CC BY
12
ской умме. В качестве уникального вклада татар в общеисламское дело в разное время рассматривались джадидизм и евроислам. Однако их модернистская направленность, по мнению ряда исследователей, может способствовать «размыванию» исламской традиции.
В последнее время богословы Татарстана активно продвигают традиционную для данного региона ханафитскую мусуль-манско-правовую школу, которой, по сравнению с другими школами, присуща высокая степень толерантности. Таким образом, исторически сложившееся положение РТ, принадлежащего, с одной стороны, к периферии европейской цивилизации, с другой -мусульманской, обусловило те проблемы, с которыми региональное руководство сталкивается при реализации своей конфессиональной политики. Республика представляет собой место столкновения и взаимодействия нескольких подходов: западного либерального, общероссийского государственнического, татарского этнонационального и исламского интернационального.
«Власть», М, № 9, 2010, с. 113-115.
Сергей Слуцкий,
политолог
СОСТАВ ДАГЕСТАНСКОГО ТЕРРОРИСТИЧЕСКОГО ПОДПОЛЬЯ (БОЕВИКИ, ПОСОБНИКИ И СОЧУВСТВУЮЩИЕ ИМ) И ЕГО ПЕРСПЕКТИВЫ НА БЛИЖАЙШЕЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (2010-2020)
Организационное ядро дагестанского террористического подполья состоит из небольшого числа наиболее активных и влиятельных членов подполья. Даже не имея точной информации можно предположить, что речь идет о нескольких десятках человек. Существенно и то, что в отличие от чеченского экстремистского подполья в Дагестане отсутствуют максимально авторитетные фигуры (уровня Д. Умарова), положение которых позволяло бы им отчетливо доминировать, выстраивая под себя систему управления всем подпольем. Свое значение имеет и фактор многонациональ-ности - при известном «террористическом интернационализме» участников дагестанского подполья, этническое происхождение экстремистских лидеров в определенных ситуациях может ограничивать их властные притязания по консолидации всего движения под своим руководством.
Наконец, свою роль играет и больший пространственный формат Дагестана. Зона террористической активности в нем несколько шире, чем в Чечне, что также может затруднять «дирижирование» подпольем из одного центра. И поэтому дагестанское террористическое сообщество, при несомненном взаимодействии отдельных группировок, в управленческом плане должно представлять более полицентрическое образование, нежели подполье Чечни.
Ограниченный авторитет отдельных лидеров дагестанского подполья имеет для всего движения как свои плюсы, так и минусы. Они очевидны. С одной стороны, имена их малоизвестны и не обладают значительной силой «притяжения». Зато в случае ликвидации таких вожаков замена происходит легко. Как результат, на первый план выдвигается не личность руководителя (под которого выстраивается весь организационный процесс), а непосредственно само «дело», ради которого организация существует. Таким образом, можно предположить, что потери организационного ядра серьезных проблем для деятельности подполья Дагестана не создают и в обозримой перспективе создавать не будут.
Возможны только самые приблизительные оценки общей численности бандформирований в республике. Поэтому корректнее говорить о диапазоне, в пределах которого может колебаться кадровый потенциал ТП. Заметим, что если соответствующие заявления силовиков, чиновников, экспертов по чеченским бандформированиям достаточно многочисленны, то оценки боевого ядра дагестанского подполья единичны.
Так, по словам заместителя министра внутренних дел Дагестана М. Исмаилова (9 июля 2009 г.), на территории республики действует порядка 100 боевиков (из них более 50 в Карабудах-кентском и Буйнакском районах, около 20 в Хасавюртовском районе, 10 - в Махачкале). По мнению И. Бойкова, активно действующее бандподполье Дагестана включает 150-200 человек. Однако активное боевое ядро никогда не включает всех боевиков (даже в период максимальной террористической интенсивности).
Обратимся теперь к данным о потерях боевиков в Дагестане в 2007-2009 гг. Ежегодно эти цифры составляют порядка 100150 человек. Сопоставимым является и число задерживаемых представителей НВФ. Тем самым, республиканское подполье ежегодно могло терять порядка 200-300 человек из состава своей боевой компоненты. Учитывая, что данные потери практически не сказывались на террористической активности (в 2008-2009 гг. она
даже росла), можно сказать, что общие размеры боевого ядра республиканского подполья составляют несколько сотен человек (если общее их число более или менее заметно превосходит среднегодовые потери НВФ); при этом количество боевиков, находящихся «под ружьем», в зависимости от сезона и других факторов меняется.
