CC BY
99
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2016. № 4
К.Д. Гнатюк
(соискатель кафедры истории России XIX — начала XX века исторического
факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
СМЕРТНАЯ КАЗНЬ В ПУБЛИЦИСТИКЕ Л.Н. ТОЛСТОГО
Автор анализирует отношение Льва Николаевича Толстого к смертной казни, систематизируя суждения писателя об этой проблеме. Важная составляющая исследования — выяснение ответов Толстого на вопросы, мучившие его современников: «Кто виноват в том, что началось вооруженное противостояние между революционерами и правительством?» и «Что делать с непрекращающимися убийствами с обеих сторон?».
Ключевые слова: смертная казнь, Л.Н. Толстой, толстовство, непротивление злу насилием, военно-полевые суды, террор.
The author researches the attitude of Leo Tolstoy to the death penalty, having systemized views of the writer on this issue. Important part of the research is revealing the answers to the questions that worried Tolstoy's contemporaries so much: "Who was to blame for the beginning of the warfare between Russian government and revolutionaries?", "What measures should be taken to prevent unceasing murders on both sides of the conflict?"
Key words: death penalty, L.N. Tolstoy, tolstoyism, nonresistance, drumhead court-martial, terror.
* * *
Сердце мое говорит ясно, внятно: не казните; наука говорит: не казните, чем больше казните — больше зла; разум говорит: не казните, злом нельзя пресечь зла. Слово Бога, в которое я верю, говорит то же.
Л.Н. Толстой. «В чем моя вера?»
Льва Николаевича Толстого всегда волновала проблема насилия человека над человеком. Красной нитью через все его публицистическое творчество проходит тема преступления и наказания: кража и тюрьма, убийство и каторга, террор и смертная казнь. Доводы в пользу своей позиции и в целом видение сложившейся ситуации, когда правительство и революционеры не могут выйти из замкнутого круга насилия, он выразил в публицистике. Выявление и анализ аргументации Л.Н. Толстого против санкционированного государством убийства — предмет данного исследования. Мысли философа о смертной казни разбросаны по его многочисленным публицистическим сочинениям. В данной статье анализируется непосред-
* Гнатюк Кирилл Дмитриевич, тел. 8-925-123-31-22; e-mail: [email protected]
ственно позиция Толстого в отношении высшей меры наказания, его точка зрения, а не история создания произведений о ней и не их судьба в печати, что было характерно, например, для советской историографии1. Это было связано с тем, что в тех же самых произведениях, вместе с критикой смертной казни, автор осуждал и революционный террор, как, впрочем, и любое насилие. Историкам, литературоведам и философам СССР и других соцстран приходилось осторожно вырывать слова из контекста, чтобы не опорочить методы борьбы революционеров. Вдобавок, очень проблематичным было ссылаться на религиозное обоснование невозможности умерт-влять, ведь заповедь «Не убий» писатель считал обязательной для всех без исключения. Это и было главным отличием во взглядах Л.Н. Толстого и В.И. Ленина (на статьи о Толстом которого должны были ориентироваться все толстоведы вплоть до 1991 г.) на смертную казнь. Другими словами, эта тема была очень скользкой, и поэтому касались ее тоже вскользь.
Что касается дореволюционной литературы, то следует отметить, что и тогда было чрезвычайно затруднительно, а иногда и попросту невозможно опубликовать все, что просилось на бумагу. Это касалось как писавших о Толстом (в частности, польско-русского ученого И.А. Бодуэна де Куртенэ, так и не напечатавшего статью «Л.Н. Толстой и смертная казнь»2), так и самого Толстого — его публицистика издавалась в сокращенном виде в газетах; целиком прочесть ее можно было только в рукописных копиях, гектографированных и литографированных списках, в зарубежных и подпольных изданиях. Таким образом, цензура дважды препятствовала тому, чтобы книга об учении графа вышла в свет, тем более если затрагивался такой острый вопрос, как смертная казнь — возможно, последняя надежда царского правительства на сохранение монархии (например, за распространение книги профессора Томского университета И.А. Малиновского «Кровавая месть и смертные казни»3 на автора было заведено уголовное дело4). Несмотря на все препоны на пути к читателю, тексты самого Толстого и тех, кто пытался анализировать его сочинения, все же доходили до аудитории. Но если
1 См., например: Шифман А.И. Статья «Не могу молчать» Л.Н. Толстого. Тула, 1958.
2 Бялокозович Б. Неизвестная судьба статьи-исследования И.А. Бодуэна де Куртенэ «Л.Н. Толстой и смертная казнь» // Вестник Нижегородск. ун-та. Сер. Филология. 1999. № 1. С. 88-100.
3 Малиновский И.А. Кровавая месть и смертные казни. Вып. 1-2. Томск, 19081909.
