CC BY
81
УДК 323.2 Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2011. Вып. 4
Т. А. Кулакова
СООТНОШЕНИЕ ПРАКТИК ПРИНУЖДЕНИЯ И СОТРУДНИЧЕСТВА В ПОЛИТИЧЕСКОМ УПРАВЛЕНИИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Поиск моделей политического и административного управления, способных стимулировать кардинальные изменения идеологии и практик взаимодействий аппарата государства и общества, его групп и сегментов, определил внимание к проблеме координации в политическом управлении, как в отечественной науке, так и в политической науке зарубежных стран. Принуждение и сотрудничество как координационные практики взаимодействия автономных субъектов различным образом обеспечивают взаимодействие государства и граждан в достижении целей развития, их соотношение связано с типом административно-политического режима [1, с. 56-57] и типом политической культуры.
По мнению Г. И. Грибановой, «основная идея теории принуждения заключается в том, что правительство движется от инструментов с наименьшей степенью принуждения к инструментам с наибольшей, поскольку оно должно постоянно помнить о необходимости учитывать реакцию граждан на свои действия, а они, в свою очередь, готовы скорее принять меры убеждения, чем принуждения» [2, с. 37]. Иерархическая координация взаимодействий государства и общества основана преимущественно на методах принуждения (идеологического, политического, экономического, силового), координация в демократических режимах построена на практиках, включающих сотрудничество различных гражданских и государственных институтов в достижении как общих, так и локальных целей. Институционализация практик сотрудничества различных и автономных субъектов взаимодействия — государственных учреждений и неправительственных организаций — устанавливает определенное соотношение используемых принудительных и конкурентных отношений автономных акторов [3, с. 98], формирующихся в горизонтальных политических сетях. Теория политических сетей акцентировала внимание в новых условиях на «взаимосвязи гражданского общества, бизнеса и государственного управления, подчеркивая тот факт, что эффективность и справедливость последнего определяется новыми сетевыми отношениями, сотрудничеством и ответственностью» [4, с. 255], а не рыночной целесообразностью и управленческими иерархиями. Современное «понимание управления как процесса сотрудничества и взаимодействия в координируемых коллективных действиях выделяет и новое понимание субъектов и структуры управления — это равноправные члены сети, объединенные состязательными в поиске оптимальных решений отношениями, производящие выбор оптимальных решений на основе компромиссов, организующие совместно реализацию принятого решения и несущие за эти решения ответственность» [5, с. 73].
Применение публичного контроля и легитимного насилия по отношению к тем группам, которые действуют в обход установленных ценностей и норм, организация постоянного взаимодействия власти и общества путем выдвижения обществом требо-
© Т. А. Кулакова, 2011
ваний и принятия политических решений считаются современной нормой взаимодействия государства и граждан. П. Бурдье, анализируя эти взаимодействия, признавал, что «в действительности, правда социального мира — это суть борьбы между очень неравно вооруженными агентами за то, чтобы добраться до совершенного, т. е. само-контролируемого, видения и предвидения» [6, с. 29].
Анализ многосторонних и разноуровневых взаимодействий показывает сложность переговорного процесса между государственными органами и общественными группами в целях определения сущностных характеристик государства и публичных целей политического управления. Сама «суть того, что мы теперь называем “государством”, состоит из множества переговоров, затеянных правителями и проведенных в ходе борьбы за средства деятельности» [7, с. 155]. Право на легальное насилие в демократическом режиме ограничивается только самим источником этого права — гражданами — при условии, что «политические отношения между гражданами и государством выражены широкими, равноправными, защищающими и взаимообязываю-щими процедурами обсуждения» [8, с. 29]. Организация равноправных, защищающих и взаимообязывающих отношений предполагает интеграцию сетей доверия в публичную политику, большую изоляцию категориального неравенства от публичной политики и уменьшения независимости крупных центров власти от публичной политики [9, с. 29-41].
