CC BY
58
Г. М. Елфимов
СОДЕРЖАНИЕ КАТЕГОРИИ НОВОГО: от ЭЛЕАТОВ до НАЧАЛА XX в.
203к
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
КАТЕГОРИЯ НОВОГО, ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАНИЕ, ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА, ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА, ОБЪЕКТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА
В статье рассматривается эволюция общефилософского смысла понятия нового в различные периоды развития философии. Подробно описываются метафизическая концепция соотношения старого и нового в элейской философии, работы Аристотеля, Гераклита, идеи Пармени-да. Особое внимание автор уделяет изложению взглядов Гассенди — одного из крупнейших философов и ученых XVII в., а также Милля — известного английского философа XIX в., одного из родоначальников позитивизма. Автор излагает философские позиции Дж. Льюиса, Шарля Ренувье, Эмиля Бутру. Достаточно подробно представлены взгляды французского философа-иррационалиста Анри Бергсона — одного из наиболее популярных среди буржуазной интеллигенции философов начала XX в.
Методологическая ценность того или иного философского понятия в различные периоды развития философии не одинакова. Это зависит от логики развития самой философии, от запросов со-
ЕЛФИМОВ
Геннадий Михайлович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой государственного и муниципального управления Северо-Западной академии государственной службы. E-mail: [email protected]
KEY WORDS
CATEGORY OF NEW, PHILOSOPHICAL KNOWLEDGE, ONTOLOGICAL PROBLEMS, EPISTEMOLOGICAL PROBLEMATICS, OBJECTIVE DIALECTICS
Evolution of general philosophical meaning of the concept of new that existed during different periods of philosophy development is considered in the article. Metaphysical conception of the relationship between the new and the old in Eleatic philosophy, the works of Aristotles, Heraclites, and ideas of Parmenides are considered in detail. Special attention the author pays to the presentation of the views of Gassendi — one of the eminent philosophers and scientists of XVII century, and also of the views of Mill — well-known philosopher of XIX century, one of the fathers of positive philosophy. The author as well presents philosophical positions of J. Lewis, Charles Renouvier, Emile Boutroux. Views of the French philosopher-irrationalist Henri Bergson are described in reasonable detail, who was one of the most popular philosophers among the bourgeois intellectuals at the beginning of XX century.
прикасающихся с ней других областей знания, в конечном счете — от общественной потребности в преимущественном освещении отдельных сторон действительности. Проблема «нового» тесно связана с развитием представлений о движении. При этом, поскольку в содержание понятия нового входит связь качественно определенного объекта, его свойств и предшествующего ему по времени объекта (старого), характер освещения смысла «нового» и особенности его возникновения обусловливались той
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
стороной концепции движения, которая связана с противоречивостью движения, с соотношением черт устойчивости и изменчивости в объекте.
Один из первых вариантов метафизической концепции соотношения старого и нового был создан в элейской философии. Истолковывая многообразные и изменчивые явления природы как ложное, элеаты за истинное признавали лишь единое, неподвижное, неизменное бытие. Гегель отмечал, что и в последующей философии изменение рассматривается в отрыве от неизменности: изменение трактуется как атрибут конечных вещей, а неизменность как свойство бога1. Вопрос о новом не предполагал решения проблемы соотношения частного и общего в движении.
Как реальные предметы у элеа-тов не имели первостепенного значения, так и частное знание о конкретных предметах, процессах и возникновении нового считалось недействительным в сравнении с общим философским знанием о едином бытии. Уже Аристотель отметил, рассматривая вопрос о соотношении старого и нового в формировании представления о едином бытии элеатов, что в реальной действительности существует не просто общее движение, но что «видов движения изменения столько же, сколько и видов сущего»2. Это одновременно означало, что наряду с
философским знанием возможно частное знание.
Рассмотрение проблемы нового требует четкого разграничения онтологической и гносеологической стороны вопроса. Закономерности объективной диалектики и закономерности познания сходны, поскольку познание отражает действительность, но это сходство, вернее, степень этого сходства, определяется тем, что познание отражает действительность лишь с определенной стороны и в этом смысле неполно. Наконец, важно учитывать и специфику самого процесса познания. Онтологическая проблематика часто вначале выступала как гносеологическая. Так, в частности, обстояло дело с выяснением сущности противоречий, их роли в познании и в объективном мире.
Связь гносеологического и онтологического аспектов в связи с рассмотрением проблемы нового характеризовалась тем, что вопрос о новом сводился к вопросу об общности знания (в этом случае новое выступает как противоречащее данному знанию), либо он никак не рассматривался, например, в релятивистских концепциях.
Естественно, что объективная диалектика (диалектика объективного мира) не может рассматриваться в отрыве от диалектики самого познания, однако принципиально значимо учитывать такой
1 См.: Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. IX. - М., 1932. С. 217.
2 Аристотель. Соч. Т. 1. - М., 1975. С. 288-289.
аспект, как относительность самого философского знания.
В этой связи в философии возникает вопрос об общности философских категорий как «коренных условий всякого бытия». Изменение состава категорий, которое можно наблюдать в истории философских учений, отход одних и возникновение других — свидетельство их относительности. Минимально эти процессы проявляются в изменении содержания наиболее устойчивых категорий.
Наибольшую сложность при рассмотрении составляет та часть вопросов о новом, которая имеет отношение к общефилософской характеристике нового, поскольку она связана с оценкой всеобщности, с проблемой возникновения. Общефилософское содержание понятия возникновения и его общности — одна из труднейших классических философских тем, на разрешение которой были направлены усилия многих поколений философов. Проблема нового снимается при признании абсолютной общности какого-либо процесса, отношения или (соответственно) знания о них.
Учение Гераклита о Едином, о бытии у элеатов, шестисотлетняя история скептицизма связаны с осмыслением соотношения процессов текучести и становления всех вещей и в то же время их единства как иррациональной неизменности бытия. В наиболее последовательном виде эта взаимосвязь была представлена у Парменида. Он первый поставил проблему бытия
и, соответственно, его всеобщих свойств. Работы этого философа оказали значительное влияние на развитие диалектики именно благодаря выводам, вытекающим из последовательности базовых положений. Влияние идей Пармени-да прослеживается в последующей философии, и особенно в работах Платона и Аристотеля. Если Гераклит — великий диалектик в античной философии, то Парменид — ее первый метафизик, первый антагонист диалектики. Такая оценка, однако, не исключает значимости философии Парменида для развития самой диалектики. Учение о противоречиях, созданное последователем Парменида Зеноном, можно оценить по существу как возвращение к диалектике движения, причем на высоком уровне.
Парменид ставит вопрос о возникновении (нового) в предельном смысле — «Может ли возникнуть нечто из ничего?», — но в более выраженной форме: может ли быть «сущее» из «не-сущего»? (В данном случае «сущее» в отличие от «нечто» трактуется как действительность в широком смысле.) Ответ Парменида однозначен: что-либо не может возникнуть из ничего. Отсюда вывод: нет ни возникновения, ни уничтожения. Как возникновение, так и уничтожение понимается в предельном смысле. Это положение, в первую очередь, связано с обоснованием единственности бытия его несотворимостью, на основе этого положения позднее формулируется учение о единой субстанции Б. Спинозы. Ничто не
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
возникает, ничто не погибает, так как возникновение и гибель есть переход от небытия (мыслимого в абсолютном смысле) к бытию и обратно, а небытия нет.
