CC BY
55
Г. А. Борисова
СОЦИАЛЬНАЯ ДЕСТРУКЦИЯ: ПОЛИТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ (НА ПРИМЕРЕ ФРАНКФУРТСКОЙ ШКОЛЫ)
Проблема политической и социальной деструктивности современного российского и западных обществ активно обсуждается в средствах массовой информации, но не находит пока адекватного отображения в политической теории. Асимметрия множества эмпирических фактов и небольшого числа теоретических гипотез требует обращения к тем исследовательским парадигмам, в которых эта проблема активно обсуждалась. Одной из таких парадигм является традиция Франкфуртской школы, представители которой — Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Г. Маркузе и Э. Фромм (см.: Хоркхаймер, Адорно, 1997; Маркузе, 2003; Фромм, 1999) — занимались проблемами социальной и политической деструкции. Мы полагаем, что можно говорить, прежде всего, о концепции социальной деструкции в работе Т. Адорно и М. Хоркхаймера «Диалектика Просвещения» (1947 г.), так как сами авторы прямо заявляют, что первый предмет их исследования — это «саморазрушение Просвещения» (см.: Хоркхаймер, Адорно, 1997, с. 10). Они рассматривают ход Просвещения и, шире, — цивилизацию — как деструкцию, указывая на то, что воспринимавшийся ранее человечеством путь усовершенствования оказался путем самоуничтожения. Критика рациональности приводит к широким социально-философским обобщениям относительно как современности, т. е. середины ХХ в., так и истоков сложившейся катастрофической ситуации.
Выходя за рамки традиционных марксистских воззрений, рассматривавших проблему социального разрушения в рамках парадигмы общественного производства и классовой борьбы, Т. Адорно и М. Хоркхаймер видят причины этого явления в особенностях взаимоотношения человека и природы. По их мнению, человек — самое деструктивное существо, противопоставляющее себя окружающему миру — «со времен своего возникновения биологический вид человек всегда демонстрировал себя всем остальным в качестве эволюционно самого развитого и потому как самую страшную разрушительную силу» (Там же, с. 235). Это противопоставление человека и природы стало решающим в определении вектора развития: цивилизация пошла по деструктивному пути прогресса. В результате продуктивность развития общества и самосохранение человека утверждаются через деструкцию. Разрушение одного непременно ведет к появлению чего-то другого, поскольку «абсолютное ничто немыслимо» (Там же, с. 264). Так, деструкция оказывается объективной и необходимой, а потому можно говорить о ее амбивалентной природе.
© Г. А. Борисова, 2006
В «Диалектике Просвещения» прочитывается многофункциональность деструкции. Во-первых, благодаря всеохватности деструкции происходит системное подчинение человека. Степень освобождения от природы компенсируется еще большим подчинением индивида обществу. Во-вторых, деструкция задает вектор движения истории: «Властвующий дух, начиная с Гомера и кончая модерном, стремится проложить свой путь между Сциллой регрессии к простому воспроизводству и Харибдой необузданной исполненности всего и вся» (Хоркхаймер, Адорно, 1997, с. 48). В-третьих, обновляющая функция деструкции заключается в ломке традиционных устоев. Процесс самодеструкции ведет к увеличению недоверия к прежнему образу жизни, традициям и истории как таковой. Самодеструкция становится неуправляемым и неотвратимым процессом. «Безудержное саморазрушение Просвещения — вынуждает мышление избавить себя даже от последних остатков простодушной доверчивости по отношению к обычаям и тенденциям эпохи и ее духа» (Там же, с. 9). Наконец, стимулирующая функция деструкции выражается в шантаже цивилизации, которая держится на страхе перед уничтожением и обещанием счастья, ослабление страха всегда «означает начало распада» (Там же, с. 266).
Само общество, порабощенное господством, предстает для Хоркхаймера и Адорно «всего-навсего обманчивой поверхностью, под которой таятся силы, манипулирующие им как инстанцией насилия» (Там же, с. 45). Власть маскируется под тайные силы, управляющие социумом «как деструктивным принципом» (Там же, с. 115). Эти тайные силы являются проекцией принципа господства над природой, который воспроизводится в человеческом сообществе. Поскольку Просвещение готово насильно нести свет разума, то социально-политическое насилие воспринимается им как позитивная необходимая основа. Социально-политическое насилие симпатично Просвещению по той простой причине, что именно «на насилии, под какими бы покровами легализма оно ни было сокрыто, покоится в конечном итоге социальная иерархия» (Там же, с. 137). Таким образом, согласно «Диалектике Просвещения», деструктивный импульс, свойственный человеческой цивилизации, пронизывает все сферы социального бытия, в том числе и политику.