Кадровую пирамиду дагестанского террористического подполья можно представить следующим образом: 1. Взрослое население «мусульманских» районов в республике - 1,5-1,6 млн. человек. 2. Среда сочувствия - 300-400 тыс. человек. 3. Среда соучастия - несколько тыс. человек. 4. Боевая часть - несколько сотен человек. 5. Ядро - несколько десятков человек.
«Истовые» мусульмане (чуть менее четверти республиканского населения) представляют и самую значительную часть социальной прослойки эмоционального сочувствия религиозному радикализму, что подтверждается исследованиями. Укажем, в частности, на результаты социологического опроса населения Дагестана, проведенного Институтом религиоведения и коммуника-вистики (ИРиК) совместно с кафедрой философии Дагестанского госуниверситета. На вопрос: «В каком государстве (светском или религиозном) Вы хотели бы жить?» - 22% респондентов ответили, что в религиозном (т.е. организованном и функционирующим в соответствии с принципами шариата).
Очевидно, что социальная прослойка с такими общественно-политическими предпочтениями достаточно плотно коррелирует с группой «истовых» мусульман. А количественно они являются одноразмерными. То есть в самом первом приближении социальная среда, выступающая ресурсной основой республиканского ТП, включает несколько сот тысяч человек (из них десятки тысяч молодых мужчин в возрасте 18-30 лет).
Имеются в республике и сочувствующие подполью по причинам социального характера, например из числа безработных. Однако следует учесть, что положение в данной области в республике постепенно улучшается. «Если еще в 2002-2003 гг. республика по уровню регистрируемой безработицы опережала практически все регионы ЮФО и входила в пятерку территорий с максимальным уровнем безработицы по РФ, то начиная с 2004 г. уровень зарегистрированной безработицы составляет менее 5%». К концу 2009 г. данный показатель опустился до 3,6%. Конечно, уровень безработицы, рассчитанный по методике Международной организации труда (МОТ), дает гораздо большие цифры - порядка
260-265 тыс. безработных (т.е. порядка 22-24% трудоактивного населения). Однако данная методика очевидным образом не учитывает специфику республиканского рынка труда. Достаточно сказать, что в эти 260 тыс. включаются порядка 75 тыс. женщин, занятых домашних хозяйством и воспитанием несовершеннолетних детей. Значительная часть «незанятого» населения задействована в теневом секторе. Многие выезжают на временные заработки без регистрации выезда (в 2007 г. таких было около 90 тыс. человек), что также увеличивает расчетную численность незанятого населения. Надо учесть и устойчивую динамику дагестанской экономики, создающей новые рабочие места.
Сказанное не означает, что проблема безработицы полностью решена. В республике имеется немалое число тех, кто действительно не может трудоустроиться (это десятки тысяч человек, причем в значительной своей части люди до 30 лет - в 2008 г. они составляли около 55% безработных). Однако и безработица, и такие, вызывающие социальную протестность, недостатки республиканской власти, как клановость и коррупция, не делают социальное левачество в «чистом» виде явлением, характерным для Дагестана.
Таким образом, социальная ресурсная база республиканского подполья ограничена в основном прослойкой фундаменталист-ски ориентированного населения. И от динамики этой группы будут во многом зависеть перспективы и возможности дагестанского террористического комплекса.
Перспективы дагестанского подполья
в ближайшее десятилетие (2010-2020)
На количественные характеристики ТП оказывает влияние социально-демографическая динамика самого дагестанского общества, которая, тем самым, может как способствовать активизации террора в республике, так и работать на его ограничение. Причем в ближайшее десятилетие именно она может сыграть важную роль в изменении параметров подполья. Иными словами, социально-демографические процессы, идущие в дагестанском обществе, позволяют сделать несколько предположений общего характера относительно перспектив республиканского ТП во втором десятилетии века. Данные предположения могут быть представлены в виде ряда тезисов.