Стремление сохранить этот вывод, сделать философское положение применимым к конкретным процессам без обогащения его содержания приводили Парменида и его последователей к парадоксальным выводам о кажимости изменений реальных предметов. Элеаты справедливо отмечали, что только при «наличности понятия небытия возможны и понятия о настоящем, прошедшем и будущем»3. Сложность состояла в том, что само понятие небытия при переходе к оценкам конкретных объектов и конкретного сущего предполагало другой уровень абстракции, предусматривающий восприятие относительности бытия и небытия. Этот переход оказался наиболее болезненным. Эле-аты в стремлении сохранить общий принцип связи сущего и несущего предпочли объявить отношения мира конкретных вещей, их возникновение и уничтожение, само изменение лишь кажимостью, а суждения о них — всего лишь мнениями, неистинными знаниями. Подобные воззрения наибольшие возражения вызывали у тех, кто был связан с разработкой научных проблем в области математики, физи-
ки, астрономии и т. д.: «В этих специальных исследованиях Парме-ниду стали оказывать в истории греческой науки не столь почетное место, какое было указано ему философами в истории их науки, фи-лософии»4.
Вывод, который следует из основных положений о бытии элеатов при рассмотрении вопросов о новом, означает, что новое вообще невозможно в общефилософском смысле, что возникновения не существует. В то же время естествознание с самого начала предметом своего исследования имеет отдельные реальные предметы, процессы возникновения, изменения и гибели и, соответственно, сталкивается с возникновением нового. Закономерности возникновения нового как изменения вообще выступают как содержательная часть устойчивости в научных представлениях.
Положение элеатов о невозникновении, неуничтожимости бытия как такового (о его несотворимо-сти) вполне корректно в философском смысле. Однако это положение требует соотнесения с бытием конкретных предметов. Аристотель рассмотрел вопрос о соотношении понятия о неподвижном абстрактном бытии у элеатов со знаниями о конкретном бытии. Обсуждая, возможно ли уничтожение вообще и возникновение вообще в проти-
3 МендесМ. И. Элеаты. Филологические разыскания в области истории греческой философии. — Одесса, 1911. С. 127.
4 Бобров Е. А. Философия Парменида. — Казань, 1903. С. 1.
воположность возникновению и уничтожению из чего-нибудь, он выделяет второе как возникновение не абсолютное, а относитель-ное5. Т. е. в мире реальных вещей происходит переход некоторого нечто в иное, новое нечто, но это второе не является абсолютно новым, а лишь относительно новым.
Вопрос о возникновении нового, таким образом, связан с двумя проблемами бытия. С одной стороны, — с понятием тезиса о не-сотворимости и неуничтожимости бытия как такового, и изменение в этом смысле должно быть исключено. С другой стороны, — с наличием изменений в мире реальных конечных вещей, возникновением нового и гибели старого.
Аристотель вводит понятие относительного возникновения. То и другое объединяется в учении о текучей и непостоянной, но вечно существующей материи. Единство материи и движения рассматривается Аристотелем, таким образом, как важнейшее условие решения вопроса о новом. В результате этого в логике Аристотеля, кроме абсолютно аподиктических, появляются такие умозаключения, которые он называет по преимуществу диалектическими, в которых отражается наличие бесконечно разнообразных по своему качеству предметов, именуемых у него «топосами».
В своей работе «Топика» Аристотель искал логические средства для отражения факта относительности закономерностей реальных
изменений. В связи с этим он в своей топике основывается не на абсолютной истине и не на аподиктическом силлогизме, а на правдоподобии. В противоположность абсолютному знанию, которое связано с коренными условиями неизменного бытия, признание изменчивости и множественности мира приводит к необходимости рассмотрения и относительного, вероятностного знания. Именно с относительным знанием Аристотель связывал и понимание диалектики. Он отмечал, что не всякое предложение и не всякая проблема должны считаться диалектическими. Диалектическое положение есть вопрос, кажущийся правдоподобным всем и большинству людей или мудрым и ученым, а из этих последних — или всем, или большинству, или наиболее известным, причем (вопрос) не парадоксальный, потому что можно выставлять то, что кажется правдоподобным мудрецам, лишь если это не противоречит мнениям большинства. К диалектическим предложениям можно причислить и то, что сходно с правдоподобным и признанным всеми, равно как и то, что противоположно общепризнанному с отрицанием, в том числе мнения, соответствующие основоположениям, принципам наук и искусств.
Аристотель подчеркивает значимость относительного, вероятностного знания. С позиций, изложенных в «Топике», структура каждой науки, основанная на аксиомах,
5 Мендес М. И. // Указ. соч. С. 162-163.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
выбранных только вследствие их самоочевидности, делает закономерным вопрос о том, не является ли правдоподобной и всякая наука лишь вследствие того, что она основана на таких аксиомах? Не будет ли претерпевать изменения в своих законах космос, движущийся весьма правильно и по определенным законам в настоящее время? Не будет ли он иным завтра? По крайней мере мировые пожары у досократиков, периодические этапы зарождения, процветания и гибели мира у Эмпедокла, неизвестно откуда и почему возникающие из атомов бесконечные миры Демокрита — все это при всей своей абсолютности, несомненно, проникнуто вполне вероятностной структурой становления.
Таким образом, уже в работах Аристотеля вполне определенно поставлен вопрос об относительном характере возникновения и гибели (изменчивости) отдельных явлений (топосов). В онтологическом плане это равнозначно тому, что всякое новое может быть только относительно новым. В гносеологическом плане — подчеркивается фундаментальное значение относительного знания. Объект философского исследования уже в этих работах раздваивается: с одной стороны, это бытие как таковое и его коренные признаки, с другой стороны, бытие некоторого конкретного объекта.
Рассмотрение бытия как такового нашло наиболее яркое выражение в работах философов элейс-кой школы, в которых содержался
вывод о невозникновении и не-уничтожимости бытия. По сути, это выступает и его единственным признаком. Однако воспринимаемый (как и существующий) признак должен быть отделен от чего-то иного, в противном случае его существование предстает как нечто иррациональное.
Признак неуничтожимости и невозникновения на самом деле дан представителями элейской школы философов как противоположность конечному существованию реальных объектов и иррациональным представляется вследствие того, что сама логика является отражением мира конечных, изменяющихся вещей. Несмотря на то, что мир преходящих, чувственно воспринимаемых вещей объявлен у элеатов неистинным, он, по их мнению, является необходимым условием суждения о бытии. Предельно абстрактное восприятие бытия приводит и к объявлению движения кажимостью, аналогично отрицается наличие, по сути, и любого различимого признака. Таким образом, при предельно абстрактном подходе, наиболее ярко представленном элеатами, вопрос о новом снимается не только применительно к самому бытию, но и по отношению к любому его признаку.
Философское учение элеатов о движении оказало значительное влияние на последующую философскую мысль. Общефилософский смысл понятия нового в концепции элеатов (самой возможности его существования по отношению к материи как таковой)
приводил к идеалистической позиции в философии. Именно в трудах элеатов впервые был поставлен вопрос о вечности — неограниченной деятельности, безвременном бытии. В понятии абсолютного бытия уже заложена не-создаваемость и неуничтожимость. Время затрагивает только события (явления), а не абсолютное в бытии, не основу, не сущность происходящего. Понятие вечности целиком базируется на логическом или идеалистически-онтологическом основании.
Проблема вечности, поставленная элеатами, обсуждалась Ксено-фаном, Демокритом, Аристотелем, Гераклитом, Платоном, Проклом, Плотиком. Обсуждение этих вопросов продолжили философы Средневековья. Если в древнегреческой философии, особенно в трудах Демокрита, Аристотеля и Гераклита, дилемма возникновения нового и вечность решается в основном диалектически, то для Средневековья наиболее характерен интерес именно к вопросу о вечности, вневременном бытии, что наиболее полно отвечало вопросам богословия. Важное место концепция вечности занимала в философии Эри-гены, Августина, Немезия, Альберта Великого и Фомы Аквинского.
