. Свердловск, 1957.
6. Садырина Е. С. Октябрь в Вятской губернии. Киров, 1957.
7. Лучевников П. С. Гражданская война на Южном Урале (1918-1919 гг.). Челябинск, 1958.
8. Лисовский Н. К. 1917 год на Урале. Челябинск, 1967.
9. Ефременков Н. В., Малафеев Л. Ф. Осуществление декрета о земле и развертывание социалистической революции в деревне // Коммунисты Урала в годы гражданской войны. Свердловск, 1959.
10. Машин М. Д., Половинко В. П. Осуществление первых социалистических преобразований в уральской деревне в период установления и упрочения советской власти (октябрь 1917 - июнь 1918 гг.) // Проведение аграрной политики советской власти в Зауралье. Челябинск, 1976.
11. Евдокимов Л. А. Деятельность земельных комитетов по проведению первых аграрных преобразований на Урале в ноябре 1917 - марте 1918 гг. // Из истории партийных организаций Урала. Свердловск, 1973. Сб. 2.
12. Ниренбург Я. Л., Пожидаева Г. В. Историография вопроса о перераспределении земельного фонда на Урале в результате Октябрьской революции // Историография истории Урала переходного периода. 1917-1937. Свердловск, 1985.
13. Телицын В. Л. Сквозь тернии «военного коммунизма»: крестьянское хозяйство Урала в 1917-1921 гг. М., 1998.
14. Очерки истории коммунистических организаций Урала : в 2 т. 1883-1920 гг. Свердловск, 1971. Т.1.
15. Третьяков В. В. Изменения в материальном положении уральского крестьянства в результате осуществления декрета о земле (1917-1920 гг.) // Материальное благосостояние тружеников уральской советской деревни (1917-1985 гг.). Свердловск, 1988.
16. Горовой Ф. С. Из истории рабочего движения в Пермской губернии в 1917 году // 1917 год на Урале. Пермь, 1957.
17. Раимов Р. М. Образование Башкирской АССР. М., 1952.
18. Телицын В. Л. Помещичья собственность на землю отменяется без всякого выкупа... // Из истории экономической мысли и народного хозяйства России. М., 1993. Вып. 1. Ч. 1.
19. Шарапов Г. В. Разрешение аграрного вопроса в России после победы Октябрьской революции (1917-1920 гг.). М., 1961.
