CC BY
19
DOI: 10.30842/ielcp230690152660
А. В. Парибок
РУДН, Центр исследования философии и культуры Индии «Пурушоттама», Москва, Россия. [email protected]
СМЫСЛ СЛОВА И ДЕНОТАТ СЛОВА.
О РАСХОЖДЕНИИ ГРЕЧЕСКОЙ И ИНДИЙСКОЙ ФИЛОСОФИЙ В РАЗНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ1
На материале пассажей из двух диалогов: греческого «Гиппия Большего» и палийских «Вопросов Милинды» рассмотрено несходство вопрошаний в греческой и индийской философиях. В силу различия цивилизационно специфичных схем рациональности греки ищут связанный со словом идеальный объект, расширяя правила пользования родным языком и не вполне это замечая, индийцы же задают вопрос о способе данности названной словом вещи, убеждаясь, что ее в мире нет. Эти подходы не соединимы в одном дискурсе и вряд ли были взаимно понятны.
Ключевые слова: греческая философия, индийская философия, Гиппий Больший, Вопросы Милинды, логос, символ колесницы, схема рациональности.
Andrei V. Paribok
RUDN University, «Purushottama» research Center, Moscow. Russia.
The ideal sense of a word and the real meaning of it: the divergence point of the Ancient Greek and Indian Philosophies
The article discusses a possible reason for the mutual disinterest of the Greek and Indian philosophical traditions. The philosophers ignored each other, and it is a problem, since for six centuries (3 BC-3 AD) Indian and Greek cultures closely interacted on the territory of the Greco-Bactrian and Indo-Greek kingdoms. To find the answer, it is proposed to take into account that both philosophical intuitions appeared and developed in cultures with different schemes of rationality. The Greek scheme is based on the pair of logos-praxis. Two skills are specifically combined in the logos as activity: to think and to generate rational speech according to special rules. The Indian scheme is based on the opposition of intentional acts of consciousness to its objects among which there are both acts with material things and speech acts. This scheme emerged first in the ritual
1 Работа подготовлена в рамках Соглашения между Министерством образования и науки РФ и Российским университетом дружбы народов N0 075-15-2021-603 по теме: «Разработка методологии и интеллектуальной базы нового поколения по изучению индийской философии в ее соотношении с другими ведущими философскими традициями Евразии». Ее публикация выполнена при поддержке Программы стратегического академического лидерства РУДН.
context. Due to the specifics of their rationality scheme, the Greeks are looking for an ideal object associated with the word, expanding the rules for using their native language and not quite noticing it. In the dialog Hippias Major, Socrates applies the distinction of syntactical constructions with or without a definite article. Without this distinction, it is impossible to formulate the problem of a possible existence of the beautiful in itself (eidos of the beautiful). The translation of this passage into languages with an article is trivial, but in languages devoid of article, as Latin, translators were forced to make additions. As a result, a new ideal object appears for the Greek thought. In the Buddhist dialogue Milindapañha in the Pali language the interlocutors wonder what is the real object of the word «chariot». They come to the conclusion that it does not exist in the world. Later the arguments of the same Buddhist school indicate that the chariot is to be found not in the natural world, but in encompassing human activity. Thus, the Indian reasoning deprives everyday naive consciousness of the illusion of the reality of the chariot. Thinking about words as connected with thoughts, as Greeks do, and as connected with things, along with the Indians, are not compatible within one discourse and are mutually almost incomprehensible. The interaction of these philosophical traditions seems unnecessary and improbable.
Keywords: Greek philosophy, Indian Philosophy, rationality schemes, Milindapañha, Hippias Major, Plato, logos, chariot simile.
Как Греция, так и Индия породили свои самобытные интеллектуальные традиции, живые по сей день. Первую традицию сами греки спустя век после ее изобретения назвали философией. Чтобы не утяжелять дальнейшее изложение санскритом, я буду этим термином называть и традицию индийского мышления. Желательно лишь помнить, что обе традиции — это сложные формы умственной деятельности, общения, фиксации в текстах и обучения, и невероятно, чтобы нечто сложное было изобретено дважды тождественным образом.