- Подполье Дагестана пополняется прежде всего за счет местного населения. «Подпитка» из-за пределов республики (другие регионы РФ, СНГ, дальнее зарубежье) играет второстепенную роль - на нее приходится едва ли больше 10-15% численности республиканских НВФ, а среда пособничества формируется исключительно «местными».
- Кадровое пополнение подполья происходит в самой значительной степени по религиозному каналу, т. е. именно религиозные радикалы составляют основную массу боевиков. Они же являются активными пособниками (среда соучастия) террористической деятельности. Тем самым между численностью радикальных исламистов и демографическим «форматом» подполья имеется прямая взаимосвязь. Численность радикальных исламистов, в свою очередь, коррелирует с размером прослойки «истовых» мусульман.
- Боевая компонента подполья (НВФ) пополняется прежде всего молодыми людьми (возрастная категория 18-25 лет). Поэтому масштабы кадровой подпитка подполья в известной степени зависят от численности молодежной генерации населения Дагестана, а также от уровня ее религиозности (размера прослойки «истовых» в данной генерации).
- С 2002-2004 гг. начинают достигать совершеннолетия (1718 лет) представители многочисленной генерации «уроженцев» середины - второй половины 80-х годов XX в. Социализация этого поколения пришлась на период наиболее интенсивного возрождения исламских традиций, происходившего на фоне глубокого политического и социально-экономического кризиса. Таким образом, сразу по двум параметрам - общей численности и уровню религиозной «истовости» данная генерация оказалась наиболее благоприятной для кадрового пополнения подполья.
- Молодежная генерация 90-х годов XX в. в республике менее многочисленна. К примеру, уроженцы 1998-2002 гг. почти в полтора раза количественно уступают когорте 1983-1987 гг. рождения. К тому же комплексная стабилизация начала XXI в. задавала иные векторы социализации дагестанской молодежи. Хотя религиозный фактор сохранился среди основных, роль его несколько сократилась (как и доля «истовых» верующих). Таким образом, во втором десятилетии XXI в. во взрослую жизнь будут ежегодно вступать все менее многолюдные (и отчасти менее религиозные) когорты республиканской молодежи.
- Это сокращение должно отразиться и на интенсивности пополнения ТП в целом и его боевой компоненты в частности (по
крайней мере, его лидерам придется прикладывать заметно больше усилий для восполнения понесенных боевых потерь, чем в настоящее время). Если в 2002-2010 гг. сообщество «истовых» мусульман в республике ежегодно пополняло примерно 6 тыс. молодых мужчин, то в 2011-2015 гг. это пополнение может постепенно снизиться до 4 тыс., а в 2016-2020 гг. будет ежегодно составлять порядка 3 тыс. человек.
Оценивая перспективы дагестанского террористического подполья и эффективность действий власти по его ликвидации, попробуем дать ответ на вопрос, который формулируется следующим образом: возможно ли существенно сократить в республике число людей, для которых категорически (вплоть до вооруженного сопротивления) неприемлемы базовые ценности и системные ориентиры, доминирующие в современном российском обществе - модернизированной и продолжающей стремительно модернизироваться России? Если это возможно, то каким образом и в какие сроки? Данный вопрос может быть разбит на два взаи-мопересекающихся, но имеющих и самостоятельное содержание «подвопроса». Каким образом можно сблизить базовые ценности российского общества и местных радикалов? Возможно ли «смягчение» протестных форм реакции радикалов на существующие ценностные различия?
Для ответа необходимо исследовать различные формы воздействия на подполье, применяемые республиканской и федеральной властью в целях сокращения ресурсной демографической базы ТП и общей профилактики терроризма. Наиболее очевидны и декларируемы самой властью силовые и социально-экономические меры. Рассмотрим в самом общем виде их возможности.
1. Силовые методы. Для полной ликвидации подполья или даже частичного сокращения его потенциала использование силовых методов необходимо. Но к изменению системы ценностей религиозных радикалов они имеют самое косвенное отношение только как своего рода механизм ликвидации наиболее ожесточенных и непримиримых представителей радикального сообщества. Однако силовые меры, как известно, обратной стороной имеют ускоренный рост искореняемого явления. Неизбежным следствием жесткого прессинга, оказываемого на радикалов, является появление у них новых последователей. В этом один из основных тупиков борьбы с подпольем. Силовые методы неизбежны, однако они же закономерно становятся одной из причин, его порождающих и устойчиво воспроизводящих.
