CC BY
120
УДК 94(470.23-25) 084.8
СОБЛЮДЕНИЕ НРАВСТВЕННЫХ НОРМ В БЛОКАДНОМ ЛЕНИНГРАДЕ: ЛЮДИ В ОЧЕРЕДЯХ С.В. Яров
Санкт-Петербургский институт истории РАН,
Отдел современной истории России E-mail: iarov@еu.spb.ru
В статье рассматриваются формы поведения ленинградцев в самые трудные месяцы осады города (осень 1941 - весна 1942 годов). Показаны формы взаимоподдержки и причины конфликтов, возникавших во время стояния в очередях, оценены представления о морали в дни блокадной катастрофы.
Ключевые слова: Ленинград, блокада, война, голод, очереди, продуктовые карточки.
OBSERVATION OF MORAL NORMS IN BESIEGED LENINGRAD: THE PEOPLE IN LINES S.V. Yarov
The article deals with the forms of behavior of the Leningraders during the hardest months of the siege - between the fall of 1941 and the spring of 1942. It describes the forms of mutual support and the causes of conflicts which arose in the queues, estimates ideas of the morale during the disasters of the siege.
Key words: Leningrad, Siege, war, hunger, lines, cards.
«Очереди» стали символом военного Ленинграда. О них говорит почти каждый из очевидцев «смертного времени». Особый размах они приобрели начиная с сентября 1941 г., когда произошло понижение норм пайков. Страх, усиленный слуха-
ми о пожаре на Бадаевских складах и началом бомбежек, заставил горожан быстрее скупать еще имевшиеся в свободной продаже продукты. Магазины опустели. Резкое сокращение подвоза продовольствия привело к тому, что «карточки» на мясо, сахар, крупу не удавалось «отоварить», даже обойдя несколько районов. Поскольку срок их действия был ограничен, люди искали любую возможность хоть что-то получить по ним. Следствием стали километровые «очереди», причем горожане готовы были часами стоять и у пустых прилавков, и у закрытых дверей магазинов1. У булочных «очереди» встречались менее часто, и, увидев одну из них в марте 1942 г., М. В. Машкова объясняла это тем, что «народ ждал и мечтал о прибавке и накануне трепел, не забирал хлеба вперед»2. Не менее гигантским являлись очереди у городских столовых: здесь можно было еще в октябре 1941 г. получить «бескарточные» блюда. Позднее они были закрыты, но большие скопления людей стали приметой и пришедшим им на смену так называемых столовых «усиленного питания». Остро ощущавшаяся с конца октября 1941 г. нехватка керосина привела к тому, что даже за стаканом горячего кофе или чая у кондитерских собирались сотни горожан3.
1 См. запись в дневнике И.Д. Зелинской: «У магазинов очереди стоят как приклеенные даже при запертых дверях» (Зелинская И.Д. Дневник. 27 ноября 1941 г. // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 37); запись в дневнике А.П. Остроумовой-Лебедевой от 2 ноября 1941 г.: «...Везде <...> были длиннейшие очереди, которые стояли у <...> пустых магазинов <...> совершенно не зная, будут ли привезены какие-нибудь продукты» (Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки: В 3 т. М., 2003 Т. 3. С. 264); воспоминания Л. Разумовского: «Выходит заведующий и говорит, что крупа не получена, мяса нет, макарон тоже. Взрыв возмущения. Никто не уходит. Все что-то требуют, что-то выкрикивают. Стоять тошно, но и уйти страшно. А вдруг? Стоим. Молчим. <...> Проходит час, может быть, два. Многие не выдерживают, уходят. Магазин пустеет» (Разумовский Л. Дети блокады / / Нева. 1999. № 1. С. 28).
2 Машкова М.В. Из блокадных записей. 1 марта 1942 г. // Публичная библиотека в годы войны. СПб., 2005. С. 22.