Интеграция сетей доверия в публичной политике повышает общий уровень политического участия, а также способствует созданию политических клубов и иных институтов, втягивающих людей в сферу общественной деятельности, что порождает интерес к эффективности функционирования государства. Доверие как «одна из наивысших гуманистических ценностей, взаимная уверенность субъектов в порядочности и доброжелательности, в институциональном плане — это готовность сотрудничать и обмениваться значимой информацией. Доверие предполагает также общность ценностных ориентаций и целей» [10, с. 77]. В этом случае у людей «развивается прочный интерес к деятельности правительства. Им не безразлично, какие ставки предлагает правительство. Уплачивая налоги, приобретая государственные бумаги, делясь информацией с должностными лицами, будучи в зависимости от правительства в том, что касается доходов, и, отдавая членов семей на военную службу, — всеми перечисленными путями они все больше укрепляют свой интерес и вступают в переговоры о соблюдении своих интересов» [8, с. 120]. Например, принуждение многих к уплате налогов путем определения в места лишения свободы одного крупного неплательщика — это коммуникация государства и граждан по принуждению к выполнению правил, принятых в одностороннем порядке. Это и повод для оценки эффективности коммуникации государства относительно величины налогов, признания равных правил для всех и, одновременно, повод для согласования, урегулирования, обмена с государством, подтвержденных коллективными и индивидуальными требованиями коллективных или индивидуальных прав «по отношению к государству и обязательств государства по отношению к своим гражданам» [8, с. 154]. Ни одна социальная система не может существовать, если не обеспечивает обязательного согласия граждан с большей частью нормативных требований, если к неисполняющим нормы не будут применяться негативные санкции. Организованное и управляемое применение таких санкций Т. Парсонс называет принуждением, которое выполняется полицией, армией, судебной системой, религиозными организациями [9].
Координационные стратегии государств определяются доступными правительствам ресурсами, т. е. тем, «что и каким путем доступно для изъятия в виде податей, налогов и повинностей» [7, с. 58]. По мнению Ч. Тилли, интенсивное принуждение было более распространено в регионах с развитым сельско-хозяйственным производством, где созданные грандиозные структуры буквально выжимали средства из населения, но там, где «правил бал» капитал — в городах, — более широко применялись практики договора, соглашения правителей с обладателями капиталов (интенсивное использование капитала) [7, с. 58-61]. Описывая третий тип взаимодействий как концентрацию капитала и принуждения, он указывает, что «в отсутствие действенной правительственной власти люди, которые располагают значительными объемами капитала, средств принуждения или верных сторонников, используют их для достижения собственных целей, создавая тем самым новые формы угнетения и неравенства. Если высокая степень состоятельности правительства и не определяет демократию, она кажется необходимым условием для демократии в крупном масштабе», однако следует проявлять осмотрительность, поскольку «правительственные агенты начинают контролировать слишком широкий спектр деятельности и ресурсов, сворачивая демократию» [11, с. 105]. М. Уолцер, описывая этот тип принуждения, определяет его как «рыночный империализм», т. е. «способность богатых мужчин и женщин покупать индульгенции, государственные должности, давать взятки судьям, пользоваться политическим влиянием» [12, р. 120].
Поскольку «применение окончательного, всеобъемлющего и легитимного физического принуждения является монополией государства, и политическая система уникальным образом связана с масштабом, направленностью и условиями, влияющими на применение этого физического принуждения» [13, р. 395], многочисленные проявления несанкционируемых государством мер насилия и принуждения со стороны граждан и общества в последние годы заставляют рассматривать и формы их сотрудничества (коммуникативные и действенные), как принуждающие государство к исполнению им собственных функций и законодательных норм, так и направленные на неправовое урегулирование индивидуальных и групповых конфликтов.
