CC BY
86
РАЗДЕЛ 4. АВТОРСКИЕ СТРАТЕГИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ
Калганова В.Е.
Соединение смешного и грустного в комедии
А.П. Сумарокова «Лихоимец»
В статье исследуется комедия А.П. Сумарокова «Лихоимец» в аспекте авторской интенции и читательской интерпретации; раскрывается структурообразующий принцип соединения смешного и грустного; выявляются языковые факторы пьесы; очерчивается семантическое поле, позволяющее понять авторскую интенцию и характер главного героя.
Ключевые слова: Сумароков, литература XVIII века, комедия, лихоимец, ростовщик, автор, читатель.
Слово «лихоимец» в русском языке обладает явно выраженной негативной коннотацией: человек, берущий слишком большие поборы или проценты; взяточник. От синонима «ростовщик» наименование отличается именно с точки зрения градации: лихоимец не просто дает деньги взаймы под проценты, а делает это за непомерно высокое вознаграждение. Этот оттенок семантики обусловлен структурой сложного слова, его первой корневой морфемой лих-.
Прибыль, ростовщический процент в истории русского языка назывались лихвой. По П.Я. Черных, лексема восходит к о.-с. *Нсйъ - «превышающий меру» > «чрезмерный» > «злой» [11, I, с. 486]. В старославянском языке исходная семема «обросла» множеством производных: помимо названного лихва, это также наречие и предлог лихо (чрезмерно, слишком, чрезвычайно); прилагательное лих (чрезмерный, излишний); существительные лихование (лишение), лихоимание, лихоимие, лихоимствие, лихоимство, лихоемство (корыстолюбие), лихоклятва (лжеприсяга), лихоток (избыток, излишек), лихоядение (неумеренность в еде), лихоемляи (корыстолюбец); глаголы лиховати (отнимать, лишать), лихомыслити (замышлять дурное), лихосотворити (совершить дурное), [7, с. 307-308]. Такое разнообразие дериватов подтверждает выводы Т.И. Вендиной о том, что семантическая группа наименований грешников и человеческих грехов в старославянском языке имеет большую глубину языковой проработанности, а понятия добра и зла являются онтологическими категориями мышления средневекового человека [2, с. 40-43].
Топика человека Божьего была задана Псалтирью. Ветхозаветные пророки во многих местах Священного Писания порицали грех корыстолюбия: Иезекииль осуждает: «Взятки берут у тебя, чтобы проливать кровь; ты берешь рост и лихву и насилием вымогаешь корысть у ближнего твое-
217
го, а Меня забыл, говорит Господь» (Иез. 22. 12). То же самое утверждает Закон: «Да не давай брату твоему и ближнему твоему в лихву» (Втор. 23. 19). Запрет на ростовщичество утверждается и в «Исходе»: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста (Исх. 22.25). Пророк Иезекииль грозен в наказании беззакон-ников: он прорицает смерть любому нечестивому сыну, который «и на горах ест жертвенное, и жену ближнего своего оскверняет, бедного и нищего притесняет, насильно отнимает, залога не возвращает, и к идолам обращает глаза свои, делает мерзость, в рост дает, и берет лихву; то будет ли он жив? Нет, он не будет жив. Кто делает все такие мерзости, тот непременно умрет, кровь его будет на нем» (Иез. 18. 10-13). В Новом Завете мысль о греховности любого не верующего в Бога, язычника, в том числе сребролюбца, задана словами апостола Павла.
Одна из наиболее яростных отповедей ростовщичеству принадлежит толкователю Псалтири Святителю Василию Великому. Дача денег в рост оказывается сопряженной с целым рядом попутно возникающих грехов. Заимодавец впадает в грех скупости: «крайне бесчеловечно, когда один, имея нужду в необходимом, просит взаем, чтобы поддержать жизнь, другому не довольствоваться возвращением данного взаем, но придумывать, как извлечь для себя из несчастий убогого доход и обогащение». Процентщик отвергает общую их с просящим божественную природу, становится распираем гордыней: «сребролюбец, видя, что человек, борющийся с нуждою, просит у колен его, не хочет сжалиться над поступающим вопреки своему достоинству, не думает о единстве природы, не склоняется на просьбы, но стоит непреклонен и неумолим, не уступает мольбам, не трогается слезами, продолжает отказывать...». Дача в рост для Василия Великого - верх человеконенавистничества. Изворачиваясь, свою ложь ростовщик пытается выдать за истину: «. божится и заклинает сам себя, что у него вовсе нет денег, что он сам ищет человека, у кого бы занять; и эту ложь утверждает клятвою, своим бесчеловечием приобретая себе недобрую покупку - клятвопреступление». Как дьявол, прибегая к выдумкам, он обольщает и заманивает бедного, «берет с него письменное обязательство.., отняв у него даже свободу». Василий Великий свое обращение к заимодавцам заканчивает риторическим вопросом: «Или не знаешь, что ты более приращаешь грехи свои, нежели умножаешь богатство придуманным ростом?» [1, с. 47]. Плотский грех сребролюбия окутывает ростовщика паутиной грехов духовных.