Политическая власть располагает мощными механизмами подавления, скрытой идеологией, растворенной в массовой культуре, сильной именно тем, что большинство людей этого общества убеждены, что никакой идеологии нет и что живут они в свободном и удобном мире. Идеология и пропаганда превращают язык в инструмент, с помощью которого манипулируют людьми. Но, согласно «Диалектике Просвещения», пропаганда неотделима от лживости, она мизантропична. Благодаря пропаганде суть политики редуцируется к искусству говорения. Хоркхаймер и Адорно критикуют политическую форму воздействия за то, что политические идеи и осуществление практической политики навязываются и насильно внедряются, исключая всякое творческое восприятие людей. Таким образом, взаимодействие политической элиты и народных масс трансформируется в «безмятежное согласие между всевластием и бессилием, которое само
является неопосредованным противоречием, абсолютной противоположностью примирения» (Там же, с. 252).
Одним из самых действенных способов манипуляции Адорно и Хоркхаймер выделяют моделирование искусственного образа внешнего врага. Поскольку одной из главных задач политиков и военачальников является предвидение опасности, они успешно этим пользуются, создавая мнимые угрозы для консолидации народа и возможности им манипулировать. Искусственное разжигание вражды и розни поддерживается политически, так как «растрезвоненная политиками противостоящих лагерей непримиримость идеологий сама является всего-навсего идеологией слепой констелляции власти» (Хоркхаймер, Адорно, 1997, с. 253).
Апофеозом развития деструктивности в «Диалектике Просвещения» предстает возникновение фашизма (тоталитаризма) как деструктивной политической модели, являющейся логическим итогом Просвещения. «Подобно тому, как свергнутый бог возвращается в обличии более жестокого идола, прежнее буржуазное охранительное государство возвращается в насилии фашистского коллектива» (Там же, с. 146). Любая конкуренция предотвращается властью, а от общественного договора фашизм оставляет «в силе только ту принудительную насильственность всеобщего, которую навязывают остальному человечеству его прислужники» (Там же, с. 279). Политика фашизма неминуемо ведет к катастрофе в силу деструктивного ориентирования, недальновидности, незнания экономических сил, отсутствия созидательных импульсов.
Неграмотность, безынициативность, равнодушие индивидов не только поощряются, но и взращиваются господством через политику. Политика становится инструментом господства, проводником социальной деструкции. Цензурные механизмы, контроль со стороны государства приводят к «блокированию способности к теоретическому воображению и мостит путь политическому безумию» (Там же, с. 10). Идеологические способы внушения искореняют критичность и независимость мышления. Как правило, политический дискурс основывается на деструктивных механизмах воздействия на личность. «Все то, что с самых давних пор было принудительным, подневольным и иррациональным в психологическом механизме, тщательно подверстывается сюда». Получается, что такая политическая платформа «в точности соответствует деструктивно-конвенциональному синдрому» (Там же, с. 254). Таким образом, в «Диалектике Просвещения» концепция социальной деструкции закладывается на предельно общем уровне, когда деструкция происходит из взаимоотношений общества и окружающей среды. Политика здесь предстает как один из многих аспектов человеческого существования, неминуемо подверженный процессам деструкции, а также становящаяся сама субъектом деструкции.
Концепция социальной деструкции конкретизируется в работах Г. Маркузе, где политике передается главная роль в инициации деструкции. Он универсализирует понятие политического: все окружающее человека вне зависимости от его качеств имеет «только одну природу: политическую, и есть, по сути, одна сплошная политика; все — политика,
весь мир — это политика: прямое, косвенное, символическое, но во всех случаях политическое угнетение» (цит. по: Давыдов, 1977, с. 214). В силу того, что политика основывается на взаимоотношениях людей по поводу власти, она имманентно содержит в себе деструктивный потенциал и этим усиливает деструктивность социума в целом. Общество властвует над индивидами через систему социальных институтов. Поскольку политику Маркузе определяет как «практику развивающую, определяющую, сохраняющую и изменяющую основные социальные институты» (Там же, с. 509), то именно политика поддерживает функционирование и дальнейшее углубление деструктивности общества.