4 ГА РФ. Ф. 124. Оп. 51. Д. 656. Дело о И.А. Малиновском, обвинявшемся в распространении книги «Кровавая месть и смертные казни» в г. Томске в 1908-1909 гг.
и удавалось вкратце обозначить основные умозаключения Толстого по данному вопросу, то развернутое и структурированное изложение соображений мыслителя во всей их многогранности так и не было обнародовано. Попыткой подобного изложения является ни-жепредставленная статья.
Тема смертной казни была центральной в пяти статьях Л.Н. Толстого («Не могу молчать»5, «Не убий никого»6, «Смертная казнь и христианство»7, «Нет худа без добра»8, «Действительное средство»9 — из них последние две были объемом не больше страницы), а также не раз затрагивалась в других его работах. Многие из этих произведений создавались в период революции 1905-1907 гг. и последующей реакции, когда газеты не выходили без заметки о том, где, когда и сколько человек было казнено. Это стало такой же нормой, как и реклама, уже в то время порой занимавшая целые газетные полосы. Число казней с самого начала революции постоянно росло, и к концу 1905 г. счет пошел на десятки. В последующие годы казненных было сотни и даже тысячи. Такое положение дел в стране поражало Толстого: «И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы. И происходит это в России, в той России, в которой народ считает всякого преступника несчастным и в которой до самого последнего времени по закону не было смертной казни. Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй, третий год неперестающие казни, казни, казни»10. Однако, не умаляя драматизм насильственной смерти, Толстой видел основной ужас положения в том, что петле на шее предшествовало озверение людей и царящая в умах ксенофобия к соседу: «Страшны не грабежи, не убийства, не казни. Что такое грабежи? Это переходы имущества от одних людей к другим. Это всегда было и будет, и в этом нет ничего страшного. Что такое казни, убийства? Это переходы людей от жизни к смерти. Переходы эти всегда были, есть и будут, и в них тоже нет ничего страшного. Страшны не грабежи и убийства, а страшны чувства тех людей, которые ненавидят друг друга, страшна ненависть людей»11.
Толстой акцентировал внимание на том, что в саване оказываются не «люди высшего сословия, люди ученые, просвещенные»,
5 Толстой Л.Н. Не могу молчать // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений (далее — ПСС). Т. 37. М., 1956. С. 83-96.
6 Толстой Л.Н. Не убий никого // ПСС. Т. 37. С. 39-54.
7 Толстой Л.Н. Смертная казнь и христианство // ПСС. Т. 38. М., 1936. С. 39-48.
8 Толстой Л.Н. Нет худа без добра // ПСС. Т. 38. С. 49.
9 Толстой Л.Н. Действительное средство // ПСС. Т. 38. С. 436-437.
10 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 83.
11 Толстой Л.Н. Путь жизни // ПСС. Т. 45. М., 1956. С. 163-164.
а казнят именно «тех самых людей, трудами которых мы живем, <...> тех людей, на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь», причем смертные приговоры осуществляются «теми самыми людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают»12. И все же апофеозом и одним из главных доказательств падения морали в обществе Толстой считал «рыночные отношения» между государством и палачами13, ведь бесплатно взяться за проведение такой процедуры обещали лишь на словах. При этом Толстой не рассматривал денежный фактор как исчерпывающий. Он писал, что палачи не осмелятся казнить человека только по этой причине. Им необходимо своего рода разрешение на убийство человека. Таким спасением стала традиция — они оправдывали свои действия, ссылаясь на то, что так было с незапамятных времен: «Человека надо казнить. Казнили с тех пор, как свет стоит. Не я, так другой. Я сделаю это, надеюсь, с Божией помощью, лучше, чем другой»14. (Не лишним будет добавить, что дополнительным стимулом для палача являлось возможное помилование, в случае если он тоже был смертником, или же частичное сокращение срока, а иногда и полная отмена наказания, если он был каторжным, ссыльным, тюремным заключенным). Примечательно, что Толстой осуждал не палачей — в них он видел жертв режима, которые были развращены постоянными казнями. Виновниками, по его мнению, были как раз устроители этих самых казней: «Возмутительно, когда один человек может отнять у другого его труд, деньги, корову, лошадь, может отнять даже его сына, дочь, — это возмутительно, но насколько возмутительнее то, что может один человек отнять у другого его душу, может заставить его сделать то, что губит его духовное "я", лишает его духовного блага»15. Он обвинял правителей в том, что они приучали народ к преступлениям и заставляли его совершать эти самые преступления: убивать на войне, мучить на каторге, казнить на площади16.
Толстой полагал, что смертная казнь существовала во многом потому, что совершалась она не одним человеком, который бы издал закон, собрал улики, вынес вердикт, зачитал приговор и казнил, а несколькими. Иначе говоря, если бы и был человек, имеющий настолько широкие полномочия, то вряд ли он осмелился бы на это и взял бы на себя такую ответственность17. Также Толстой
12 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 83—84.