Анализируя примеры расширения деятельности государства из сферы войны в иные области (разрешение споров и распределение товаров среди подвластного населения, контроль за производством в повседневной жизни людей), Ч. Тилли отмечает, что тем самым государство «провоцировало коллективные действия, часто принимающие форму сопротивления государству, но иногда маскировавшееся под новые претензии к нему» [11, с. 151], даже не всегда четко сформулированные и предъявленные. К числу таких форм сопротивления требованиям государству Дж. Скотт относил саботаж, промедление, сокрытие и уклонение [14], а не только восстания и другие формы открытого сопротивления. Ч. Тилли, исследуя забастовочные движения, допускает принуждение населением государства к исполнению своей части взаимных обязательств, вводя понятие «оспаривание», под которым скрываются революции, забастовки, войны, социальные движения, перевороты [15, р. 424-440]. Государство всегда стремится к формальной унификации, уничтожению того, что важно для каждого человека — его личных заслуг и достижений в какой-либо сфере, — и того общего, что объединяет людей в сообщество, способное оценить заслуги каждого. Разрушая различия (в языке, религии, коммуникациях, инфраструктуре) и стремясь к гомогенизации, государство всегда рискует получить в ответ массовое сопротивление, если
эти «усилия по выравниванию угрожали самой идентичности подвластного населения, идентичности, основанной на повседневных общественных связях» [7, с. 153; 6, с. 223]. Восстания выступали как ответ на те действия государства, которые воспринимались гражданами в соответствии с их понятиями справедливости как оскорбительные, задевавшие основы коллективной идентичности; восстания могли иметь успех, «когда люди, оскорбленные действиями государства, были уже связаны устойчивыми социальными связями... имели могучих союзников внутри или вне государства и последние действия государства обнаруживали его уязвимость» [7, с. 154].
Идеально общество, где внешнее принуждение определяет рамки, в которых люди сотрудничают на основе солидарных позиций. «Фундаментальная проблема координации в обществе. скорее в том, чтобы гармонично согласовывать ожидания людей, а затем стимулировать на этой основе коллективно рациональные действия и в итоге осуществлять неравновесную и равновесную координации» [16, р. 6], во имя достижения общего блага контролируя соответствие своих индивидуальных интересов и целей. Современные государства, испытывающие натиск солидарных общественных групп, вынуждены искать новые формы переговоров и «обсуждений» публичных тем, так как «солидарность — особый тип социального взаимодействия, при котором моральное долженствование переводит ресурс идентичности в плоскость реальной деятельности, выдвигая на первый план надличностные предпочтения» [17, с. 6]. Сотрудничество, основанное на признаваемых обществом нормах и ценностях, на принципах самоограничения людей (не выходить за рамки «человеческого», не проявлять свободу воли и духа, обуздывая свои слабости), — условие существования не только отдельного человека, но и любой общности людей, ибо «настоящее государство держится не принуждением и не страхом, а свободной лояльностью своих граждан — их верностью долгу; их отвращением к преступности; неподкупностью чиновников; честностью судей; патриотизмом избирателей; государственным смыслом парламентариев; гражданским мужеством писателей и ученых; инициативной храбростью и дисциплиной солдат. Все это не может быть заменено ничем. Человек есть самодеятельный волевой центр, субъект права, а не объект террора и эксплуатации. Он должен строить себя сам, владеть собою, управлять собою и отвечать за себя» [18, с. 229].
Современным обществом все труднее руководить с помощью административного принуждения в условиях ослабления авторитета государственной власти и способности государства навязывать населению свои решения. Новые возможности координации и управления открываются в области информационных технологий в государственном управлении, расширения круга пользователей сетевых технологий. Свойственные индустриальному обществу иерархические способы управления теснятся децентрализованными системами с горизонтальными связями, предъявляющими иные требования как к государственным гражданским служащим, так и к широкому кругу граждан — ответственность, качество работы, самостоятельность, идентификация с целями и смыслом деятельности, которых нельзя уже достичь с помощью классических форм принуждения. Внимание к человеку как носителю определенных компетенций и моральных норм становится ресурсом, определяющим настоящее и будущее общества и государства, поскольку «индивиды постоянно находятся под воздействием двух основных факторов: полезности и моральных обязательств (причем оба этих фактора являются продуктом социализации). Относительная значимость этих детерминант поведения определена историческими и социальными условиями, а в заданных
условиях она зависит от личностных характеристик индивида» [19, р. 63]. Упование либералов на саморегуляцию свободного рынка сдерживалось теми, кто признавал действенность моральных институтов, традиций, считая, что «свободный рынок неспособен к самовоспроизводству, он должен опираться на институты, правила, нормы и привычки» [20, р. 114], поскольку «институты относятся к более высокому уровню обобщения по сравнению с рынком и организациями. Институты определяют “правила игры”, по которым функционируют эти управленческие структуры» [21, р. 161-182]. Новое понимание важности институтов предложил Л. Тевено, раскрывая связь между благом и понятиями «реального» и «нормы», «смысла». Идеал — благо связан с частотой применения, порождающей норму, смысл которой раскрывается общностью понимания, необходимого в ситуациях вовлеченности, сотрудничества индивидов. «Вовлеченность в мир — это прежде всего испытание реальностью, которое зависит от того способа, каким агент воспринимает мир в определенном формате (публичных конвенций, функциональном, близости и т. п.)» [22, с. 84].