Под маской изобилия и процветания общества скрывается система тотального политического господства, «это царство комфортной, мирной, умеренной, демократической несвободы, свидетельствующей о техническом прогрессе» (Там же, с. 264). Маркузе развивает мысль Адорно и Хоркхаймера о незнании людьми своей несвободы. Он подчеркивает, что самое страшное при этом, что большинство людей не чувствует себя угнетенным и не испытывает истинной потребности освобождения. Но «это и есть чистая форма рабства: существование в качестве инструмента, вещи. И то, что вещь одушевлена... то, что она не чувствует себя вещью. не отменяет сути такого способа существования» (Там же, с. 297). Сами управленцы также зависимы от механизмов, которыми управляют. В качестве инструмента и материала технологическая рациональность использует все и всех ради увеличения производства товаров и услуг, что укрепляет ее господство. Индивид теряет базу для автономии для сопротивления тоталитарному целому. Он мыслит и действует так, как хочет от него система, и сам не понимает этого.
В концепции Г. Маркузе общими политическими механизмами проведения и осуществления деструкции становятся следующие:
1. Система искусственно навязанных потребностей, через которую общество пытается контролировать и подчинять индивидов, лишая их автономности, человека вовлекают в замкнутый круг производства и удовлетворения потребностей, что составляет бессмысленную суть общества. Тогда индивиды будут довольны образом своей жизни, политической властью и т. д. Притеснение и унижение воспринимаются как предпосылки вознаграждения, которым поддерживаются деструктивные силы общества изобилия. Материальные блага становятся примером «порабощающего довольства».
2. Манипулирование воспоминаниями и памятью становится мощным политическим орудием управления индивидуальным и общественным сознанием и инструментом господства. В частности, одномерное общество, отказываясь от истории, от «подрывного содержания памяти», поскольку «воспоминания о прошлом чреваты опасными прозрениями» (Там же, с. 363), ориентирует на существование в настоящем, в потребительской гонке, политически и идеологически подавляя историю.
Соперничество различных версий социальной памяти и ее символов нередко становится важной составляющей борьбы за политическое лидерство, спора о домини-
рующей системе ценностей и выбора эпизодов величия и гордости нации. Кроме того, культура воспоминания и забывания выступает как средство рационализации человеческого существования и основа выбора стратегий выживания.
Политическая манипуляция социальным забвением характерна для репрессивного общества, когда искусственно прерывается связь прошлого и настоящего. Особенно ярко это проявляется в области культуры. В качестве красноречивого примера искусственно созданного забвения можно привести такой символический акт в истории культуры, как сожжение книг. Таким образом, отсутствие памяти превращает человека в функцию. Общество сознательно ввергает индивидов в состояние беспамятства и безболезненности (анестезии) через ограничение и дозированность информации, поглощение индивида повседневностью ради лучшего контроля в целях эффективности господства.
Революции и реформы в общественном развитии подвергают вынужденному забыванию общественное сознание, прежде всего, посредством идеологической обработки и системного идеологического давления. Об этом свидетельствуют яркие примеры ХХ в., такие как фашизм и тоталитаризм. В постсоветское время тоже предпринимаются попытки социального забвения истории и культуры. Это проявилось в попытке вычеркнуть многие страницы советской истории ради демократических преобразований. В этом процессе, как показала жизнь, было много несправедливого по отношению к старшему поколению. Подобное перекраивание истории ведет к фрагментарности, что снижает креативные способности общества. Пунктирное «переосмысление» и забывание истории в угоду действующей политической власти предстают воплощением деструкции, так как «забвение прошлого ведет к нескончаемому разрушительному грехопадению» (цит. по: Давыдов, 1977, с. 106).
Забвение — это деструкция прошлого и будущего. Время без включения (действия) памяти разрушает (препятствует возможности) свободному развитию общества. Забвение как бомба замедленного действия, латентная деструкция существующего общества. Поэтому память выступает силой, противостоящей времени, антагонистом времени, условием, средством и движущей силой освобождения.
3. Исчезновение дистанции между социальной (экономической, научной) и политической сферами, поглощение государством общества.
