CC BY
89DOI 10.24411/2658-7866-2019-10008 УДК 82-3
А. В. Леденев https://orcid.org/0000-0001-9069-9369
Смещенные состояния сознания и способы их передачи в романе Владимира Набокова «Защита Лужина»
В статье рассмотрены стилевые приемы, использованные Владимиром Набоковым для образного воплощения психологических сдвигов в сознании шахматиста - заглавного героя романа «Защита Лужина». Среди них - сюжетный мотив побега, геометрические образы (угол, диагональ, треугольник, квадрат и др.), лексика с семантикой угасания и затемнения, эффект рифмовки собственного имени с номинациями вещей и абстрактных понятий. Присущая персонажу референтная мания особенно выразительно проявляется в уподоблениях элементов пейзажа и интерьера шахматным фигурам. В ситуациях смещенных состояний сознания обнажается сугубая условность того, что принято понимать под «реальностью», его зависимость от человеческого восприятия. Постепенное вторжение шахматных фигур в сознание и преображение (персонификация) прежде нейтральных геометрических форм в агрессивно оживленные сущности знаменуют переход от аутистического к параноидальному типу восприятия реальности. Эффект расщепления личности на имя (т. е. социальный ярлык) и ее непрозрачную внутреннюю сущность заложен уже в первом предложении романа, а потом этот мотив становится сквозным. Кульминации он достигает в финале романа, когда впервые звучат имя и отчество героя - «Александр Иванович». Это полное именование - традиционный знак социализации - повисает в воздухе, потому что самого Лужина уже нет на свете. Самоубийство героя, по сути, отменяет все варианты его надежной идентификации.
Ключевые слова: мотив, тематический узор, геометрическая образность, расщепленное сознание, референтная мания.
A. V. Ledenev
Altered states of consciousness and ways of their conveyance in Vladimir Nabokov's novel «The Defense»
The article deals with the stylistic techniques used by Vladimir Nabokov for figurative embodiment of psychological shifts in the consciousness of a chess player - the protagonist of the novel "The Defense". Among them, there is the plot motive of escape, geometric images (angle, diagonal, triangle, square, etc.), vocabulary with the semantics of fading and dimming, the effect of rhyming proper nouns with nominations of things and abstract concepts. The referential mania inherent in the character is especially manifested in the assimilation of landscape and interior elements to chess pieces. In situations of altered states of consciousness, the purely conventional nature of what is commonly understood as «reality» and its dependence on human perception are exposed. The gradual intrusion of chess pieces into consciousness and the transformation (personification) of previously neutral geometric forms into aggressively animated entities mark the transition from the autistic to the paranoid type of perception of reality. The effect of the personality splitting into a name (i.e., a social label) and its opaque inner essence is already laid down in the first sentence of the novel, and then this motif becomes a through one. It reaches its climax in the final of the novel, when for the first time the name and patronymic of the protagonist - «Alexander Ivanovich» - are heard. This full naming, which is the traditional sign of socialization, is hanged in the air, because Luzhin himself is no longer in this world. The character's suicide in fact cancels all the options for his reliable identification.
Key words: motif, thematic pattern, geometric imagery, split consciousness, referential mania.
«Защита Лужина» - своеобразный пролог к зрелому творчеству Набокова-романиста. В этом произведении уже определилась одна из важнейших проблемно-тематических констант его прозы. Предметом изображения у Набокова, как правило, оказывается сознание постигающего и тем самым творчески пересоздающего (или - еще чаще - химерически искажающего) мир субъекта. По признанию
Набокова, ему по-настоящему интересны приключения разума, памяти и воображения.
Такие приключения связаны с активностью сознания, которое неустанно пытается поставить реальность «под контроль», навязать жизни свой «сценарий» или воплотить собственное представление о мире, то есть стремится ограничить мир собой, сделать его полностью подвластным индивидуальной воле.
© Леденев А. В., 2019
Подобные попытки почти всегда чреваты отклонениями от психологической «нормы», они делают человека подверженным тем или иным фобиям, но именно в этих ситуациях -ситуациях смещенных состояний сознания -обнажается сугубая условность того, что принято понимать под «реальностью», его зависимость от человеческого восприятия.
