CC BY
37
УДК 930.2; 1:316 ЖЕЛТИКОВА И.В.
кандидат философских наук, доцент, кафедра философии и культурологии, Орловский государственный университет имени И.С.Тургенева E-mail: inga.zheltikova@gma//. com
UDC 930.2; 1:316 ZHELTIKOVA I.V.
Candidate of Philosophy, Associate Professor, Department of Philosophy and culturology, Orel State University
named after I.S. Turgenev E-mail: [email protected]
СОЦИАЛЬНАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ КАК ОБРАЗ БУДУЩЕГО РОССИИ 20-40-Х ГОДОВ XX ВЕКА SOCIAL COHESION AS AN IMAGE OF THE FUTURE OF RUSSIA IN 20-40-IES OF THE XXTH CENTURY
В статье рассматривается образ будущего России, сформированный в период 20-х - 40-х годов XX века. Основными чертами этого образа выступает сильное государство, контролирующее все сферы жизни общества, нивелирование личностного начала в пользу коллектива, плановая экономика. Особое внимание в статье уделяется развитию этого образа будущего в среде евразийцев, общим моментам в социальных ожиданиях советского общества и эмигрантского движения.
Ключевые слова: образ будущего, социальные ожидания, советское общество 20-х—10-х годов XX века, коллективистская утопия, Евразийство.
The author considers the image of the future of Russian which was formed during the 20's - 40's of the XX century. The main features of this image are strong state which controls all aspects of the society, leveling the personal principle in favor of the collective, the planned economy. The author pays special attention to the development of the collectivist image of the future among Eurasians and general points that are present in the social expectations of the Soviet society and emigration.
Keywords: image of the future, social expectations, Soviet society of 20's-40's. Twentieth century collectivist Utopia, Eurasianism.
Самоопределение любой культуры включает в себя две группы темпоральных ориентиров - образ прошлого и образ будущего. Образ прошлого как представление о событиях, определивших сегодняшнее состояние культуры, содержит, наряду с историческим знанием, исторические мифы, стереотипы, эмоциональные оценки событий и процессов, представления о причинно-следственных связях и исторических закономерностях. Образ будущего отражает то, какой видится перспектива сегодняшнего дня, что в нем оценивается как достойное продолжения и развития, что вызывает опасения. Представления прошлого и будущего, бытующие на уровне коллективного сознания, демонстрируют оценку, которую социокультурная общность дает своему настоящему, степени его легитимности. Представления о будущем как ожидание некой желательной или нежелательной, но вероятной перспективы объединяют и рационально ориентированные прогнозы и проекты, и интуитивно складывающиеся картины будущего, а также надежды и страхи, которые это будущее вызывает. Образ будущего может носить как глобальный, так и конкретно-национальный характер, представляя будущее всего человечества или отдельной страны. Он выражается в идеологических разработках, социальных проектах, литературных утопиях, научной фантастике, политических партийных программах, кинематографе и т.д.
Исследование образов будущего, бытующих в конкретный период в конкретном социуме способно прояснить характер самооценки этого общества, господствующие в нем настроения, социальные ориентиры. Одним из заключений, которое можно вынести из исследования образов будущего, является заключение об особенностях самосознания общества в целом или отдельных его групп. Единство в восприятии будущего свидетельствует, в том числе, и о единстве культурной самоидентификации. В этой статье мы хотели бы обратиться к интересным параллелям, присутствующим в видении будущего в период 1920-1940-х гг. в Советской России и русской эмиграции, в первую очередь в среде евразийцев.
Многие исследователи отмечают специфику русской эмиграции 1920-х годов, заключающуюся в сохранении духовной связи с родиной, в ощущении необходимости выполнить по отношению к ней миссии спасения, поддержки, развития [3, с.376]. Эта специфика была в полной мере присуща и евразийству, одному из значимых течений в среде русской эмиграции первой волны. Возникнув в начале 20-х годов как идейный и мировоззренческий поиск интеллектуалов разных областей, стремящихся найти позитивную оценку и выход из событий русской революции, евразийство заявило о себе в ряде теоретических трудов: в книге Трубецкого «Европа и Человечество» (1920), сборниках «Исход
© Желтикова И.В. © Zheltikova I.V.