13 Там же. С. 87.
14 Толстой Л.Н. Церковь и государство // ПСС. Т. 23. М., 1957. С. 478.
15 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 85.
16 Толстой Л.Н. О значении русской революции // ПСС. Т. 36. М.; Л., 1936. С. 346.
17 Толстой Л.Н. В чем моя вера? // ПСС. Т. 23. С. 332; Он же. Царство Божие внутри вас // ПСС. Т. 28. М., 1957. С. 236.
обращал внимание на то, что в России существовал замкнутый круг: правитель защищал казни тем, что «этого самого требуют от меня люди, облекшие меня властью», а подчиненный, который все это осуществлял, оправдывался с точностью до наоборот: «я <...> исполняю волю высшей власти, которой я обещался повиноваться для блага общего». Примечательно то, что ни те, ни другие не хотели этого делать, но все-таки делали, потому что считали себя обязанными18. Выходило, что участники этого процесса перекладывали вину друг на друга. Было еще одно обстоятельство, которое давало возможность порочному кругу замкнуться и которое не давало покоя Толстому, — люди не задумывались о том, в чем они участвовали, они не ощущали себя звеньями цепи, которая их порабощала, заставляя делать то, чего они бы ни в коем случае не сделали, если бы посмотрели на свою работу со стороны: «Люди служат, получают за это жалованье и делают то, что полагается делать. О том же, что может выйти из их деятельности, и справедлива ли она, от самых высших до самых низших никто не дает себе труда думать. "Так полагается, и делаем"»19. Кроме этого, существовала опасность казнить невинного, а также незаслуженным казалось горе родственников казнимого: «"А если другой раз и ошибемся, то что же делать? У нас так много дела. Ошиблись, ну что же делать. Очень жаль". Убили с горя мать, жену, продержали годы в тюрьме, свели с ума, иногда даже казнили человека, развратили, погубили душу: "Ну что же делать — ошиблись". В роде того, как наступили на ногу и извиняются: "Извините пожалуйста. Мы, право, нечаянно"»20.
Но больше всего Толстого возмущало лицемерие тех, кто пытался с помощью Евангелия отстоять необходимость смертной казни: «Оправдывать смертную казнь словами Христа не решался до сих пор ни один изувер. Такое оправдание, кроме своей искусственности, и глупо, и бессовестно»21. Он недоумевал, как государство может одновременно называть себя христианским и совершать непозволительные для христианина поступки: «И какие же вы люди? Люди, признающие Богом того, кто самым определенным образом запретил не только всякое убийство, но всякий гнев на брата, который запретил не только суд и наказание, но осуждение брата, который в самых определенных выражениях отменил всякое наказание, признал неизбежность всегдашнего прощения, сколько бы раз ни повторилось преступление, который велел ударившему в одну
18 Толстой Л.Н. Христианское учение // ПСС. Т. 39. М., 1956. С. 149-150; Он же. На каждый день // ПСС. Т. 43. М.; Л., 1929. С. 93.
19 Толстой Л.Н. Заявление об аресте Гусева // ПСС. Т. 38. С. 128.
20 Там же. С. 128-129.
21 Толстой Л.Н. Смертная казнь и христианство. С. 40.
щеку подставлять другую, а не воздавать злом за зло, который так просто, так ясно показал рассказом о приговоренной к побитию каменьями женщине невозможность осуждения и наказания одними людьми других»22. К тому же, существование в законодательстве высшей меры наказания Толстой считал самым лучшим аргументом в пользу того, что система управления в Российской империи и христианство — вещи несовместимые23. В дополнение к сказанному крайне важно отметить, что он вообще отрицал возможность симбиоза государства как такового и христианства, без искажения последнего: «Учение Христа всегда было противно учению мира. По учению мира, властители управляют народами и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с другими народами. По учению же Христа, ни один человек не может не только убивать, но насиловать другого, даже и силою сопротивляться ему, не может делать зла не только ближним, но даже врагам своим. Учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу»24.
Как известно, это противоречие возникло еще в Древнем Риме, при императоре Константине I — набиравшее популярность христианство сменило казавшееся вечным язычество, и уже недавно гонимые христиане рушили языческие храмы. Однако ни Константин, ни кто-либо после него и не думали что-то менять в своей пенитенциарной политике. Церковь не пошла против светской власти в вопросе смертной казни (единственным изменением в этой сфере была отмена распятия), и это в том числе, по мнению Толстого, в конце концов лишило ее паствы25. В результате этой «реформы» христианство Константина и христианство Иисуса Христа стали полными противоположностями: «Учение о Церкви учительской есть теперь учение чисто враждебное христианству. Отступив от духа учения, оно извратило его до того, что дошло до его отрицания всей жизнью: вместо унижения — величие, вместо бедности — роскошь, вместо неосуждения — осуждение жесточайшее всех, вместо прощения обид — ненависть, войны, вместо терпения зла — казни»26. Одобряя, способствуя, а зачастую даже инициируя исключительную меру наказания, Церковь ставила на первый план догмат о Троице, таинства и обряды27 (самое сложное для понимания) и теряло свою
22 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 92.