Психологический портрет заглавного героя «Защиты Лужина» неоднократно обсуждался уже литературной критикой эмиграции [3, с. 55-77], а позднее стал предметом аналитической рефлексии в многочисленных статьях и монографиях историков литературы [2, с. 942-965]. Болезнь Лужина могла интерпретироваться по-разному, с разной степенью глубины психиатрического диагностирования и сугубо «медицинской» детализации.
Усредненный вектор «психопатологической» трактовки внутренней жизни персонажа можно пунктирно передать примерно так:
Сначала - в ранние детские годы, еще до знакомства с шахматами, - в личности мальчика проявляются признаки аутизма. Он всячески сторонится природной и тем более социальной реальности, стремится к замкнутому существованию, вновь и вновь убегает (в прямом и переносном смыслах) от контактов с людьми. «Матричная» ситуация побега задана уже начальной сценой романа (и в трагедийно заостренном виде будет воспроизведена сценой финальной). Уклоняясь от навязываемого ему общения, юный Лужин тем самым спасается от непредсказуемой своим хаосом реальности, стремится выпасть из пут непонятного ему человеческого маскарада.
Позднее вынужденная социализация (учеба в школе, общение со сверстниками и учителями) травмирует его хрупкую психику, в этой связи в личности Лужина нарастают шизоидные проявления, а дальше - с момента знакомства с шахматами - его внутренний мир начинает характеризоваться как трагически расщепленный, все больше и больше определяемый развивающимся психозом, ассоциирующимся, вероятно, с расстройствами шизофренического типа. Не претендуя на сколько-нибудь подробную характеристику клинической картины лужинского расстройства (поскольку это явно за пределами возможностей и целей филологии), остановимся на некоторых стилевых проявлениях внутреннего конфликта - на том, какими образными
ресурсами пользуется Набоков, передавая восприятие Лужиным окружающего мира.
Сюжетная судьба помогает впечатлительному подростку обрести восхитительную «защиту» от реальности в шахматной игре: именно шахматы даруют ему изолированную от жизни сферу свободного творческого самопроявления. С одной стороны, они отвлекают его от потенциальных житейских переживаний, а с другой - предлагают универсальный «язык» объяснения реальности, автоматически (то есть бессознательно) редуцируемой до шахматных и квазишахматных аналогий. Эти аналогии до поры до времени нейтрализуют или блокируют эмоции как негативного, так и позитивного свойства - от страха перед агрессивными одноклассниками до волнения, связанного с необходимостью объяснения в любви (это объяснение подготовливается, по словам повествователя, «тихими ходами»).
Один из приемов, к которым в этой связи регулярно прибегает автор, заключается в использовании геометрической образности. Сознание Лужина в потенциально травматичных для него ситуациях будто включает режим «геометризации» реальности, сводя житейскую динамику к визуальным схемам, обездвиживая флуктуации материального мира и одновременно отключая «хронометрию» (будто выключая часы). Показательно формулировка Набокова в одном из интервью: «...На шахматной доске нет времени. Время заменено бездонным пространством» [1, с. 70].
Вот характерный пример описания действий персонажа в потенциально опасной для мальчика ситуации встречи с ровесниками: «Лужин вставал с дров, выходил из-под арки в четырехугольный задний двор, делал несколько шагов, стараясь найти точку, равноотстоящую от тех трех его одноклассников, которые бывали особенно свирепы...» (Здесь и далее в цитатах из романа курсивные выделения полужирным шрифтом сделаны - А. Л.) [4, с. 317]. Заметим, что описание четко ориентировано на точку зрения персонажа. Введение геометрической образности в этот поток несобственно-прямой речи обусловлено бессознательной тягой Лужина к упорядочиванию действительности. Восприятие реальности смещается благодаря замещению материальных феноменов их геометрическими схемами.
Смещенные состояния сознания и способы их передачи в романе Владимира Набокова «Защита Лужина»
Подобное «развоплощение» в других фрагментах - по мере развития болезни главного героя - уравновешивается обратным приемом - «одушевлением» геометрических образов и шахматных фигур. Эти фигуры приобретают в сознании Лужина новые очертания, связанные с модальностью возможности (выбор одного из нескольких возможных ходов) или необходимости (форсированный, безальтернативный вариант действий). Они оживляются, постепенно выделяясь из привычного круга вещей: «Было невыносимо жарко. От веранды на яркий песок ложилась черная треугольная тень. Аллея была вся пятнистая от солнца, и эти пятна принимали, если прищуриться, вид ровных, светлых и темных, квадратов. Под скамейкой тень распласталась резкой решеткой. Каменные столбы с урнами, стоявшие на четырех углах садовой площадки, угрожали друг другу по диагонали» [4, с. 337].
