CC BY
46
Литература
1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. - М., 2000.
2. Гаспаров М.Л. Комментарии // Мандельштам О. Стихотворения. Проза. - М., 2001.
3. Гаспаров М.Л. Осип Мандельштам и три его поэтики // О русской поэзии: анализы, интерпретации, характеристики. - СПб., 2001.
4. Граматчикова Н.Б. Игровые стратегии в литературе Серебряного века: Волошин, Гумилев, Кузьмин [Интернет-ресурс http://www.zipsites.ru!.
5. Кайуа Р. Игры и люди. - М., 2007.
6. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. - М., 1999.
7. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: в 4 т. / под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. - М., 1991.
8. Мусатов В. Лирика Осипа Мандельштама. - Киев, 2000.
9. Роллан Р. Жизнь Бетховена. - М., 1964 .
10. Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. - М., 2004.
11. Эпштейн М. Парадоксы новизны. - М., 1978.
Куликова Мария Борисовна, соискатель кафедры новейшей русской литературы Иркутского государственного университета, преподаватель русского языка студии интеллектуального развития «Школа+».
Kulikova Maria Borisovna, competitor of department of the newest Russian literature of Irkutsk State University, teacher of Russian language in the studio of intellectual development «School +».
Tel: (3912) 53-47-21, 8-950-4-173-143;
Е-mail: [email protected]
УДК 882
А.Е Горковенко
Смысловая парадигма «художник - одиночество - творчество»: от Достоевского до Набокова*
* Работа выполнена при финансовой поддержке ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009-2013 годы». ГК П-729.
В статье исследуется категория одиночества в русской литературе конца XIX - начала XX в. на основе анализа романов Достоевского «Идиот» и Набокова «Приглашение на казнь», с использованием трудов философов неохристианской ориентации И.А. Ильина, Н.А. Бердяева, Д.С. Мережковского. Устанавливается несомненная генетическая связь творчества русского классика и представителя литературы русского зарубежья.
Ключевые слова: одиночество, незамеченное поколение, творчество, идеальный читатель, символ, трагизм.
А.Е Gorkove/гko
The semantic paradigm: "artist - loneliness - creativity": from Dostoevsky to Nabokov
The article reveals the category of loneliness in the Russian literature of the late XlX-th - early XX-th century. The undeniable genetic link of Dostoevsky's "Idiot" and Nabokov's "Invitation to the Execution" is set on the base of the analyses of this masterpieces and works of such philosophers of neo-Christian school, as I.A. Ilyin, N.A. Berdyaev.
Key words: loneliness, neglected generation, creativity, an ideal reader, a symbol, tragic character.
Под знаком «духовного брожения» начался XX век, поражая человечество невиданными ранее потрясениями и катаклизмами. Вдохновенные открытия Достоевского были расценены как откровение большинством участников литературного процесса рубежа веков: В. Розановым, Д. Мережковским, А. Блоком, А. Белым, Вяч. Ивановым, Л. Андреевым, А. Ремизовым, Б. Зайцевым... Но в острой борьбе начала 20-го столетия между сторонниками материализма, реализма и защитниками идеализма, модернизма прозвучали критические трактовки наследия Достоевского (В. Вересаев, М. Горький и др.). И в среде русских эмигрантов раздавались голоса (Ив. Бунина, В. Набокова), отрицавшие его величайшие достижения. Вместе с тем традиции Достоевского никогда не теряли своей первостепенной значимости. Их разнонаправленное освоение во многом обусловило пути художественной культуры России, русского зарубежья, других стран, причем и писателей, негативно высказывавшихся о создателе «Братьев Карамазовых». Большой, думается, интерес заключен в
вопросе: что и как было воспринято от Достоевского теми, кто не испытывал (не замечал) близости к нему. Осмысление этого вопроса позволяет существенно расширить представление о функциональном значении Достоевского, а следовательно, о связях между литературами XIX и XX веков. С другой стороны, наметить новые подходы к изучению творчества художников, традиционно противопоставляемых Достоевскому. Смысловая парадигма художник - одиночество - творчество представляется продуктивной в плане артикулирования открытий Достоевского в области сложнейших психологических процессов, которые в силу объективных условий, получили в нашем столетии резкое и противоречивое ускорение; он нашел формы словесного искусства, подчиняющие, завораживающие читателя. Обойти вниманием этот феномен невозможно. Все, некогда выступавшие против гения, по-разному учли его открытия. В их ряду находился и В. Набоков.
