CC BY
164
1.1. СООТНОШЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ:
ПРАКТИКИ ЗАБВЕНИЯ
Тульчинский Григорий Львович, Заслуженный деятель науки РФ, доктор философских наук, профессор Департамент прикладной политологии
Место работы: НИУ Высшая школа экономики - Санкт-Петербург
Аннотация: Историческая память играет ключевую роль в консолидации общества, формировании и презентации культурной идентичности. При этом важную роль играет не только память героического торжества, побед, но и память скорби, печали, стыда. Статья содержит рассмотрение роли забвения в практиках исторической памяти. Забвение не сводится к простому замалчиванию неприятных фактов истории. Замалчивания являются источником конфликтов и войн исторической памяти. Эти темы образуют незалеченные травмы общественного сознания, его «невротичность», обусловленную невозможностью дистанцироваться от прошлого, зафиксировать его, уверенно жить дальше. Такое прошлое постоянно присутствует, вызывая навязчивые повторы. Конструктивное забвение является систематическим осмыслением исторического опыта. Во-первых, это изживание прошлого на уровне научного осмысления: исторические и социологические исследования, их последующее архивирование, а также включение их результата в образовательные программы высокого уровня. Во-вторых, это символические презентации этой памяти, связанные с глубокой рефлексией скорби, печали. Без такой рефлексии исторические травмы предстают как нечто, достойное сожаления, но не более того, и неизжитые травмы постоянно возвращаются, порождая конфликты.
Ключевые слова: герой, жертва, забвение, историческая память, скорбь.
THE RATIONALIZATION OF THE HISTORICAL AND CULTURAL MEMORY: THE PRACTICE OF OBLIVION
Tulchinskii Grigorii L., Honored Scientist of Russia, Doctor of Philosophy, professor, Department of Applied Political Sciences Place of employment: HRU Higher School of Economics - St.-Petersburg
Abstract: Historical memory plays a key role in the consolidation of the society, the development and presentation of cultural identity. An important role is played not only by the memory of the heroic triumph, victory, but also the memory of sorrow, grief, shame. The article contains a review of the role of oblivion in the practices of historical memory. Oblivion is not reducible to silencing unpleasant facts of history. Silencing is the source of conflict and the historical memory wars. These topics form the unhealed trauma of social consciousness, his «neurotic» caused by the inability to distance them from the past to fix it and to live confidently. Such a past is always present, causing obsessive repetitions. Constructive forgetfulness is a systematic comprehension of historical experience. Firstly, it is overcoming of the past at the level of scientific understanding of: historical and sociological research, their subsequent archiving, as well as their inclusion results in educational programs. Secondly, it is the symbolic presentation of the memory associated with a deep reflection of sorrow, sadness. Without such reflection, historical traumas are seen as something unfortunate, but no more, and still persisting traumas keep coming back, causing conflicts.
Keywords: hero, historical memory, oblivion, sacrifice, sorrow, victim.
Под исторической памятью в данной работе понимается система общепринятых представлений о прошлом страны, нации, ходе их развития, которые транслируются, обсуждаются в публичном пространстве. Роль и значение исторической памяти обусловлены тем, что она способствует формированию идентичности (тем самым, способствуя культурогенезу), осознанию общих проблем, целей, консолидации и мобилизации представителей различных поколений на достижение этих целей. Без исторической памяти не может быть ни социальной группы, ни государства, а согласие по поводу памяти прошлого - центральный, ключевой момент формирования идентичности: социальной, национальной, культурной.
Любая память - не только социальная, но и индивидуальная, ее объем и содержание - суть проявление самосознания, свидетельство вменяемости и критерий интеллектуального и нравственного развития. Недаром в самых различных ситуациях, когда требуется установление вменяемости субъекта, прибегают к критерию памяти - способности вспомнить далекое и недавнее прошлое, имена и даты, собственную биогра-
фию, своих близких, отношения с ними, рассказать об этом. Также и практики самопознания обычно выражаются в воспроизводстве памяти, рефлексии над ее содержанием, в виде рассказов, дискурсивного развертывания (дневники, автобиографии, исповеди, воспоминания, «истории по жизни» и т.п.). Так и историческая память социума, являясь важнейшим фактором консолидации социума, формирования культурной и гражданской идентичности каждого из его членов, развертывается в виде нарративных практик - устных, письменных, визуальных.
С этим связаны и возможности формирования, выявления и анализа памяти - как дискурсивных практик наррации.