Собственно, это постепенное вторжение шахматных фигур и преображение (персонификация) прежде нейтральных геометрических форм в агрессивно оживленные сущности знаменует переход от аутистического к параноидальному типу восприятия: на фоне прогрессирующего психоза Лужин ощущает, например, как «становилось все темней в глазах, и по отношению к каждому смутному предмету в зале он стоял под шахом, -надо было спасаться» [4, с. 390].
Восприятие реальности Лужиным постепенно становится все более смещенным - по мере нарастания переживаний, связанных с чувством отчуждения Я. Текстовые маркеры этого процесса - нагнетание лексики с семантикой непрозрачности, затемнения: «муть», «смутный», «неясный» и их производные (Характерно, что подвески люстры в квартире, которую родители невесты Лужина готовят для новобрачных, названы «матовыми, как леденцы»: даже малозаметная деталь предметного фона соответствует центральной в романе шахматной теме. Другой важный семантический атрибут эпитета, обеспечивающий его уникальную уместность в данном контексте, - непрозрачность, коррелирующая с постепенным помрачением сознания главного героя). Окружающие предметы уже не только претерпевают «шахматные» метаморфозы, но и «расплываются, как мираж». Когда в ходе финального поединка с
Турати в матче объявляется перерыв, Лужин уже остраненно оглядывает доску, на которой недавно было сосредоточено центральное для его жизни событие, и видит, что «в воздухе, куда ни посмотришь, бродили извилистые, прозрачные шахматные образы» [4, с. 390]. Фигуры зрителей перемешиваются с шахматными, и все они вместе претворяются в тени. В этот момент идея «защиты» окончательно переносится с шахматной доски во внешахматную реальность.
Лужин-игрок будет стремиться справиться с жизненным хаосом при помощи «шахматных» уловок - и потерпит крах; но автор-творец сумеет преобразовать «жизнь шахматиста» в завершенную и самодостаточную художественную картину при помощи имитирующих шахматную композицию приемов.
Примеров «шахматоцентризма» как ведущей черты сознания Лужина (или, другими словами словами, референтной мании, связанной с восприятием жизни как эпизодов шахматного сражения) в романе множество.
Таков, например, «ладейный» мотив, который оказывается одним из слагаемых общего «шахматного» тематического узора книги. Одно из возможных объяснений частотности этого мотива - созвучие английского названия ладьи «rook» и французского обозначения шахматной рокировки «roque» русскому слову «рок». В первый раз мотив ладьи едва различимо звучит, когда речь заходит о том, что маленький Лужин (еще не знающий шахмат) боится выстрелов петропавловской пушки и во время прогулок «путем незаметных маневров» уводит гувернантку «подальше от пушек», на Невский проспект.
Образ ладьи неявно присутствует в подробностях пейзажного фона (например, в упоминаниях о многочисленных тумбах, постоянно попадающихся Лужину в его прогулках по городу или вокруг отеля на курорте). Внешние ассоциации с этой фигурой проникают даже в воспоминания героя о пасхальной трапезе: «остаток сливочной пасхи», к которой больше всего тянет Лужина, представлен как «приземистая пирамидка с сероватым налетом на круглой макушке» [4, с. 327]. Наконец, по «роковому» совпадению в фамилии могущественного шахматного оппонента Лужина (Турати) мерцают синонимы «ладьи» и «войска».
Именование персонажей - еще один аспект поэтики романа, имеющий отношение к пере-
мттттъ
даче смещенных состояний сознания. Ключевая роль в этом смысле отведена фамилии заглавного героя. Неслучайно в предисловии к английскому переводу романа Набоков указал на то, что эта фамилия «рифмуется со словом «illusion» [2, с. 52]. Уже в первых двух предложениях романа фамилия «Лужин» повторена четырежды, а вскоре - на следующей странице - отзывается «внутренними рифмами» в эпизоде диктовки отца: «И сын писал, почти лежа на столе..., и оставлял просто пустые места на словах "ложь" и "лож"« [4, с. 310]. То, что кажется поначалу второстепенной сюжетной подробностью, получит к финалу книги полновесное смысловое обеспечение.