к Востоку. Предчувствия и свершения» (1921), «На путях. Утверждения евразийцев» (1922), «Россия и латинство» (1923), «Евразийский Временник» (1923-27), «Евразийство: Опыт систематического изложения» (1926), «Евразийство: Формулировка 1927г.» Основателями евразийского движения выступили князь Н.С. Трубецкой - филолог и лингвист, сын философа С.Н. Трубецкого, H.A. Алексеев - правовед, политолог, историк, П.Н. Савицкий - географ, экономист, считающийся одним из основателей русской геополитики. Активными его участниками были историк и философ Л.П. Карсавин, музыковед, литературный и музыкальный критик П.П. Сувчинский. культуролог, историк и богослов Г.В. Флоровский, историк культуры В.Н. Ильин. В период наивысшего подъема евразийского движения, в середине 20-х годов, его участники оценивали себя как «духовный орден», объединенный идеологией, мировоззрением, философией.
Одной из стержневых идей евразийства первого периода была идея национального самопознания, утверждение географического и исторического своеобразия России как Евразии. Это определило и название движения, и нацеленность его на выработку новой национальной идеи - евразийской идеи. Рубеж 1926-1927 годов служит началом второго этапа движения, в который главный интерес его сторонников смещается с истории и культуры на политику, обозначаются два русла евразийства. Первое, преимущественно теоретическое, во главе с Трубецким и Савицким и центром в Праге, критически настроено к Советской власти. Второе, возглавляемое недавно примкнувшими к движению Львом Карсавиным и Сергеем Эфроном, тяготеет к сближению с советской властью. С осени 1926 года его центром становится Париж.
В 1928 году изданием в Париже ежедневной газеты «Евразия» начинается заключительный этап движения. Формулировка Карсавиным «нового кредо» евразийцев, признающих, в его интерпретации, и русскую революцию, и учение Федорова, и учение Маркса [6, с.300], послужило поводом к формальному расколу движения. В 7-ом номере «Евразии» от 31 декабря 1928 года Трубецкой выступает с критикой новой установки и публично дистанцируется от неё [13, с.301]. В 1929 году Савицкий, Алексеев, Ильин называют позицию «Евразии» антиевразийской и противопоставляют ей свое credo [7, с. 321]. В 1931 году выходит последний евразийский сборник «Тридцатые годы. Утверждения евразийцев», и хотя до конца 30-х годов издаются «Евразийские хроники», «Евразийские тетради», движение как таковое сходит на нет.
При всей неоднозначности оценок событий 1917 года и власти большевиков, образ будущего, создаваемый евразийцами, содержит неожиданно много черт, схожих с коммунистическим будущим, чей образ активно разрабатывался в Советской России.
Образ коммунистического будущего становится одним из актуальных вариантов рассмотрения исторической перспективы России с конца XIX века. Такие
его черты, как уничтожение частной собственности и обобществление землепользования, равенство граждан перед законом, равный доступ к социальным благам, выборность власти, национализация промышленности, разрабатывались не только сторонниками марксизма (Г.В. Плеханов. В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий), но активно оспаривались как возможная перспектива противниками подобной модели (М.И. Туган-Барановский, П.Б. Струве, СЛ. Франк. Б.А. Кистяковский, М.О. Гершензон, С.Н.Булгаков).
В послереволюционной России образ коммунистического строительства становится одним из главенствующих в видении будущего. После фактической реализации идеи национализации частной собственности, на первый план в этой картине будущего выступает формирование нового типа социальности - коллективизма, наряду с использованием в жизни достижений науки и техники. Приоритетное видение будущего в Советской России 1920-1940-х гг. включало стирание границы между приватной и публичной сферами жизни граждан, воспитание нового человека, для которого личные интересы были бы неизмеримо ниже общественных. Реализация этого проекта предполагала формирование новой семьи, утверждение новых принципов воспитания, обучения, проведения досуга [9]. Конкретные черты образа коммунистического будущего достаточно разнятся в крестьянском и урбанистическом вариантах, но неизменно формируются вокруг идеи коллективизма. Жители деревни в начале и середине 20-х годов отождествляли ко м му н и ст и ч с с к\ ю перспективу с ретроспективной утопией, идеализирующей архаический способ организации общественной жизни с преобладанием начал общинности, коллективной ответственности, круговой поруки, самоуправления и невмешательства государства в дела деревни. К 1927 году вместе с повсеместным переходом власти в Сельских Советах к коммунистам и утратой этими органами начал самоуправления начинается падение популярности коммунистического образа будущего в деревне, а к 1930-м годам и практически полному его исчезновению [15]. Образ будущего горожан был ориентирован на науку и индустриализацию. Он включал картины заводов-городов, гигантских фабрик, расширения уже существующих промышленных кварталов [2], создание циклопических совхозов с десятками и сотнями комбайнов. сеялок, молотилок, окончательное уничтожение частного предпринимательства, в том числе сельскохозяйственного [14]. Человек нового общества мыслился как органическая часть коллектива, совместно трудящегося, занимающегося наукой, отдыхающего, готовящегося покорять космос. Иллюстрацией этой стороны образа будущего могут служить градостроительные утопии, демонстрирующие материальную составляющую нового общества - дипломный проект здания института им. Ленина (1927), здания ООН (1934) И.И. Леонидова, проекты «Летающих городов», домов-коммун (1928) Г.Т. Крутикова.