Любое навязывание господствующей группой предпочтительных и оптимальных оценок без обсуждения и выявления на основе различных типов знания (в том числе и фонового, неявного), без учета оценок и мнений людей относительно цены вещей и меры «почтения» к людям будет восприниматься ими как применение репрессивной силы. П. Бурдье показывает зависимость оценок от форм и степени участия людей в различных видах деятельности, предполагающих различные прагматические режимы вовлеченности и приспособления к окружающему миру, но есть то общее, что служит основанием для переговоров, обсуждений и других взаимодействий. «У людей координация основывается на связи между поведением и ориентацией на какое-либо благо, определяющее реальность, которую необходимо принимать во внимание. Таким образом, мы контролируем собственное поведение и воспринимаем поведение других» [6, с. 106] в силу общности человеческой природы.
Успешной координация современного российского общества и власти может быть в том случае, если формируется сотрудничество, основанное на сходных восприятии, расположении, ожиданиях, которые его стимулируют. Эффективность системы государственного управления повышается за счет усиления взаимодействий между органами исполнительной власти (министерствами, службами, агентствами) и дополняется координацией федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской Федерации, муниципальных органов, публичных учреждений, неправительственных, некоммерческих организаций и частного сектора. Однако согласованность действий государственных органов остается проблемным полем в организации управления, что сказывается на качестве исполнения государственных функций и предоставления государственных услуг организациям и гражданам. Если ожидания людей не подтвердятся, то действия государства будут восприниматься как обманчивые сигналы для общества, что вызовет рост цинизма, подозрения и не просто отчуждения, а отвержения власти, не способной солидаризироваться с гражданами.
Навязывание правящей группой мнений и оценок, убеждающих в необходимости подчинения ей ради светлого будущего, односторонняя зависимость подданных от властвующих (механическая солидарность) противостоят практикам органической солидарности (Э. Дюркгейм), предполагающим солидарность и объединение для организации взаимодействия с властью на равных [23, с. 67-68]. Сама практика «навязыва-
ния» как информационно-идеологическая и легальная форма принуждения не предусматривает обмен и сделки с гражданами в ходе переговоров, а такая политика властей встречает достаточно солидарный отпор со стороны общества, пусть и выраженный чаще всего в вербальной форме [24].
Низкий уровень доверия населения к аппарату государственного управления дополняется и низким уровнем доверия к лично незнакомым людям [25]. Отсутствие доверия общества к вертикали власти и низкий уровень доверия в обществе подрывают существование самого государства, лишают его перспектив развития, поскольку «национальное благосостояние. обусловлено одной-единственной стороной культуры: уровнем доверия в обществе» [26, р. 7]. Возникает двойственное отношение к государству: от крайних форм недоверия до роста требований «сильного государства, способного контролировать сограждан» [26, р. 99], на фоне роста асоциальных явлений — взяточничества, коррупции в различных формах, которые становятся стратегиями превращения в индивидуальном порядке навязанных властных отношений в согласованные [19, р. 231; 27, с. 59], но ограничивающие рынок, конкуренцию, усиливающие зависимость от внешних факторов [28, с. 98, 138], уничтожающие человеческое достоинство.
Удвоение обездоленности и «отлучения» — эффект гетто П. Бурдье [6, с. 63; 23] — наблюдается не только в экономическом, пространственно-физическом, но и в географическом, инфраструктурном, профессиональном, сословно-групповом, культурноинформационном срезе. «Те, кто уже достиг богатства и могущества, с гораздо большей легкостью откажутся от своих сетей доверия, насаждают неравенство и создают независимые центры силы» [8, с. 195]. Социально-экономическое неравенство дополняется агрессивным навязыванием и укреплением потребительских и культурных практик наиболее обеспеченных — эффект клуба П. Бурдье [6, с. 62] — в большинстве средств массовой коммуникации (прямо или косвенно принадлежащих представителям политико-экономической элиты), что усиливает маргинализацию значительной части населения, поскольку господствующий класс всегда включен в символическую борьбу за навязывание «и даже вдалбливание» картины «социального мира, отвечающего их интересам», приручая подвластных [6, с. 92].