23 Толстой Л.Н. Круг чтения // ПСС. Т. 41. М., 1957. С. 469.
24 Толстой Л.Н. Путь жизни. С. 275.
25 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 44.
26 Толстой Л.Н. Исследование догматического богословия // ПСС. Т. 23. С. 301.
27 Толстой Л.Н. Единая заповедь // ПСС. Т. 38. С. 114-115.
основополагающую идею (самое сложное для исполнения), т.е. то, что отличало христианство в первую очередь от иудаизма и исла-ма28. Толстой говорил, что церковные иерархи настолько исказили смысл христианства, что оно стало ничуть не лучше многобожия, которое они всегда ставили намного ниже и считали святым делом искоренять29, а даже хуже30. Мысль о несовместимости Нового Завета и этого вида экзекуции стала краеугольным камнем суждения Толстого о смертной казни. Он проводил ее почти во всех работах, в которых хотя бы как-то касался этой проблемы.
Кроме религиозного обоснования Толстой использовал и другие аргументы. Очень важным доводом для него было то, что те, кто пытается предупредить какое-либо зло, сами совершают 99% мирового зла: «оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты другого ближнего от худшего насилия, всегда неверно, потому что никогда при употреблении насилия против не совершившегося еще зла нельзя знать, какое зло будет больше — зло ли моего насилия, или того, от которого я хочу защищать. Мы казним преступника, избавляя от него общество, и никак не можем знать, не изменился ли бы завтра бывший преступник и не есть ли наша казнь бесполезная жестокость»31. С этим доводом был не согласен Александр Аркадьевич Столыпин, брат П.А. Столыпина, организатора военно-полевых судов. Будучи защитником смертной казни, он видел в подобной расправе спасение для будущих жертв казнимого преступника, которых он обязательно убьет32. Ответом на такое видение происходящего могла служить следующая мысль Толстого: невозможно оставаться добрым, сражаясь со злом его же методами, пусть даже это делается во имя добра. Поступая же таким образом, самодержец, а вместе с ним и исполнители его воли, все больше и больше погрязают в грехе и подталкивают к грехопадению своих подданных33.
Разумеется, учение Толстого, отвергающее всякое насилие, в том числе и смертную казнь, терпело постоянные нападки — ведь оно радикально противоречило правилам поведения огромного числа людей, в особенности владеющих полномочиями распоряжаться жизнью других. И противником этого учения был далеко не один А.А. Столыпин. Самым популярным аргументом против его несостоятельности была гипотетическая ситуация, когда убийца соби-
28 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 45.
29 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви // ПСС. Т. 37. С. 149.
30 Толстой Л.Н. Смертная казнь и христианство. Варианты статьи // ПСС. Т. 38. С. 257.
31 Толстой Л.Н. Царство Божие внутри вас. С. 29.
32 Толстой Л.Н. Смертная казнь и христианство. С. 39-40.
33 ТолстойЛ.Н. На каждый день // ПСС. Т. 44. М.; Л., 1932. С. 25.
рается умертвить ребенка, чему, по мнению спорящих с Толстым, нельзя не воспрепятствовать, даже если придется убить нападав-шего34. Помимо прочего, оппоненты Толстого ссылались на нежизнеспособность его учения на практике, указывая на то, что его воплощение — утопия. На это Толстой отвечал, что жить в мире, где клин клином вышибают, во много раз тяжелее (так как в таком случае возникает необходимость готовиться к войне, содержать полицию, суды, тюрьмы, строить эшафоты и искать палачей)35 и уж никак не является идеалом, к которому следует стремиться: «Учение Христа о непротивлении злу — мечта! А то, что жизнь людей, в душу которых вложена жалость и любовь друг к другу, проходила и теперь проходит для одних в устройстве костров, кнутов, колесований, плетей, рванья ноздрей, пыток, кандалов, каторг, виселиц, расстреливаний, одиночных заключений, острогов для женщин и детей, в устройстве побоищ десятками тысяч на войне, в устройстве периодических революций <...>, а жизнь других — в том, чтобы исполнять все эти ужасы, а третьих — в том, чтобы избегать этих страданий и отплачивать за них, — такая жизнь не мечта»36. Здесь важно подчеркнуть, что публицистика Толстого — не только монолог, одностороннее высказывание, но и диалог, полемика со своими оппонентами.