Греки пришли в Индию с Александром, а после него эллинистическое культурное присутствие закрепилось на индийском Северо-Западе и сопредельных территориях в эпохи Греко-Бактрийского, Индо-Греческого царств и Кушанской империи, т. е. до III в. н. э. К примеру, первый исторический стиль буддийской скульптуры, т. н. гандхарский, с изобразительной стороны всем обязан грекам. Тем не менее, философских взаимовлияний и заимствований от греков к индийцам или в обратном направлении до сих пор так и не удалось доказать, несмотря на усилия исследователей. При этом в
палийской «Милиндапаньхе»2, единственном индийском философском тексте, где фигурирует грек, государь Милинда (Менандр), есть ряд следов культуры эллинизма3 и даже выявлена искусная имитация на языке подлинника приёмов и норм эллинистической периодической речи (Paribok 1997: 195-203). Поэтому хотелось бы найти какие-то соображения, поясняющие взаимную философскую невосприимчивость двух философских традиций. Этим мы и займемся.
Философия рождается в культуре, уже обретшей значительную степень зрелости и деятельностного своеобразия, и не она их создаёт. Мыслители, склонные по складу задаваться предельными вопросами, например об архл, задают их, находясь в определенном семантическом и ценностном поле и пользуясь ресурсами родного языка. И то, и другое не принадлежит к области очевидного в другой культуре, в которой вопрошание о важном и абстрактном натолкнется на иные, естественные для себя предметы интеллектуального интереса. Это обстоятельство как препятствовало взаимному интересу традиций, так и затрудняет удачную постановку задач и выделение главного в
4
исследованиях .
О логосе как действительности греческой жизни
Главнейшую черту древнегреческой культурной среды лучше всего, по моему убеждению, описал и охарактеризовал
2 «Вопросы Милинды» (Voprosy MiИndy 2019); могущие интересовать нас части этого сочинения относятся к эпохе заката Индо-Греческого царства.
3 Ср. калькирование др.-греч. термина ураддато515аскаХо<; в пали lekhacharya- (Kazansky, Kryuchkova 2002: 407-418), а также предложенное Н. Н. Казанским отождествление имени учителя Тишья с Тисием, автором греческого учебника, чье имя наряду с Кораксом упоминает Цицерон.
К примеру, в устрашающе эрудированной статье В. Н. Топорова (Toporov 1972: 51-68) мы находим много интересного материала по мифологическим предфилософским параллелям индийской школы мадхьямака с греческими элеатами, но оставлено без внимания самое на мой взгляд существенное: Зеноновы апории, касающиеся движения, трактуют его мыслимость, тогда как индийцев занимает возможность корректного описания его в речах (Nagarjuna 2021: 8081), из чего они и готовы сделать вывод о реальности или нереальности движения. Но различение речи и мысли для греков в качестве фундаментального не характерно, в отличие от индийцев. И напротив, Парменидово бытие нисколько не интересно индийским философам.
М. К. Петров (Ре1хоу 1991; 1995; 1997). Согласно его концепции, центральное место в этой культуре занимал логос, при этом первоначально вовсе не как термин или понятие философии, что и до Петрова было общеизвестно, но как черта действительности греческой жизни. Это не что иное, как норма и обыкновение прибегать к рассудительному совместному обсуждению трудного предмета, представляющего всеобщий интерес, для которого не существует экспертов. Например, таковы возможный закон или война. Дальнейшие рассуждения уже принадлежат мне. Получается, что логос — это специфическое коллективное применение сочетания двух способностей: к мышлению, как к управляемой работе ума с содержаниями, и к речи по поводу этих содержаний. Речь при этом подвергается двум ограничениям. Во-первых, в логосном ее использовании запрещено пользоваться средствами, которые возбуждают страсти: не положено льстить, стращать, злить, распалять алчность, пробуждать печаль и пр. Всем ведь было известно, что при любом душевном волнении люди хуже соображают, что мешает рассудительному обсуждению. Этот критерий впоследствии отделил философию, как важную практику логоса, от риторики. Во-вторых, ситуация обсуждения опирается на допущение, что тотального эксперта по обсуждаемой теме нет, иначе достаточно было бы просто найти его, выслушать и послушаться (Ка2ап8ку, КгуиеЬкоуа 2008: 48-51). Поэтому запрещены также безапелляционные авторитетные высказывания и отдача распоряжений, если не считать процедурных распоряжений председательствующего, когда он есть. Учет этого требования виден в правилах штабных обсуждений в армиях: старшие офицеры высказываются последними. Требование было чрезвычайно насущным в эпоху, когда еще было живо наследие родового строя с его почтением к старшим в роду. И по современным наблюдениям над народами, лишь недавно вышедшими из этого уклада, в присутствии старших уважаемых лиц младшие как по команде робеют, глупеют и утрачивают способность думать и говорить, что надумали5.