«Непредвзятый наблюдатель нравов и этоса правящего сословия России без труда обнаружит, что в отношении отечественного общества оно осуществляет (осознанную или бессознательную) операцию антропологической минимизации и релятивизации. Проще говоря, недобившиеся успеха — а таких в России подавляющее большинство — для элиты не вполне люди, а возможно, даже и совсем не люди. Отношения между богатыми и остальными в России не могут быть описаны и поняты в категориях социального и культурного отчуждения и вражды, речь идет о большем — отношениях имеющих общий антропоморфный облик, но фактически двух различных видах живых существ.» [29, с. 295]. 38% населения страны отрезаны от общества распутицей и географией [30], но еще большие расстояния разделяют бедных и богатых в России, ведь «благосостояние — это не только доход, количество квадратных метров или килограммов на душу, но и экология, безопасность и качество госуслуг. Когда элита перевозит детей за рубеж, это показатель того, что даже выигравшие количественно глубоко не удовлетворены происходящим». Предложения экспертов о «локализации и изоляции» [31; 32] отсталых и беднейших слоев могут поражать циничной простотой, но их практическая реализация уже произошла [33-38].
Высокая степень координации и управляемости обеспечивается достижением ценностного консенсуса между различными слоями и группами населения. В полном непонимании действия властей в 2009 г. признались 54,2% опрошенных, 70% считали, что власти мало заботятся о «простых» людях [39, с. 27-35]. Режимные характеристики принятия решений оцениваются населением как администрирование чиновников и единоличные решения высших руководителей [39, с. 34], что свидетельствует о значительном расхождении ценностных порядков управляющих и управляемых. Личностные качества человека утратили с конца прошлого века свою значимость как условия, определяющие социальное положение, уступив в первом десятилетии нового века место владению материальными благами, оставив в близких границах факторы доступа к власти, личные достижения в образовании, профессиональной подготовке, социальное положение и родственные связи, авторитет, определяемый служебным положением [39, с. 30; 40, с. 9; 41, с. 73-75; 42, с. 16-20]. Н. Лапин отмечает сложную смену стереотипов о роли государства в обеспечении благополучия человека [43, с. 82-83]. Несоответствие социальной реальности и представления о роли государства в установлении принципов социальной справедливости и политики отчуждает население от политического класса представителей государственной власти и владельцев крупной собственности, влияющих на принятие политико-государственных решений.
Социальное партнерство между государством, профсоюзами, работодателями (в числе которых и государство) находится на низком уровне: только 4,5% респондентов высоко оценили действия профсоюзов по защите социальных и трудовых прав работников [44], неравноправность диалога работников и работодателей известна власти и понимается ею как социально-политическая проблема. Отношения органов исполнительной власти с некоммерческим сектором получили негативную оценку в ежегодном отчете Общественной палаты Российской Федерации за 2010 г. [45], подтвердились результатами исследования, проведенного организацией малого и среднего бизнеса «Опора России» [46].
Слабость представительной ветви власти всех уровней, закрытость исполнительной власти, правоприменительная практика и правовой нигилизм населения и власти отражают слабую координацию между социальными акторами и доминирование практик принуждения во взаимодействиях власти и общества. Ожидания населения от работы правоохранительных и судебных органов совпадают с ожиданиями европейцев, но результаты этой работы не соответствуют общественным ожиданиям российского населения. Спрос на правосудие растет снизу: все больше людей обращаются в суд, о чем свидетельствуют данные сайта Высшего арбитражного суда и сайта судебного департамента.