Обратимся к чертам коллективистского обще-
ства, содержащимся в проекте будущего евразийцев. Эта тема, наряду с проблемами переосмысления Российской истории и оценок ее геополитической уникальности, занимает особое место в работах евразийцев. Ориентируясь на своеобразно понятый опыт советской власти, преломленный сквозь установки философии всеединства, евразийцы разрабатывают образ идеального будущего России, еще одну социальную коллективистскую утопию. В этом аспекте наибольший интерес представляют статьи Карсавина «Основы политики» и Тру бецкого «О государственном строе и форме правления», «Идеократия и армия». «Мысли об автаркии». Краеугольным камнем образа будущего России в интерпретации евразийцев становится идеократия как новый тип государственного устройства, все сферы которого будут подчинены идее-правительнице. Такой ведущей идеей станет служение особому миру с самодовлеющим месторазвитием, служение, способствующее выражению уникальности данной культуры [8, с.98-113].
Культура же в историческом масштабе рассматривается евразийцами как единая личность, со всеми свойственными личности характеристиками, главной из которых является самореализация. Каждая культура наделена Создателем уникальными качествами, скрытыми возможностями, воплощение в жизнь которых и составляет ее главную задачу. Культура в глазах евразийцев представляет собой «симфоническую личность» - такое единство, которое, с одной стороны, больше, чем простая сумма входящих в неё людей, поскольку объединено сверхличными целями и интересами, а с другой - единство, которое для образующих её индивидуумов важнее, чем их собственная индивидуальность [5, с.111-115]. Цель культуры евразийцы трактовали в традиционном для религиозной философии ключе - в реализации Божьего замысла о ней.
Для реализации этой миссии члены симфонической личности культуры должны будут быть объединены сверхиндивидуальной волей государства, которое виделось евразийцам выражением личного бытия культу ры, ее формой. Гражданам будущего идеократического государства будет необходимо безусловно отказаться от собственных интересов в пользу коллективных, только так целое культуры сможет осуществить свое самопознание и самореализацию. Воплощение в жизнь этой программы в земном несовершенном бытии будет осложняться эгоизмом его членов как индивидуальных, так и коллективных - семьи, классов, профессиональных объединений. Поэтому во всякой соборной личности (от семьи до культуры), должен будет функционировать преимущественный носитель и выразитель её целостности, своеобразный дирижер, который будет отстаивать сим-фоничность коллективной личности, в противовес индивидуализму её элементов [5, с. 129]
Таким дирижером в идеале должно стать одно лицо, конкретная личность, но на практике чаще выступают группы - Совет старейшин, президиум, исполнительный комитет. Группового носителя соборности Карсавин называет «правящим слоем» [5, с. 116] и за-
мечает, что для выполнения своей функции ему необходимо обладать безусловным господством над другими членами симфонической личности. Акцентируя внимание на роли правящего слоя в государстве, принципам его функционирования, евразийцы не дают четкой модели возникновения этого института, что несколько смазывает картину совершенного общества, создаваемую мыслителями для будущей России. Карсавин утверждает, что правящий слой должен будет «находится в органической связи с массой населения и способен будет выражать ее сознание и волю» [5, с. 128], в какой-то момент он сам превратится в соборную личность, членов которой объединит общее мировоззрение, волеустремление, организация. Трубецкой замечает, что именно путь образования правящего слоя определяет специфику государства. «Как правящий слой вообще, так и государственный актив отбираются из общей массы данной общественно-государственной среды по какому-нибудь определенному принципу, но признак этот не во всех государствах один и тот же; в одних этот принцип - имущественный, в других - генеалогический и т.д.>> [12, с.408]. Основы нового «идеократического» типа отбора правящего слоя можно увидеть в принципе иерархии советов в СССР, когда территориальные ячейки советов выделяют из своей среды наиболее достойных членов для представительства в советах высшего уровня и так далее, вплоть до Верховного Совета. Хотя в истинной идеократии главная роль в формировании правящего слоя будет принадлежать не столько поэтапному, сколько стихийному и в чем-то даже мистическому выделению лидеров [12, с.412-413].