3 См. запись в дневнике А.П. Остроумовой-Лебедевой от 16 ноября
1941 г. об одной из знакомых: «Утром идет на Невский и там становится в очередь перед кондитерской «Норд», чтобы выпить стакан сладкого горячего суррогатного кофе. В эту очередь набираются тысячи людей, так как
Молчаливых «очередей» почти никто не видел4. Сообщали оптимистические новости о победах Г.И. Кулика и И.И. Федюнинского, о скором снятии блокады, но чаще разговоры касались привычных житейско-бытовых вопросов5. Передавались разнообразные слухи о грядущем повышении норм пайков обычно накануне праздников или первого дня месяца6. Учили друг друга как надо приготавливать суррогаты. Так, А.И. Винокуров увидел в «очереди» женщину, которая «уверяла своих соседок, что из столярного клея получается чудесное заливное»7. Стойкий интерес в «очередях» вызывали рассказы о том, где можно «отоварить» нехлебные талоны. В.Г. Даев подчеркивал, что беседы в «очередях» в каждый период времени имели свою особую «болевую точку»: «Если в сентябре, например, разговоры касались ракетчиков, то в октябре гово-
ни у кого нет керосина, нет дров, чтобы вскипятить чайник воды» (Ост-роумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки... Т. 3. С. 264). Ср. с отмеченными в спецсообщении Управления МВД по Новгородской области 29 января 1953 г. жалобами студентов на работу буфета в Новгородском педагогическом институте: «...Стоим за стаканом чая два часа в очереди, как во время блокады» (Новгородская земля в эпоху социальных потрясений: В 4 кн. Новгород, 2009. Кн. 4. С. 132).
4 С.И. Малецкий писал позже, что в «очереди» не было ни шума, ни ссор, но в 1942 г. ему было всего три года (Малецкий С.И. [Запись воспоминаний] / / 900 героических дней. Новосибирск, 1994. С. 165). В.Г. Григорьев видел «полуживых людей <...>, безучастных ко всему», стоявших в «очереди», но едва бы они оставались таковыми, если бы кто-то посмел, не имея прав, подойти первым к прилавку. «Очередь» «молча наблюдала» и за его схваткой с «ремесленником», пытавшимся вырвать у него хлеб, но из других источников мы знаем, что «очередь» обычно участвовала в избиении грабителей (Григорьев В.Г. Ленинград. Блокада. 1941-1942. СПб., 2003. С. 37).
5 См. воспоминания А. Томашевской: «Рядом со мной в очереди стояла молодая женщина лет 20-25. <...> Вид у нее был, как у всех нас, - дистрофический. Она сетовала на то, что не может устроиться на работу и получает иждивенческую карточку. Я посоветовала ей зайти к моей маме. Говорили мы долго» (Томашевская А. Я услышала вздох толпы. // Память. Письма о войне и блокаде. Л., 1987. Вып. 2. С. 197).
6 Готхарт С. Ленинград. блокада / / Две судьбы в Великой Отечественной войне. СПб., 2006. С. 46; Машкова М.В. Из блокадных записей. 1 марта
1942 г. // Публичная библиотека в годы войны... С. 22.
7 Блокадный дневник А.И. Винокурова / / Блокадные дневники и документы. СПб., 2006. С. 244.
рилось <...> о пропитанной сахаром земле Бадаевских складов, о том, что милиция получила приказ расстреливать на месте спекулянтов. В ноябре говорилось об аферистах, подделывавших хлебные карточки, <...> о баснословных ценах на хлеб. Постепенно совершенно прекратились разговоры о немцах, их считали чем-то вроде стихийного бедствия <...>, прошедшего стадию кульминации»8. Содержание разговоров менялось не только в зависимости от «злобы дня», но и потому, что люди «перегорали», уставали говорить об одном и том же, и тема казалась им исчерпанной.
«...Встретила на площади Льва Толстого неизвестного человека, который шел, плакал, смеялся, хватался за голову», - рассказывала одна из блокадниц о том, что увидела 25 декабря 1941 года9. В этот день повысили нормы пайка. «Очереди» могли быть и шумными, и сдержанными, но когда случалось нечто, вызывавшее небывалый прилив радости, люди не стеснялись своих чувств, исчезали их угрюмость, чинность, раздражительность. Это наблюдалось и 9 декабря 1941 г., когда узнали об освобождении Тихвина. Никто в «очередях» не ругается, ждут прибавки к пайку, все «делятся услышанным, громкие голоса, оживление на улицах», - вспоминал об этом дне Л. Разумовский10.
Тот взрыв ликования, который произошел 25 декабря 1941 г., пожалуй, не имеет примеров в истории осажденного Ленинграда, такого не было даже во время снятия блокады. «Какое счастье, какое счастье! Мне хочется кричать во все горло. Боже мой, какое счастье! Прибавили хлеб! <...> Нет, это просто спасение, а за последние дни мы так все ослабли, что еле передвигали ногами. <...> Ура, ура и еще раз ура. Да здравствует жизнь!», - запишет в дневнике Е. Мухина11. З.В. Островская вспоминала о жившей в бомбоубежище с тремя детьми «девочке-маме»: «Руки у нее тряслись, она со слезами радости показывала всем кусок клейкой тяжелой буханки и все повторяла: "Прибавили, видите, прибавили!