Нельзя не отметить появление протестных настроений населения против решений, принятых иерархическими способами, ориентированными на запретительнопринудительные механизмы реализации. Кроме митингов против монетизации льгот и запрета на ввоз праворульных машин в 2005 г., изменений Правил дорожного движения и акций «Нет мигалкам!» в 2006 г., акций против повышения транспортного налога в 2009 г., были и иные примеры проявления низового гражданского сотрудничества по защите социальных прав (дело Е. Бычкова, «стояние» против Охта-центра, защита Химкинского леса, протесты беременных женщин и молодых матерей против снижения выплат по беременности и родам, акции против поправок к Федеральному Закону «О рыболовстве», мероприятия движения «Нет мигалкам!», «Антиселигер» и др.).
Низовое сотрудничество как сетевое взаимодействие, принуждающее власти считаться с правами граждан, постепенно дополняется взаимодействиями граждан и социальных групп с властными институтами позитивной направленности, правда, не всегда успешно институционализируемые (например, Общественные советы при министерствах и ведомствах). Толчком к данному процессу послужило и формирование «Народного фронта» как механизма организации диалога власти с широким кругом общественных организаций и граждан при выработке предвыборной программы накануне электорального цикла. При условии сохранения отношений равноправности и взаимообязательности участников «Народного фронта» механическое сочетание интересов многих социальных групп может перерасти в органическое и плодотворное.
Литература
1. Кулакова Т. А. Административные режимы принятия решений в различных организационных структурах // Демократия и управление: информационный бюллетень исследовательского комитета РАПН по сравнительной политологии. СПб., 2008. № 1 (5). 153 с.
2. Грибанова Г И. Государственная политика: проблематика реализации // Демократия
и управление: информационный бюллетень исследовательского комитета РАПН по сравнительной политологии. СПб., 2008. № 1 (5). 153 с.
3. Шерстобитов А. С. Государственные и частные структуры в телекоммуникационной отрасли в России: сеть или иерархия // Политэкс. 2009. Т. 5, № 4.
4. Сморгунов Л. В. Способности государства и соотношение административных и демократических режимов правления // Политико-административные отношения: концепты, практика и качество управления: сб. ст. / под ред. Л. В. Сморгунова. СПб., 2010. 322 с.
5. Кулакова Т. А. Политика изменений: административные реформы и взаимодействие государства и общества. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2011. 382 с.
6. Бурдье П. Социология социального пространства / пер. с фр. М., 2007. 288 с.
7. Тилли Ч. Принуждение, капитал и европейские государства. 1990-1992 гг. / пер. с англ.
Т. Б. Менской. М. 2009. 360 с.
8. Тилли Ч. Демократия. М., 2007. 264 с.
9. Парсонс Т. Системы современных обществ. М., 1997. 270 с.
10. Волкова А. В. Формирование отношений доверия и сотрудничества между государством и обществом в современной России // Политические институты в современном мире. Матер. Всерос. науч. конф. с междунар. участием 10-11 декабря 2010 г., СПбГУ / под общ. ред. С. Г. Еремеева, О. В. Поповой. СПб.: ООО «Аллегро», 2010. 406 с.
11. Тилли Ч. Режимы и их оспаривание // Логос. 2008. № 6.
12. Walzer M. Spheres of Justice. A Defense of Pluralism and Equality. New York, 1983. 345 p.
13. Almond G. A. Comparative Political Systems // Journal of Politics. 1956. Vol. 18.
14. Скотт Дж. Благими намерениями государства. М., 2007. 576 с.
15. Tilly Charles. Regimes and Contention / ed. by Thomas Janoski (The Hand book of Political Sociology: States, Civil Societies, and Globalization). Cambridge: Cambridge University Press, 2005.
16. Clower R. W. Economic Doctrine and Method. Celected Paper of R. W. Clower. Aldershot, 1995. 415 р.
17. Барсукова С. Ю. Солидарность участников неформальной экономики (на примере стратегий мигрантов и предпринимателей) // Социологические исследования. 2002. № 4.
18. Ильин И. А. О свободной лояльности // Ильин И. А. Собрание сочинений: в 10 т. М., 1993. Т. 2, кн. 1. 496 c.
19. Etzioni A. The Moral Dimension. Toward a New Economics. New York; London, 1988. 314 р.
20. Walzer M. La Justice dans les institutions // Esprit. 1992. Vol. 180, N 3-4.
21. Menard C. Markets as Institutions versus Organizations as Markets? Disentangling Some Fundamental Concepts // Journal of Economic Behavior and Organization. 1995. Vol. 28, N 2.