Выражение народной воли правительством в корне отличается от выяснения мнения народа по конкретному поводу, например, с помощью референдума. Правительство через посредство правящего слоя становится носителем народного миросозерцания и воли. «Выражая свое миросозерцание и осуществляя свою волю, правительство тем самым выражает и осуществляет народное миросозерцание и народную волю», - пишет Карсавин [5, с. 129], при этом совершенно неважно, все ли индивидуумы согласны с волей правящего слоя и правительства, неважно даже, поддерживает ли его большинство, образующее симфоническую личность, так как задача правительства реализовать народную волю, даже если эта воля народом не осознается.
Размышляя об историческом будущем России, евразийцы надеялись принять самое деятельное участие в его строительстве. Главной особенностью будущего евразийского идеократического государства будет его идеология. Исходя из того, что всякая идеология религиозна, мыслители помещали в основу новой идеологии православное христианство. Однако разрабатывая идею евразийского государства, они не могли игнорировать тот факт, что большая его часть будет принадлежать не Европе, а Азии. Поэтому евразийцы вынуждены были следовать экуменическим установкам в вопросе межрелигиозного общения. Они придерживались той точки зрения, что в язычестве, которое в массовом порядке
исповедует азиатское население Евразии, буддизме и прочих религиозных системах, в силу их многовекового существования не может не содержаться хотя бы зерно истины. С неправославными конфессиями и нехристианскими религиями, опираясь на это зерно, и Следует вести диалог, который поможет в отдаленной перспективе создать вместе с ними Соборную Церковь [4, с. 233-241]. Поэтому основа идеологии идеократиче-ского государства получалась у евразийцев достаточно эклектичной - христианско-православный центр, окруженный другими религиями.
В своем увлечении проектами идеократического государства как будущего евразийской России представители этого движения подняли, казалось бы, уже не актуальную для начала XX века тему соотношения власти церковной и власти светской. Действенным историческим началом, полной исторической личностью евразийцы называли культуру, которую в реальной жизни представляло государство, однако ни государство, ни культура не обладали соборностью в единении входящих в них людей. Полной симфонической личностью, по мнению евразийцев, является только Церковь, поэтому только Церковь как совершенная соборная личность может считаться единственным полноправным субъектом деятельности, но в то же время Церковь, в силу своего предназначения, ориентации на высшие, а не прагматические цели, и не должна выступать субъектом общественной, политической и прочей временной деятельности. Из этого Трубецкой делает вывод о том, что представителем Церкви в повседневной жизни можно считать государство. Опираясь на такое понимание Церкви и государства, и должны строиться отношения между ними. Исходным принципом этих отношений провозглашается «симфоническая согласованность» -отдельность государства, внутренне подчиненного Церкви [11, с.260-262]. В представлениях евразийцев это будет означать, что государственная идеология будет согласована с Церковными установками. Правящий слой будет скреплен общностью религиозного мировоззрения, так что церковные установки будут как бы изнутри направлять жизнь государства. К сожалению, само понимание Церкви, как мы уже говорили выше, не связывалось евразийцами с конкретной религией. Так что, по существу, эти размышления о роли Церкви в государстве приходится признать или очень туманными и незаконченными, или заключить, что в идеократическом государстве Церковь будет выполнять идеологические функции, напрямую не связанные с верой.
Так же, как и в коммунистической утопии, социальный идеал евразийцев предполагал формирование новой общественности, в которой понятие «личность»
отомрет как устаревшее и будет заменено более адекватным понятием «симфонической личности» [10, с. 336-337]. Экономика, политика, социальная сфера в равной степени будут развиваться под руководством государства. «Государственно ВСЕ, - пишет Карсавин, - постольку, поскольку оно относится к единству и органически входит в целое» [5, с. 114]. Семья, школа, воспитание, обучение, армия - все культурные институты призваны будут выполнять идеологическую функцию [10, с.408]. '
Нельзя не заметить влияние на образ будущего, разрабатываемый евразийцами, некоторых реалий Советской России, признаваемых ими достойными для закрепления и развития. Экономический строй будущей Евразийской идеократии виделся как базирующийся на этатизме и плановости. В области воспитания и обучения должна будет проводиться продуманная государственная политика. В области внутренней политики - однопартийность, при которой партия совпадает с правящим слоем. Всеобщая воинская повинность и идеологизированность армии завершает картину идео-кратической «утопии» [10]. Как в свое время лозунг «православие, самодержавие, народность» отражал идеологические установки Российской империи, лозунг «конфедерация, евразийский национализм, православие» должен стать символом российско-евразийской идеократии [11, с. 436-438].
