CC BY
87
УДК 821.161.1.09"20"
Пимкина Анастасия Александровна
кандидат филологических наук Московский педагогический государственный университет
a130672@yandex.ru
О ВОЗМОЖНОМ ПОЭТИЧЕСКОМ ПРЕДТЕКСТЕ И ПРОТОТИПАХ РОМАНА В. НАБОКОВА «ЗАЩИТА ЛУЖИНА»
Стихотворение «Шахматный конь», написанное Владимиром Набоковым в 1927 году, неоднократно привлекало внимание литературоведов в связи с исследованием шахматной темы в его творчестве. Многие обращали внимание на непосредственную связь между сюжетом этого небольшого поэтического текста и романом «Защита Лужина», написанным два года спустя. Как известно, одной из особенностей творческого стиля писателя является неоднократное использование определенных знаковых мотивов и деталей в своих произведениях, и сопоставление стихотворения «Шахматный конь» и первого крупного романа Набокова - яркое тому подтверждение. В статье предпринята попытка проследить развитие тех сюжетных линий «Защиты Лужина», которые, возможно, берут свое начало в стихотворении «Шахматный конь», а также выявить наиболее вероятных прототипов образа шахматиста Лужина.
Ключевые слова: В. Набоков, «Шахматный конь», «Защита Лужина», прототип, мотив, Адольф Андерсен, Вильгельм Стейниц.
В октябре 1927 года в берлинской газете «Руль» было опубликовано стихотворение В. Сирина «Шахматный конь». Начиналось оно с описания пивной, где старый шахматный гений сидит с друзьями, которые вспоминают его прошлые победы. За разговором окружающие не замечают, что с главным героем начинают происходить странные перемены, а он тем временем все больше погружается в шахматную ирреальность и буквально воплощается в фигуру шахматного коня. Старый маэстро теряет разум и попадает в психиатрическую лечебницу, где И эдак, и так - до последнего часа -в бредовых комбинациях, ночью и днем, прыгал маэстро, старик седовласый, белым конем [5, с. 310].
Таков вкратце сюжет этого поэтического текста, многие мотивы которого позже найдут отражение в романе «Защита Лужина», сделавшего Набокова знаменитым в среде русской эмиграции и поставившего его имя в один ряд с крупнейшими писателями того времени. По справедливому наблюдению О.А. Дмитриенко, «набоковской прозе свойственна интермедиальность - особая форма диалога культур, осуществляемого посредством взаимопроникновения художественных референций» [2, с. 148], что в полной мере отразилось уже в ранних произведениях писателя.
Как замечает в своей монографии Б. Бойд [1, с. 323], появление этого стихотворения могло быть связано с проходившим в это время матчем Капа-бланка - Алехин и послужить отправной точкой сюжета романа писателя «Защита Лужина». Что любопытно, именно этот период жизни Набокова отмечен его повышенным интересом к миру шахмат, к логике шахматной игры. Достаточно вспомнить поэтический цикл «Три шахматных сонета», многочисленные упоминания о шахматах, встречающиеся в стихотворениях, отдельных рассказах, первом романе «Машенька», где кристаллизовался замысел нового романа.
Сюжет, созданный в «Шахматном коне», во многом отличен от прозаического текста, но именно здесь можно найти ответы на многие загадки романа, куда перешли мотивы и детали, впервые появившиеся именно в этом стихотворении. Это и распадающийся на ровные квадраты пол, и манера Лужина двигаться «ходом коня», и сопоставление шахматной партии с игрой оркестра.
Исследователи не раз отмечали, к примеру, эпизод, где пространство дома невесты наполнялось реалиями шахматной партии: «Но шахматы не сразу исчезли, и, даже когда появилась светлая столовая и огромный, медью сияющий самовар, сквозь белую скатерть проступали смутные, ровные квадраты, и такие же квадраты, шоколадные и кремовые, несомненно, были на пироге» [4, т. 2, с. 70]. И далее: «Тут неприятности на полу так обнаглели, что Лужин невольно протянул руку, чтобы увести теневого короля из-под угрозы световой пешки. И вообще, с этого дня он стал избегать сидеть в гостиной, где было слишком много всяких деревянных вещиц, принимавших, если долго смотреть на них, очень определенные очертания» [4, т. 2, с. 73].