Впервые в европейской философии категория нового исследуется П. Гассенди — одним из крупнейших философов и ученых XVII в.
Понятие нового привлекло внимание П. Гассенди не случайно. Гас-сенди был одним из тех, кто боролся за освобождение философии от уз средневековой схоластики, за утверждение философского материализма, за нарождающееся естествознание.
Интересы Гассенди как философа в значительной степени определялись историей предшествующего и современного ему периодов. Во время прогрессивного преобразования — перехода от феодализма к господству буржуазии — происходила глубокая ломка мировоззрения. В области философии это означало отказ от канонизированной философии Аристотеля и типичного для канонизации догматизма. Гассенди, не оспаривая величия Аристотеля, критиковал многие его положения, но в основном выступал против аристотеликов: «...ари-стотелики, почитая своего предшественника — Аристотеля — как некоего бога, сошедшего с неба и открывшего людям истину, не осмеливались отступить от него даже на ноготок; и, таким образом, не веря в собственные силы, они забросили исследование самих вещей и занялись лишь пустой болтовней вокруг да около писаний и слов Аристотеля»6. Средневековой позиции схоластов, заявлявших, что они «предпочли бы ошибаться вместе с Аристотелем, чем думать правильно вместе с другими»7 во времена
6 Гассенди П. Соч.: В 2 т. Т. 2. — М., 1968. С. 43.
7 Гассенди П. // Там же. С. 44.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
Гассенди уже противостояли новые общественные потребности, новые открытия физики, астрономии, математики.
Выступая за творческое отношение к знанию, Гассенди шире, чем другие философы его времени, использовал в своих трудах историческое наследие. Гассенди цитировал Филона Александрийского: «...среди других положений пифагорейцев имеется одно поистине прекрасное, предупреждающее нас о том, чтобы мы не ходили по торной дороге»8. Параллельно с антисхоластическими работами Гассенди занимался исследованиями, воскрешавшими творческое наследие великого материалиста древности — Эпикура, взгляды которого оказали большое влияние на самого Гассенди.
Критика Гассенди догматизма схоластов не имеет ничего общего с нигилизмом. Он выступал против слепого следования авторитетам. Гассенди отнюдь не против преемственности. Однако наиболее авторитетным в глазах Гассенди выступало, в конечном счете, естествознание. Характерное для Гассенди замечание: «Тот, кто полагает, что рожденная вещь может существовать
вечно, — тот даже, как говорится, и не пробовал естествознания»9. Гас-сенди — механицист, что определялось возможностями естествознания его времени. Однако развитый аппарат философских категорий, которыми он оперирует, позволяет ему ставить ряд вопросов, по существу, диалектически. Сложное отношение между сознательно принятыми механистическими представлениями и диалектическими положениями придает своеобразную окраску воззрениям Гассенди. Так, рассматривая отношение случайности и необходимости, Гассенди подчеркивает, что одни и те же особенности объекта являются и случайными, и необходимыми: «.акциденции, которые затрагивают вещь, в каком-нибудь случайном аспекте ("лишь внешне"), тем не менее принадлежат вещи внутренне: это — расположение и порядок частей и частиц, промежутки между ними и т. п. Но хотя эти качества случайны, они случайны для частей, а не для состоящего из этих частей целого»10.
Гассенди был убежден в том, что несмотря на многообразие видов изменения, в основе их лежит механическое перемещение11. Под
8 Гассенди П. // Указ. соч. С. 43.
9 Гассенди П. // Там же. С. 185.
10 Гассенди П. // Там же. С. 180.
11 Показательна в этом отношении разница в позициях Р. Декарта, миропонимание которого было «критическим» (абсолютный приоритет механического изменения перед покоем (см., например: История диалектики XIV-ХVIII вв. — М., 1974. С. 131), и полемизировавшего с ним Гассенди: «...излишним представляется и слово "покой", потому что способность к чему-либо означает и способность к тому, что ему противоположно: ведь способность говорить есть то же самое, что и способность молчать...». (См.: Гассенди П. Соч.: В 2 т. Т. 2. — М., 1968. С. 123).
движением он понимал лишь переход с места на место, а именно то, что большей частью обозначают словами «перенесение» (latio), «движение перехода» (motus transitus) и «местное движение» (motus localis). Эти обозначения применяются обычно с целью провести грань между движением такого рода и движением, которое принято называть «изменениями» (mutatio) и «преобразованием» (alteratio)12. Однако Гассенди обращает внимание на связь выделенных видов изменения и на изменение как качественный переход: «...если какое-нибудь сложное тело качественно изменяется, то это обусловлено исключительно местным движением перехода атомов или телец, создающих новое качество, благодаря тому, что они перемещаются и располагаются по-новому внутри самого тела, а также проникают внутрь либо выходят наружу»13. Смена качественных состояний рассматривается им как наиболее важное для существа вещей изменение.
Этому философу принадлежит развернутое учение о возникновении и гибели, основанием которого было убеждение Гассенди, высказанное вслед за Эпикуром и заключающееся в том, что все вещи имеют начало и конец существования. Начало существования
вещи означает, по Гассенди, возникновение нового качества. Новое качество может возникнуть лишь из того, что уже существует: «Когда я говорю, что тело впервые создается или начинает существовать, я, конечно, не утверждаю тем самым, что в нем не существовало раньше ничего из того, что в нем есть субстанционального, или телесного. Ибо раньше атомы и молекулы, или семена, из которых образовалось тело... атомы и молекулы так смешались, и так объединились, что они приобрели новое расположение или новую форму, которой раньше они не имели.. .»14. Таким образом, Гассенди не отождествлял полностью механическое перемещение и изменение, поскольку изменение (преобразование) рассматривал и как возникновение нового качества или утрату качества. Возникновение нового Гассенди связывал с появлением «внутренне присущего» объекту качества, специально подчеркивал, что «качества, не присущие телам изнутри», «случайные» не могут обеспечить или характеризовать новое15. Гассенди полагал изменяющимися только сложные объекты. В основе сложных объектов Гассенди, как и Эпикур, предполагал наличие неизменных атомов, наделенных рядом свойств (правда, Гассенди усложнил эти
12 Гассенди П. // Указ. соч. С. 167.
13 Гассенди П. // Там же. С 182-183.
14 Там же.
15 Там же.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
кТЛТ первичные составляющие вещей, введя понятие «молекула» — относительно устойчивое атомное образование, часть вещи). Преемственность качественных состояний — одна из важных сторон возникновения нового — рассматривается Гассенди не через связь качественных состояний, но исключительно благодаря первичным составляющим — «атомам». Гассенди трактовал активность отношения в направлении от части — к целому. Он показывал, что возможно возникновение не всякого нового, но лишь такого, которое определяется свойствами частей: как из букв алфавита, которых около трех десятков, может быть составлено «почти непостижимое множество слов», так и из атомов, обладающих определенными неизменными свойствами, ограниченными по своей природе, могут возникнуть бесчисленные в своем многообразии вещи. Однако, подчеркивал Гассенди, «как не из всякого сочетания букв образуются слова, которые можно произносить и читать», также «не всякие атомы способны образовать путем объединения любую сложную вещь»16. Закономерности образования нового, таким образом, полностью сводятся Гассенди к свойствам атомов. Эти закономерности необходимы постольку, поскольку атомы независимы друг от друга. Метафизическая характеристика элементарного составляющего — атома — приводит к выводу о том, что свойства вещи, состоящей
из большого числа атомов, — это прямой перенос свойств атомов, простая их сумма. Но в этом случае невозможно было бы объяснить ни факт появления нового, ни изменчивости вещи. Это противоречие Гассенди решает, как и многие авторы до него, вводя случайные связи как нечто внешнее атомам, как некоторое межатомное отношение, как «независимость» атомов. Но поскольку отношение «независимости» специально не анализируется, остается иллюзия простого суммирования свойств элементарных составляющих в целом. Такой подход дает возможность лишь констатировать само возникновение нового, которое представляет собой изменяющаяся вещь, но особенности преломления свойств элементарных составляющих в целом в вещи остаются в тени. Более глубокий анализ, связанный с отношением от неизменного по своей природе элемента — атома — к изменяющейся субстанции, опускается Гассенди, что спасает его от столкновения с множеством противоречий, обусловленных метафизическим пониманием атомизма. Атомы не претерпевают изменения под воздействием целого, новое не затрагивает их. Этот метафизический подход к трактовке связи обусловливает следующие выводы: новое утрачивается полностью с гибелью вещи; сохранение имеет смысл только по отношению к неизменным атомам; возможна полная повторяемость
Гассенди П. // Указ. соч. С. 85.