10 апреля 1958 года на Празднике Искусств в Корнельском университете В. Набоковым была
прочитана лекция «Писатели, цензура и читатели в России». Набоков «обрисовал» историю русской литературы, которая, по его убеждению, определяется борьбой двух сил за душу художника: в Х1Х веке это власть и антиправительственная, общественная, утилитарная критика. «Правительство и революционеры, царь и радикалы были в равной степени обывателями в искусстве. Левые критики боролись с существующим деспотизмом и при этом насаждали другой, свой собственный. Претензии, сентенции, теории, которые они пытались навязать, имели точно такое же отношение к искусству, как и традиционная политика власти. <...> Если, по мнению царей, писателям вменялось в обязанность служить государству, то, по мнению левой критики, они должны были служить массам. Этим двум направлениям суждено было встретиться и объединить усилия, чтобы, наконец, в наше время новый режим, являющий собой синтез гегелевской триады, соединил идею масс с идеей государства» [1, с. 18].
Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, по мысли Набокова, прошли это своеобразное двойное чистилище. «Определяя силы, боровшиеся за душу художника, - предполагал Набоков, - я, возможно, нащупаю тот глубинный пафос, присущий всякому подлинному искусству, который возникает из разрыва между его вечными ценностями и страданиями нашего запутанного мира» [1, с. 14].
По мнению Д. Мережковского, одиночество художника - одна из главных составляющих литературного развития России Х1Х века. «Иногда у самого Пушкина вырываются жалобы на одиночество. В письмах он признается, что русский поэт ровно ничего не знает о судьбе своих собственный произведений: он работает в пустыне. <...> Он был также одинок в цыганском таборе, в глубине бессарабских степей, как и в литературной атмосфере Греча и Булгарина. Такое же одиночество - судьба Гоголя. Во втором поколении русских писателей чувство беспомощного одиночества не только не уменьшается, а скорее возрастает. Творец Обломова всю жизнь оставался каким-то литературным отшельником, нелюдимым и недоступным. Достоевский, произносящий пламенную речь о всечеловеческой примиряющей терпимости русского народа на пушкинских празднествах, пишет на одного из величайших русских поэтов и самых законных наследников Пушкина, вдохновляемый ненавистью к западникам, карикатуру Кар-мазинова в «Бесах». Некрасов, Щедрин и весь собранный ими кружок питает непримиримую, и - заметьте - опять-таки не личную, а бескорыстную гражданскую ненависть к «жестокому
таланту», к Достоевскому. Тургенев, по собственному признанию, чувствует инстинктивное, даже физиологическое отвращение к поэзии Некрасова. <...> По-видимому, русский писатель примирился со своей участью: до сих пор он живет и умирает в полном одиночестве» [2, с.524].
Ситуация не изменилась в лучшую сторону, а скорее усугубилась после революции. Общий враг - большевизм - не объединил писателей русского зарубежья. Чувство одиночества достигает своего предела, становясь доминирующим в художественном сознании многих деятелей русского зарубежья, особенно тех, кого В.С. Варшавский назвал «незамеченным поколением». «Главное в опыте молодых, - писал он, - чувство отверженности и одиночества. На это скажут: поэты всегда одиноки. Но эмигрантское одиночество совсем другого рода, нежели овеянное романтической славой гордое одиночество Чайльд Гарольда. Скорее это тоска Влаха в Венеции: «но мне скучно, хлеб их мне как камень». Люди на чужбине так же чахнут, как пчелы вдали от родного улья. Не участвуя по-настоящему в жизни общества, эмигрант лишен всех тех сил жить и действовать и того чувства укрепленности в чем-то прочном, которые даются таким участием. Как определить, что овладевает тогда душой? Скука, тоска, невыносимое чувство остановки жизни, томительные, сводящие с ума головокружения пустоты. Скупой на слова Паскаль для описания этого состояния приводит одиннадцать определений: человек чувствует тогда свое ничтожество, свою покинутость, свою недостаточность, свою зависимость, свое бессилие, свою пустоту, и со дна его души сейчас же поднимаются скука, мрак, печаль, ожесточение и отчаяние» [3, с. 186-187].
Трагическое одиночество, «экзистенциальное беспокойство», по мнению Варшавского, приводит к «расстройству здравого смысла, вернее, того особого чувства, которое позволяет человеку правильно определить свое отношение к людям и приноравливать свое поведение к требованиям общества» [3, с. 189]. Борис Поплавский в своем романе «Аполлон Безобразов» нашел очень точные слова, характеризующие такое состояние: «Одним я перехамил, другим перекланялся».