Уже в «Диалектике Просвещения» Хоркхаймер и Адорно предвидят «грядущее единство в политике» (Хоркхаймер, Адорно, 1997, с. 153), слияние различных сфер человеческой деятельности. Эту проблему подробно анализирует Г. Маркузе. Получается, что, взаимодействуя, противоположности не снимаются диалектически, а растворяются в однородности. Возможна только мнимая оппозиция в пределах системы (например, неотличимость политических программ разных партий). Исторические силы, способные на какие-либо политические изменения, объявляются заведомо безумными и сразу же подавляются. Объединение различных сфер общественного бытия (культуры, политики, экономики) по мере развертывания проекта в одномерную систему без внутренних и
внешних оппозиций удерживает прогресс в рамках господства. Так «технологическая рациональность становится политической рациональностью» (Маркузе, 2003, с. 262).
Деструктивную ориентацию политики подтверждает конфликт, возникший между достижениями цивилизации и политикой. Интересы политики требуют продолжения технологического проекта, но следствия развития цивилизации говорят о том, что ради спасения человека нужно искать альтернативу.
Политическая рациональность, политическая власть утверждается через власть над производством и технологией, а политические методы являются методами индустриализации. Технология становится «инструментом деструктивной политики» (Там же, с. 487). Власть над производством дает возможность манипулировать деструктивными силами. Таким образом, политика в качестве посредника между деструкцией и продуктивностью, поддерживая и контролируя производство, тем самым поддерживает и контролирует инстинкт Разрушения.
Контроль экономики со стороны политики приводит к тому, что бизнес и индустрия развлечений действуют только для осуществления и усиления политики господства. Амбивалентность деструкции проявляется в том, что аппарат производства и деструкции, поддерживая и улучшая жизнь индивидов, в то же время подчиняет их господству тех, кто владеет аппаратом. Наука как технология обеспечивает легитимность политической власти, вбирающей в себя все сферы общественной жизни. Технологическое общество научилось «во все большем масштабе использовать научное покорение природы для научного порабощения человека» (Хоркхаймер, Адорно, 1997, с. 260). Инст-рументализация человека приводит к власти «политической машины», «безжалостной машины разрушения» (Там же, с. 243), т. е. к тоталитаризму, который, по утверждению Маркузе, есть не только политический феномен (государственное давление на человека), но и особое мирочувствование, основанное на тотальной рациональности.
Прорыв одномерности общества возможен, по Маркузе, посредством формирования новых увлечений и потребностей, «новой чувственности», переведением производственного аппарата в русло «умиротворенного существования», что позволит «освободить воображение и вернуть ему все его средства выражения лишь через подавление того, что служит увековечиванию репрессивного общества и что сегодня пользуется этой свободой. И такой переворот — дело политики» (Там же, с. 509).
Путь к креативной продуктивности проходит через дереализацию (деструкцию) мира рациональности и господства, через установление гармонии чувственности и разума эстетического измерения, которое порождает напряжение между действительным и возможным. Высокая культура, искусство разрушает повседневность, трансформирует природный объект. Эстетическую редукцию Маркузе называет «овладением с освобождением» в противовес всей политике господства индустриальной цивилизации. Творческий потенциал продуктивности может развиваться только как социальный феномен, свободный от репрессии и беспрепятственно достигающий удовлетворения творчески развивающихся потребностей и способностей индивидов.
По пути конкретизации концепции социальной деструкции идет и Э. Фромм. Однако он разворачивает концепцию в антропологическом ключе, анализируя исторические этапы развития человека. С одной стороны, утрата инстинктивных механизмов привела к тому, что человек, будучи частью природы, оказался биологически неприспособленным к жизни в ней, т. е. утратил с ней гармоническую связь. С другой стороны, разум человека также оказался источником дисгармоничности его существования. Благодаря разуму человек обнаруживает проблемность условий своего существования, сталкиваясь со множеством специфичных для его жизни объективно существующих проблем. В «Анатомии человеческой деструктивности» Фромма, как и в «Диалектике Просвещения», деструктивная роль отводится разуму. Однако Хоркхаймер и Адорно основной упор делают на то, что цивилизация повернула на деструктивный путь развития с момента осознания разума как высшей ценности и поклонения ему. Фромм же продолжает эту мысль дальше: это противопоставление человека и природы становится возможным именно благодаря разуму. Таким образом, еще до становления разума ценностным приоритетом человек, обладая самосознанием и разумом, уже создает условия для потенциального укоренения новой родовой черты — деструктивности.