Идея ошибки или обмана (обмана зрения, слуха, той или иной галлюцинации) имеет прямое отношение к свойствам восприятия персонажем реальности, а также к тому, как его личность воспринимается другими (прежде всего близкими ему) людьми. Каждый из них проецирует на Лужина собственные жизненные ожидания, в каком-то смысле пытается подчинить его своей «творческой» воле. Лужин-старший мечтает о том, что мальчик будет развиваться в соответствии с его представлениями об идеальном ребенке и превращает его в беллетристического «Антошу». Невеста шахматиста видит в нем загадочного, но житейски беспомощного великана, которого можно сравнить с «гениальными чудаками, музыкантами и поэтами» и которого необходимо окружить заботой, как это делали тургеневские девушки. И всякий раз субъективные версии «настоящего Лужина» оказываются иллюзорными.
Эффект расщепления личности на имя (то есть социальный ярлык) и ее непрозрачную внутреннюю сущность заложен, как уже сказано, в первом предложении романа. Этот мотив получает развитие и становится сквозным: «его отец - настоящий Лужин, пожилой Лужин, Лужин, писавший книги.» [4, с. 309]. Многократное повторение фамилии сопровождается эпитетом пожилой - с обратным («обращенным») звукорядом «ж-л», усиливающим эффект остранения. Позднее жена Лужина, следуя практике «тургеневских девушек», называет его по фамилии, да и обращается к нему, используя грамматическое третье лицо, тем самым невольно отделяя фамилию от человека: «"Но теперь милому Лужину хорошо", - прошептала жена и по-
целовала его мягкую руку. "Теперь все прошло", - сказал Лужин» [4, с. 429].
Кульминации этот мотив расщепления достигает в финале романа, когда впервые звучат имя и отчество героя - «Александр Иванович». Это полное именование - традиционный знак социализации - повисает в воздухе, потому что самого Лужина уже нет на свете. «Реальность» Александра Ивановича Лужина оказалась отмененной: «паспортного» воплощения героя в жизнь так и не произошло. Можно сказать, что заглавный персонаж самоубийственным поступком отменил все варианты его надежной идентификации.
Повествовательные конструкции, связанные с отражением смещенных состояний сознания, после «Защиты Лужина» еще несколько раз станут структурной основой крупных произведений В. Набокова. В числе этих произведений - повесть «Соглядатай» и романы «Отчаяние», «Bend Sinister» и «Бледный огонь».
Библиографический список
1. Беседа Владимира Набокова с Пьером До-мергом [Текст] II Звезда. - 1996. - № ii. -С. 5б-б4.
2. В. В. Набоков: Pro et Contra. Антология [Текст] I сост. Б. Аверина, М. Маликовой, А. Долинина. - СПб. : РХГИ, 1997. - 974 с.
3. Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. [Текст] I под общ. ред. Н. Г. Мельникова. - М. : Новое литературное обозрение, 2000. - 6SS с.
4. Набоков, В. В. Русский период. Собрание сочинений [Текст]: В 5 т. Т. 2 I В. В. Набоков. -СПб. : Симпозиум, 2004. - 7S4 с.
Reference List
1. Beseda Vladimira Nabokova s P'erom Domergom=Vladimir Nabokov's talk with Pierre Domerg [Tekst] II Zvezda. - 1996. - № 11. - S. 56-64.
2. V. V. Nabokov: Pro et Contra. Antologija=Anthology [Tekst] I sost. B. Averina, M. Malikovoj, A. Dolinina. - SPb. : RHGI, 1997. -974 s.
3. Klassik bez retushi. Literaturnyj mir o tvorchestve Vladimira Nabokova=Classic without retouch. Literary world about Vladimir Nabokov's works [Tekst] I pod obshh. red. N. G. Mel'nikova. -M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2000. - 6SS s.
4. Nabokov, V. V. Russkij period. Sobranie sochinenij=Russian period. Collection of works [Tekst]: V 5 t. T. 2 IV. V. Nabokov. - SPb. : Simpozium, 2004. - 7S4 s.
Смещенные состояния сознания и способы их передачи в романе Владимира Набокова «Защита Лужина»
б5