Содержание исторической памяти стандартно и хорошо известно:
- миф основания, происхождения социума;
- отцы-основатели;
- выдающиеся исторические деятели
- деятели культуры, искусства, науки, выдающиеся изобретатели, инженеры;
- великие, славные события;
- великие герои-триумфаторы;
Тульчинский Г. Л.
СООТНОШЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ: ПРАКТИКИ ЗАБВЕНИЯ
- великие жертвы;
- связанные со всем предыдущим места и даты.
Типологическим примером развертывания исторической памяти может служить нарратив «Великой-Исторической-Победы-Над-Смертельным-Врагом», в котором реализуется структурирование осмысления в модели «Герой-Враг-Жертва». Герой борется с Врагом, чтобы спасти Жертву. При этом Жертва может представь в двух образах: как victim, т.е. жертва-от-чего(кого)-то, и как sacrifice - жертва-во-имя-чего-(кого)-то.
Практики воспроизводства и трансляции исторической памяти по сути дела представляют собой социальную коммуникацию в которой: транслируются представления о происхождении данного социума (рода, племени, нации), важнейших событиях, славятся герои, внушается гордость за своих предков, задаются образцы нравственного поведения, отличия от соседей и чужеземцев, позволяя позиционировать данный социум, его представителей в пространстве и времени.
В традиционном обществе эти функции обеспечивались ритуальными, религиозными практиками, фольклором. Не малую роль играли сказки, легенды, хроники, былины, эпос. С их помощью выстраивалась и транслировалась новым и новым поколениям устойчивая смысловая картина мира, органическая целостность социальной жизни, различных ее форм.
В обществе модерна на первый план стал выходить городской образ жизни, на историческую арену вышло третье сословие, началось формирование наций: неспроста в подавляющем большинстве языков слово «гражданин» восходит к слову «горожанин» (Bürger, bourgeois, citoyen, citizen). В этой ситуации традиционные практики сохранились, но к ним добавились и на первый план вышли образование, гуманитарные науки, искусство, СМИ, индустрии развлечений, а в XX веке - спорт. Результатом такого мощного и разветвленного формирования исторической памяти стали секулярность, «разволшебствление» мифа происхождения, распад синкертизма на различные сферы деятельности со своим этосом.
В современном массовом информационном обществе ко всем указанным выше практикам добавились и «переупаковали» их технологические проекты символической политики, экранные технологии, Интернет, социальные сети. Тем самым оказалось почти полностью утраченным трансцендентное качество исторической памяти, котораяч стала имманентной, достигнув с помощью медиа «достоверности объективности». Ценностный релятивизм привел к углублению распада синкретизма до личностных этосов, что не могло не привести и привело к конфликтам исторической памяти и ее интерпретаций.
А. Эткинд [Etkind, 2013] различает две основные формы символической презентации прошлого: «мягкие» (software) и «твердые» (hardware). К первым относятся фольклор, искусства, образование, гуманитарные науки, медиа, практики нарративной интерпретации прошлого. Ко вторым - музеефикация, монументы, мемориалы, места исторических событий, выступающие ориентирами, маркерами привязки нарра-тивов к пространству реального опыта.
Однако представляется важным дополнить эту типологию третьим компонентом воспроизводства прошлого. Речь идет о хронотопах, событиях (special events): ритуалах, празднованиях, церемониях, реконструкциях, перформансах, хеппенингах, т.е. - практиках пре-
зентации прошлого и сопричастности ему.
Реализация всех этих форм и практик предполагает их инициаторов - акторов политики исторической памяти. Такая политика может осуществляться сверху и снизу. В первом случае ее акторами выступают органы власти, политики, система образования, культурные индустрии, традиционные и новые медиа. Во втором -общественные организации, инициативы граждан, медиа, различные группы поддержки или протесты.
Исследования показывают наличие трех режимов реализации исторической памяти. [Тульчинский, 2016] Во-первых, это оперативный режим, реализуемый медийными технологиями, индустриями культуры и искусства. В этом режиме содержание исторической памяти наиболее подвижно (с лагом до 3 лет) - в зависимости от текущей внешней и внутренней ситуации, политического курса и т.п. Во-вторых, это образование - режим более инерционный (лаг 15-20 лет), обеспечивающий воспроизводство более устойчивого содержания исторической памяти. И, в-третьих, это собственно культурная память, режим наиболее устойчивый, поскольку задает культурную идентичность. Поэтому его лаг составляет 30-50 лет, не менее 2-3 поколения.