16
на любом уровне сложности. Новое, по Гассенди, связано с возникновением любой вещи как некоего сложного целого и тождественно ее основному качеству. С этой точки зрения, все объекты равно новые, поскольку новизна тождественна наличию качества как атрибута вещи, кроме того, вследствие постоянства свойств атомов всякий предмет может быть воспроизведен в том же виде сколько угодно раз. Поэтому не имеет смысла вопрос о степени новизны предмета: все предметы при таком подходе можно считать одинаково новыми.
Интерес к категории нового проявлялся практически в большинстве философских концепций, однако проблема возникновения нового выступала как одна из сторон вопроса о становлении, развитии, прогрессе и в значительной степени растворялась в них. Специально проблему возникновения нового после Гассенди рассматривал Д. С. Милль — известный английский философ XIX в., один из родоначальников позитивизма. Причины, побудившие Гассенди обратиться к категории нового, были связаны с необходимостью формирования мировоззрения, которое должно было прийти на смену схоластике, опирающейся на положения догматизированного учения Аристотеля, мировоззрения, которое должно было помочь утвердиться нарождающемуся естествознанию. К мо-
менту появления философских работ Д. С. Милля критика философии Аристотеля и схоластики уже сходила с повестки дня в результате и философской, и естественнонаучной аргументации, накопленной к этому времени. Более того, в этот период возникает тенденция к завышенным оценкам частных методов, успешно использованных некоторыми отдельными науками, попытки возвести эти методы в ранг общефилософских. Эта тенденция надолго становится почвой позитивистских концепций. Метафизичность и множественность методов частных дисциплин не в последнюю очередь обусловливают эклектичность позитивистских концепций. Это относится и к воззрениям Д. С. Милля: в своей философии он старался объединить мировоззренческие взгляды и выводы Ф. Бекона и Т. Гоббса, Д. Локка, Д. Беркли и Д. Юма, английских психологов-ассоцианистов, французских философов-материалистов, представителей так называемой шотландской школы, а также философии И. Бентама и О. Конта, имевших диаметрально противоположные платформы и по основному вопросу философии, и по выбору метода17.
В работах Д. С. Милля нашли отражение актуальные вопросы его времени, в первую очередь связанные с теорией познания, которые все больше интересовали естествоиспытателей и стали находить отклик в работах философов. Д. С. Милль
См., например: Зенгер С. Дж. Ст. Милль. — СПб., 1903.
17
<
й.
>
.с
>
а. о
U
кТ^ предпринял попытку проследить характерные черты научных методов в той их части, которая касалась логики исследования. Важное место в этой проблематике занимает вопрос о том, что такое новое знание и как оно возникает. С этого момента тема нового знания устойчиво привлекает интерес позитивистов18.
Позитивизм с самого начала резко ограничил рамки своей теории познания только логикой — происхождение самих логических процессов объявлялось вопросом несущественным, наличие логики принималось лишь как факт. Д. С. Милль в основание своей теории познания положил концепцию Д. Юма, в которой сформулирована следующая позиция: все наше знание основывается на «опыте», на «фактах». Но фактами он, вслед за Юмом, называет лишь доступные нам ощущения, наши собственные переживания, а под «опытом» понимает единичный «факт» (ощущение) или некоторую совокупность ощущений. Это предельно ясно выраженная субъективно-идеалистическая позиция. Однако Милль непоследователен. Выступая против идеи о врожденной способности человека разделять в сознании «внутренний и внешний опыт», он пишет о внешнем, о природе, о субстанции, относит «законосообразную связь всех внешних восприятий» к природе. «Милль переходит
от идеализма к грубому материализму», ... когда он, «примыкая к естествоиспытателям, соглашается с тем, что "физиология становится орудием для теории познания"», — отмечает С. Зенгер19. Непоследовательность Милля в проведении ряда принципов в своей философии обусловлена как самим субъективно-идеалистическим подходом, так и обращением в своих работах к естествознанию. Философ опирался в своих трудах на естествознание, что привносило элементы «стихийного материализма». В этой связи нельзя говорить о том, что Милль рассматривал только вопросы теории познания в позитивистском духе: в ряде случаев он, по существу, обращался к вопросам диалектики реального мира, «изменения вещей». И в той, и в другой области Милль касался темы возникновения нового, но в силу указанных причин приведенные данные не являются строго систематизированными или достаточно последовательно связанными, поэтому следует отметить только отдельные положения его философии.
Характеризуя новое, Милль использовал, в первую очередь, понятия «причина», «следствие», «закон». Вопрос причинно-следственного отношения Милль решал в юмовском духе, определяя причину как «неизменно предшествующий факт», а следствие — как «неизменно наступающий за ним факт».
18 FeyerabendP. K. Imre Lakatos // British Journal for the Philosophy of Science. 1975. Vol. 26. № 1. P. 12-13.
19 Зенгер С. // Указ. соч. С. 159-161.
Он особо подчеркивал, что отрицает производящий характер причины, считая это пережитком аристотелевской схоластики20. Рассматривая природу действия причин и роль их в повторяемости и в новом, Милль, прежде всего, обращает внимание на лапласовский вариант причинно-следственных отношений, называя его действием «постоянных причин». При наличии «постоянных причин», пояснял Милль, возможно предсказание сколь угодно отдаленных следствий, как в природе, так и в обществе. В системе отношений такого рода новое должно было бы носить весьма относительный, можно сказать, упрощенный характер, поскольку все возможные будущие состояния уже имеются в данном. Более того, в такого рода системе отношений с наличием «постоянных причин» при условии, что могло бы «.. .когда-либо повториться данное состояние всего мира, то повторились бы и все последующие состояния, и история периодично повторялась бы, подобно многозначной периодической дроби»21.
По мнению Милля, основное различие в совокупном проявлении законов поляризовано в двух типах соотношений законов: - законы действуют вместе без изменений, как и при независимых проявлениях;
- совместное действие законов приводит к их взаимному уничтожению.
Первый случай характерен, например, для законов механики, второй — для химии. Однако, подчеркивает Милль, несмотря на то, что нет предметов, которые бы не подчинялись каким-либо законам, в силу сложности предметов в одних «сопряжениях» выполняются одни законы, в других отношениях — другие законы у того же самого предмета. Поэтому в природных предметах второй тип совокупного действия законов, при котором они полностью «взаимно уничтожаются», является частным, исключительным. «Составные части растительного или животного вещества не теряют своих механических или химических свойств, как отдельные деятели, когда... они, как сборное целое, приобретают, вдобавок, физиологические или жизненные свойства»22. Далее Милль ставит вопрос о соотношении между новыми законами, возникшими в новом целом, и законами, которые выступают их базой. Милль обращает внимание на то, что «новые законы, подавляя часть прежних, могут сосуществовать с другой частью и даже соединять действие этих прежних законов со своими собственными»23. Развивая мысль о влиянии новых
20 Милль Д. С. Система логики. В 2 т. Т. 1.