Опираясь на исторический опыт, Толстой говорил, что смертная казнь никак не может успокоить народ, который не знает иного способа бороться с несправедливостями, иначе как с оружием в руках. Он отвергал устоявшееся мнение о наказании как сдерживающем факторе в поведении человека и утверждал, что если человека и останавливает что-то от дурных поступков, то это понимание их вреда как для других людей, так и для себя лично37. Толстой был уверен в том, что большая часть людей осознала противоестественность убийства для человека38.
Любое социальное явление, а тем более такое сложное и многообразное, как революция, порождает вокруг себя мифы. Один из таких мифов, который бытовал в высших эшелонах власти и который пытался развеять Толстой, заключался в том, что недовольных политикой государства ограниченное число, причем это число не может увеличиваться, а может и должно только уменьшаться: «Вам или большинству из вас кажется, что все происходит оттого, что среди правильного течения жизни являются какие-то беспокой-
34 Толстой Л.Н. Неизбежный переворот // ПСС. Т. 38. С. 92.
35 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 51-52.
36 Толстой Л.Н. В чем моя вера? С. 333.
37 Толстой Л.Н. О значении русской революции. С. 344-345; Он же. На каждый день. С. 219.
38 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 53.
ные, недовольные люди, мутящие народ и нарушающие это правильное течение, что виноваты во всем только эти люди, что надо усмирить, обуздать этих беспокойных, недовольных людей, и тогда опять все будет хорошо, и изменять ничего не надо. Но ведь если бы все дело было в беспокойных и злых людях, то стоило бы только переловить, заключить их в тюрьмы, сослать или казнить, и все волнения окончились бы. Но вот уже более 30 лет ловят, заключают, казнят, ссылают этих людей тысячами, а количество их все увеличивается, и недовольство существующим строем жизни не только растет, но все расширяется и захватило теперь уже миллионы людей рабочего народа, огромное большинство всего народа»39. В довершение всего Толстой напоминал царю и его помощникам, что революционеры — не волки-одиночки, о которых никто не вспомнит. Наоборот, за каждым из них стоит его семья и друзья, которые скорее всего заступятся за них и займут их место в бою, пусть даже раньше они и не одобряли его деятельность. К тому же нельзя забывать, что, жестоко расправляясь со своими врагами, государство создает себе новых врагов из абсолютно мирных граждан40. Общаясь с крестьянами и рабочими, приходившими в Ясную Поляну и доказывающими графу необходимость сражаться за свое будущее, видя их решительный настрой, который невозможно было сбить никаким образом, Толстой окончательно убедился в том, что своими опрометчивыми действиями правительство само копает себе могилу, и что, несмотря на очевидное превосходство в силе у властей предержащих, революция после временного спада в конце концов одержит верх41.
Толстой не оставлял без ответа и два главных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?», т.е. кто повинен в разжигании революции и как остановить террор и смертные казни?
В том, что началась революция и, как следствие, смертные казни, Толстой винил эгоизм, а также бесчеловечное отношение к народу правителей и тех сословий, на которые они опирались. Люди, обожествляя духовную власть и превознося власть светскую, учились у них, считая правильным и праведным все, что делают сильные мира сего. Но научиться они смогли лишь воровать и убивать — тому, что наблюдали на протяжении поколений. Однако после того, как народ засомневался в желании ему добра, он, как добросовестный ученик, заучивший наизусть домашнее задание, обратил все свои знания против своих учителей42. Толстой видел в методах револю-
39 Толстой Л.Н. Царю и его помощникам // ПСС. Т. 34. М., 1952. С. 239-240.
40 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. С. 214.
41 Толстой Л.Н. Что же делать? // ПСС. Т. 36. С. 365.
42 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 41.
ционеров дословное повторение того, что преподавало им правительство: «Нет, революционеры только понятливые ученики»43. Другими словами, крестьяне и рабочие, до последнего верившие в благие намерения правительства, полагали, что раз так поступают высокопоставленные мужи, то значит так можно и даже нужно поступать — можно отбирать чужое и нужно творить всякие зверства: «Никогда никаким злодеям из простых людей не могло бы прийти в голову совершать все те ужасы костров, инквизиций, пыток, грабежей, четвертований, вешаний, одиночных заключений, убийств на войнах, ограблений народов и т.п., которые совершались и совершаются всеми правительствами, и совершаются торжественно. Все ужасы Стеньки Разина, Пугачевщины и т.п. суть только последствия и слабые подражания тех ужасов, которые производили Иоанны, Петры, Бироны и которые постоянно производились и производятся всеми правительствами»44. Толстой подчеркивал, что русский человек, склонный к добрососедству, далек от применения силы. Но, с другой стороны, он может проявлять небывалую жестокость, когда давление на него становится невыносимым45.