Далее, логосной речи присуща особая черта координации и параллельного нормирования хода представлений и высказы-
5 Личные сообщения моих знакомых, которых приглашали в страны СНГ учить местных мышлению.
вания речей. Это ее отделяет от поэзии, для которой характерно и существенно много-многозначное соответствие речи и ее содержания. Можно понять значения всех слов, скажем, в трех идущих подряд строках стихотворения, понять синтаксическую конструкцию, но если это словесное множество не превратилось в душе и уме читателя в единство образа, то стихи не поняты. Логосная речь, напротив, прозаична по своему принципу. (1) Один объект мысли находится перед умственным взором размышляющего, и он сообщает о нем в слове или группе слов. (2) Затем этот объект им в уме характеризуется, что он тут же высказывает другой группой слов. Например, (1) «весна 2022 года в России» (2) «была поздней и холодной». Заметим, что это не что иное, как суждение, и оно, т. о. есть неделимая единица рассудительной речи.
И наконец, объемлющая черта логоса как занятия. Пока мы в него погружены, нам не следует ничего делать из того, что обсуждается. Иначе мы бы уже именно это и делали, обсуждать было бы излишне. Разумная жизнь, соотносясь с важными и трудными задачами, делится на такты: логос (речь с умом) и праксис (делание дел на основе результатов логоса). Сказанного нам для нашей цели достаточно. Но для уяснения себе черт философского приложения логосной (разумной) способности следует еще отметить, что речи сами по себе никак не являются важнейшим предметом греческой философии, они, прежде всего, должны соответствовать своему назначению: быть понятными как речи на греческом языке, выражать мысль, не привлекать к себе никакого отдельного внимания и не мешать думать и понимать чужую мысль. В идеале они прозрачны, не заметны, мысль видна прямо сквозь них.
Однако фактически применение греческого языка для философского мышления — это использование его в целях, для которых он изначально не предназначался, а потому в речах философах мы непременно встретим языковые новшества. Терминологизация бытовых слов или создание новых терминов — дело простое, незамысловатое, как и создание терминов для ремесла. Но вот различение синтаксических конструкций и оборотов, которые различать в обыденности нет никакой нужды, уже интересно и поучительно.
Слово и его возможный непредметный смысл
Рассмотрим следующий небольшой пассаж из диалога «Гиппий больший» (Plato Hipp. Maj. 287s)6:
Сократ. «Так не будет ли и все прекрасное прекрасным благодаря прекрасному?»
Гиппий. Да, благодаря прекрасному.
Сократ. «И это прекрасное есть нечто?»
Гиппий. Нечто. Чем же ему и быть?
Сократ. «Так ответь мне, чужеземец, — скажет он, — что же такое это прекрасное? (tí soti touto то Ka^óv;)».
Гиппий. Значит, Сократ, тот, кто задает этот вопрос, желает узнать, что прекрасно? (Sstrat nu9so9at tí soti Ka^óv;).
Сократ. Мне кажется, нет; он хочет узнать, что такое прекрасное (oü цо1 SoKst, аЛ,' oti sotí то Ka^óv), Гиппий.
Гиппий. А чем одно отличается от другого?
Сократ. По-твоему, ничем?
Гиппий. Разумеется, ничем не отличается.
Сократ. Ну что же, наверно, тебе виднее. Однако смотри, дорогой мой: он ведь тебя спрашивает не о том, что прекрасно, а о том, что такое прекрасное (oú tí soti Ka^óv, áAX oti sotí то Ka^óv). (Пер. А. В. Болдырева, Plato 1990: 394).