21 Милль Д. С. // Там же. С. 378.
22 Милль Д. С. // Там же. С. 403.
23 Там же.
— СПб. — М., 1878. С. 357-358.
<
й.
>
.с
>
а. о
U
кТ^ отношений, новых законов на 1 предшествующие, Милль делает вывод об обратном устойчивом воздействии нового на сохраняющиеся связи. Новое выступает как нарушение старых связей, в результате чего возникают вторичные относительно нового законы, которые Милль называет ге-теропатическими («страдающими в своей части») законами. Эти ге-теропатические законы могут выступать как вполне устойчивые отношения в самых дальних соединениях. Устойчивость новых отношений и их связей с прежними законами дают основание надеяться, полагал Милль, на то, что в будущем удастся возвести, в частности, химию и физиологию в степень умозрительных наук, сформулировать теоретическую базу этих дисциплин. Милль справедливо отмечал, что, хотя невозможно будет вывести все химические и физиологические истины из «законов или свойств простых веществ или элементарных деяте-лей»24, частично возможен путь от новых законов — к их основе25.
«Законов жизни никогда нельзя будет вывести из одних законов составных частей; но поразительно сложные явления жизни могут, все, допускать вывод их из сравнительно простых законов жизни»26.
Новые законы могут быть строго примирены один с другим и с законами составных частей (в их гетеропатическом варианте). Отсюда не исключена возможность существования такого рода отношений, которые носят постоянный характер и, пользуясь которыми, как ключами, можно было бы предвидеть, например, новые химические соединения, не наблюдая их, или не разлагая данное новое вещество, судить о его составляющих.
После работ Д. С. Милля тема нового специально обсуждается Дж. Льюисом. Льюис не был крупной фигурой в английской философии. Его заслуга в толковании нового состоит, главным образом, в том, что он, обратив внимание на сложность соотношения старого и нового, предложил выделить два варианта появления нового, дал им специальные названия, которые получили затем широкое распространение.
На философские позиции Льюиса большое влияние оказали труды Д. Милля и воззрения известного естествоиспытателя Гельмгольца27. Льюис полагал, что наука и философия, несомненно, связаны между собой и взаимно влияют друг на друга. Задачей науки является выделение специфического и класси-
24 Милль Д. С. // Указ. соч. С. 403.
25 Это положение противоречит основным позитивистским установкам, в связи с чем оно подвергалось критике позднейшими позитивистами.
26 Милль Д. С.// Указ. соч. С. 404.
27 Lewes G. H. Problem of Life and Mind. - L., 1875. Vol. II. P. 440-448.
фикация конкретного опыта, задача философии состоит в том, что она, «принимая обобщенные результаты такого исследования, достигнутые в различных областях исследования, объединяет их в систему»28. Льюис сохраняет позицию, свойственную натурфилософам — создателям систем, в рамках которых философия должна активно вмешиваться в содержательную сторону конкретного исследования. Отсюда мысль о том, что «такая метафизическая система будет меняться с изменением материалов, поставляемых наукой, это непременно», а потому невозможно установить предела в познании «все большего и большего числа объективных отношений, мы должны согласиться с решением, что оно должно быть лишь приближен-ным»29. Дж. Льюис — типичный механицист. Материю он представляет как «пассивный аспект существования»30, который может быть выделен только в абстракции.
Природные объекты не являются пассивными, потому что в них проявляется «сила» — причина изменения. Здоровое начало естествоиспытателя не позволяет Льюису остановиться только на понятии силы, и он присоединяется к позиции Гельмгольца, цитируя сделанный им вывод: «Чистая сила должна иметь что-то,
являющееся ее базисом, и то, базис чего мы не обнаружили, мы именуем материей»31.
Льюис подчеркивает, что все природные объекты связаны между собой в определенные эволюционные цепи, обусловленные действием сил. Эти силы можно охарактеризовать определенными правилами — законами науки. Однако механицист Льюис особо обращает внимание на то, что сфера действия законов классической механики ограничена. Таким образом, возникает противоречие, характерное для многих авторов, основывавшихся в своих работах на конкретной научной картине мира: с одной стороны, такая научная картина мира выступает у них как методологическая платформа, с другой стороны, в силу содержания самой методологии, предназначенной для того, чтобы выйти за рамки существующей научной картины мира, приходится постоянно говорить о ее ограниченности. Особенно резко это противоречие обнаруживалось у приверженцев доктрины механицизма. Открытия в области химии и биологии представляли собой материал, для объяснения которого было явно недостаточно только законов механики. Считаясь с этим, Льюис выделяет 2 типа появления нового: результанты и эмердженты.
28 Lewes G. H. // Op. cit. P. 339.
29 Ibid.
30 Lewes G. H. // Op. cit. P. 440.
31 Lewes G. H. // Ibid. P. 345.
<
й.
>
.с
>
а. о
U
кТ^ То, что является следствием действия законов ньютоновской механики, всегда предстает как результанты32. Результант Льюис иллюстрирует сложением механических сил, подчеркивая, что «каждый результант — это ясно связанные компоненты, поскольку они гомогенны и соизмеримы с предшествующим состоянием»33. Обобщая галилеевский принцип независимости механических движений, Льюис представляет их независимость друг от друга «как независимость действия каузальных агентов», каждый из которых действует как неразрушимый и независимый. При этом он объявляет «неразрушимыми и независимыми каузальными агентами» как свойства, так и их носителей, что приводит в ряде случаев к весьма произвольным оценкам новых состояний. Комбинации «каузальных агентов» возможны 2 видов: в первом случае имеется сложение или смешение, во втором — комбинация с эмерджентом.
Что же такое эмерджент? Это такое новое, которое не может быть «ясно сведено» к предшествующему состоянию и представлено как простой вариант: действия известных законов. Льюис вводит понятие «эмерджент», характеризуя его
следующим образом: «Хотя каждый эффект является результантом в его компонентах, продукт этих факторов может быть таким, что мы не сможем проследить шаги этого так, чтобы увидеть в продукте характер действия каждого фактора. В последнем случае я предлагаю назвать эффект эмерджентом. Он вырастает из комбинации агентов, но в такой форме, что сами агенты в их действии не проявляются»34. Иллюстрируется это следующим образом: сложение теплоты и теплоты дает результант; но сложение теплоты и веществ дает различные эффекты: в одном случае это разрушение, в другом — превращение в жидкость и т. д. Поскольку в большинстве случаев мы не можем проследить процесс объединения, то мы имеем различные эмердженты35. Льюис приводит факт, которому было суждено стать классическим примером эмерджентности: знание свойств водорода и кислорода не дает возможности предвидеть свойств их соединения — воды. Однако он делает существенную оговорку: «Когда-либо мы сможем выразить невидимые сейчас процессы в математической формуле; но до сих пор мы должны рассматривать воду как эмерджент»36. Признак эмерджентности, по мнению
32 Lewes G. H. // Op. cit. P. 336-368.
33 Lewes G. H. // Ibid. P. 413.
34 Lewes G. H. // Ibid. P. 412
35 Lewes G. H. // Ibid. P. 413.
36 Lewes G. H. // Ibid. P. 414.
Льюиса, по отношению к тому же объективному процессу непостоянен. Эмерджентные эффекты, полагает он, могут быть обнаружены только в эксперименте37. Таким образом, эффект эмерджентности состоит не столько в возникновении какого-либо нового качественного состояния, сколько в возможности предсказания или «простого объяснения» этого нового состояния. Под «простым объяснением» понимается возможность сведения нового состояния к предшествующему в рамках известного научного аппарата, который предполагает механическое объяснение. Сам же объективно осуществляющийся качественный переход может считаться как эмерджентным, так и не-эмерджентным.