Еще одним мифом, который стремился развенчать Толстой, было ложное представление, что кто-то волен решать за других, как им лучше жить. Этот самообман овладел как карающими правителями, так и теми, кто хотел их свергнуть и оказаться на их месте: «Они делают совершенно то же, что и вы, и по тем же побудительным причинам. Они так же, как и вы, находятся под тем же <... > заблуждением, что одни люди, составив себе план о том, какое, по их мнению, желательно и должно быть устройство общества, имеют право и возможность устраивать по этому плану жизнь других людей. Одинаково заблуждение, одинаковы и средства достижения воображаемой цели. Средства эти — насилие всякого рода, доходящее до смертоубийства. Одинаково и оправдание в совершаемых злодеяниях. Оправдание в том, что дурное дело, совершаемое для блага многих, перестает быть безнравственным, и что потому можно, не нарушая нравственного закона, лгать, грабить, убивать, когда это ведет к осуществлению того предполагаемого благого состояния для многих, которое мы воображаем, что знаем, и можем предвидеть, и которое хотим устроить»46. И в то же время Толстой видел в агрессивных актах революционеров смягчающее обстоятельство, некий романтизм, стремление к всеобщему народному счастью: «В большинстве случаев в делах революционеров есть, хоть и часто
43 Толстой Л.Н. Заявление об аресте Гусева. С. 129.
44 Толстой Л.Н. О значении русской революции. С. 346.
45 Толстой Л.Н. Три дня в деревне // ПСС. Т. 38. С. 11.
46 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 90-91.
ребяческое, необдуманное, желание служения народу и самопожертвование, главное же, есть риск, опасность, оправдывающая в их глазах, глазах увлекающейся молодежи, оправдывающая их злодеяния. Не то у вас: вы, начиная с палачей и до Петра Столыпина и Николая Романова, руководимы только самыми подлыми чувствами: властолюбия, тщеславия, корысти, ненависти, мести»47.
Толстого удивляли близорукость и недальновидность политических деятелей, которые возмущались поступками покушавшихся на них — лиц голубой крови и белой кости: «И они-то, специально занятые убийством, сделавшие себе профессию из убийства, всегда носящие военные мундиры и орудия убийства — шпаги на боку, ужасаются и возмущаются, когда убивают одного из них»48. Их «логика» была довольно проста: мы имеем право убивать себе подобных, вы имеете право убивать себе подобных, мы вправе убивать вас, вы не вправе убивать нас. Действительно, это правило работало очень долго, но вот 4 апреля 1866 г. прогремел выстрел Д.В. Каракозова, и Романовы столкнулись с исключением из этого правила.
Надо сказать, что Толстой, обвиняя царя и министров в самых страшных смертных грехах, не собирался снимать ответственность с революционеров. Виноватыми он считал и тех и других. И все же, по его мнению, источником зла в стране в то время был Зимний дворец. Толстой был уверен, что казни, кроме прямого вреда, имеющие еще и вред косвенный, превышают «в сотни раз все то, что делалось и делается простыми ворами и разбойниками и всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного, хорошего, необходимого, не только оправдываемого, но поддерживаемого разными, нераздельными в понятиях народа с справедливостью и даже святостью учреждениями: сенат, синод, дума, церковь, царь»49. Бомбометателей, действовавших сгоряча, на рефлекторном уровне, Толстой отождествлял с собакой, которая рычит в ответ на причиненную ей боль: «Собаку укусила другая или ударили, она огрызается. То же делает и человек в первую минуту и за удар хочет отплатить ударом, и часто и поступает так. Как ни неразумны такие поступки, для разумного человека, особенно для христианина, такие поступки делают в тысячи раз меньше вреда, чем учение о том, что людей, делающих дурное, нужно наказывать. От этого ложного учения и драки, и суды, и тюрьмы, и казни»50. Возможно, продолжая аналогию Толстого, государство можно сравнить с человеком, который бьет собаку для дрессировки, прекрасно пони-
47 Толстой Л.Н. Не могу молчать. Планы и варианты // ПСС. Т. 37. С. 395.
48 Толстой Л.Н. Не убий // ПСС. Т. 34. М., 1952. С. 201.
49 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 86.
50 Толстой Л.Н. На каждый день. С. 28-29.
мая, что он делает: «Это ужасно, но ужаснее всего то, что делается это не по увлечению, чувству, заглушающему ум, как это делается в драке, на войне, в грабеже даже, а напротив, по требованию ума, расчета, заглушающего чувство»51.