Из приведенных цитат подлинника видно, что две формы вопроса, смыслы коих для Гиппия оказались неразличимы, в языковом отношении разнятся исключительно наличием или отсутствием определенного артикля. А дальнейший по тексту диалога его ответ, что прекрасное де — это прекрасная девица, вполне можно считать лингвистически корректным, ибо девица поистине и определенно прекрасна. Но это ответ немыслящего.
Выше в тексте, перед ключевым вопросом о прекрасном, Сократ создает для собеседника, как это встречается и в ряде других диалогов, индуктивную инерцию, вопрошая «не справедливостью (StKatooúvn) ли справедливы справедливые люди?»; «а не мудростью (oo9Ía) ли мудры мудрецы, и не в силу ли блага (áya9óv) бывает благим все благое?» В первых двух случаях в подлиннике использованы существительные, производные от прилагательных суффиксами, так что различие смыслов очевидно из различия лексем. В третьем же случае не
6 То, что авторство Платона сомнительно, несущественно для наших целей.
так; вероятно, что и в рассуждениях о благе Гиппий бы тоже запутался.
Содержательный аспект вопроса с определенным артиклем нам понятен: ищется прекрасное само по себе, помимо и над прекрасными предметами, т. е. эйдос прекрасного. Но без смыслового расподобления двух конструкций, с артиклем и без него, вопрос было бы невозможно задать, а мысль бы не состоялась. Со справедливостью и мудростью не так, ибо был бы приемлем ответ, что справедливость и мудрость — свойства справедливых и мудрых. Таким образом, искусное пользование речью является условием и предпосылкой порождения мысли — мы же находимся в логосной культуре. При этом речь пребывает в тени, внимание устремлено исключительно на мысль, и это для действительности логоса обычно. Если некто справится, не в пример Гиппию, с вопросом Сократа, то он обретет новый, невещественный и необыденный объект ума. Таков будет главный философский результат.
Для подкрепления нашей мысли процитируем несколько переводов «Гиппия большего». Задача передать приведенный пассаж не представляла никаких трудностей, если перевод осуществлялся на языки с артиклем. У Шлейермахера читаем: Sokrates: So sage mir denn, du Gast, wird er sprechen, was ist denn dieses, das Schöne? Hippias: Will der nun nicht wissen, wer dieses fragt, Sokrates, was schön ist? Sokrates: Nein dünkt mich, sondern was das Schöne ist, Hippias. Hippias: Und wie ist denn dies verschieden von jenem? Sokrates: Dünkt es dich etwa gar nicht verschieden? Hippias: Nein gar nicht. Sokrates: Du weißt es freilich gewiss besser. Indes sieh nur, Guter, er fragt dich ja nicht was schön ist, sondern was das Schöne ist.
Так же точно и на неиндоевропейском венгерском: с определенным артиклем «mi (= was) a (= das) szep (= Schöne)?», но без него «mi szep?» На английском: Socrates: «Tell me, then, stranger», he will say, «what is this, the beautiful?» Hippias: Well, Socrates, does he who asks this question want to find out anything else than what is beautiful? (Plato s.a.: 393)
На языках же без артикля возникают трудности. Марсилио Фичино переводит на латынь так: Soc.: dic hospes quid hoc ipsum pulchrum est ..Hip.: ...audire aliud quaerit quam quid sit pulchrum? Soc.: Non mihi videtur, sed aliud quiddam est ipsum pulchrum... Considera tamen non que res pulchra est, ille petit, sed quid ipsum
pulchrum est (Plato 1557: 77). Тем самым Фичино усиливает различие, вводя местоимение ipsum. А добавленное им под конец слово res 'вещь' раскрывает интригу и выразительно демонстрирует нехватку артикля в латинском. Русский же переводчик удачно воспользовался различием полной и краткой форм прилагательного, причем полная форма восходит к древнерусской форме с суффигированным артиклем (эта черта сохранилась до сих пор в балтийских языках). Пожалуй, в латинском варианте мы видим не нащупывание проблемы эйдоса, но его преднайденность, Гиппий же проявляет значительно большую несообразительность, чем в греческом тексте.