Интересно, что эти мотивы возникают первоначально именно в стихотворном тексте, получая позже развитие в романе:
Вдруг черный король, подкрепив проходную
пешку свою, подошел вплотную.
Тогда он встал, отстранил друзей,
и смеющихся, и оробелых.
Лампа сияла, а пол под ней
был в квадратах черных и белых [5, с. 310].
Аналогичный образ возникает и в финальном эпизоде «Защиты Лужина», где уличное пространство приобретает вид шахматной доски: «Прежде чем отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты...» [4, т. 2, с. 152].
Многие литературоведы неоднократно обращали внимание на сходство главного героя с шахмат-
Вестник КГУ ^ № 1. 2019
© Пимкина А.А., 2019
156
ным конем [6, с. 21]. Действительно, в некоторых эпизодах романа его сгорбленная, с прижатыми к телу локтями фигура напоминает этот шахматный образ, и даже в финале, прежде чем «выпасть из игры», как убедительно показывает в своей статье С.В. Сакун [6, с. 23], Лужин передвигается по квартире, где все комнаты расположены так, что напоминают шахматное поле, ходом коня: «И тут началась странная прогулка, - по трем смежным комнатам взад и вперед ходил Лужин, словно с определенной целью... иногда Лужин направлялся в коридор, заглядывал в комнаты, выходившие окнами во двор, и опять появлялся в кабинете» [4, т. 2, с. 148]. Но, как мы помним, и в стихотворении «прыгал маэстро, старик седовласый, белым конем» [5, с. 310].
Есть в романе и еще один мотив, берущий, как нам кажется, свое начало в этом стихотворном тексте, а именно, игра Лужина «вслепую» против значительного числа противников. Так, в стихотворении упоминается, что:
Пили друзья за здоровье маэстро, вспоминали, как с этой сигарой в зубах управлял он вслепую огромным оркестром незримых фигур на незримых досках [5, с. 310].
В романе читаем: «Последнее время он играл много и беспорядочно, а особенно его утомила игра вслепую, довольно дорого оплачиваемое представление, которое он охотно давал. Так он играл против пятнадцати, двадцати, тридцати противников и, конечно, его утомляло количество досок, оттого что больше уходило времени на игру, но эта физическая усталость была ничто перед усталостью мысли, - возмездием за напряжение и блаженство, связанные с самой игрой, которую он вел в неземном измерении, орудуя бесплотными величинами. Кроме всего, в слепой игре и в победах, которые она ему давала, он находил некоторое утешение» [4, т. 2, с. 51].
Но главное, о чем следует упомянуть - это загадка возможных прототипов главного героя произведения. В многочисленных исследованиях, посвященных роману, назывались Акиба Рубинштейн, Курт фон Барделебен, Арон Нимцович, Савелий Тартаковер, Евгений Зноско-Боровский. Многие литературоведы писали о том, что прототипом набоковского героя мог послужить Алехин, за чьей игрой с большим интересом следил писатель. Конечно, ничего общего между внешностью гроссмейстера и Лужина не было. Но вполне возможно, что решение дать герою русское происхождение было связано именно с блестящей игрой этого великого шахматиста. Конечно, Лужин - образ собирательный, однако если принять во внимание сюжет стихотворения, то нельзя не заметить, что, возможно, первоначальный замысел романа был совсем иным.
В «Шахматном коне» упоминается фамилия Ки-зерицкого. Этот лифляндский шахматист в середи-
не XIX века был одним из ведущих гроссмейстеров мира. В 1851 году на лондонском турнире между ним и другим знаменитым шахматистом Адольфом Андерсеном была сыграна одна из самых известных партий в истории шахмат, получившая название «бессмертной». Уникальность ее в том, что, последовательно пожертвовав двумя ладьями, слоном и ферзем, Андерсен одерживает блистательную победу. Именно о финале этой партии, видимо, упоминает в своем стихотворении Набоков, перенеся место действия из Лондона в Вену:
И друзья вспоминали, как, матом грозя, Кизерицкому в Вене он отдал ферзя [5, с. 310].