В таких случаях принято говорить о необходимости точной дозировки насилия, «выверенности» и адресности силовых мероприятий. Но это легко продекларировать и очень сложно (скорее невозможно) исполнить. Конечно, стремление к максимально допустимой минимизации насилия можно только приветствовать. Но современная история борьбы демократических стран с разного рода партизанскими движениями не знает ни одного случая столь совершенной «оптимизации» меры насилия, которая оказалась бы достаточной для полной остановки ответной протестной реакции групп населения, против которой данное насилие применяется. Дагестан (как и весь Северный Кавказ) - не исключение.
Поэтому едва ли, работая силовыми методами, стоит рассчитывать на значительное сокращение людей с радикалистским мировоззрением, представляющих основу кадрового пополнения подполья.
2. Комплекс социально-экономических мер. Как уже отмечалось, усилия власти в данной сфере не способны напрямую воздействовать на систему ценностей религиозных радикалов. Устойчивая динамика республиканской экономики и рост материальных доходов населения отнюдь не обратно пропорциональны уровню террористической активности. Ценности не продаются, не являются предметом торга. И тем не менее определенный смысл в такой деятельности, как в профилактике терроризма, есть. Повышение уровня жизни в сочетании с другими социальными трендами, если не в краткосрочной, то более отдаленной перспективе может быть связано с мировоззренческой трансформацией представителей социальной прослойки психологического сочувствия ТП. А в конечном счете может несколько сократить ресурсную базу подполья в республике. Однако кардинально решить проблему экстремизма в Дагестане социально-экономические меры не в состоянии.
3. Социокультурная модернизация. Представляет важное направление воздействия на потенциальную среду поддержки ТП. Основная задача - постепенная социокультурная модернизация республиканского населения, и прежде всего молодежи и подростков, позволяющая постепенно сокращать демографический ресурс терроризма. Включает широкий комплекс мер по развитию системы образования (всех ступеней от дошкольной до вузовской), «профессионализацию» молодежи, подключение ее к современным культурно-образовательным практикам, расширение культурного кругозора. Заметим, что по уровню «профессионализации»
молодежи Дагестан (вместе с Чечней и Ингушетией) относится к числу наиболее проблемных регионов Северного Кавказа и всей РФ. Более 40% молодых людей в республике ограничиваются только школьным образованием. Но и значительную часть выпускников местных вузов и техникумов нельзя назвать квалифицированными специалистами.
Ситуацию в данной сфере И. Бойков, доцент ведущего вуза республики - Дагестанского госуниверситета, описывает следующим образом: «Качество современного дагестанского образования - что школьного, что вузовского чрезвычайно низкое... Подавляющее большинство студентов систематически сдает экзамены и зачеты за деньги, и процентов 70 из них, если не больше, надо бы вообще исключить из вуза. Хотя бы потому, что они в силу своего низкого интеллектуального уровня, не соответствуют званию студента... Если такая картина наблюдается в объективно сильнейших вузах республики, то что говорить про остальные, особенно про многочисленные филиалы московских, питерских, ростовских университетов, институтов и академий, которые, как грибы после дождя, продолжают расти в дагестанских городах и даже в районных центрах. Фактически, в республике в сфере образования работает хорошо отлаженная система очковтирательства. Одипломленных и остепененных выпускников вузов и аспирантур тысячи». При всей возможной болезненной субъективности автора данная оценка отражает реалии республиканской высшей школы.
Впрочем, даже заметное повышение качества учебного процесса не даст абсолютной гарантии, что более образованная и профессионально подготовленная республиканская молодежь перестанет пополнять подполье. Напомним, что Марьям Шарапова, 28-летняя учительница информатики из с. Балахани Унцукульско-го района (в 2005 г. закончившая физмат Дагестанского госуниверситета), выбрала участь шахидки - взрыв в московском метро 29 марта 2010 г. Другой пример - уничтоженный 9 октября 2005 г. в Махачкале боевик из джамаата «Шариат» Абузагир Мантаев защитил в 2002 г. в Москве диссертацию на соискание ученой степени кандидата политических наук (тема - «Ваххабизм и политическая ситуация в Дагестане»). Показательно, что среди убитых и задержанных боевиков - участников террористического «мятежа» в Нальчике (октябрь 2005 г.) 20% были молодые люди с высшим образованием, 15% - со средним специальным и 60% - с общим средним образованием.
