CC BY
52
УДК 316.4:316.7
https://doi.org/10.24158/fik.2017.6.5
Воробьев Геннадий Александрович
кандидат педагогических наук, заведующий кафедрой информационно-коммуникационных технологий, математики и информационной безопасности Пятигорского государственного университета
СОЦИАЛЬНАЯ ЭНТРОПИЯ: ТРАЕКТОРИИ И ВИДЫ РУТИНИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА В УСЛОВИЯХ НЕЛИНЕЙНОЙ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ДИНАМИКИ
Vorobyev Gennadiy Aleksandrovich
PhD in Education Science, Head of the Department of Information and Communication Technologies, Mathematics and Information Security, Pyatigorsk State University
SOCIAL ENTROPY: THE TRAJECTORIES AND TYPES OF ROUTINIZATION OF SOCIETY IN THE CONTEXT OF NONLINEAR SOCIAL AND CULTURAL DYNAMICS
Аннотация:
В статье рассматривается проблематика, связанная c траекториями и видами рутинизации современного российского общества в условиях нелинейной социокультурной динамики. Отмечено, что фоном современной повседневной жизни стала социальная энтропия, которая трактуется автором как мера отклонения социальной реальности и социальной системы от условно эталонного состояния. Установлено, что в российской реальности траектории социальной рутинизации соотносятся с динамикой зависимости настоящего от советского прошлого и принимают характер социальной реставрации. Сделан вывод о том, что обращенность в прошлое не является эффективным средством решения задач, связанных с формированием гражданского общества и правового государства, переходом к инновационной экономике и мо-дернизационным прорывом России.
Ключевые слова:
социальная энтропия, социальная реальность, ру-тинизация общества, нелинейная социокультурная динамика, архаизация, советское прошлое, социальная реставрация.
Summary:
The article discusses the issues related to the trajectories and types of routinization of modern Russian society in the context of nonlinear social and cultural dynamics. The paper notes that social entropy has become the background of contemporary everyday life, and it is interpreted by the author as a measure of the deviation of social reality and social system from the relatively standard state. The article identifies that in Russian reality the trajectories of social routinization correlate with the dynamics of the present dependence on the Soviet-era past and become a social restoration. The author concludes that focus on the past is an ineffective way to solve the challenges related to the formation of civil society and law-governed state and the transition to innovative economy and Russian modernization breakthrough.
Keywords:
social entropy, social reality, routinization of society, nonlinear social and cultural dynamics, archaization, Soviet-era past, social restoration.
Еще в начале 1990-х гг. известный российский философ А.С. Ахиезер отмечал, что сформировалось глубокое несоответствие между взглядами на современную Россию, сложившимися под влиянием общественной науки, и интуитивными представлениями о ней, сконструированными повседневностью. Несмотря на то что концепции позволяют сформировать упорядоченную, непротиворечивую, динамичную и статичную модель общества, повседневность все же создает впечатление полной дезорганизации общественной жизни и господства хаоса [1, с. 42]. Научная перспектива, связанная с исследованием российского общества в контексте теории социальной энтропии, определяется необходимостью объяснения затянувшихся кризисных тенденций в развитии постсоветской России, поиска причин низкого инновационного потенциала социума, его неготовности и неспособности к кардинальным переменам и решению исторически назревших проблем.
Социальная энтропия рассматривается нами как социокультурный феномен, определяющий траекторию общественного развития с позиций неопределенности, деформации социокультурной среды, дезорганизации социального порядка и целостности нормативно-ценностного пространства как проявлений отклоняющегося от норм эталонного (стабильного) характера функционирования общества. Социальная энтропия сопровождается процессами социальной дезорганизации, дестабилизации, рутинизации и обесценивания творческой энергии социума, диссипации и потери социальной энергии, в совокупности формирующими пространство энтропийных рисков, угрожающих распадом социальной системы как целостного, упорядоченного и обладающего потенциалом социокультурного воспроизводства образования.
В настоящее время ситуация социальной энтропии становится фоновой ситуацией повседневной жизни, происходит адаптация личности к условиям дисгармоничного социума. Иначе говоря, как подчеркивает М.А. Одинцова, именно на фоне социальной энтропии разворачивается
повседневная жизнь, создается жизненная история индивида: преодолеваются стрессы, формируются основные формы поведения личности и ее жизнестойкость, трансформируются личностные структуры, строятся смыслы, появляются цели и смысложизненные ориентации [2, с. 90-91].
Социальные траектории и виды рутинизации общества в пределах нелинейной социокультурной динамики воплощаются в его морфологии, то есть в формах и типах проявления в синхронном и диахронном планах, закономерностях строения и процессах формообразования. При этом социальные траектории рутинизации общества в пределах нелинейной социокультурной динамики не отличаются статичностью, они производны от культуры и подвержены динамическим изменениям в процессе общественного исторического развития [3].