Принципиальную роль играет согласование темпов и интенсивности динамики изменения исторической памяти. Их рассогласование порождает социумы с «разорванной» исторической и культурной памятью. До недавнего времени примерами таких обществ были Мексика, Алжир, Турция, Россия - общества в которых элитами транслировались представления о целях и путях развития резко отличающиеся от культурной памяти социума, а то и отрицающие само содержание этой памяти. Не случайно в таких обществах предлагаемые элитой реформы и программы развития сталкиваются с серьезными проблемами и сопротивлением, предполагая дополнительные сверхусилия по консолидации общества, что сопровождается социальными конфликтами и даже насилием.
В этой связи весьма показательна динамика современной российской символической политики исторической памяти, когда примерно с 2012 существенно изменилась оперативная символическая политика «сверху». Политическая элита заговорила на языке культурной памяти (включая советский опыт), что оказалось довольно неожиданно для академической (научно-образовательной среды), и, одновременно, поддержала идею гражданской идентичности, что оказалось не менее неожиданно для обыденного этнического понимания наций и сторонников этнофедера-лизма. Такая динамика тем более порождает необходимость интенсивных коммуникаций в обществе, осмысление возможных ассоциаций, соотношения символических презентаций прошлого и других направлений работы с содержанием исторической памяти, ее систематизации.
Такие попытки могут быть связаны с различением жанров исторической памяти [Цымбурский, 2011], что позволяет наметить логику такого осмысления и такой систематизации.
Прежде всего, это триумф - торжество социума: слава героев-победителей, несостоятельность врагов, вызовов. Но не менее важны и скорбь, траур - травмы социума. Как показывает опыт некоторых наций, страдания соединяют в большей степени, чем радости. [Тульчинский, 2015] Именно с ними связаны память о героических (активных) жертвах «во имя^БаспЛсе) и о
трагических (пассивных) жертвах, мучениках «от» (victim). Показательно, что одним из уроков прошлого столетия стали практики стыда, покаяния. Ряд глав современных государств принесли публичные покаяния за трагедии Холокоста (шоа).
К практикам стыда и покаяния примыкают практики забвения, которые очень важны для формирования национального самосознания, вообще культурной идентичности. Как писал Ф.Ницше, без забвения нет ни жизни, ни счастья, ни будущего, ни спокойной совести. [Ницше, 1990, с.441-442] А Э.Ренан в своем знаменитом сорбоннском докладе 1882 года «Что такое нация?» подчеркивал, что нация это общность людей, у которых много общего и которые вместе многое забыли. [Ренан, 1902, с.91-92] Действительно, как и в истории каждой семьи есть свои «скелеты в шкафу», так и в истории народов есть обстоятельства, о которых не хотелось бы вспоминать. Но забвение не может сводиться к простому замалчиванию неприятных фактов истории. Остаются исторические факты, документальные архивы, свидетельства и память очевидцев, хранителями которых являются или сами очевидцы или их потомки. Наконец, эти факты и обстоятельства могут храниться в исторической памяти других народов, входить как исторические травмы в их память и идентичность.
Именно следствием замалчиваний, педалированием собственного героизма и являются конфликты и войны исторической памяти. Не будучи включенными в историческую память, не осмысленные ею, эти темы образуют незалеченные травмы общественного сознания, его «невротичность», обусловленную невозможностью дистанцироваться от прошлого, зафиксировать его, уверенно жить дальше. Такое прошлое постоянно присутствует, вызывая навязчивые повторы.
Ярким примером такой невротичности является современное российское общественное сознание с его патологией незалеченных исторических травм, неопределенностью отношения к прошлому - как давнему, так и новейшему. Это проявляется не только на уровне искусства и СМИ, в радикальных пересмотрах учебников и учебных программ, но и в переименованиях городов и улиц, разрушении памятников, охранных зон, даже на уровне вынужденно замалчиваемых тем семейной памяти. В не столь давнем советском прошлом дело доходило до уничтожения и фальсификации документов - например, дат и причин смерти репрессированных.
Рядом исследователей отмечается «этический поворот», произошедший после II Мировой войны, и связанный с трагедией Холокоста. [Ассман, 2014, с.123-124, 304] Произошла глобализация памяти народов и человечества. Формируется общечеловеческая культура скорби и ответственности.
Основной тренд конструктивной эволюции национальной памяти связан не только и не столько с триумфальной или оскорбленной честью. Он включает и совместную память исторических травм: скорбь и признание общей ответственности, а также меморизацию трагедии.