8 Даев В.Г. Принципиальные ленинградцы // ОР РНБ. Ф. 1274. Л. 89.
9 Инбер В. Собр. соч.: В 3 т. М., 1965. Т. 3. С. 167 (Дневниковая запись 25 декабря 1941 года).
10 Разумовский Л. Дети блокады.. С. 27.
11 Мухина Е. Дневник. 25 декабря 1941 г. // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 67.
Будет теперь ребятам"»12. Ленинградцы в «очередях» обещали, что теперь пойдут работать, обращались к тем, кто встречался на пути. Все вслух, все навзрыд, все с криком: «.Обнимались и поздравляли друг друга с большим праздником, в ряде булочных <.> кричали ура, качали от радости завмагов.»13.
Своеобразное «сцепление» людей в очередях, разрушавшее преграды между ними, возникло не только во время всеобщего ликования. Есть темы, которые обычно обсуждаются охотно многими людьми, о которых любому есть что сказать. Частыми в блокадных «очередях» являлись рассказа о несправедливостях, о мошенниках, спекулянтах, ворах и грабителях, о «ловчилах», которые живут лучше прочих, не имея на это прав. Негодование соединяло горожан, упрочивало их моральные оценки, укрепляло присущий им нравственный канон и ведь это происходило каждый день. Когда однажды маленькая девочка с радостью сказала о смерти матери, давшей возможность питаться по лишним «карточкам», на нее оглянулась «половина очереди». Только здесь, под чужими взглядами, в скоплении людей, а не в пустых «выморочных» квартирах, человек должен был еще следовать цивилизационным правилам. А если не хотел этого делать, то встречал резки и незамедлительный отпор - очередь дисциплинировала всех, порой жестоко, даже доводя их до гибели. Она сама обеспечивала порядок там, где и милицию то никто давно не виде - равновесием людей разных возрастов, характеров, привычек.
«Психология очереди: завидуют передним и желают им всяческих бед, чтобы ушли из очереди <...>. Презирают задних. Образуются симпатии и антипатии. Идут на маленькие хитрости -помогают "своим", следят, чтобы то же не делали остальные. Система номерков, проверки, слежки. Публика сдержанна. Когда одна говорит, что дома умер муж и лежат распухшие дети - другая отвечает, что ее муж умер давно, а из троих детей умерло двое» -удивительно, как это удалось написать в Ленинграде в 1947 го-
12 Цит. по: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Л., 1984. С. 94-95.
13 Машкова М.В. Из блокадных записей / / Публичная библиотека в годы войны... С. 16. Ср. с записью в дневнике М.М. Кракова 25 декабря 1941 г.: «Радость у всех на лицах! Народ повеселел, поздравляют друг друга.» (Краков М.М. Дневник // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 4).
ду14. Нетрудно предположить, что автору данных строк, Э. Левиной, едва ли был известен внутренний настрой «очередников»: не публично же накликали беду на тех, кто стоял впереди. Но и по жестам, взглядам, случайным репликам, оговоркам и междометиям, чутко отмеченных ею вероятно, можно отчасти предугадать мотивы ожиданий голодных горожан, часами мерзнувших на улицах. Разумеется, Э. Левина едва ли могла побывать во всех «очередях», но и какие-то из подчеркнутых ею «сцен нравов» все же оказывались типичными.
В «очередях» всегда настороженно всматривались в лица «чужаков», подозревая их во всяких прегрешениях: попытках вырвать хлеб, украсть «карточки», опередить других, обмануть их15. Ругань, резкие разговоры, раздражительность - обязательные приметы «очередей»16. В них стояли сколько могли, даже если прилавки были пустыми: «держали место», не пропускали никого. У О. Берггольц есть стихи о том, как очередь поставила перед продавцом сдавленного ею умершего человека. Случай считается подлинным. Какой же должен быть зазор между людьми и как цепко они должны были подхватывать друг друга при подходе к весам, если не заметили, что донесли до прилавка мертвое тело? «Я-то крепко держалась, вцепившись обеими руками в пальто впереди стоявшей женщины. Так с ней и качались, как волны, то влево, то вправо», - вспоминала Е.П. Ленцман17.