Все было, безусловно, так. Однако одиночество художника, а художник в своем творчестве всегда отъединен от текущих дел окружающих людей, имеет и свой выход, свой прорыв к неведомому, высшему началу. Об этом трепетные размышления И. Ильина: «Когда художник творит свое произведение, он втайне мечтает о «встрече». Как бы ни был он замкнут, одинок или даже горд, он всегда надеется на то, что его создание будет воспринято, что найдутся такие
люди, которые верно увидят или услышат его «слово» и понесут его к себе. И может быть, даже самые одинокие и замкнутые мастера с особой нежностью, с особым трепетом думают об этой желанной, предстоящей «встрече» полного «понимания» и «одобрения»; и поэтому, может быть, и замыкаются в себе, что жаждут этой «встречи»; и поэтому, может быть, заранее приучают себя к мысли о «неизбежном» одиночестве и не надеются на ее возможность» [4, с. 3!.
В статье «Писатели, цензура и читатели в России» Набоков «рисует» портрет «умного» «гениального», «одаренного» читателя, спасающего художника от «гибельной власти императоров, диктаторов, священников, пуритан, обывателей, политических моралистов, полицейских, почтовых служащих и резонеров», спасающего от одиночества: «Он не принадлежит ни к одной нации или классу. Ни один общественный надзиратель или клуб библиофилов не может распоряжаться его душой. Его литературные вкусы не продиктованы теми юношескими чувствами, которые заставляют рядового читателя отождествлять себя с тем или иным персонажем и «пропускать описания». Чуткий, заслуживающий восхищения читатель отождествляет себя не с девушкой или юношей в книге, а с тем, кто задумал и сочинил ее. Настоящий читатель не ищет сведений о России в русском романе, понимая, что Россия Толстого или Чехова - это не усредненная историческая Россия, но особый мир, созданный воображением гения. Настоящий читатель не интересуется большими идеями: его интересуют частности. Ему нравится книга не потому, что она помогает ему обрести «связи с обществом» (если прибегнуть к чудовищному штампу критиков прогрессивной школы), а потому, что он впитывает и воспринимает каждую деталь текста, восхищается тем, чем хотел поразить его автор, сияет от изумительных образов, созданных сочинителем, магом, кудесником, художником. Воистину лучший герой, которого создает великий художник, - это его читатель» [1, с. 25!. Поскольку только ему может доверить автор свой идеальный мир.
Проблеме «взаимоотношения одиночества и социальности в искусстве» посвящена статья Н. Бердяева «Литературные направления и «Социальный заказ». К вопросу о религиозном смысле искусства». (Впервые: Путь, 1932). Религиозный мыслитель устанавливает четыре типа отношений между одиночеством и социальностью, «которые могут быть распространены на все сферы творчества»:
1. Творец может быть не одинок и социален. Этот тип наименее «надрывен» и наименее трагичен. Он свойственен древнему искусству,
позднее - классицизму.
2. Полярно противоположный опыт. Творческая личность одинока и не социальна. Абсолютное отъединение от жизни рафинированного эстета.
3. Художник может быть не одинок и не социален. Таков сакраментально литургический тип творчества, обращенного к собственной душе и душам других людей.
4. Наконец, создателю искусства присущи одиночество и социальность. Его не признают и побивают камнями, и вместе с тем он обращен к обществу, к судьбе народа, человечества, к обновлению и возрождению: «Одиночество пророка <...> совсем иное дело, чем одиночество эстета, чем одиночество мыслителя, поглощенного своим духовным миром. Пророк в своем одиночестве <...> обращен прежде всего к миру <...>. Но повинуется он не голосу общества, не социальному коллективу, хотя бы то был религиозный коллектив, а голосу Божьему, Звучащему в глубине его духа» [5, с. 331-332].
Разумеется, классификация Бердяева условна, все эти типы не встречаются в чистом виде, их элементы могут быть в разных планах совмещены в творческих индивидуальностях.
Центральный образ романа «Идиот» Достоевского во многом автобиографичен. Князя Мышкина К.В. Мочульский назвал «художественным автопортретом Достоевского», а роман - «духовной биографией писателя».
Князь-Христос Достоевского целиком проецируется на евангельского Христа. Он теперь явился в Россию, оттого и лик имеет славянский.
Максимально приближен к князю Мышкину герой романа Набокова «Приглашение на казнь». В основу этого произведения положена некая «экспериментальная» ситуация.
Тридцатитрехлетний, в возрасте Христа, Цинциннат Ц., обвиненный в «страшнейшем из преступлений», в «гносеологической гнусности», ожидает исполнения приговора.