Итак, последствия социокультурной модернизации далеко не однозначны. Однако если она и не является панацеей от экстремизма («лекарств», гарантирующих излечение от этой «социальной болезни», просто не существует), в целом эффект ее будет безусловно положительным для стабилизации республиканского общества. Несмотря на определенное число исключений, общее количество «волонтеров», предпочитающих путь боевика карьере бизнесмена, чиновника, экономиста и т.п., в Дагестане по мере его социокультурной модернизации может сокращаться. Но в данном случае речь идет о весьма продолжительном процессе, положительный эффект которого может аккумулироваться маленькими порциями на протяжении многих десятилетий. В краткосрочной перспективе (5-10 лет) ждать от него заметных результатов просто бессмысленно.
Все перечисленные выше методы ориентированы, прежде всего, на изменение базовых ценностей радикалов и групп населения, сочувствующих им. Однако в реальной практике возможны и другие способы решения проблемы ценностных «ножниц».
4. Речь, в частности, может идти о ценностной «самокор-рек-ции», позволяющей сблизить ценности российского общества с теми, что разделяют религиозные радикалы. Совсем необязательно при этом отказываться от принципов светского модернизированного социума. Реальное исправление недостатков, свойственных республиканской (и российской в целом) политической и социально-экономической системе, действительная борьба с многочисленными формами духовного разложения были бы оправданным шагом навстречу религиозным радикалам, протестность которых связана в том числе и с неприятием обширного негатива, присутствующего в основных сферах российской социальной жизни. Более того, искоренение этих недостатков существенно для самой России, одно из центральных условий сохранения ее в качестве жизнеспособного государства и общества. Иными словами, борясь со своими недостатками, Россия борется и с дагестанским (и всем северокавказским) экстремизмом. Но в перечне антитеррористических мер необходимость «самоисправления» общероссийской действительности никогда не озвучивается (хотя очевидно, что республиканские реалии есть более выпуклая и концентрированная проекция их федеральных аналогов).
Учитывая крайне вялую активность власти на этом направлении, данный способ сближения ценностных систем российского общества и религиозных радикалов имеет мало шансов на практи-
ческое применение. Политическая элита РФ никогда не уступит неприемлемым для современного модернизированного социума требованиям экстремистов (что совершенно правомерно), но и с большей вероятностью окажется не в состоянии разобраться с собственными недостатками, как и с формами духовного разложения, фиксируемыми в современном российском обществе.
5. «Радикализм без экстремизма». Но помимо ценностной коррекции радикалов и самокоррекции российской власти и общества существует еще одна форма воздействия на подполье, основная задача которого может быть условно обозначена как «радикализм без экстремизма»: не меняя смысловых ориентиров радикалов, навязать им «политкорректность», заставить их отказаться от террористических форм протестности и мирно сосуществовать с представителями всех других систем ценностей.
В реальной практике одностороннее навязывание подполью каких-либо условий едва ли возможно. Необходимы встречные уступки. И здесь то, что неприемлемо для РФ в целом, может рассматриваться как более или менее приемлемый вариант для отдельной республики. Речь идет о ценностной «самокоррекции» в масштабах Дагестана (отдельных его районов или даже поселений), которая может представлять переход к шариатской форме организации отдельных территориальных сообществ (на этом пути имеется много вариантов - масштабы и конкретные области применения норм шариата в социальной практике могут варьировать самым существенным образом). Потенциально такого рода подвижки способны сократить протестную энергетику местного ради-калистского сообщества и всего подполья.
Конечно, даже фрагментарный переход республики к шариату станет дополнительным фактором системного отчуждения республиканского общества от РФ. Дагестан, постепенно приобретающий черты внутреннего зарубежья, сделает по этому пути еще один большой и чувствительный шаг. И что не менее существенно - это будет удар по наиболее модернизированным социальным группам республиканского общества, в сохранении и расширении которых РФ крайне заинтересована.