Льюис не развивает свои идеи далее этого. В его философских конструкциях понятия результантов и эмерджентов не выступали как базовые, они были рядовыми категориями в общей системе воззрений. Позднее ряд философов наделил эти категории статусом принципов, и понятие эмерджент-ности стало играть роль одного из важнейших базовых элементов таких систем. На создание эмерд-жентных философских систем большое влияние оказали идеи эволюционизма, в особенности взгляды французского философа-иррационалиста Анри Бергсона.
А. Бергсон — один из наиболее популярных среди буржуазной интеллигенции философов начала XX в. Интерес к его философии в значительной степени был обусловлен тем, что она сочетала в себе попытку философского обобщения эволюционных идей, получивших широкое распространение среди научной интеллигенции, и применение принципов мистического иррационалистского мировоззрения. Значительное место в философии А. Бергсона занимает проблема нового, проблема возникновения. Появлению философии А. Бергсона предшествовали труды таких ученых, как М. Ф. П. Мен де Биран, Ш. Ренувье, Э. Бутру, А. Шопенгауэр и Ф. Ницше. Вопрос о возникновении нового затрагивался в наибольшей степени в работах Ш. Ренувье и Э. Бутру.
Шарль Ренувье особое значение придавал «закону определенного количества» (принципу меры, или закону перехода количественных изменений в качественные). Принцип меры к концу прошлого столетия уже воспринимался многими учеными как один из общеметодологических принципов естествознания. Ренувье рассматривал бытие как нечто прерывное. Особенно он выступал против понятия актуальной бесконечности, а вместе с этим и против идеи беспрерывности бытия (как двух аспектов
35 Lewes G. H. // Op. cit. P. 413.
36 Lewes G. H. // Ibid. P. 414.
37 Ibid.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
одного и того же вопроса). В качестве инструмента для своего анализа он широко использовал «закон определенного количества». Этот закон он довольно своеобразно применял к решению основного закона философии: мир в силу этого закона должен иметь начало. И этим началом, по мнению Ш. Ренувье, выступает акт божественной воли. Это утверждение никак нельзя назвать оригинальным. Единственно примечательным здесь выступает тот факт, что в качестве основания для объективно идеалистического вывода взят «полученный из опыта "закон определенного количества"»38. Этот закон рассматривался им как выражение связи всякого предшествующего состояния с предыдущим, как общая форма возникновения нового.
Проблема нового поднималась и в субъективистской философии Эмиля Бутру. Э. Бутру сводил законы природы к совокупности методов, применяемых познающим субъектом. Каждая новая область исследования, полагал Бутру (так же, как в свое время и О. Конт), требует новых теоретических оснований. Эта тенденция релятивизма затем была резко усилена рядом авторов, и в первую очередь А. Бергсоном. Э. Бутру утверждал, что чем далее идет процесс познания, тем больше размываются границы изучаемого объекта, тем более «динамиче-
ское» получает перевес над механическим, качественное над количественным. В природе могут обнаружиться совершенно новые явления, которые в принципе не могут быть выведены из предше-ствующих39. Здесь у Э. Бутру приводится та же мысль, которую высказывал Дж. Льюис, однако в более выраженной форме. Если, по мнению Льюиса, явления могут терять признак эмерджентно-сти по мере прогресса познания, то Бутру отвергает эту возможность в принципе. Кроме того, Э. Бутру вообще не рассматривает вопрос об объективном процессе возникновения нового.
В философии А. Бергсона проблема нового выражена в значительно более сложной форме. Новое у него рассматривается в связи с большим арсеналом категорий, оценивается с позиций фундаментальных общефилософских принципов, хотя и представленных в специфическом освещении. Проблема нового рассматривается в работах А. Бергсона в контексте так называемой творческой эволюции. Эта теория была в значительной степени реакцией на метафизические концепции развития, отрицавшие скачки, перерывы постепенности, качественные изменения и появление нового в процессе развития. Однако методология А. Бергсона сама выступает как один из вариантов ме-
38 Геффдинг Г. Учебник истории новой философии. — М., 1924. С. 240-242.
39 Там же.
тафизического метода. Выступая против метафизики, рассматривающей бытие как таковое, независимо от его частных видов, в первую очередь против механистического метода описания реальности, А. Бергсон становится на позиции релятивизма.
Следует отметить, что новое предстает в искаженном свете в том случае, если недостаточно четко выяснены отношения между количеством и качеством, при недостаточно ясном определении этих категорий. А. Бергсон же вообще отрицает наличие объективных оснований для осуществления относительных пределов деления наблюдаемого внешнего мира, отрицая тем самым количественные отношения. Вследствие этого в корне искажается суть нового. По утверждению А. Бергсона, предметный мир слит в нечто единое, и всякое выделение отдельного есть лишь результат нашего анализа. Но с отрицанием возможности выделения отдельного снимается и определенность — базовая характеристика качества. Крайнее искажение содержания категории качества, в свою очередь, приводит к деформации представлений о новом, которое приобретает у А. Бергсона весьма специфическое значение. А. Бергсон интерпретирует идею о единстве мира, усиливая ее до такой степени, что им отбрасывается отдельное, оно сливается
с общим. Всякое, даже мысленное, расчленение общего представляется А. Бергсоном как неправомерное. Но предельно общее остается таковым по своему содержанию, несмотря на множественность процессов реального мира. Отсюда, если рассматривать лишь реальность общего, содержание нового предстает как его собственный антипод — как сохранение. В конечном счете, именно к такой интерпретации нового и приводит А. Бергсона избранные им основания его концепции.
А. Бергсон выступает с позиций критики научного знания. Особые возражения вызывает у него то, что всякая наука существует за счет обязательного применения анализа. В результате этого она, по его мнению, оперирует лишь относительными истинами, так как произвольно применяет деление там, где для этого нет оснований. Только философия (типа предложенной самим А. Бергсоном) может быть лишена этого порока, может трактовать «непрерывное качественное изменение»40, и такую философию можно определить как «целостный опыт»41. На каком же основании покоится этот «целостный опыт»? В работе «Введение в метафизику» А. Бергсон сформулировал основные положения своей философии. Бергсон обращает внимание на то, что одно из принципиальных оснований науки — сравнение между
40 Бергсон А. Собр. соч. в 5 т. Т. 5. — СПб, 1914. С. 24.
41 Бергсон А. // Там же. С. 46.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
222 собой отдельных предметов, в результате которого наука извлекает «из предмета то, что у него есть общего с другими»42. В результате сравнения выделяются лишь общие свойства, каждое из которых характеризует только часть предмета, а не создает представление о нем в целом, поскольку «свойство имеет вид части предмета»43. Затем мысленно восстанавливаем предмет, в результате чего получается его «интеллектуальный эквивалент», но это иллюзорное отражение, по мнению А. Бергсона. Бергсон полагал, что предмет нельзя воспринимать как совокупность свойств, количественных характеристик, полученных в ходе анализа. По его утверждению, «метафизическое (философское — Г. Е.) исследование» предмета состоит «в том, что есть в нем существенного и одному ему принадлежащего»44. Онтологические, по мнению Бергсона, свойства являются специальными, органически связанными именно с данным предметом. Широкое же толкование, которое неизбежно возникает при сравнении и делает свойство общим, извращает это свойство. Именно на этом основании и делается Бергсоном вывод о невозможности познания предмета. По сути дела, здесь разрывается внешнее и внутреннее, явление и сущность, свойство и количество
под прикрытием заботы о целостности самого предмета. В этих рассуждениях А. Бергсон повторил ошибочный вывод И. Канта, в свое время подвергнутый критике Гегелем, подчеркнувшим связь внешнего и внутреннего, явления и сущности. Метафизический подход к целостности обусловливает и отрыв количества от качества, который, в свою очередь, приводит к тому, что качество предстает как нечто аморфное, неопределенное. Добиваясь целостного представления об объекте, А. Бергсон получает обратный результат. В предельной абстракции рассмотрения качества, принятого А. Бергсоном, оно само вырождает себя.