Переживания исторической травмы [Welzer, 2005] включают в себя этапы:
- выявление Жертвы,
- молчание (шок): дистанцирование, завороженность трагедией,
- осмысление,
- преодоление,
- меморизация
Практики конструктивного забвения достаточно хорошо известны. Можно только предложить их некоторую систематизацию. Во-первых, это изживание прошлого на уровне научного осмысления: исторические и социологические исследования, их последующее архивирование, а также включение их результата в образовательные программы высокого уровня. В начальных классах и в средней школе знакомить детей с деталями трагедий не обязательно - достаточно общего представления. И, во-вторых, это символические презентации этой памяти, связанные с глубокой рефлексией (скорби, печали). Без такой рефлексии исторические травмы предстают как нечто, достойное сожаления, но не более того. А неизжитые травмы постоянно возвращаются, порождая конфликты.
ХХ век - один из наиболее трагических, если не самый трагический, в отечественной истории. Фактически за период жизни одного поколения российское общество несколько Великих Травм, отношение к которым до сих пор раскалывает наше общество.
Великая Отечественная война - неспроста стала главным праздником. Эта великая травма глубоко и широко осмыслена обществом и его элитами. Но остались травмы исторической и культурной памяти.
Это I Мировая война. Неспроста попытка 100-летия этой трагедии, фактически, потерпела неудачу. Общество оказалось не готовым к осмыслению и включению этой трагедии в свою историческую память. Требуется дополнительная работа по осмыслению этой ключевой для понимания всего столетия трагедии, ее героев, жертв-во-имя и меморизации.
То же самое можно сказать и о Гражданской войне -требуется признание общей ответственности и меморизация трагедии
Не менее важно и осмысление трагедии Репрессий. Их трагичность признана, но требуется осмысление «жертвы во имя», «жертвы-от», констатация источника трагедии, признание общей ответственности и меморизация. В этой связи, последние решения об увековечении памяти жертв сталинских репрессий в Москве является важным шагом в конструктивном направлении.
Наконец, Распад СССР - травма, коренным образом ихменившая судьбу страны и ее граждан, требует осмысление жертвы «во-имя» и «от», признание общей ответственности и меморизации.
Широкое внимание привлекло расследование Денисом Карагодиным обстоятельств расстрела в 1938 г.его прадеда Степана Карагодина. Правнуком была документально прослежена вся цепочка решений и исполнения: от решений, подписанных руководством страны до лиц, подписавших приговор и приведших его в исполнение. И одним из результатов публикации материалов этого расследования в сети стало письмо внучки Николая Зырянова (палача С.Карагодина, только 21.01.1938 г.расстрелявшего 36 человек):
«...Умом понимаю, что я не виновата в происшедшем, но чувства, которые я испытываю, не передать словами.Отца моей бабушки (маминой мамы), моего прадеда, забрали из дому, по доносу, в те же годы, что и Вашего прадедушку, и домой он больше не вернулся, а дома остались 4 дочки, моя бабушка была младшей... Вот так сейчас и выяснилось, что в одной семье и жертвы, и палачи... Очень горько это осознавать, очень больно. Но я никогда не стану открещиваться от истории своей семьи, какой бы она ни была.» [Фомина, Рачева, 2016] Представляется, что эта история дает наглядный
Тульчинский Г. Л.
СООТНОШЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ: ПРАКТИКИ ЗАБВЕНИЯ
урок конструктивной практики забвения. Бои за прошлое, его реконструкция, разумеется, важны. Но это только первый шаг к консолидации социума. Как самоцель, они - способ не заниматься будущим. Главное -дать покой мертвым, успокоить память живых и вместе строить жизнь дальше.
Список литературы:
1. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: НЛО, 2014. - 328 с.
2. Ницше Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990.
Ренан Э. Что такое нация? // Ренан Э. Собрание сочинений в 12-и т. Т. 6. Киев, 1902. С. 87-102.
3. Тульчинский Г.Л. Наррация в символической политике: Уровни и диахрония. // Символическая политика: Вып. 4: Социальное конструирование пространства. М., 2016,
с. 65-83.
4. Тульчинский Г.Л. Роль геноцида в национальном самосознании. // Геноцид в исторической памяти народов и информационных войнах современности. М.: Ключ-С, 2015, c.154-167.
5. Фомина Е., Рачева Е. От шофера «черного воронка» до Сталина. // Новая газета. 23 ноября 2016. https://www.novayagazeta.ru/articles/2016/11/23/70635-ot-shofera-chernogo-voronka-do-stalina (дата обращения 17.12.2016)
6. Цымбурский В.Л. Конъюнктуры Земли и Времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные исследования. М.: Европа, 2011.
7. Etkind A. Warped Mourning. Stories of the Undead in the Land of Unburied. Stanford: Stanford Univ.Press, 2013.
8. Welzer H. Lehte - Kunst und Kritik des Vergessens. München: Beck, 2005.