Несмотря на то, что представители русской эмиграции, объединенные в евразийское движение, оказались отрезанными от России, разрабатываемые ими образы будущего обнаруживают много общих черт с образами будущего, функционирующими в этот период в Советской России. Обращает на себя внимание актуальность идей сплоченности социума, его централизации, приоритета политической власти над волей и интересами конкретной личности. Мы полагаем, что причиной такой когерентности в видении будущего является сама природа социальных ожиданий, фиксирующих коллективные настроения. Хорошо заметные общие моменты в представлении будущего России в 1920-1930-х гг. свидетельствуют о сохранении общего настроя в самосознании русской культуры, сформировавшегося еще до культурного раскола, внутренней самоидентификации эмигрантских движений как элементов единого российского мира. Несмотря на то. что после революции целостность русской культуры была нарушена и отдельные, часто лучшие ее представители оказались в Европе, они не только не утратили деятельного интереса к своей родине, но и продолжали мыслить свое будущее в рамках будущего России.
Библиографический список
1. Евразия: Антология. Москва, 1995.
2. Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть. Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930 годы. Москва, 2012.
3. Гачева А.Г. Идея «Третьей России» и пореволюционные течения русской эмиграции // В поисках новой идеологии: Социокультурные аспекты русского литературного процесса 1920-1930-х годов. Москва, 2010.
4. Евразийство: Опыт систематического изложения // Мир России - Евразия: Антология. Москва, 1995.
5. КарсавинЛ.П. Основы политики //Мир России - Евразия: Антология. Москва, 1995.
6. Карсавин Л.П. Путь евразийства // Мир России - Евразия: Антология. Москва, 1995.
7. Савицкий П.Н. Газета «Евразия» не есть евразийский орган // Мир России - Евразия: Антология. Москва, 1995.
8. Савицкий П.Н. Евразийство как исторический замысел / Континент Евразия. Москва, 1997.
9. Советская социальная политика 1920-1930-х годов: идеология и повседневность. Москва, 2007.
10. Трубецкой Н.С. Идеократия и армия / История. Культура. Язык. Москва, 1995.
11. Трубецкой Н.С. Мысли об автаркии / История. Культура. Язык. Москва, 1995.
12. Трубецкой Н.С. О государственном строе и форме правления / История. Культура. Язык. Москва, 1995.
13. Трубецкой Н.С. Письмо в редакцию // Мир России - Евразия: Антология. Мир России - Евразия: Антология. Москва, 1995.
14. Чаянов АЛ. Возможное будущее сельского хозяйства. Москва, 1990.
15. ШаповаловаН.Е. Коммунистическая перспектива в представлениях крестьян Европейской части России, 1921-1927 гг.: автореферат дисс. ... канд. ист. наук. Армавир, 2001.
References
1. Eurasia: Anthology, Moscow, 1995.
2. Buldakov VP. Utopia, aggression, power. Psychosocial dynamics of post-revolution time. Russian, 1920-1930. Moscow, 2012.
3. Gacheva A.G. The idea of "Third Russian" and post-revolution tendencies of Russian emigration // In search of a new ideology: Social and cultural aspects of the Russian literary process of 1920-1930. Moscow, 2010.
4. Eurasianism: Experience of systematic exposition //World of Russian - Eurasia: Anthology. Moscow, 1995.
5. Karsavin L.P. Policies Basis // World of Russian - Eurasia: Anthology. Moscow, 1995.
6. Karsavin L.P. Way of Eurasianism//World of Russian - Eurasia: Anthology. Moscow, 1995.
7. Savitsky P.N. The newspaper "Eurasia" is not an agency of the Eurasian // World of Russian - Eurasia: Anthology. Moscow, 1995.
8. Savitsliy P.N. Eurasianism as a historical idea // Eurasia Continent. Moscow, 1997.
9. Soviet social policy of 1920-1930: ideology and daily occurrence. Moscow, 2007.
10. Troubetzkoy N.S. Ideocracy and army // History. Culture. Language. Moscow, 1995.
11. Troubetzkoy N.S. Thoughts about autarky // History. Culture. Language. Moscow, 1995.
12. Troubetzkoy N.S. About state system and form of government //History. Culture. Language. Moscow, 1995.
13. Tmubetzkoy N.S. Letter to the Editor // World of Russian - Eurasia: Anthology. Moscow, 1995.
14. Chayanov A. V The possible future of agriculture. Moscow, 1990.
15. Shapovalova N.E. The communist perspective on peasants' representations of European Russia, 1921-1927 years: author's abstract ofcand. diss... in History . Armavir 2001.