В пределах подобной нелинейной социокультурной динамики рутинизация общества может быть определена как социальная ситуация, в которой социальная деятельность повторяется и может принимать характер заведенного порядка. Так, Э. Гидденс рассматривал рутинизацию в качестве устойчивости, регулярности, стабильности и предсказуемости неких образцов поведения во времени, благодаря которым поддерживается функционирование систем и институтов, а общество чувствует безопасность [4, с. 111-114]. В процессе развития человеческое сообщество постепенно понижает меру своей неупорядоченности посредством позитивной деятельности, достигая большего порядка, организованности, регламентации и управляемости. Характеризуя в подобном контексте нелинейную социокультурную динамику, С.А. Кравченко обращает внимание на то, что еще в конце XIX - начале ХХ в. общественное развитие рассматривалось в качестве «непрерывного прогресса по спирали», в процессе которого человечество переходило от низшей ступени к более высшей и совершенной, научно управляемой стадии своего развития. При этом развитие по спирали предполагает историческую преемственность, в рамках которой все позитивное от предыдущего этапа сохраняется, а негативное отмирает.
Существенный вклад в развитие идей и представлений о линейном развитии общества, признающем детерминизм внешних причинно-следственных связей, внесли К. Маркс и Э. Дюрк-гейм. На основе этих идей строились умозаключения о подчинении человеческого мироздания «объективным законам», в результате чего предпринимались попытки государственного планирования во всех сферах общественной жизни, утверждения общей, единой идеологии и морали, жесткого социального порядка и моногамной семьи. В рамках представлений о линейном общественном развитии «законы» рассматривались как обратимые во времени (другие народы последуют тем же путем), все отклоняющееся, случайное представлялось временным и преходящим, а все парадоксы социума виделись исключением [5, с. 66].
В тематику рутинизации общества в пределах нелинейной социокультурной динамики вписываются практики ограничения социальности и культуры. Ю.М. Резник исходит из того, что человеку надоедает, претит пребывание в социуме, налагающем сплошные ограничения, в результате чего человек, являясь субъектом творчества, не только постоянно инициирует социокультурные практики, но и сам подвержен системному воздействию и негативным последствиям социальных и культурных инноваций, инновационной деятельности. Таким образом, оказываясь в поле действия стандартов, моделей поведения, стереотипов и технологических новшеств социальности, человек вступает в противоречие с господствующей культурой [6, с. 179-180].
В свою очередь В.В. Михайлов отмечает, что изучение социальных ограничений позволяет отрефлексировать, осмыслить и прийти к пониманию таких значимых проблем, как социальная свобода, необходимость, мораль, право, взаимодействие личности и общества, общества и государства. Пока существуют человек и человечество, культура и общество, социальные нормы и ограничения, изучение данных вопросов будет сохранять свою актуальность [7, с. 5].
Рутинизация российского общества, когда социальная деятельность повторяется и может принимать характер заведенного порядка, накладывается на процессы возрождения, по мнению ряда исследователей, «феодальной» архаики. Архаизация подается как возврат к изжившим пластам культуры, элементам властных отношений, социальным практикам в пространстве социокультурного взаимодействия, осложненного противоречивыми процессами «воздействия современности». По мнению А. Рябова, феодальная архаика в российском обществе - это архети-пические социальные практики, обусловленные старыми историческими образцами и воспроизводящие основополагающие черты этих практик. Но в то же время понятия «феодализм» и «феодальный» выступают объектом подражания и источником вдохновения для правящих элит и, следовательно, в данном контексте принадлежат к общественно-политической сфере и сфере социальных мотиваций [8, с. 3-4].
Обращает на себя внимание сформулированная В. Шляпентохом «феодальная модель», объясняющая типы социальной организации и модели политического поведения, существующие на протяжении многих столетий в любом обществе, но не поддающиеся объяснению с помощью иных моделей, в том числе авторитарной и либерально-демократической. Среди основных ин-
ституциональных характеристик феодализма в рамках «феодальной модели» В. Шляпентох выделяет следующие: 1) наличие фрагментированных, конкурирующих друг с другом центров власти в контексте нехватки у государства возможности принуждения и политической автономии перед лицом частных интересов и локальных элит; 2) богатство и власть выступают ресурсами, эксплуатируемыми в частных интересах (политическая коррупция, «захват государства»); 3) патримониальная небюрократическая система управления, основанная на личных связях взаимной зависимости (отношения «сюзерен - вассал» в форме «клиентелизма») [9].