Грех корыстолюбия осуждается всеми религиями1. Ростовщичество на Руси считалось тяжким преступлением против заветов Господа Бога. Сре-
1 У мусульман Аллах Всевышний объявил войну всем, кто вовлечен в Риба: «И кто снедаем лихоимством (ростовщичеством), предстанет (в Судный День) никак иначе, как тот, кого поверг в безумство Сатана своим прикосновеньем... О вы, кто верует! Побойтесь Бога и откажитесь от того, Что вам назначено лихвой, если, поистине, уверовали вы» (Коран, 2. 275-279).
218
ди русских людей лихоимцев было мало, занимались им в основном пришлые люди. Ср. в старославянском языке слова иноплеменник, иноязычник, иностранник, туждеплеменник выступают как синонимы [7, с. 261-262]. Средневековый человек не одобрял нетрудовой и паразитический характер таких доходов, а иногда и бунтовал против процентщиков. Например, в 1113 году в Киеве были разгромлены дома евреев-ростовщиков, бравших огромные проценты и занимавшихся скупкой и перепродажей самых необходимых продуктов. После народного восстания Владимир Мономах издал Устав, по которому прибыль ростовщиков ограничивалась двадцатью процентами в год. Русские люди относились к подобным предпринимателям презрительно, их языковое сознание, например, зафиксировано В.И. Далем: РОСТОВЩИК - человек, живущий доходами с истиника, ростами; принято более в дурном значении. Человек, берущий лихву, незаконные росты, и сверх того большие залоги, на тяжких условиях. Ростовщики на том свете каленые пятаки голыми руками считают [3, IV, с. 76-77]. В народе ростовщиков называли христопродавцами, резоимцами, жидами, гиенами немилосердными. Ростовщичество запрещалось и всячески осуждалось, небогоугодность такого промысла отразилась в русских народных поговорках: «Лучше жить бедняком, чем разбогатеть со грехом», «Неправедная корысть впрок нейдет», «Неправедно нажитое боком выпрет», «Не от скудости скупость вышла, от богатства», «Торговать бедою - заложить головою», «Чужим богат не будешь», «Чужой бедой сыт не будешь», «Лихва да лесть дьяволу честь» и др. Добродетель нестяжательства объяснялась библейской космогонией: русский человек верил, что, не расплатившись с долгами на земле, не сможешь развязаться с земной жизнью на том свете. Если долг вовремя не возвращался, то давший ссуду мог уничтожить запись о кредите, что означало невозможность рассчитаться по земным обязательствам. Однако народное восприятие ростовщичества расходилось с экономической деятельностью государства, которое долговые проценты не запрещало, а пыталось регулировать. Правовой кодекс Руси «Русская правда» различает заем, одолжение по дружбе от дачи денег в рост под определенный процент. Ростовщичество признается легальным способом извлечения дохода, однако «Правда», устанавливая порядок взыскания долгов, все же отличает несостоятельность злостную и несчастную. Отношения заимодавцев и должников были зафиксированы новгородскими и псковскими берестяными грамотами, в частности Псковской судной грамотой, которая регулировала долговые обязательства. При Иоанне IV давать долговые обязательства могли только лица старше пятнадцати лет.
Уложение царя Алексея Михайловича юридически обосновывает займ денег, провизии, других вещей. Однако платеж процентов при денежном займе категорически запрещен как противоречащий учениям Святых Апостолов и Святых Отцов церкви. Только в 1754 году было разрешено устанавливать при займе плату процентов, но не более шести в год.