Упоминание об этой партии присутствует и в тексте романа, правда, сначала в совершенно ином, метафорическом контексте, когда речь идет вовсе не о шахматных, а о литературных пристрастиях маленького Лужина, увлекавшегося романом Ж. Верна «Восемьдесят дней вокруг света», и где логика шахматной игры сопоставляется с занимательным приключенческим сюжетом: «...Филеас, манекен в цилиндре, совершающий свой сложный изящный путь с оправданными жертвами, то на слоне, купленном за миллион, то на судне, которое нужно наполовину сжечь на топливо» [4, т. 2, с. 16]. Здесь фигура Филеаса Фогга напоминает ферзя, слона и судно (ладью) - шахматные фигуры, ставшие знаковыми в «бессмертной» партии. Позже, уже почти в финале, Набоков снова вернётся к теме пожертвованного ферзя: «Были комбинации чистые и стройные, где мысль всходила к победе по мраморным ступеням; были нежные содрогания в уголке доски, и страстный взрыв, и фанфара ферзя, идущего на жертвенную гибель.» [4, т. 2, с. 146]
Фигура Адольфа Андерсена в контексте на-боковского романа интересна еще и тем, что он считался мастером комбинации, главой комбинационной школы, а как мы помним, термин «комбинация» - один из ключевых в сюжете «Защиты Лужина». На протяжении почти всего действия герой ищет «ключ к комбинации» собственной жизни и находит его в решении «выпасть из игры».
Что любопытно, Набоков, ни словом не обмолвившийся об этом шахматисте в тексте произведения, в предисловии к английскому переводу пишет: «Перечитывая этот роман сегодня, повторяя ходы его сюжета, я чувствую себя как Андерсен, с нежностью вспоминающий свою жертву обеих ладей в партии с невезучим и благородным Кизерицким, который обречен снова и снова принимать ее в бесконечном числе шахматных учебников, с вопросительным знаком вместо памятника» [3, с. 53].
Однако если говорить о прототипах героев этого стихотворения и романа, то дальнейшее развитие событий связано с судьбой совсем другого гроссмейстера.
Еще раз напомним о Вене - месте турнира, упоминаемого в стихотворении. Вторая зацепка таится в воспоминании друзей:
Друзья вспоминали, какой изобрел он дерзостный гамбит когда-то [5, с. 310].
Две эти детали позволяют сделать предположение еще об одном прототипе набоковского романа - Вильгельме Стейнице, авторе гамбита, получившего его имя, и первом официальном чемпионе мира. Стейниц получил свой чемпионский титул на турнире в Вене в 1873 году. И именно его судьба во многом перекликается не только с судьбой Лужина, но и безымянного старого шахматного гения в тексте стихотворения.
Так же, как и герой романа, Стейниц сделал шахматы своей единственной профессией, что не было принято в то время и воспринималось обществом с известной долей непонимания и даже презрения. В набоковском романе у матери невесты Лужина занятие будущего зятя тоже вызывает недоумение: «Профессия Лужина была ничтожной, нелепой... Существование таких профессий могло быть только объяснимо проклятой современностью, современным тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, олимпийские игры...). Ей казалось, что в прежние времена, в России ее молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был бы явлением немыслимым» [4, т. 2, с. 63].
Как и Лужин, Стейниц познакомился с игрой в шахматы в детстве и проявил недюжинный талант уже в этом возрасте. Он с легкостью разрушал шахматные стереотипы, пренебрегая законами композиционной игры. Точно такой же особенностью отличалась игра Лужина, «в ранней его юности так поражавшая знатоков невиданной дерзостью и пренебрежением основными как будто законами шахмат» [4, т. 2, с. 54]. Удивительно похожей оказывается и внешность. Стейниц - полный, сутулящийся, лысоватый человек - тут же вызывает ассоциацию с описанием Лужина, отличавшегося «тяжелым профилем и тучным, сгорбленным телом» [4, т. 2, с. 49].
Сближает Стейница с набоковским героем и наличие нервного заболевания - приступ, случившийся с ним во время турнира в Москве, привел к госпитализации в Морозовскую клинику. Что примечательно, он случается с ним сразу после партии с Ласкером - еще одна отсылка к роману, заставляющая вспомнить последнее противоборство Лужина и Турати. Даже характер психического заболевания, приведший его в конце жизни в лечебницу для душевнобольных, где он и окончил свои дни, созвучен мироощущению Лужина -ему казалось, что от него исходит электрический ток, двигающий шахматные фигуры на доске. В набоковском романе герой тоже испытывает подобное чувство во время игры: «Он не видел тогда ни крутой гривы коня, ни лоснящихся головок пешек, - но отчетливо чувствовал, что тот или дру-
гой воображаемый квадрат занят определенной сосредоточенной силой, так что движение фигуры представлялось ему как разряд, как удар, как молния, - и все шахматное поле трепетало от напряжения, и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая электрическую силу» [4, т. 2, с. 51].