22. Тевено Л. Какой дорогой идти? Моральная сложность «обустроенного» человечества // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. 3, № 3.
23. Хлопин А. Становление гражданского общества в России: институциональная перспектива // Pro et Contra. 1997. Т. 2, № 4.
24. Официальный сайт Левада-центр. Опрос 11 марта 2011 г. Публикация 06.04.2011. URL: http://www.levada.ru/press/2011040605.html (дата обращения: 5.05.2011).
25. Ежегодный доклад Общественной палаты «О состоянии гражданского общества в Российской Федерации» // Сайт Общественной палаты Российской Федерации. URL: http://www. oprf.ru/documents/1151/1337/ (дата обращения: 4.05.2011).
26. Fukuyama F. The Social Virtues and the Creation of Prosperity. New York, 1996. 480 р.
27. Нуреев Р. Социальные субъекты постсоветской России: история и современность // Мир России. 2001. № 3.
28. Паппэ Я. Олигархи. Экономическая хроника 1992-2000. М., 2000. 232 с.
29. Соловей В. Д. Русская история: новое прочтение. М., 2005. 319 с.
30. Попов М. В. Как защитить крестьян от беспредела // Сайт Общественной палаты Российской Федерации. URL: http:// www.oprf.ru/blog/?id=218 (дата обращения: 27.05.2011).
31. «Единая Россия» вместе с ФНПР видит экстремизм в докладе ИНСОРа «Стратегия 2012» // Газета. ру. 06.04.11. URL: http://gazeta.ru (дата обращения: 06.04.2011).
32. Башлыкова Н. Профсоюзы обвинили ИНСОР в экстремизме. И хотят, чтобы прокуратура в этом удостоверилась // Коммерсантъ-Online. 07.04.11.
33. Севрюков Н. «Реформы» и Россия // Информационно-аналитическое издание Интернет против Телеэкрана. URL: http://www.contrtv.ru common/1658 (дата обращения: 17.05.2011).
34. Кувшинова Ю. Две России // Ведомости. 2011. 11 апр.
35. Бахарев И. В полтора раза больше миллиардеров // Газета.ру. Финансы. 15.04.2011. URL: http://www.gazeta.ru (дата обращения: 15.04.2011).
36. Осипов Г Россиян облагают все новыми поборами. URL: http://fintimes.km.ru/ekonomika-rossii/ ekonomika-rossii/15819 (дата обращения: 21.04.2011).
37. Хрусталев М. За экономические преступления зажать не будут? // Бизнес и финансы. URL: http://fintimes.km.ru/ekonomika-rossii/ ekonomicheskie-prestupleniya/15468 (дата обращения: 17.03.2011).
38. Хазин М. Путин поставил ультиматум «профсоюзу олигархов» // Бизнес и финансы. URL: http://fintimes.km.ru/analitika/ ekonomika-rossii/15825 (дата обращения: 22.04.2011).
39. Бойков В. Э. Социально-политические ценностные ориентации россиян: содержание и возможности реализации // Социологические исследования. 2010. № 6.
40. Заславская Т. И. Социокультурный аспект трансформации российского общества // Социологические исследования. 2001. № 8.
41. Горшков М., Тихонова Н. Феномен городской бедности в современной России. М.: Летний сад, 2003. 408 с.
42. Горшков М. К., Тихонова Н. Е. Богатство и бедность в представлениях россиян // Социологические исследования. 2004. № 3.
43. Лапин Н. И. Власть, вседозволенность и свобода в ценностном сознании россиян // Социологические исследования. 2003. № 6.
44. Официальный сайт ВЦИОМ. URL: http://wciom.ru/index.php?id=268 uid=13840 (дата обращения: 05.06.2011).
45. Ежегодный доклад Общественной палаты «О состоянии гражданского общества в Российской Федерации». Сайт Общественной палаты Российской Федерации. URL: http://www.oprf. ru/documents/1151/1337 (дата обращения: 14.03.2011).
46. Лютова М. Дефицит хуже коррупции // Ведомости. 2011. 16 июня.
Статья поступила в редакцию 16 июня 2011 г.