Польский переводчик Wladyslaw Witwicki передает различие конструкций, повторяя указательное местоимение «to»: Sokrates. Powiedz ze, przybyszu, tak b?dzie mowil: co to jest to pi?kno, Hippiaszu? Hippiasz. Wi?c o nic innego nie chce si? dowiedziec ten pytaj^cy, tylko o to, co jest pi?kne? (Plato 1958: 84).
Таким образом, на безартиклевых языках возможна передача смысла подлинника, но неправдоподобно, что мыслящие на них натолкнулись на нее впервые сами.
И в завершение отметим, что все обсуждение пребывает в ситуации логоса. Ничего с прекрасным самим по себе и с прекрасными предметами делать не предполагается. Занимаются созерцанием — теорией.
Акт мысли и его интенциональный объект в Индии
Центральную для древнеиндийской культуры ситуацию, которая стала порождающей моделью отношения к деятельности в южноазиатской цивилизационной рациональности, впервые описал в своей книге (Sementsov 1981) отечественный востоковед В. С. Семенцов. Это ритуал, прежде всего общественно значимый и сверхсложный. Отношение к нему было у жрецов технологическим. Ошибки, в силу предельной предметной сложности, к которой добавлялось еще требование не отвлекаться от символического контекста, не выполнять действо машинально, были вполне вероятны, а тогда ритуал утратил бы эффективность. Чтобы обезопасить себя от ошибок, отвлечений и, стало быть, безрезультатности обрядов, брахманы ввели в состав участников дополнительного специалиста.
Обладая полным жреческим образованием, он мог бы исполнить почти любую из довольно многочисленных ролей в ритуале. Однако задача его была не в том, чтобы быть на подхвате, на скамье запасных. Пока другие возглашают гимны, управляются с утварью на жертвенной площадке, он сидит, молчит, смотрит и слушает. Он присутствует. Во-первых, он должен непрерывно поддерживать в уме, в воображении символический контекст, т. е. актуализировать из памяти, что означает то или иное действие, для чего произносится такая-то жертвенная формула. Во-вторых, при совершении ошибок кем-то из активных участников он, опять-таки в уме, в воображении, представляет, как должно быть. Кто-то дал петуха в гимне, — но сидящий свидетель пропел без звука текст так, как требуется; кто-то выполнил не тот жест, который ожидался, — а свидетель вообразил правильный жест. Это компетентный свидетель, довольно близко напоминающей в нашей культуре роль оперного режиссёра на прогоне спектакля. Его роль а) центральна; она также б) самая активная и трудная, если смотреть изнутри; но в) снаружи она не заметна. Наконец, для него стянуты вместе речи и телесные действия: и те, и другие должны отражаться в зеркале его бдительного ума. Так что в если в Греции мы обнаружили противопоставление вида {(ум+речь = логос) ^ праксис}, то в Индии {ум ^ (речи+действия = санскр. artha )}. Эти две схемы строго альтернативны.
Возникшая в Индии философия развивалась в пределах свой цивилизационной схемы рациональности, и потому а) связь слов и речей с действиями и предметами внешнего мира была ей естественно интересна и важна и б) эта связь была ей изначально ясна, поскольку как речи, так и предметы с действиями — то, на что направлено внимание.
Слово в его отношении к вещи и способ бытия вещи
В упомянутом диалоге «Вопросы Милинды» (Voprosy ЫШМу 2019) находим примечательный пассаж, который послужит нам материалом для противопоставления платонической традиции.