В результате А. Бергсон разрушает мост, по которому идет связь между объектом и субъектом, и ищет иные пути рассмотрения вопроса об объекте, которым оказывается интуитивное постижение объектов. Интуитивное постижение объектов в действительности состоит в том, что переносятся оценки собственного психического состояния, взятого как нечто «целое и непрерывное», на предметы. Собственная психика, как полагает А. Бергсон, — это единственное, что можно наблюдать в целостности, «изнутри», не прибегая к внешним сравнениям, к количественным представлениям. Но следующее за этим сравнение собственной пси-
42 Бергсон А. Собр. соч. в 5 т. Т. 5. — СПб, 1914. С. 11.
43 Там же.
44 Там же.
хической деятельности с неким «внутренним миром» реально существующих предметов, которое и представляет собой интуитивное постижение сущности предметов, опять сталкивает А. Бергсона с тем, чего он хотел избежать. Интуитивное постижение вещи основывается у Бергсона на том, что собственное переживание оценивается как некоторое состояние предмета, во внимание принимается единство объекта и субъекта и опускается их различие.
Характеристика нового, по Бергсону, не может быть дана без рассмотрения одной из его центральных категорий — категории длительности. «Философствовать, — отмечает А. Бергсон, — значит повернуть в обратную сторону обычное направление работы мысли»45. Под обычным направлением работы мысли понимается научное мышление, одним из основных инструментов которого является анализ — мысленное разделение объекта исследования на части и синтез — мысленное объединение предмета. А. Бергсон полагает, что ему удается избежать этих операций по существу, прибегая к «интуиции длительности». Содержание интуиции длительности определяется самим процессом мышления. «Интуиция не является единичным фактом, но многообрази-ем»46. С одной стороны, «существует
множественность последовательных состояний сознания, а с другой — единство, их объединяющее. Длительность будет "синтезом" этого единства и этой множественности — операция таинственная, совершающаяся во мраке и не позволяющая различать ни оттенков, ни степеней»47. Таким образом, центральная категория философии А. Бергсона — длительность — это субъективное восприятие времени. Эта категория принимается как основное положение, на котором базируется трактовка всякого изменения, «общая теория творческой эволюции». Это предельно четко выраженная субъективно-идеалистическая концепция. Недаром многие философы говорят о сложности понятия «длительности» у А. Бергсона. Б. Рассел, специально анализировавший философию А. Бергсона, сетовал на «трудность» понятия длительность.
Понятие длительности содержит в себе основные положения, из которых возникает взгляд на эволюцию реального мира как на «творческую эволюцию», т. е. развитие, представленное через интуитивное «постижение» процесса эволюции сознанием индивида, с переносом замеченных особенностей этого процесса на «естественные системы». Такая позиция ведет к тому, что резко искажается содержание нового, сводится на
45 Бергсон А. Собр. соч. в 5 т. Т. 5. — СПб., 1914. С. 36.
46 Бергсон А. // Там же. С. 30.
47 Там же.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
22 нет ценность научного знания, снимается вопрос о возможности предвидения. «Естественные системы», по А. Бергсону, неповторимы, поэтому теряет смысл понятие научного закона, более того, «естественные системы» необратимы. А. Бергсон многократно подчеркивает, что повторяемость — лишь абстракция48. Ошибка его в данном случае состоит в том, что под повторяемостью он понимает абсолютное совпадение некоторого нового объекта или его состояния со старым объектом или состоянием. На этом же строится его отношение к законам науки: «...наука смотрит на вещи с точки зрения их повторения. Если целое неповторяемо, она старается разложить его на элементы или стороны, которые приблизительно были бы воспроизведением прошлого»49. Но это, как считает Бергсон, приводит к потере неповторяющегося, необратимого, присущего предметам. «Повторяем еще раз: не существует всеобщих биологических законов, автоматически применяемых к любому жизненному явлению»50. Бергсон призывает «порвать с научными привычками, соответствующими основным требованиям мысли»51. А. Бергсон, отрицая повторяемость, отри-
цает тем самым и форму осуществления нового. Представляя прерывное как некоторую иллюзию, он тем самым разрывает полностью старое и новое, лишает содержания само понятие нового, которое не может быть раскрыто, если предположить, что нет прерывности, нет основания для различения старого и нового. Поэтому длительность А. Бергсона, отлученная от прерывности, вместо того, чтобы представлять собой изменение, развитие, как предполагал Бергсон, оказывается полностью обездвиженной. Релятивизм предстает как косная метафизика.
Отсутствие повторяемости, иллюзорность повторяющихся черт, фиксируемых наукой, делают невозможным какое-либо научное предвидение нового52. Предвидение характеризуется Бергсоном как своеобразная полная повторяемость, как картина будущего во всей ее полноте, в целостности. Предложив такую трактовку предвидения, он затем с успехом ее критикует. Даже художник, замечает А. Бергсон, не может предвидеть точно, каков будет портрет, «ибо предвидеть, значило бы сделать это прежде, чем он был сделан, предположение нелепое само по себе»53. При
48 Бергсон А. Творческая эволюция. — М., 1909. С. 45.
49 Бергсон А. // Там же. С. 32.
50 Бергсон А. // Там же. С. 21.
51 Бергсон А. // Там же. С. 32.
52 Бергсон А. // Там же. С. 192.
53 Там же.
этом как предвидение, так и новый объект оцениваются только как отрицание повторяемости, что приводит к крайне упрощенной трактовке понятия «новое». Новым объявляется сам процесс изменения, независимо от его особенностей и вне связи с другими процессами: «Каждый момент имеет нечто новое, прибавляющееся к прежнему. Скажем более, не только новое, но и непредвиденное»54. А. Бергсон отмечает, что сохранение, не выступающее как повторение, предстает в какой-то мистической оболочке. Содержание сохранения кроется в характеристике времени, которое, в свою очередь, мыслится как субъективное переживание, спроецированное на внешний мир. «Вселенная существует во времени. Чем больше углубляемся мы в природу времени, тем лучше мы понимаем, что время означает изобретение, творчество форм, непрерывное изготовление абсолютно нового»55. Причем новое также не фиксируется, это, по сути, всего лишь характеристика настоящего момента: «.. .Действительность представляется нам непрерывно бьющим родником нового; каждая новая вещь, едва показавшись в настоящем, уже уходит в прошлое...»56.
Т. е. новое — синоним наличной действительности. А. Бергсона смущает в данном случае то, что «наш интеллект столь же мало допускает полную новизну, как и будущее, совершенно не похожее на настоящее»57. То, что интеллект с неизбежностью фиксирует именно связь нового и старого, представляется Бергсону недостатком. Стараясь усилить аргументацию в пользу абсолютной новизны настоящего, А. Бергсон постоянно обращается к базовому положению своей философии — ее субъективно-идеалистическому началу: «.поищем в самой глубине нашего я тот пункт, где больше всего чувствуется самое внутреннее в нашей жизни. Таким пунктом является время, в котором непрерывно движущееся прошлое постоянно наполняется абсолютно новым насто-ящим»58. Резкое упрощение смысла нового, которое с неизбежностью приходит в результате такого обеднения смысла изменений, крайнего релятивизма, дополняется отчетливой субъективно-идеалистической позицией: «Бесспорно и очевидно, что прибавление новых вещей к уже существующим есть абсурд, так как вещь есть результат закрепления, произведенного нашим разумом, и так как не бывает
54 Бергсон А. Творческая эволюция. — М., 1909. С. 13.