Пока человек занимался охотой и собирательством, он был в равновесии с окружающей средой, но появление земледелия изменило отношения с природой. Человек почувствовал свою независимость от нее. Социально-политические перемены трансформировали, прежде всего, роль плодородия, переставшего быть источником жизни и творчества. Теперь главенствующее положение занял разум и абстрактное мышление, «сделавшие возможными разнообразные изобретения, технические открытия, да и само государство с его законами и нормами жизни» (Фромм, 1999, с. 202). Этот этап — время политического становления городов. Фромм полагает, что основой превращения человека в эксплуататора и разрушителя стала «революция городов» в IV-!!! тысячелетиях до н. э. Рост производительности и разделение труда, превращение прибыли в капитал, необходимость централизованного учета готовой продукции обусловили классовое расслоение общества. Главное политико-экономическое открытие в этот период заключалось в осознании того, что можно эксплуатировать людей и использовать их как орудие труда.
Вопреки тому, что общественное разделение труда оценивалось (например, у Э. Дюркгейма) положительно, Э. Фромм убежден, что агрессивность в обществе тем выше, чем выше степень разделения труда. Самыми агрессивными являются социально-политические системы, которым уже присуще деление на классы. В этот же период возникает собственно институт войн, направленных на захват материальных ценностей и на преодоление политической и династической раздробленности. Возникшая социальная система изначально являлась эксплуататорской; власть в ней опиралась исключительно на силу, страх и подчинение. Городская цивилизация становится источником жажды власти (садизма) и страсти к разрушению жизни (некрофилии). Таким образом, деструктивность и жестокость не являются сущностными чертами человеческой натуры,
однако могут достигать значительной силы и распространенности. Фромм считает, что их объяснение следует искать не в унаследованном от животных предков разрушительном инстинкте (оборонительной агрессии), а «открыть глаза и осознать, что виною всему мы сами, вернее, созданные нами социальные, политические и экономические обстоятельства» (Там же, с. 36).
Таким образом, историческим истоком деструктивности становится, по мнению Фромма, разделение труда и усложнение политико-социальной структуры. Неизбежным спутником деструкции является стремление к господству, власть. Древнему человеку свойственна доброкачественная агрессия, которая способствует выживанию вида. Деструкция и деструктивность возникают, по-видимому, как способ регулирования численности человеческого вида. Происходит трансформация агрессии. Сначала человек вынужден был обороняться в чуждом ему мире, затем деструкция внутри сообщества защищала окружающий мир от агрессии человека. Однако с развитием цивилизации социальная деструкция приобрела такой масштаб, который охватывает все: уничтожению подвергается не только человек, но и все, что его окружает. История человечества становится историей разрушений: «История цивилизации от разрушений Карфагена и Иерусалима до разрушения Дрездена, Хиросимы и уничтожения людей, земли и деревьев Вьетнама — это трагический документ садизма и жажды разрушения» (Там же, с. 205). Человек ни в коей мере не является разрушителем по самой свой природе, присущая ему деструктивность — это благоприобретенное свойство в ходе социально-политической жизни человечества.
У Фромма политизация концепции социальной деструкции усложняется антропологическим акцентом: деструктивность политики во многом определяется личными качествами и свойствами политических лидеров, политических групп. «Нарциссизм, садизм, жажда неограниченной власти, отчуждение, раболепство, индифферентность, бессознательный отказ от своей личной целостности» (Фромм, 1999, с.114) — вот неполный перечень деструктивных качеств, оказывающихся влиятельными в политике.
За благими целями политиков стоят, как правило, личные деструктивные импульсы. А популярность политиков поддерживается во многом обманом и личным нарциссизмом (Там же, с. 255). Вдвойне опасно слияние деструктивности и жажды власти в форме садизма — иллюзии всемогущества и самореализации. Происходит неэквивалентный обмен между садистом и окружающим миром: садист отдает сил минимум, а получает максимум возможностей за счет разрушения как внешнего, так и внутреннего мира.