Одним из первых толкователей «Приглашение на казнь» был В. Ходасевич. В статье «О Сирине», впервые опубликованной в кн. Возрождение (Париж, 1937), он писал: «В «Приглашении на казнь» нет реальной жизни, как нет и реальных персонажей, за исключением Цинцин-ната. Все прочее - только игра декораторов-эльфов, игра приемов и образов, заполняющих творческое сознание или лучше сказать, творческий бред Цинцинната. С окончанием их игры повесть обрывается. Цинциннат казнен и не казнен, потому что на протяжении всей повести мы видим его в воображаемом мире, где никакие реальные события невозможны. В заключительных строках двухмерный, намалеванный мир Цинцинната рушится, и по упавшим декорациям
«Цинциннат пошел, - говорит Сирин, - среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему». Тут, конечно, представлено возвращение из творчества в действительность» [6,с.248].
Весьма спорное толкование В. Ходасевича, последовательно проводившего идею «игра приемов - основная тема Сирина», вызвало справедливое и веское возражение В.С. Варшавского: «...завороженное царство окружает Цин-цинната. Это, действительно, бред, но вовсе не творческий бред самого Цинцинната, а бред, существующий против его воли, и внешне объективно. Это именно тот «общий мир», за которым стоит вся тяжесть социального давления и который все представляется единственно реальным. Но только «В приглашении на казнь» омертвение этого «общего мира» пошло еще дальше. Действие романа происходит в каком-то неопределенном будущем, после того, как тотальная социализация всей жизни привела к упадку культуры и вырождению человечества. <... > Все сводится к сомнамбулическому следованию обычаям и обрядам, раз и навсегда регламентированным в малейших подробностях» [1, с. 217].
Варшавский предлагает и свою трактовку финала: «Пародии, призраки приговаривают человека к смертной казни. Как будто бы полная фантастика? Но мы знаем, что уничтожение живых существ «общим миром» является одним из наиболее знаменитых и постоянных явлений истории. Достаточно вспомнить два примера: Голгофу и кубок цикуты для Сократа» [1, с.218].
Подобно князю Христу Достоевского Цин-циннат Ц. покидает земную жизнь, густо насыщенную аллегорическими масками пошлости, похоти, тщеславия, алчности, подчиненную инерции механических привычек, и возвращается к своему Небесному Отцу, обитающему за пределами «разлагающейся кучи мусора».
Абсолютное одиночество Цинцинната не размыкает ни Марфинька - пародия на жену, ни Цецилия Ц. - пародия на мать, ни Эммочка -пародия на надежду, ни тем более палач Пьер, который с помощью «терпения и ласки» пытается создать «атмосферу общей товарищеской
УДК 822
близости», породниться с приговоренным к смерти. Все это страшное окружение - «каменная тоска тюрьмы», - воссозданное с опорой на сквозные образы (символы романов Достоевского - «желтый паук», «желтые липкие стены», «безжалостный бой часов», «запах керосина» и т.д.), вынуждает Цинцинната все глубже уходить в себя, ограничить сферу творческой деятельности данным ему природой талантом.
В рамках бердяевской классификации (типов отношения одиночества с обществом) цинцин-натовское утверждение «я есмь» можно рассматривать как третий тип - не одинок и не социален, как полное отчуждение художника от общества, обращенного к собственной душе.
Герои Достоевского и Набокова часто осознают, что на самом деле им надо еще чего-то «другого». Именно в вечном стремлении к совершенному, видимо, и заключается суть трагического одиночества.
Глубоко прочувствовав катастрофичность своего времени, трагическое одиночество, разобщенность людей, отчуждение, отчаяние, а главное, ощутив «зашифрованность» этого пласта и мастерски воссоздав его «мертвенную» атмосферу, русские писатели тем самым обогатили традицию русской литературы - углубить -ся в духовные недуги мира и противопоставить им здоровое, светлое, творческое начало.
Литература
1. Набоков В.В. Лекции по русской литературе // Независимая газета. 1996.
2. Мережковский Д.С. Лев Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М.: Республика, 1995.
3. Варшавский В.С. Незамеченное поколение. - Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956.
4. Ильин И.А. О тьме и просветлении. - М.: Скифы, 1991.
5. Бердяев Н.А. О русских классиках. - М.: ВШ, 1993.
6. Ходасевич Вл. О Сирине // В.В. Набоков: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 1997.
Горковенко Андрей Евгеньевич, кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета.
Gorkovenko Andrey Evgenievich, candidate of philological science, associate professor of department of literature, Zabaikalian State Humanitarian-Pedagogical University.
Tel: +7 9242704211; e-mail: [email protected]
С.А. Кошкин
Концепция личности в эпопее А.И. Солженицына «Красное колесо»
Проанализированы различные типы характеров, выведенных А.И. Солженицыным в эпопее «Красное колесо». Ключевые слова: концепция личности, испытание, царь Николай II, Столыпин.