Толстой замечал, что, хотя революционеры и брали пример с государства в борьбе против них самих, их методы борьбы отличались от государственных. Эта разница объяснялась тем, что они находились в разных условиях и обладали разными возможностями: «Люди правительственные и революционные — одни придумывают и проповедуют самые утонченные, хитроумные научные и государственные законы, другие — еще более хитроумные, сложные и дальновидные планы о том, как в будущем должно устроиться человечество»52. У каждой из сторон были свой арсенал и своя уже годами испытанная тактика боя. У одних — право, казни, остатки веры в помазанника божия. У других — правда, бомбы, крепнувшая надежда на светлое будущее. В любом случае, по Толстому, как бы они все ни старались, вся эта борьба к добру никогда не приведет, потому что за ней стоит абсолютное злодейство: «и те, и другие, и третьи для достижения своих целей считают не важным делом до времени допустить необходимость и законность убийства, и потому, несмотря на все глубокомыслие, старательность и усердие этих людей, все их утонченные и хитроумные соображения не улучшают жизни, а, напротив, жизнь становится все хуже и хуже»53.
Называвший себя «адвокатом 100-миллионного земледельческого народа»54, Толстой защищал крестьян и рабочих от подобного греха, убеждал их не примыкать к царю и в то же время не пополнять ряды революционеров, так как выбрав один из этих двух путей, они неизбежно будут «ловить, убивать, вешать, жечь живыми, казнить, стрелять по улицам, убивать детей, женщин (в первом случае. — К.Г.) <...> убивать людей, взрывать, жечь, грабить, воевать с солдатами, казнить, вешать (во втором случае. — К.Г.)»55. Подтверждая свое звание «адвоката», Толстой действовал как опытный представитель своей профессии, подготавливая речь, которую должны были сказать его подзащитные: «Оставьте нас в покое. Если вам, императорам, президентам, генералам, судьям, архиереям, профессорам и всяким ученым людям нужны войска, флоты, университеты, балеты, синоды, консерватории, тюрьмы, виселицы, гильоти-
51 ТолстойЛ.Н. Не могу молчать. С. 85.
52 Толстой Л.Н. Не убий никого. С. 52.
53 Там же.
54 Письмо Л.Н. Толстого В.В. Стасову от 18 октября 1905 г. // ПСС. Т. 76. М., 1956.С. 45.
55 Толстой Л.Н. Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и народу // ПСС. Т. 36. С. 311.
ны, — устраивайте все это сами, сами с себя собирайте деньги, судите, сажайте друг друга в тюрьмы, казните, убивайте людей на войнах, но делайте это сами, нас же оставьте в покое, потому что ничего этого нам не нужно и мы не хотим больше участвовать во всех этих бесполезных для нас и, главное, дурных делах»56. «Казните меня, — <...> это ваше дело. Мне все равно умирать когда-нибудь надо; а против закона Бога не могу идти»57.
Выяснив, как так вышло, что кровопролития нещадно учащались, найдя тех, кто виноват в этом, оставалось положить конец обоюдному уничтожению. Для этого Толстой прибегал как к осуждениям, так и к поучениям в адрес тех, от кого зависело, будет человек приговорен или помилован: «И вы-то, люди старые, руководители других людей, <...> вы говорите, как подравшиеся дети, когда их бранят за то, что они дерутся: "Не мы начали, а они", и лучше этого ничего не умеете, не можете сказать»58; «Ведь вы прежде, чем быть палачами, генералами, прокурорами, судьями, премьерами, царями, прежде всего вы люди. <...> неужели вам не видно в ваши светлые минуты, что ваше призвание в жизни не может быть в том, чтобы мучить, убивать людей, самим дрожать от страха быть убитыми <...> Вы же, что вы делаете? На что кладете свои душевные силы? Кого любите? Кто вас любит? Ваша жена? Ваш ребенок? Но ведь это не любовь. Любовь жены, детей — это не человеческая любовь. Так, и сильнее, любят животные. Человеческая любовь — это любовь человека к человеку, ко всякому человеку, как к Сыну Божию и потому брату. Кого же вы так любите? Никого. А кто вас любит? Никто»59. Упрекая государственных сановников в необдуманных решениях, Толстой также убеждал их в бессмысленности их моральных ценностей. Понимание, что жизнь прожита зря, по словам Толстого, должно было прийти к ним на смертном одре или, может быть, перед смертной казнью, которой они сами потворствовали60.
Вместе с этим Толстой предлагал и конкретные способы прекратить взаимное истребление. Признавая, что красный террор имел свои причины, а именно гнет слабых со стороны сильных во всех его проявлениях, Толстой понимал, что терпению низов пришел конец, что «образумить» их не получится, и поэтому сделать первый шаг должны верхи. Решение было очень простое: прекратить аресты, ссылки, казни61 и отменить военное положение в стране, так как из-за него висящим на перекладине может оказаться даже
56 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. С. 173.
57 Толстой Л.Н. Истинная свобода // ПСС. Т. 90. М.; Л., 1958. С. 80.
58 Толстой Л.Н. Не могу молчать. С. 92.
59 Там же. С. 96.
60 Толстой Л.Н. На каждый день. С. 116; Он же. Круг чтения. С. 78-79.