Проявление архаики можно рассматривать как отражение слабой готовности российского общества к инновациям, возможным рискам, связанным с изменениями, что и способствует стремлению найти опору не только в привычных формах общественного бытия, но и в глубинных архетипах массового сознания [10], и тогда рутинизация принимает характер социальной реставрации. Если мы обратимся к коллективной монографии «"Советское наследство". Отражение прошлого в социальных и экономических практиках современной России», в которой прослеживается преемственность между советской и постсоветской эпохами, то убедимся, что социальные рутины и поведенческие практики, унаследованные от советского прошлого, оказались ценным ресурсом в сложных условиях переходного периода [11].
Характеризуя наследие советского периода в современной социальной реальности, В.П. Макаренко исходит из того, что современная Россия воспроизводит такие свойства советского прошлого, как связь власти и собственности, социальная несправедливость, социальное расслоение, всевластие политической бюрократии, неуважение прав человека, зависимость социальной науки от политики и идеологии. Современная Россия наследует опыт СССР, связанный с искажением и утаиванием информации, что привело к тому, что современная российская политика является средоточием лжи. Наблюдается возвращение к символам «закрытого общества», которые уже стали коммерческим продуктом, навязываемым гражданам России. Советская властная «легенда» усвоена массами [12, с. 79-81].
Таким образом, социальная рутинизация вписана в «системно воспроизводящийся механизм» и порождающую динамику зависимости настоящего от советского прошлого, что связано со стремлением удержать или воспроизвести в новой социальной реальности «фрагменты» прошлого, чтобы создать ощущение стабильности и устойчивости в настоящем. Е.А. Корнеева говорит о поклонении силе как способе ощутить собственную силу через идентификацию с ней: «Почему Homo post-soveticus так остро нуждается в переживании ощущения собственной силы? Потому что одно из его самых болезненных и нежелательных переживаний - ощущение собственного бессилия, перманентно присутствующего в сознании, как фон. Мы воспитываемся и формируем свое мировоззрение в среде, которая тонко или грубо, но систематически сообщает нам о нашем бессилии и неполноценности, что в сущности одно и то же» [13, с. 30-31].
Реставрация элементов советской социальной реальности сопровождается также очередным пересмотром исторического прошлого. Е.Ю. Рождественская и В.В. Семенова обращают внимание на то, что историческая память становится средством обеспечения интересов современных политических элит. Тремя точками континуума под названием «память» являются воспоминание, переработка и забвение. Культ «мест памяти», постоянные практики и ритуалы, связанные с переписыванием исторического прошлого, могут провоцировать живые отклики или вызывать полное равнодушие граждан, но постоянная апелляция к прошлому превращает его в часть настоящего и придает настоящему соответствующий смысл [14, с. 27-28].
Вслед за Е.А. Корнеевой можно согласиться с выводом о «гламуризации» всего советского в современной России, когда заботливо и добросовестно воссоздаются символика, эстетика и атмосфера СССР. В ходе гламуризации советской эпохи формируется безусловно позитивное восприятие атрибутов советского времени в целях создания возможности «импортировать» в сегодняшний день побольше советских стандартов и тем самым легитимизировать «сильную власть» и все, что ее поддерживает [15].
Социальные траектории рутинизации общества определяются тем, что современная Россия, как считает И.М. Клямкин, в очередной раз оказалась перед историческим модернизацион-ным вызовом, на который невозможно ответить прежними принудительно-мобилизационными методами. Однако российская властная элита не привыкла давать других ответов, поэтому сейчас она, призывая к инновационному прорыву, апеллирует к милитаризму, пытаясь в очередной раз решить возникшие проблемы без политического участия общества. В этом и заключается особенность современной ситуации в России, которая оказалась на перепутье вызовов современности и выбора особого российского исторического пути [16, с. 139].
Таким образом, практика конструирования современной российской реальности оказывается все более явно «встроенной» в культурно-исторический контекст и вариативные уровни воспроизводства социальности, связанные с актуализацией исторического прошлого и необходимостью адаптации к вызовам и рискам современной эпохи.
Обстоятельства социальной энтропии в обществе становятся фоновой ситуацией повседневной жизни, в которой адаптация к условиям рутинизации общества предполагает обязательность
воспроизводства повторяемой социальной деятельности, в пределах нелинейной социокультурной динамики российского общества вписывающейся в процессы архаизации, связанные с возвратом к изжившим пластам культуры, элементам властных отношений, социальным практикам в пространстве социокультурного взаимодействия, осложненного процессами «воздействия современности».