219
Толчком к развитию государственного кредитования стала деятельность Петра I, строительство, охватившее все сферы государственной жизни. В новой столице появились первые банкирские дома и биржи, был учрежден Государственный банк. Во время шведской войны Петр I прибегал к ссудам банкиров семейства Медичи, стали легендарными ростовщические способности его приближенного светлейшего князя Меньшикова. Монетная контора, учрежденная Петром II в 1729 году, выдавала заемщикам ссуды под восемь процентов годовых. В годы правления Анны Иоанновны была узаконена ссудная казна при монетной конторе, выдававшая деньги под тот же процент. Ростовщики же в это время давали займы под двадцать процентов в год. Правительство пыталось таким образом составить альтернативу частному ростовщичеству. Возникновение первых российских государственных банков связано с правлением Елизаветы Петровны - императрица законодательно ликвидировала ростовщичество и поддержала дворянское предпринимательство. Ростовщичество со времен Петра I стало весьма популярным занятием российского дворянства, на что русский народ отреагировал поговоркой: «Родом дворянин, а делами жидовин». Хотя в купеческой иерархии процентщик занимал самую низшую позицию, ростовщичество было востребовано и продолжало оставаться общественным злом* 1.
Комедия «Лихоимец» была написана А.П. Сумароковым ко дню коронации Екатерины II в 1768 году. В разные годы к исследованию комедии обращались П. Н. Берков, В. П. Семенников, А. Косман и др. Внимание привлекал прежде всего образ главного героя - лихоимца Кащея. По мысли А. Космана, «... в комедии «Лихоимец» рационалистическая тенденция перестает быть единственной и ведущей, критерий художественности уже не чисто логический критерий, появляется зародыш творческой художественной фантазии, возникает проблема характера, встает проблема занимательности» [4, с. 173].
Пьеса «Лихоимец» названа одним из имен, которыми центрального героя награждают окружающие его персонажи. Несомненен говорящий характер этого «имени», позволяющий читателю, зрителю сразу же увидеть в герое главное, наиболее существенное, определить свое отношение к «герою». Слово «лихоимец» встречается уже в древнейших памятниках русского языка, восходящих к библейскому: «ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники - Царства Божия не наследуют»
1 В Уголовном Уложении, получившем высочайшее утверждение 22 Марта 1903 г., ростовщичество считается преступлением. Признаки нечестных сделок таковы:
1) заемщик из-за известных заимодавцу стеснительных обстоятельств вынужден принять крайне тяжелые условия ссуды; 2) заимодавец скрывает чрезмерные проценты по ссуде, включая их в основную сумму как неустойку или плату за хранение; 3) скупка имущества по несоразмерно низкой цене. По Уложению, чрезмерным считался процент более 12 годовых. Ростовщики, чей корыстный умысел был доказан, приговаривались к тюремному заключению или пребыванию в исправительном доме.
220
(1 Кор. 6: 10). Таким образом, «говорящее» заглавие пьесы включено в семантическое поле грешников: лихоимцы, как и всякие хищники, обречены на Геенну Огненную.
Комическое начало в «Лихоимце» связано, прежде всего, с изображением главного героя - ростовщика Кащея. Сумароков рисует его характер с помощью такого материала, который, несколько гиперболизируя комичность психологии, поступков Кащея, создает одновременно смешную и страшную фигуру. Отрицательный персонаж назван русским именем, появившимся в языке в древнерусскую эпоху. Наиболее интересным, связанным с пьесой Сумарокова, является то значение указанного имени, которое находим в словаре В. И. Даля: «Кащей означает изможденного непомерно худобой старика, скрягу, скупца и ростовщика, корпящего над своею казною» [3, II, с. 101]. Характеристики, которые Кащей и окружающие его адресуют внешности героя, точно соотносятся с тем, что отмечают словари русского языка. Так, например, приглашая служанку дочери Клариссу к себе в спальню, он замечает: «Пойдем. Никто не приревнует: со мной любиться всего безопаснее; потому что никто не подумает того, чтобы кто такова старова и безобразнова человека, у которого одни кости да жилы, полюбить мог» (действ. II, явл. 2).
Подобные слова о внешности ростовщика говорят и другие действующие лица. Примером может служить диалог Пасквина с Кащеем:
Пасквин (особливо). Едакой урод! Едакая чучило! Екой Кащей бессмертной! ха, ха, ха!
Кащей. Чему ты смеешься?
Пасквин. Я смеюся, сударь, от радости, что ваше высокопревосходительство в такой глубокой старости житейскому толико крепко пригвождены, будто как бы вам никогда не умирать, хоть вы уже как скелет совсем иссохли, и думаю, что вы не простой Кащей, да Кащей бессмертной» (действ. III, явл. 3) [9, с. 73].