В «очередях» вырабатывались свои правила поведения, как основанные на традиционной этике, так и учитывающие блокадные реалии. Не всем было под силу терпеть мороз много часов подряд,
14 Левина Э. Письма к другу / / Ленинградцы в дни блокады: Сб. Л., 1947. С. 203.
15 Михайлов Б. На дне войны и блокады. СПб., 2001. С. 61; Интервью с А.Н. Цамутали / / Нестор. 2003. № 6. С. 263.
16 Машкова М.В. Из блокадных записей. 29 марта 1942 г. // Публичная библиотека в годы войны... С. 38; Пелевин М. Повесть блокадных дней // ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 36. Л. 25; Лепкович А. Дневник. 5 декабря 1941 г. // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 59. Л. 2; Разумовский Л. Дети блокады. С. 28; Интервью с А.Н. Цамутали... С. 263; Кок Г.М. Дневник. 12-14 декабря 1941 г. // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11 Д. 48. Л. 12 об.
17 Ленцман (Иванова) Е.П. Воспоминания о войне // ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 3об.-4.
но другого выхода не было. Так, М. Бубнова вынуждена была стоять, чтобы получить хлеб, с 3.30 до 12.4018 - в конце января 1942 г. задержали его выдачу. Н.И. Ерохина, придя в магазин в 4 часа утра, обнаружила, что «была <...> 33-я»19. Те, кто приходил позднее, едва ли мог рассчитывать на удачу. «Вчера простояла на морозе 5 часов с 12 до 5 ч[асов]. Я была 2354 номером за томатным соком, но его, конечно, не хватило», - записала в своем дневнике Н.Л. Михалева20. Выстоять в очереди чаще могли только те, кого сумели подменять. Попытку пропустить кого-нибудь вперед «очередь» встречала крайне враждебно: «Никто не пытается пролезть к прилавку <...>. Знает, что очередь его все равно не пропустит, никаких знакомых или соседей для очереди нет»21. Это не всегда спасало от ссор и споров. Неизбежным поэтому стало появление «номерков» на место в «очереди». Никем не уполномоченные люди сами устанавливали их порядок, но не все считали его справедливым. Самочинно выданные «номерки» отказывались признавать22. Не всегда удавалось восстановить очередность после прекращения обстрелов - во время их магазины закрывались. Как правило, после «отбоя тревоги» у магазинов «очереди» выстраивались в прежнем порядке23, но иногда случалось и иначе, особенно в первые блокадные недели, когда еще не все привыкли к новым правилам. «По окончании тревоги все бегом по-
18 Из дневника М. Бубновой. 28 января 1942 г. // Ленинградцы в дни блокады... С. 230.
19 Ерохина (Клишевич) Н.Н. Дневник. 24 ноября 1941 г. // РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 490. Л. 31.
20 Пострелова Т.А. Выписки из дневника Н.Л. Михалевой. (1941-1943) / / Женщины и война. О роли женщин в обороне Ленинграда. 1941-1944 гг. Сб. статей. СПб., 2006. С. 300 (Дневниковая запись 24 января 1942 года).
21 Даев В.Г. Принципиальные ленинградцы // ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 80.
22 См. воспоминания Е.П. Ленцман (Ивановой): «.Когда <...> много людей соберется, кто-нибудь из активистов раздавал порядковые номера, вроде как узаконить очередь, и с этими номерками многие уходили домой попить теплой водички, а в это же время другой "активист" раздаст свои номера. Мы приходим через какое-то время, нас в очередь <...> не пропускают, ибо номерки <...> не те, очередь бранилась» (Ленцман (Иванова) Е.П. Воспоминания о войне / / Там же. Л. 3об.).
23 Готхарт С. Ленинград. Блокада... С. 46; Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. Воспоминания блокадного мальчика / / Нева. 2020. № 9. С. 140.
бежали обратно в булочную, очередь, конечно, спутали, становились по мере вбегания и я оказалась не первой у кассы, а двадцатой», - отмечала М.С. Коноплева в дневнике 10 сентября 1941 года24. Нравы быстро менялись и из ее записи 1 ноября 1941 г. мы узнаем о том, что образование новых, «незаконных», очередей «доводило домашних хозяек до рукопашных боев»25.