Проявление архаики ассоциируется с неготовностью общества к инновациям, слабой ориентированностью на инновации как формат социокультурной динамики, а в российской реальности траектории социальной рутинизации соотносятся с динамикой зависимости настоящего от советского прошлого как стремление удержать (воспроизвести) в новой социальной реальности «фрагменты» прошлого и вписываются в культурно-историческую традицию политического авторитаризма. На этом основании социальная рутинизация в России рассматривается как инструмент социальной реставрации, ресурсная база которой значительно расширяется по мере консервации кризисных явлений и процессов, роста социальной неопределенности, нестабильности и рискогенности социального пространства.
Социальная рутинизация вписана в «системно воспроизводящийся механизм» и порождающую динамику зависимости настоящего от советского прошлого. Причины реставрации элементов советской социальной реальности связаны с поиском властью оснований оправданности выбранного политического курса и повышения его устойчивости. В условиях постсоветской действительности происходит ностальгическая переоценка различных аспектов и сторон советского, прежде всего советского социального устройства, которое на фоне современной, социально не ориентированной политики российского государства воспринимается как некий эталон организации социального порядка и справедливо устроенного общества.
В условиях социальной реставрации на основе идеи «реванша прошлого» одной из самых актуальных становится тема, связанная с державными аспектами российской истории, величием российской цивилизации, ее имперским характером. Реставрация элементов советской социальной реальности сопровождается очередным пересмотром исторического прошлого, его переоценкой с точки зрения нужд и интересов правящей элиты, решения геополитических задач. Проблема заключается в том, что решению исторически назревших, декларируемых задач, связанных с формированием гражданского общества и правового государства, переходом к инновационной экономике и модернизационным прорывом России, обращенность в прошлое как основание для развития настоящего не поможет, так как необходимо соотнесение реально достижимых целей и задач общественного развития со способами их реализации. В современной России это фундаментальное основание устойчивого и эффективного развития, заключающееся в корреляции реального и идеального, практического и идейного, индивидуального и массового в пространстве формирования и реализации социальных и культурных практик, отсутствует, в результате чего нарастают энтропийные процессы.
Ссылки:
1. Ахиезер А.С. Дезорганизация как категория общественной жизни // Общественные науки и современность. 1995. № 6. С. 42-52.
2. Одинцова М.А. Жизнестойкость и смысложизненные ориентации студенческой молодежи в условиях энтропии современного российского общества // Мониторинг общественного мнения. 2012. № 2 (108). С. 90-96.
3. Lubsky A.V., Kolesnikova E.Y., Lubsky R.A. Mental Programs and Social Behavior Patterns in Russian Society // International Journal of Environmental and Science Education. 2016. Vol. 11, iss. 16. P. 9549-9559.
4. Гидденс Э. Устроение общества: очерк теории структурации. 2-е изд. М., 2005. 528 с.
5. Кравченко С.А. Нелинейная динамика: парадоксальные разрывы и синтезы социума // Вестник МГИМО. 2008. № 2. С. 66-76.
6. Резник Ю.М. Человек за границами культуры и социальности: трансперсональность как предмет социальной теории (метафизические основания) // Вопросы социальной теории : науч. альм. 2009. Т. III, вып. 1 (3). Социальность и культура в изменяющемся мире / под ред. Ю.М. Резника. М., 2009. С. 179-195.
7. Михайлов В.В. Социальные ограничения: структура и механика подавления человека. Изд. 4-е. М., 2011. 280 с.
8. Рябов А. Возрождение «феодальной» архаики в современной России: практика и идеи [Электронный ресурс] // Московский фонд Карнеги. 2008. № 4. (Серия «Рабочие материалы»). URL: http://www.intelros.ru/pdf/Reyting/rybov2.pdf (дата обращения: 29.05.2017).
9. См.: Шляпентох В. Современная Россия как феодальное общество. Новый ракурс постсоветской эры. М., 2008. 368 с.
10. The Lifestyle in the Development of Ideological Policy / V.V. Chernous, A.K. Degtyarev, A.V. Lubsky, O.Y. Posukhova, Y.G. Volkov // Mediterranean Journal of Social Sciences. 2015. Vol. 6, no. 5. P. 58-63.
11. См.: «Советское наследство». Отражение прошлого в социальных и экономических практиках современной России / под ред. Л.И. Бородкина, Х. Кесслера, А.К. Соколова. М., 2010. 384 с.
12. Макаренко В.П. Проблема когнитивного сопротивления // Политическая концептология. 2012. № 2. С. 79-88.
13. Корнеева Е.А. Царство Путина. Неосталинизм по просьбам народа. СПб., 2011. 208 с.
14. Рождественская Е.Ю., Семенова В.В. Социальная память как объект социологического изучения // Интеракция. Интервью. Интерпретация. 2011. № 6. С. 27-48.
15. Корнеева Е.А. Указ. соч.
16. Интеллектуалы и демократия: российский и польский взгляд / под общ. ред. И.М. Клямкина. М., 2009. 144 с.