61 Толстой Л.Н. Что же делать? С. 365.
невинный человек — будь то по недоразумению, по клевете недруга, по причине плохого настроения судьи62. Естественно, эти действия должны были идти вкупе с решением крестьянского, рабочего, образовательного и религиозного вопросов. Если сравнивать программу Толстого с политикой Столыпина, бросается в глаза разница в подходах: Толстой предлагал решать все насущные вопросы без «столыпинских галстуков», а Столыпин настаивал на том, чтобы смертные казни сопутствовали реформам. Один считал, что движущей силой революции является идея, другой думал, что революция — это прежде всего люди. Это была роковая ошибка Столыпина, потому что повесить идею, в отличие от человека, невозможно: «Насилие никогда не может уничтожить того, что признается общественным мнением»63. Чтобы избежать еще больших человеческих потерь и прекратить братоубийство, Толстой настойчиво убеждал царя коренным образом изменить стратегию — идти навстречу людям, а не против людей64.
Одновременно с упреками в адрес государственной пенитенциарной политики Толстой в конце жизни раскритиковал и подходы аболиционистов, часть из которых до недавнего времени использовал сам. В итоге писатель пришел к выводу, что произносить высокопарные речи о смертной казни, описывать, насколько она отвратительна с этической и эстетической точки зрения, не так эффективно, как ему того хотелось, когда он создавал свои публицистические протесты против этой меры наказания: «В наше время для действительной борьбы с смертной казнью нужно не проламывание раскрытых дверей; не выражения негодования против безнравственности, жестокости и бессмысленности смертной казни (всякий искренний и мыслящий человек и кроме того еще и знающий с детства шестую заповедь не нуждается в разъяснениях бессмысленности и безнравственности смертной казни), не нужны также и описания ужасов самого совершения казней»65, так как этого уже должно быть достаточно для верующих людей, к которым себя причисляли казнящие. Вместо этого Толстой предлагал распространять «знание того, что такое человек, каково его отношение к окружающему его миру или, что одно и то же, в чем его назначение и потому, что может и должен делать каждый человек, а главное, чего не может и не должен делать»66.
62 Толстой Л.Н. Царю и его помощникам. С. 241-242.
63 Толстой Л.Н. Царство Божие внутри вас. С. 204.
64 Толстой Л.Н. Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и народу. С. 304.
65 Толстой Л.Н. Действительное средство // ПСС. Т. 38. М., 1936. С. 436.
66 Там же.
Как бы то ни было, даже в подобных беспросветных условиях Толстой видел некоторые плюсы, находя что «перед каждым человеком прямо и бесповоротно поставлен вопрос: во что он верит: в Бога или хотя бы совесть человеческую или в государство и во всё то, что будет предписано во имя его?»67. Он до последнего надеялся, что «русский простой, безграмотный, необразованный, т.е. неиспорченный народ» не променяет «Бога на государство, Евангелие на свод законов...»68. Толстой верил, что через десятки или сотни лет люди будут с ужасом вспоминать и удивляться, как такое нечеловеческое поведение вообще было возможно69.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что для Толстого вопрос смертной казни был окончательно решен: смертная казнь должна быть отменена. Причем это было не скороспелое, эмоциональное умозаключение, а взвешенная позиция, основанная на многолетних размышлениях и веских аргументах. Важно подчеркнуть, что никаких сомнений или противоречий в его словах на эту тему не прослеживается.
Результатом данной работы является полная картина суждений Л.Н. Толстого о высшей мере наказания. Выступая в своей публицистике против смертной казни, Толстой выдвигал следующие аргументы: запрет на любое насилие согласно христианской религии и ветхозаветной заповеди «Не убий»; падение морали в обществе, так как смертная казнь легитимизирует в глазах народа использование силы и оружия; отсутствие у казненного шанса на исправление; вероятность казнить невиновного; причинение страданий родственникам человека, приговоренного к смерти; неэффективность этого способа устрашения, зачастую делающего из казнимого мученика и лишь усиливающего ненависть к правительству среди его единомышленников и даже аполитичных людей, способных уже завтра превратиться в ярых противников существующего режима.
Список литературы
1. Бялокозович Б. Неизвестная судьба статьи-исследования И.А. Бодуэна де Куртенэ «Л.Н. Толстой и смертная казнь» // Вестник Нижегородск. ун-та. Сер. Филология. 1999. № 1.
2. Малиновский И.А. Кровавая месть и смертные казни. Вып. 1-2. Томск, 1908-1909.
3. Шифман А.И. Статья «Не могу молчать» Л.Н. Толстого. Тула, 1958.
Поступила в редакцию 15 июня 2016 г.
67 Толстой Л.Н. Нет худа без добра. С. 49.
68 Там же.
69 Толстой Л.Н. На каждый день. С. 218.