«...достопочтенный Нагасена сказал царю Милинде: «Государь,... ты приехал или пришёл пешком?» — «Я пешком не хожу, почтенный. Я приехал на колеснице». — «Раз ты приехал
на колеснице, государь, то предъяви мне колесницу. Скажи, государь, дышло — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Ось
— колесница?» ... (далее перечисляются за другой прочие составные части колесницы — А. В. П.) — «Так, может, государь, дышло, ось, колеса, кузов, поручни, ярмо, вожжи, стрекало вместе — колесница?» — «Нет, почтенный». (Ответ царя верен. Если в сарае вместе лежат все эти предметы, для того, чтобы собрать из них колесницу, то колесницы, очевидно, нет
— А. В. П.) — «Так, может, государь, что-то помимо дышла, оси, колес, кузова, поручней, ярма, вожжей, стрекала — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Ну, государь, спрашиваю я, спрашиваю, а колесницы не вижу. Выходит, государь, что колесница — это звук один. Где же здесь колесница? Ложь ты говоришь, государь, неправду, нет колесницы. Ты же на всем материке Джамбу первый царь, кого тебе бояться, зачем лгать, государь? Послушайте меня! Царь Ми-линда сказал сейчас, что он-де приехал на колеснице. Я ему говорю: «Раз ты приехал на колеснице, государь, то предъяви мне колесницу». А у него с колесницей ничего не получается. Приемлемо ли это, можно ли согласиться с этим?» ... И царь Милинда сказал достопочтенному Нагасене: «Я не лгу, почтенный Нагасена, Вследствие дышла, вследствие оси... используется название, знак, обозначение, обиходное слово, имя — колесница».»
Вдумаемся, что произошло. Царь — человек весьма сообразительный, в отличие от Гиппия. Он приехал на диспут с Нагасеной, очевидно полагая, как и всякий обыватель, хоть греческий, хоть индийский, что в мире есть некие особые вещи, благодаря наличию которых употребляется, указывая на них, слово «колесница». Сократического же типа вопросы Нага-сены полностью перевернули для него ситуацию: в мире колесниц нет. Не нашлось! Но слово-то употребляется. И любому понятно, что если какие-то предметы в мире просто есть (хотя бы камни, лежащие к горах и которых никто не видел, но можно сходить и посмотреть), то слов в мире тоже заведомо нет. Слова употребляются людьми, они — примета и орудие определенной человеческой деятельности, говорения. В следующем разделе этого же диалога, когда приводятся примеры разных сделанных человеком вещей, положим, домов, сперва перечисляют строительные материалы, а затем идет до-
бавление «и благодаря усилиям мужчин и женщин, к этим материалам приложенным, получился дом». Домов в мире тоже нет, как и колесниц. Но где же все эти вещи? Ответ будет таков: они в человеческой деятельности. Деятельность — не в мире, напротив, мир с его натуральными предметами (камнями, ветками, глиной и пр.) — в деятельности. Колесница есть для того, кто умеет ездить на колеснице, управлять ею, забираться на нее, находить общий язык с колесничим, знает, где её можно отремонтировать, и пр. Если рассмотреть, на следующей итерации, есть ли в мире колеса колесницы, то тоже окажется, что их нет, согласно очевидным уже нам аргументам. Так что индийское философское вопрошание так же, как и греческое, уводит ум от обывательского взгляда на мир, но в противоположном направлении. У платоников обнаруживаются небывалые нематериальные предметы (эйдосы), а у индийских философов-буддистов происходит разоблачение реализма и мир лишается кажимости великого множества предметов, которых в нем, как оказалось, никогда не было. Идти по обоим путям мысли невозможно. Каждый плодотворен и, если человек вступил на один из них и сделал ряд удачных шагов, то другой путь ему даже заметить трудно, а уж признать, что на нем можно достигнуть успехов в философском познании, и вовсе невозможно. Мыслящие Индия и Греция разошлись в разные стороны.
На обоих путях есть опасности. В греческом варианте труден и неприятен вопрос, что из вещей причастно какому-то эйдосу, а что нет. Ведь точно не все! В одном из диалогов всплывает вопрос о том, есть ли эйдос грязи, и Сократ признаётся, что боится потонуть в бездне пустословия. А по-индийски нелегко будет остановиться на предметах деятельности; напрашивается, скорее всего, недостаточно обоснованное применение аргумента к природным вещам. Но оно пригодно не для осмысления универсума человеческой деятельности, а только для практики йоговской сосредоточенности и опирается уже не на деятельностные, а на онтологические соображения.
Литература
Kazansky, N. N. Kryuchkova, E. R. 2002: [A middle Indian loan translation of an Ancient Greek term? (Greek ураддато5^скаХо<; > Pali lekhacharya-)]. In: Colloquia Classica et Indogermanica -III. St. Petersburg: Nauka, 407-418.