Кроме того, Стейниц был автором защиты, названной его именем. Он был уверен, что многие комбинационные атаки в игре удаются противнику только из-за несовершенства защиты. Так и Лужин на протяжении всего романа изобретает защиту то против Турати, то против роковых повторений в собственной судьбе.
Образ этого знаменитого гроссмейстера нашел отражение и в стихотворении, где главный герой изображен пожилым человеком: «Старый маэстро пивцо попивал, слушал друзей, сигару жевал, кивал головой седовато-кудластой» [5, с. 310], а, как известно, Стейниц ушел из жизни в шестьдесят четыре года. Более того, сюжет «Шахматного коня» фактически повторяет финал жизни шахматиста, окончившего свои дни «в молчании чистой палаты» [5, с. 310], и вполне возможно, что первоначально Набоков задумывал изобразить жизнь своего персонажа в более длительной перспективе: от молодого вундеркинда до «старого шахматного гения».
Таким образом, можно утверждать, что линия жизни главного героя набоковского романа формировалась под воздействием судеб разных прототипов, чьи образы, тесно сплетаясь в творческом воображении писателя, оказали непосредственное влияние на окончательную версию «Защиты Лужина».
Библиографический список
1. Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы: Биография / пер. с англ. Г. Лапиной. - М.: Независимая Газета; СПб.: Симпозиум, 2001. - 695 с.
2. Дмитриенко О.А. Сюжет крестной мистерии в интермедиальной интерпретации (на материале романа Набокова «Приглашение на казнь») // Вестник Костромского государственного университета имени Н.А. Некрасова. - 2014. - № 4. - С. 148-150.
3. Набоков В. Предисловие к английскому изданию романа «Defense» // В.В. Набоков: pro et contra / сост. Б. Аверина, М. Маликовой, А. Долинина. - СПб.: РХГИ, 1997. - С. 52-55.
4. Набоков В. Защита Лужина // Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. - М.: Правда, 1990.
5. Набоков В.В. Стихотворения / подг. текста, сост., вступ. статья и примеч. М.Э. Маликовой. -СПб.: Акад. проект, 2002. - С. 309-310. - (Новая Библиотека поэта).
6. Сакун С.В. Шахматный секрет романа Владимира Набокова «Защита Лужина» (новое прочтение) // Филологический вестник Ростовского
158
Вестник КГУ ^ № 1. 2019
государственного университета. - 1999. - № 1. -С. 19-25.
References
1. Bojd B. Vladimir Nabokov: russkie gody: Biografiya / per. s angl. G. Lapinoj. - M.: Nezavisimaya Gazeta; SPb.: Simpozium, 2001. - 695 s.
2. Dmitrienko O.A. Syuzhet krestnoj misterii v intermedial'noj interpretacii (na materiale romana Nabokova «Priglashenie na kazn'») // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta imeni N.A. Nekrasova. - 2014. - № 4. - S. 148-150.
3. Nabokov V. Predislovie k anglijskomu izdaniyu romana «Defense» // V.V. Nabokov: pro et contra /
sost. B. Averina, M. Malikovoj, A. Dolinina. - SPb.: RHGI, 1997. - S. 52-55.
4. Nabokov V. Zashchita Luzhina // Sobr. soch.: v 4 t. T. 2. - M.: Pravda, 1990.
5. Nabokov V.V. Stihotvoreniya / podg. teksta, sost., vstup. stat'ya i primech. M.EH. Malikovoj. -SPb.: Akad. proekt, 2002. - S. 309-310. - (Novaya Biblioteka poehta).
6. Sakun S.V. SHahmatnyj sekret romana Vladimira Nabokova «Zashchita Luzhina» (novoe prochtenie) // Filologicheskij vestnik Rostovskogo gosudarstvennogo universiteta. - 1999. - № 1. -S. 19-25.