Обычно в километровых «очередях» люди вели себя спокойно, но по мере приближения к прилавку, у дверей магазинов во время их открытия «нервность» толпы возрастала. Всегда существовало опасение, что кто-то в последний момент опередит и не удастся получить те редкие продукты, которые отсутствовали в прочих местах и ради которых стояли обмороженные и изможденные, столько томительных часов. В магазине «бакалея» на углу Разъезжей ул[ицы] и ул[ицы] Марата во время продажи масла, как сообщал в дневнике Н.П. Горшков, 6 февраля 1942 г. «произошла давка, шесть человек раздавлено насмерть, шесть сильно перемяты»26. То, как «толпа с криком буквально вламывалась в магазин», пришлось увидеть и И.Д. Зеленской27. Н.П. Заветновская передала «отоварить» свою «карточку» приятельнице, объясняя это так: «Упадешь, нет сил подняться и со-мнут»28. О том же говорит С.Я. Меерсон: «.В магазин могли прорваться немногие. В дверях создавалась давка, сутолока»29.
Ни «номерки», ни крики, ни мольбы не помогали. Люди хотели жить, и не у одного в ту минуту, когда открывался магазин, возникал соблазн оттолкнуть, воспользоваться случайно образовавшейся «прорехой» в толпе, замешательством у входа. стоило здесь кому-нибудь на миг остановиться, решая, к какому прилавку подойти, и кто-то сразу обгонял его, за ним бежали, тесня, другие. Они увлека-
24 Коноплева М.С. В блокированном Ленинграде. Дневник // ОР РНБ. Ф. 368. Д. 1. Л. 71.
25 Там же. Л. 156.
26 Блокадный дневник Н.П. Горшкова / / Блокадные дневники и документы... С. 74.
27 Зеленская И. Д. Дневник. 27 ноября 1941 г. // ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 37.
28 Н.П. Зветновская - Т.В. Заветновской. 5 февраля 1942 г. // ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 33.
29 Меерсон С.Я. Из дневника блокадной школьницы / / Там же. Л. 4.
ли за собой и тех, кто старался придерживаться порядка, но боялся потерять место - все перемешивалось. Впечатляющую картину «свалок» у прилавков мы находим в записках Л. Разумовского: «.Дверь открывается и вся эта лавина, толкая и сшибая друг друга, врывается в помещение. Я вцепляюсь в пальто стоящей передо мной женщина. Толпа, напирая сзади, втискивает меня в магазин и отрывает от нее. Очередь внутри магазина загибается и под напором толпы ломается и перемешивается. <...> Где-то заплакал ребенок <...>. Слышен истошный крик: - "Тише, ребенка задавите!" Никто не слушает. Их передних я оказываюсь в конце. Пробиться к кассе нет никакой возможности. .Каждый старается восстановить свою утерянную в свалке очередь и встать поближе к кассе. От этого происходят сутолока и перебранка»30.
Было ли это типичным для того времени? Могут возразить, что блокадники прежде всего отмечали самые драматические, а не рутинные эпизоды, и молчаливо стоящие «очереди», где не было ни драк ни давки, меньше обращали на себя внимание. Доля истины в этом есть. Описанные нами истории стоит сверить со свидетельством В.М. Лисовской: «.Я могу отметить, люди никогда не лезли вне очереди, все спокойно стояли, никто никого не обзывал. Люди были как люди. В Ленинграде теперь народ не тот, я была там недавно».31 Потребность сравнить прошлое и настоящее обычно ведет к идеализации былых времен: здесь ищут и находят более благородство в человеческих отношениях. Нет нужды описывать все «очереди» как место постоянных склок. Мы почти не встретим в них мятущихся горожан, утративших представление о морали, обуянных лишь животными страстями и ломающих все традиции только потому, что голодные и сильнее тех, кого способны оттолкнуть. Как бы отвратительно не выглядели ссоры, они вызваны прежде всего нарушением принципа справедливости: восстанавливая его, возвращали и себе чувство человеческого достоинства. Но принцип справедливости имел не один лишь этический смысл. Он являлся и инструментом спасения. Он давал возможность слабому выстоять в борьбе с сильным
30 Разумовский Л. Дети блокады... С. 28.
31 Лисовская В.М. Запись воспоминаний // 900 блокадных дней. Новосибирск, С. 157.
и обеспечить себе право на жизнь. Отсюда и та настороженность, та нервность, та пугливость, с которыми оценивали любой жест людей, подозреваемых в попытке обойти других. Не случайно драки и давка возникали именно у дверей магазинов. Чрезмерная постепенность, неосторожные действия, обусловленные стремлением не выпасть из толпы, но воспринятые как оскорбление - и начинался шквал обвинений.