Казанский, Н. Н., Крючкова, Е. Р. 2002: Среднеиндийская калька древнегреческого термина? (др.-греч. ураддато-5i5ácKalo^ — пали lekhacharya-). В сб.: Colloquia Classica et Indogermanica - III. СПб.: Наука, 407-418. Kazansky, N. N. Kryuchkova, E. R. 2008: [Obedience among Indians and Greeks]. In: [6-th International Scientific Conference «Language Contacts in the Aspect of History»] Moscow: MSU, 48-51. Казанский, Н. Н., Крючкова, Е. Р. 2008: Послушание у индийцев и греков // VI международная научная конференция «Языковые контакты в аспекте истории» М.: МГУ, 48-51. Nagarjuna 2021: [Nagarjuna Mülamadhyamakakarika. Foundations of the Middle philosophy in verses. Chapter II. Chandrakirti. Prasannapada (Commentary) in clear words]. In: Indiiskaya Filosofiya. Izbrannye perevody [Indian Philosophy. Selected translations]. Transl. by A. V. Paribok. Vol. II. Mocsow: Sadra, 80-103. Нагарджуна 2021: Муламадхьямака-карики. Основоположения срединности в стихотворной форме, Глава II. Чандракирти. Прасаннапада [Комментарий] в ясных словах. Пер. с санскрита А. В. Парибка. В сб.: Индийская философия. Избранные переводы. Т. 2 . М.: Садра, 80-103. Paribok, A. V. 1997: [Greek thought and rhetoric in the Milindapañha]. In: MOYZEION. [To Professor Alexander Iosifovich Zaitsev on the occasion of the 70th anniversary] St. Petersburg: SPbSU Publishing House, 195-203.
Парибок, А. В. 1997: Греческая мысль и риторика в «Милинда-паньхе». В сб.: MOYLEION: Профессору Александру Иосифовичу Зайцеву ко дню 70-летия. СПб.: Изд-во СПб ГУ, 195-203. Petrov, M. K. 1991: Yazyk. Znak. Kul'tura [Language. Sign. Culture]. Mocsow: Nauka.
Петров, М. К. 1991: .Язык. Знак. Культура. М.: Наука. Petrov, M. K. 1995: [Art and Science. The pirates of the Aegean sea and the personality]
Петров, М. К. 1995: Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. М., РОССПЭН. Petrov M. K. 1997: Antichnaya kul'tura [The Antique culture] Петров М. К. Античная культура. М., РОССПЭН. Plato 1557: Diuini Platonis Opera omnia Marsilio Ficino interprete 1557.
Lugduni, apud Antonium Vincentium, 1557. Plato 1958: Platona Hippiasz mnieszy, Hippiasz wifkszy oraz Ion.
Przelozil Wladysllaw Witwicki Warszawa. Plato s.a.: The Dialogues of Plato Translated by Benjamin Jowett. Etexts prepared for this edition by Antonio González Fernández (e-edition)
Platon 1990: Sobraniye sochineniy v 4 tomah [Collected Works in 4 volumes]. T. I. Transl. by A. V. Boldyrev. Moscow: Mysl'. Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1. Пер. А. В. Болдырева. М.: Мысль. Sementsov V. S. 1981: Problemy interpretatsii brahmanicheskoi prozy [Problems of interpretation of the brahmanical prose]. Moscow: Nauka.
Семенцов В. С. 1981: Проблемы интерпретации брахманичес-кой прозы. М., Наука: ГРВЛ. Toporov V. P. 1972: [Madhyamikas and Eleatics. Some parallels]. In:
Indiiskaya kul'tura i buddizm. Sbornik statey pamyati prof. F. B. Scherbatskogo [Indian Culture and Buddhism. Collection of articles in memory of prof. F. B. Scherbatskoy]. Moscow: Nauka, 51-68.
Топоров В. П. 1972: Мадхьямики и элеаты: несколько параллелей. В сб.: Индийская культура и буддизм. Сборник статей памяти академика Ф. И. Щербатского. М.: Наука, 51-68. Voprosy Milindy 2019: [Milinda's questions]. Introduction and comments by A. V. Paribok. 2nd revised edition. Moscow: «Buddhadharma». Вопросы Милинды. Перевод с пали, вступительная статья и комментарии А. В. Парибка. Издание 2-е, исправленное М.: Буддадхарма, 2019.