Цель садизма — устранение объекта, уничтожение объекта через его поглощение. Разрушить мир — это последняя отчаянная попытка не дать этому миру уничтожить личность. «Среди нас живут тысячи гиммлеров, — пишет Фромм, — когда силы разрушения и ненависти грозят поглотить все общество, такие люди становятся особенно опасными. Ведь они всегда готовы быть для правительства орудием ужаса, пыток и убийств» (Там же, с. 407). Таким образом, объединение политики и патологической де-структивности оборачивается катастрофой. Фромм обстоятельно доказывает на приме-
рах Гиммлера, Сталина, Гитлера и других, что без садистских и некрофильских личностей «не могла бы возникнуть ни одна террористическая система» (Там же, с. 466).
Деструктивное влияние политики на общество заключается в том, что именно политика осуществляет господство над человеком. Настоящей целью политики, говорит Фромм, оказывается подавление воли народа. Но «на самом деле ни один политический лидер и ни одно правительство никогда не признаются в своих намерениях подавить волю народа; у них на устах сегодня совсем другие слова, совершенно иная лексика, которая, казалось бы, имеет диаметрально противоположное значение» (Там же, с. 62), выражение воли народа. Изначальные стремления улучшить социальные условия сталкиваются с мощным противодействием материальных факторов (географических, технических, политических, культурных и т. д.). Поэтому корысть и жажда власти оказываются сильнее изначальных позитивных целей. Обретение власти одновременно разрешает и проблемы материальных факторов, которые человек преодолевает через жажду власти.
Таким образом, правительства формируют и провоцируют оборонительную агрессию у народа, паразитируют на лучших чувствах людей в корыстных целях. Искусственный образ врага-чужака снимает морально-нравственные запреты на жестокость и убийство. «Чтобы облегчить своим воинам душу и дать им "право" на уничтожение противника, им прививают чувство отвращения к нему, как к "не-человеку"» (Там же, с. 155). Фромм отрицает то, что войны нужны по биологической потребности «спустить пар». В доказательство он приводит растущее число войн с развитием цивилизации. Истиной причиной является не биологическая агрессивность, а экономические интересы, тщеславие политиков и «инструментальная агрессия политических и военных элитарных групп» (Там же, с. 267).
Фромм солидарен с Маркузе в том, что для нейтрализации социальной деструкции, для перевода ее в продуктивную фазу необходимы радикальные политические изменения, которые смогут вернуть человеку господствующую роль в социуме. Основное условие заключается в том, что должна быть обеспечена «полная свобода, а господство и эксплуатация в любых видах и формах должны исчезнуть» (Там же, с. 269). Пропагандистские методы манипулирования и раздувания оборонительной агрессии следует заменить на содействие формированию критического мышления у индивидов и групп.
Главный рецепт обретения человека в обществе заключается, по мысли Фромма, в том, что «должен быть осуществлен переход к другой системе координат: место таких ценностей, как "власть—собственность—контроль", должны занять координаты "рост— жизнь". Принцип иметь—копить должен быть заменен принципом быть и делиться с другими» (Там же, с. 270). Такие перемены требуют активного участия каждого члена социума в политической жизни общества.
Очевидно, что осуществление проекта умиротворенного существования (Маркузе) или модуса бытия (Фромм) возможно только при помощи политической власти, используя ее как механизм проведения в жизнь этой политической воли. Таким образом, прямо
этого не говоря, как Маркузе, так и Фромм приходят к парадоксу: политика деструктивна, но осуществление самой светлой утопии невозможно без использования для этого механизмов политической власти. Самые гуманные идеалы и цели, если речь идет о судьбах общества, требуют механизмов внедрения. Человечество же знает только один такой механизм — политическую власть. А всякая политическая власть — это насилие. Из этого замкнутого круга франкфуртцы не выходят.
Подведем итоги. Одним из основных тезисов, присущих разным поколениям франк-фуртцев, является убежденность в том, что деструкция в социуме развивается и усиливается на протяжении человеческой истории, в ходе социально-политического развития. Поскольку Хоркхаймер и Адорно рассматривают социальную деструкцию как всеобщий феномен, пронизывающий все сферы европейской цивилизации, то вследствие всеобщности деструкции в «Диалектике Просвещения» не дается рецепта противодействия ей. В работах Маркузе и Фромма концепция социальной деструкции приобретает политизированную и антропологизированную окраску, но тем самым в ней появляются некоторые оптимистические мотивы, которые заключаются в прописывании возможных путей из исторического тупика современности.
Литература
Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М.: Наука, 1977.
Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества. М., 2003.
Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. Минск: ООО «Попурри», 1999.
Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.; СПб., 1997.