Каждый хотел справедливости - но ведь защищая ее, человек не мог жить по волчьим законам. Нравственный канон сохранялся во всех этих горестных сценах, когда даже «дистрофик» цеплялся за любой довод, лишь бы его не втаптывать в грязь. И мы видим здесь же, в булочных и магазинах, другие сцены. З.А. Игнатович описывала, как находившаяся в «очереди» женщина участливо расспрашивала мальчика, которого никто не сменял32. «Очередь» могла никак не откликнуться на смерть стоявших в ней людей33, но к живым она еще проявляла сострадание. «.Видела старуху с иссиня-красными, кошмарными пальцами, цепляющуюся за свою авоську и бессильно сидящую на снегу», - отмечала в дневнике 31 января 1942 г. Н.Л. Михалева34. Кто-то из сердобольных блокадников взял у нее «карточку», чтобы получить хлеб: «Вот, поест, говорят, тогда вста-нет»35.
А. Томашевская рассказывала, как познакомилась в «очереди» с женщиной. В это время передали слух, будто в «филипповской»
32 «.-А ты почему не пойдешь погреться? - спросила его стоявшая в очереди женщина.
- Да все одно дома холодно.
- Ну а сменить разве тебя некому, ты ведь не один живешь?
- Нет, с мамкой живу, да она не может придти.
- Больна, что ли? - спросила женщина.
- Не больна, а мертвая, - как-то виновато ответил мальчик» (Игнатович З.А. Очерки о блокаде Ленинграда // ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 6).
33 См. воспоминания В.И. Гредасова: «Видим: стоит большая очередь <.>. Продавали <.>. Хлеб по карточкам. Идем. Видим: один человек падает - женщина. Люди - никакого внимания, так как сами еле держатся на ногах. Мальчик кричит: "Мама, мама!" А она, женщина, <.> умерла» (Греда-сов В.И. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. Новосибирск, 2004. С. 83).
34 Пострелова Т.А. Выписки из дневника Н.Л. Михалевой... С. 304.
35 Там же.
булочной на ул. Введенской привезли круглый хлеб. Условились, что женщина пойдет туда и постарается купить хлеб на «карточки» девочки. Узнав об этом, в «очереди» ей посоветовали немедленно догнать «благодетельницу» и отобрать талоны. Растерявшись, А. Томашевская побежала в булочную на Введенской -женщины рядом не было. Может быть, она стоит внутри, у кассы? Обычная картина: толпа не пропускает никого вперед. Но девочка заплакала, стала говорить о своей беде и мысли не возникло о том, чтобы кого-то опередить у прилавка: «карточек» то не было. И люди расступились: «Стоящие сзади кричали передним: "Пропустите девочку, пусть найдет, кого ищет". "Ищи, девочка, ищи <...>" - повторяли мне люди, продвигая меня вперед»36.
Никого она не нашла и вернулась обратно. Пришло ее время подойти к весам - «карточек» не было. Выйдя на улицу, остановилась у дверей. Плакать не могла, стала ко всему безразличной: «Женщины, выходя из булочной, качали головами, ахали, охали. Некоторые уходили, другие оставались, сочувствовали, жалели, спрашивали»37 - у каждой из них имелись, наверное, свои заботы, но как примечательно это первое движение: утешить, возмутиться алчностью <...>. Можно долго говорить о жестокости и неуступчивости толпы у магазина, об окаменевших и мрачных лицах людей, готовых с кулаками броситься на нарушителей порядка -но вот эпилог этой истории. Хлеб ей женщина вернула, и радость девочки разделили те, которым, казалось, было мало дела до ее переживаний: «Люди задвигались вокруг меня, и я отчетливо услышала общий облегченный вздох всей толпы»38.
Ленинградцы по-разному вели себя в очередях. Здесь сказались не только сиюминутные причины, но и общий уровень культуры, воспитания, образования. Инциденты в очередях не могли не возникнуть, учитывая крайнюю ограниченность продажи нехлебных продуктов в городских магазинах. Вместе с тем, в силу ряда причин, (жесткий государственный и гражданский
36 Томашевская А. Я услышала вздох толпы. // Память. Письма о войне и блокаде... Вып. 2. С. 198.
37 Там же. С. 199.
38 Томашевская А. Я услышала вздох толпы. // Память. Письма о войне и блокаде... Вып. 2. С. 199.
контроль, различные формы воздействия, включая репрессивные, самодисциплина), удалось сохранить цивилизованные формы поведения в блокадном обществе.