Итак, все имеющиеся в распоряжении власти способы воздействия на ТП и общую ситуацию в республике представляют долгосрочные инструменты, работающие на временной дистанции в десятки лет. Поэтому ожидать кардинального решения проблемы подполья и ликвидации его демографической базы в республике в ближайшее десятилетие не приходится.
Является ли возросшая в последние годы экстремистская активность свидетельством неуклонного дрейфа республики от остальной РФ, тенденцией нарастающей социально-политической дестабилизации, чреватой наступлением хаоса (а в худшем варианте - приходом к власти радикалов с повторением чеченского сценария конца XX в.); или же существование ТП в его современном формате - неизбежный спутник идущей социально-экономической и социокультурной модернизации дагестанского общества, очень серьезное, но в целом ограниченное по своему масштабу зло, «терпимое» в том смысле, что не способно остановить процесс «положительного» развития республики?
Второй вариант ответа нам представляется несколько более близким к действительности. Положение в республике, безусловно, является очень сложным. Но если самоуспокоение опасно и чревато тяжелыми последствиями, то столь же неоптимальны и «самозапугивание», переоценка существующих угроз. Очевидно, что радикалы и их активные сторонники составляют в республике малочисленную группу (не более 1-2% населения), компенсирующую свой малый размер повышенной активностью и вооруженной формой противоборства. При столь ограниченных ресурсах подполью крайне сложно рассчитывать на успех в борьбе с властью. Но открытым остается и вопрос о возможности власти одержать полную победу над республиканским ТП.
История знает примеры такого рода побед. Но они связаны с жесточайшим государственным террором против повстанческих и экстремистских организаций, включая репрессии против их активных и пассивных пособников (и даже простых «соглядатаев», укрывших известную им информацию). Нет, к примеру, сомнения в том, что сталинский режим сумел бы нанести северокавказскому ТП сокрушительное поражение. Однако и таковое не стало бы панацеей от серьезных рецидивов при любом последующем ослаблении данного режима. Скорее всего, вероятность таковых только бы возросла. Современная РФ (рыночная, принципиально деидео-логизированная, коррупционная, административно малоэффективная), при очевидном дефиците политической воли, едва ли в состоянии в сложнейшей политической и социально-экономической ситуации Дагестана полностью ликвидировать подполье. Речь скорее может идти о его «дефрагментации». Но и здесь возможны весьма различные варианты - от серьезного сокращения ТП до сценария, при котором подполье даже увеличивает свой формат и активность.
Какой из этих сценариев реализуется, предсказать едва ли возможно. Динамика развития местного ТП определяется сложнейшим взаимодействием множества факторов, траектория каждого из которых может протекать в достаточно широком русле возможностей. Это делает детальное прогнозирование перспектив террористического комплекса в республике на среднесрочную и долгосрочную перспективу процедурой, превышающей аналитические способности любого исследовательского коллектива, как и имитационно-моделирующие возможности современной компьютерной техники.
Очевидно только то, что в первой трети/половине XXI в. Дагестан уже едва ли сможет вернуться к уровню стабильности 60-х - первой половины 80-х годов XX в. Высокая проблемность, связанная в том числе и с терроризмом, - характеристика абсолютно неизбежная практически при любом сценарии развития республики на ближайшие десятилетия.
С. Слуцкий. «Террористическое подполье на востоке Северного Кавказа (Чечня, Дагестан, Ингушетия)»,
Р.-на-Д., 2010, с. 94-160.
А. Крылов,
политолог
АЗЕРБАЙДЖАН НА ПУТИ ПОСТСОВЕТСКОГО РАЗВИТИЯ
После распада СССР обладающий богатыми сырьевыми ресурсами Азербайджан оказался в регионе в наиболее благоприятном положении. Главным источником доходов стал экспорт энергоносителей на мировые рынки, и экономический рост страны до сих пор базируется на экстенсивном использовании энергетических ресурсов. Благодаря своему географическому положению и нефтегазовым месторождениям Азербайджан был и остается для США одним из самых приоритетных государств на постсоветском пространстве. США оказали Азербайджану значительную по объемам помощь в области военного и военно-морского строительства, активно содействовали углублению отношений Азербайджан -НАТО.
США и ЕС провозгласили своей важнейшей задачей преодоление чрезмерной, по их мнению, зависимости Европы от российских энергоносителей. Началось строительство новой системы