Несомненно, подобная портретная характеристика позволяет Сумарокову дать читателю наглядное представление о действующем лице, режиссеру выбрать актера соответствующего физического типа, а актеру загримироваться так, как показывают цитированные реплики. Кроме того, важно учесть, что портретные характеристики в драматических произведениях, несмотря на их эффективность, встречаются редко. Поэтому Сумароков удачно использовал не часто встречающийся в драматургической практике прием.
Разумеется, перед нами весьма сложный, объемный человеческий характер. Поэтому Сумароков использует и другие средства, позволяющие читателю, зрителю понять и должным образом оценить Кащея. Прежде всего выделяются прямые характеристики, которые Кащею дают другие персонажи. Так, в репликах Клары, Пасквина и других персонажей неоднократно упоминаются различные факты, рисующие отношения Кащея к его родным, знакомым, слугам, крепостным. Из этих реплик становится известно, что своих двух дочерей Кащей фактически запер в четырех стенах, чтобы они не вышли замуж и не попросили приданого, а третьей, су-
221
мевшей вступить в законный брак с достойным молодым человеком, он отказывает в поддержке. Служанка Изабеллы Кларисса рассказывает: «к друзьям своим возит он на именины: зимою мерзлой плотвы, рыбы по три: а летом дарит он именинников и именинниц репою, хреном и кочанами капусты» (действ. I, явл. 3).
Вся низость натуры лихоимца особенно наглядно раскрывается в его отношении к слугам, крепостным. Хотя Кащей - богатый человек, своих слуг он держит впроголодь, одевает их буквально на смех людям. Мало того, он разлагает слуг нравственно, учит их воровать. Со своими крепостными он обращается так, что даже у людей, выросших и воспитывавшихся в жестокие времена «осьмнадцатого» столетия, волосы встают дыбом, когда Кащей рассказывает им о том, как он управляет своими деревеньками. На первый взгляд характер Кащея одноплановый, сущность которого исчерпывается скупостью и жестокостью, деформирующей все человеческие качества. Однако это не так. Прежде всего в самой своей страсти к «золотому тельцу» Кащей поднимается до вершин своеобразной «поэзии», до высот такой страсти, которая формально облагораживает его. Однако высокая страсть Кащея обманная, герой сам себя разоблачает, выступая врагом Просвещения: «Вот говорят, будто науки людей просвещают! Намнясь у меня был хотя и безграмотной, однако весьма ученой человек, и сказывал то мне, что за морем какая-то печатная книга, в которой ясно изображено, что науки человека портят; и подлинно так; ежели бы ты жил по-дедовски, так бы ты не был таков упрям; подлинно то, что науки всему злу корень» (действ. I, явл. V).
Сумароковский лихоимец - философ. Так, в одной из реплик Кащей совершенно справедливо говорит о бренности земного бытия. Однако и эта философия зиждется у него на золоте, серебре, на мешках с богатством: «Ах, друг мой! Не миновати смерти. Все в мире сем суета: и дом, и деревни, и золото, и серебро, и жемчуг, и самые драгоценнейшие камни: со всем расставаться, со всеми прощаться, и горчайшими омыв сундуки свои слезами, взглянуть в последний раз на запечатанные свои мешки, и сказать им: прощайте, возлюбленные мои денежки: уж я с вами никогда не увижу-ся» (действ. III, явл. III). Однако философствования лихоимца не что иное, как кощунственная интерпретация ветхозаветной идеи бренности ложных земных благ перед безусловной ценностью Царствия Небесного. Демагогия Кащея призвана ввести в заблуждение и других персонажей комедии, и читателей-зрителей. Однако горе-философ развенчивается драматургом и предстает существом алчным, сознательно противопоставляющим себя другим людям, обществу, христианской морали. Страшный и сам по себе, Кащей особенно опасен потому, что растлевает, отравляет всех, с кем сводит его жизнь.
В комедии есть внесценический персонаж, который, даже с точки зрения Кащея, есть олицетворение порока в высшей точке расцвета. Это не-
222
кий Колчулай, фигура одиозная, сущность которой Кащей раскрывает следующим образом в разговоре с Леандром:
Кащей. Что бы я, племянницу свою выдал за Колчулая!
Леандр . Етого он хотел.
Кащей. За крючкотворца и вора!
Леандр. Он искал етова.
Кащей. Которой крал всякое животное!
Леандр. Он етова...
Кащей. Которой, командуя, крал казенных лошадей!
Леандр. Он етова.
Кащей. Который на заборах пасквили прибивает.
Леандр. Он етова.
Кащей. Который судя колодников, у них просил за освобождение их от смертной казни сахару, изюму и винных ягод!