55 Бергсон А. // Там же. С. 17.
56 Бергсон А. // Там же. 46.
57 Бергсон А. // Там же. С. 141.
58 Бергсон А. // Там же. С. 170.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
к22 других вещей, кроме тех, которые 1 конституируемы разумом»59. Аналогична и логика А. Бергсона: внешний мир им оценивается как некоторый поток сознания бога, непрерывное течение, сходное с переживаемым нашим «я» и постигаемым нами в силу принципиального родства с ним60. Таким образом, онтологическая сторона проблемы нового, по А. Бергсону, базируется на объективно-идеалистической основе.
Понимание А. Бергсоном нового применительно к реальному миру развивается в его учении о «творческой эволюции», представляющей собой метафизическую концепцию развития. Основные положения, развернутые в «Творческой эволюции», оказали значительное влияние на авторов теорий эмерджентной эволюции, где проблема возникновения нового занимает центральное место. Характерной особенностью учения о «Творческой эволюции», а также ряда концепций эмерд-жентной эволюции является выбор оснований, определяющих изменения реального мира в духе объективного идеализма, произвольная деформация реальной картины мира, пренебрежение к научной теории при одновременном непропорциональном усилении статуса отдельных естественно-научных понятий до уровня философских категорий, смеше-
ние онтологического и гносеологического планов и т. д.
«Творческая эволюция» представляет собой фантастическую историю развития жизни, в основе которой лежит некий единый направленный жизненный порыв, реставрирующий идеи схоластов об особой жизненной силе. Этот направленный единый жизненный порыв, идущий, выражаясь языком А. Бергсона, сквозь материю, прорывающийся сквозь нее, овладевающий ею, представляет собой некоторую единую изначальную психику или сознание вообще.
В процессе пробуждения этого первичного сознания сложились интуиция и интеллект, два различных способа овладения материей: «...жизнь, т. е. сознание, прошедшее через материю, могла направить свое внимание или на свое собственное движение, или на ту материю, через которую она прохо-дила»61. Поскольку этот процесс эволюции сознания исключает прерывность, прерывность является характеристикой материи и обнаруживается как следствие тупиков прорыва сознания.
Первый такой тупик — растительная жизнь, где сознание спит, где царят детерминизм, автоматизм, бессознательность. Животный мир несет в себе также несколько тупиков, за исключением ветви потока, которая выводит эволюцию к человеку. Бергсон
60 Бергсон А. Творческая эволюция. — М., 1909. С. 212.
61 Бергсон А. // Там же. С. 159.
выделяет 2 ветви потока сознания в животном мире: суставчатоно-гих и позвоночных. Первая из них венчается «обществом пчел и муравьев», вторая — созданием человеческих обществ. Возможности прогресса присущи только человеческому обществу, развивающемуся благодаря «творческим личностям». Как это присуще и для философии А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, в концепции «творческой эволюции» А. Бергсона главное место отводится воле, сверхсознанию. Эволюция, по Бергсону, носит направленный характер. В то же время ученый выступал против телеологии, в первую очередь, против телеологии Г. Лейбница, осуждая ее за присущий ей рационализм. Отрицая рационализм, как он полагал, можно выделить развитие как появление нового. Рациональный телеоло-гизм, по мнению Бергсона, равен предвидению. Поскольку развитие сводится к развитию сознания, то целенаправленность есть знание о будущем. При этом новое не будет являться действительно новым, следовательно, в этом случае исчезает сам смысл развития. Поэтому пути «жизненного порыва» в «Творческой эволюции» Бергсона совершенно неисповедимы, однако направлены в сторону развития, вернее, в сторону проявления сознания, высшей формой которого выступает мистическая интуиция.
К этому следует добавить глубокое и справедливое убеждение А. Бергсона в том, что «интуитивная философия оказывается отрицанием науки»62, что также указывает на ценность позитивных предложений по вопросам нового. А. Бергсон пришел к необходимости постановки ряда вопросов, связанных с философским и естественно-научным осмыслением сущности развития. В числе понятий, от которых зависит раскрытие смысла развития, находятся такие категории, как прерывное и непрерывное, длительность, время и новое. Основания философии А. Бергсона, трактующей изменчивость, довольно просты. Эта простота определяется, в первую очередь, уменьшением числа используемых им философских категорий, отказом от категории количества (и искажения в связи с этим категории качества), от использования методов познания, выработанных наукой. А. Бергсон по-своему последователен в своих выводах. Но упрощенный набор философских инструментов не обеспечивает необходимой полноты и связанности в описании развития, поэтому Бергсону не остается ничего другого, как прибегать к иррационализму. В философии А. Бергсона ярко отражена необходимость раскрытия содержания понятия нового, необходимого для рассмотрения понятия развития. В то же время в его философии
62 Бергсон А. Творческая эволюция. — М., 1909. С. 229.
<
й.
>
.с
>
а.
о ^
и
22 ясно прослеживается невозмож-" 1 ность решения этой задачи с позиций релятивизма и идеализма.
Однако сама наука, развивая свои собственные фундаментальные положения, неизбежно приходила к выводам, противоречащим выдвинутым А. Бергсоном аргументам против научных методов познания. Серьезные трудности в науке, как правило, приводят к поддержке идеалистической философии.
Задолго до А. Бергсона проблемы количественно-качественных отношений, в том числе связанные с ними проблемы меры, возникновения нового свойства рассматривались Д. Беркли. Беркли выступал против ньютоновской теории флюксий, предложенной в «Математических принципах натуральной философии». В работе «Анналист», вышедшей в 1734 г., Беркли опровергал понятие бесконечно малых величин, называя их тенями «усопших величин». Отмечая в математическом анализе «явные софизмы», связанные с недостаточно четким определением предела, сформулированного Ньютоном, Беркли полагал, что логически флюксии нельзя принимать во внимание. Верные результаты, которые были получены вследствие применения математического анализа, по мнению Беркли, являются результатом неявной компенсации ошибок.
Математики стремились опровергнуть выводы Д. Беркли. Мак-лорен пишет двухтомную работу «Трактат о флюксиях» (опубликованную в 1742 г.) в защиту теории Ньютона. Но только работы Да-ламбера и Коши привели к той формулировке понятия предела, которая полностью опровергла обвинения в софистике, выдвинутые Д. Беркли по поводу количественно-качественных отношений, лежащих в основании математического анализа.
Столь же непросто проходила работа по выяснению связи прерывного и непрерывного в математике. Понятие нового, основания его мистицизма, по мнению Бергсона, связаны с принципиальным отрицанием прерывности. При этом А. Бергсон исходил из связи количественных и качественных изменений, так же, как и Д. Беркли, только рассматривал эту связь в ином контексте. Связь прерывности и непрерывности как специальная проблема исследуется в математике в середине XIX в. Если развитие математики в XVII столетии было возможно без специального анализа философской сущности исчисления бесконечно малых величин и аналитической геометрии63, то к середине XIX в. проблема связи прерывного и непрерывного приобретает все большую методологическую значимость. В работах К. Вейерштрас-
63 Рассел Б. Новейшие работы о началах математики // Новые идеи в математике. Сб. 1. — СПб., 1917. С. 103.
са было сделано обоснование исчисления бесконечно малых величин. Р. Дедекинд и Г. Кантор развили теорию непрерывности и трансфинитного числа.
Таким образом, сами основания философии А. Бергсона, базировавшиеся на отрицании возможности науки удовлетворительно решать проблему прерывного и
непрерывного, утратили свою силу, как только математиками была разработана тема количественно-качественных отношений. Соответственно, с точки зрения ученых, теряли смысл представления А. Бергсона по поводу категории длительности и ее основного понятия — понятия «нового».