Леандр. Он.
Кащей. Который, средь улицы вскочив на суму кареты, сорвал у девицы с руки перстень.
Леандр. Он.
Кащей. Который влюбливается в деньги невест, и на тех девиц подает плутовские явки, теша в них то, чево тем девицам о нем и не грезилось, и представляет ради доносу старых, почтенных, добродетельных и беспорочных боярынь, и знатных отцев дочерей во свидетельство» (действ. II, явл. 5) [9, с. 79].
Колчулай выполняет функцию двойника Кащея. Именно внесценический персонаж наделен одной из двух масок двойного Амора - маской низменного гибриста, которой лишен лихоимец Кащей в силу своего жалкого внешнего облика. Однако физическое уродство Кащея всего лишь обманная форма: редуцированный Колчулай в любой момент может возродиться в лихоимце. Потенциально он герой гибристической комедии [10, с. 356-357].
В комедиях Сумарокова 1760-х годов соединение смешного и грустного делает его опыты в «низком» жанре весьма серьезными, в силу чего в его драматургии как бы кристаллизуется, вырабатывается такой вид драматических произведений, которые можно назвать «серьезные комедии». Трагедия, стремящаяся к счастливому браку в финале, и комедия, завершающаяся гибелью, становятся в драматургии Сумарокова эстетическими и философскими жанровыми вариантами общего генезиса. По мысли О.Б. Лебедевой, «обе жанровые модели являются сложными и смешанными, совмещая в себе признаки противоположных жанров трагедии и комедии. Не только для классицистического жанрового мышления, но и для мировой драматургической традиции эта ситуация является совершенно нетипичной. Именно в синтетизме драматургического жанра больше всего сказалось его национальное своеобразие на русской почве» [5, с. 135-136].
Культурный синтез европейской и русской традиций обусловил феномен русского XVIII столетия. Реформы общественной жизни страны, проведенные в начале века Петром Великим, «предопределили сближение России с Западной Европой, а политический статус русской монархии приобрел черты имперской державности» [8, с. 266]. Однако только во
223
второй трети XVIII века формируется новая для России «риторикоагитационная модель: возникают условия, при которых власть изъясняется с обществом, предполагая наличие обратной связи...» [6, с. 343]. Этой обратной связью и стало сценическое искусство. Сумароков-драматург одним из первых осознал себя профессиональным театральным деятелем, который несет личную ответственность перед искусством и зрителем и более не является лишь проводником идей «зрителя на троне».
Список литературы
1. Василий Великий (архиеп. Кесарийский; 329-379). Беседы святого отца нашего Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийской, на Псалмы: с греческого на российский язык переведенные. - М.: РГБ, 2007.
2. Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. - М.: Индрик, 2002. - 336 с.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М.: Терра,
1995.
4. Косман А. Комедии Сумарокова // Учен. записки ЛГУ. - 1939. - №33. Серия Филология. - Вып. 2. - С. 170-173.
5. Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII века. - М., 2003. - С. 135136.
6. Одесский М.П. Поэтика русской драмы: вторая половина XVII - первая треть XVIII в. - М., 2004. - 343 с.
7. Старославянский словарь (по рукописям X - XI веков) / под ред. Р. М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. 2-е изд. - М.: Рус. яз, 1999. - 842 с.
8. Стенник Ю.В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественноисторической мысли XVIII - начала XIX века. - СПб., 2004. - 266 с.
9. Сумароков А.П. Лихоимец // Сумароков А.П. Полн. собр. всех соч.- М., 1781. -
Ч. V. - С. 72-152.
10. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. - М., 1998. - 357 с.
11. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. - М.: Рус. яз.-Медиа, 2006.
Артемьева Л. С.
«Гамлетовский» микросюжет в пьесе А.П. Чехова «Чайка»
В статье рассматриваются шекспировские аллюзии и реминисценции, вводящие «гамлетовские» микросюжеты в пьесу А. П. Чехова «Чайка». «Движение» микросюжетов актуализирует те или иные жанровые доминанты (трагедийную, драматическую, комедийную) и обусловливает развитие основного конфликта пьесы.
Ключевые слова: Шекспир, Чехов, «Чайка», микросюжет, жанр.
В отечественном и зарубежном литературоведении «Чайку» принято считать самой «гамлетовской» пьесой Чехова [2; 3; 4; 6; 9; 10]. Сопоставляя «Чайку» с «Гамлетом», исследователи обращали внимание на сценическое своеобразие обеих пьес, в которых «главное событие непрерывно от-
224
